Борис Владимирович Попов
Странная неожиданность
Собираясь в путешествие, приторочил мешочек величиной с футбольный мяч, сзади к седлу. Несмотря на изрядный размер, мешок был незначительным по весу. Я не чифирист и не состою в клубе любителей крепкого чая, так что листа для заварки хватить должно бы надолго. Запасец дорогущего сахарку тоже был прихвачен в дорогу – до меда не охотник. Ну, что ж, хлебнем горяченького!
Предложил чаек народу, выслушал вежливые отказы. Все, кроме церковника и Матвея, его уже попробовали, бывая у меня в гостях и пришли к очевидному выводу, что грушевый квас или сбитень гораздо вкуснее. Ушкуйник, после того, как намахался шашкой и надулся после этого воды, ничего пока не желал, а протоиерей настолько усомнился в продукте, привезенном из неведомых земель, что на всякий случай даже перекрестился. Баба с возу, кобыле легче, подумалось мне, уже жующему пеммикан с сухарями и нарезающему соленое сало, после заваривания напитка в своей здоровенной кружке.
С салом я еще в Новгороде как-то усомнился: будет ли оно храниться без холодильника или нет? Другим продуктом я бы пренебрег, но соленое сало обожаю всю жизнь, как хохол. Начал вникать, не испортится ли наше народное достояние в дальней дороге.
Моя жена Забава – видная красавица, натуральная блондинка, высоченная и стройная, богатырка, которая Добрыню Никитича вместе с Алешей Поповичем одной левой себе за пояс заткнет, а правой в это время Илью Муромца поборет, приготавливала совершенно жуткую на вкус еду. Есть это мог только ее первый муж, да и то после приема двух стаканов водки, иначе тоже не лезло. Если бы он просто исчез, мне бы думалось, что супруг убежал от мерзких кушаний, но его зарезали в кабацкой драке. Вдова сама признавала свои кулинарные таланты, винясь передо мной:
– Мать это не ест, братья не желают, я сама эту гадость есть не буду.
Поэтому, как только у нас появились деньги и мы переехали в новый дом, я сразу же переманил к себе из харчевни замечательного шеф-повара Федора, кулинара от бога. Вот он-то и дал мне верный совет – хранить в дороге изрядно просоленное сало в пергаменте. Вдобавок слои сала хорошо еще и пересыпать для верности солью. А так как лежать оно будет не в изрядно протопленной избе, а практически на улице в октябре месяце, где уже изрядно похолодало в сравнении с летом и золотой осенью, дней десять безопасного хранения, примерно, как в кладовке, мне гарантировано. После этих речей Федор, для полной уверенности в продукте, сам же его и посолил.
Я с удовольствием жевал сало, заедая индейской радостью и похрустывая сухариками.
– Ловкий ты в бою, – неожиданно сказал Богуслав, – мы всей ватагой в тупик встали, как эту толстокожую погань убить.
– Владимир во всем ловкий! – подтвердил эту мысль Матвей, которому я в свое время помог вылезти из патовой ситуации, перед которой он сам, предводитель тридцати ушкуйников, и три его друга, тоже атаманы ушкуев, встали в тупик – как жениться на дочке богатого купца, невзирая на яростное сопротивление родителей.
– Каркодила махом порубал! – добавил протоиерей.
– А как старший все придумать и организовать горазд! – подключился Ванюшка.
Видя, как уже готовятся к выступлению с хвалебными речами Наина и Олег, я решил это заканчивать. С такими славословиями хорошо досуг проводить, сочетая их с приемом алкогольных напитков, а у нас день в самом начале, и дел выше крыши, умащивать мне дорогу лестью и ненужными похвалами просто некогда.
Я, конечно, дал все деньги на этот поход, остальной народ был не зажиточен, предоставил коней и сторожевую собаку, одел и обул для похода Ивана и Наину, вооружил Ваню – но не время сейчас гордиться заслугами!
– Все это, конечно, очень приятно слышать, – сказал я, – но есть более животрепещущая тема – как мы будем переправляться через реки? Вчера, пока перелезли через какую-то вшивую речушку, вымокли все, как собаки. Да еще перед этим брод два часа искали.
– Я сухая переправилась! – гордо заявила Наина.
– Если бы меня Иван на руках перенес, еще суше тебя бы был, – отмахнулся я от смешной девичьей рисовки. – А таких рек, речек и речушек у нас впереди еще немало будет. Что делать?
Народ зашумел, предложения посыпались одно за другим.
– Надо лодку купить и ее с собой возить!
– Топорами нужно обзавестись, доехали до речки – хоп! – плот срубили.
– Проводника можно поискать, они все броды знают.
– Нанять селян, они лучше Ваньки перенесут!
– Молиться надо почаще, дети мои. По возможности – посещать церкви!
Все эти ложные выдумки развенчивал по одной Богуслав.
– Лодку эту на тебе от реки к реке таскать будем? Ты плоты до следующего лета рубить собрался? За проводниками тут годами бегать будем, чтобы враг отчаялся и от нас отстал? Селянам все деньги раздадим, а сами на дороге грабить будем? Э-эх, святой отец…
Потом боярин встал и рявкнул:
– А лучше всего речки на метле перелетать!
– Ну это только для Наины… – огорченно заметил Матвей.
Деваха в ответ только фыркнула. Я тоже поднялся.
– В общем, поехали дальше. Может бог даст, кто чего путного и надумает, дорога впереди длинная.
Леса и перелески, рощи и поляны, овраги и чащобы. И очень мало возделанных полей, дорог, человеческих поселений. Сколько же территории Руси сейчас занято лесом? 90%? 95? 99? 99,99%?
Мы с Богуславом ехали рядом и беседовали о будущем. Иногда он, видя, что я устал говорить без умолку, рассказывал о своих многочисленных боевых походах.
Периодически, чтобы не умаивать коней без нужды, соскакивали с лошадей и бежали рядом – они без всадника не только не устают, а еще и отдыхают. Через полчаса запрыгивали назад. Эти трюки, в сочетании с собственной тренировкой, я и Ваня осваивали возле Новгорода при ежедневной утренней выездке лошадей.
Для боярина, пол жизни прослужившего воеводой то Засадного, то Передового полка, то всей княжеской дружины, это на дальних, но спешных переходах, было привычным делом.
Матвей освоил все эти штучки за вчера. Для русского спецназовца, владеющего всеми приемами рукопашного и оружейного боя, это было просто еще одно упражнение среди сотен других. В новость было только то, что в этом участвовал конь, боец привык действовать с ушкуя. Кстати, и вороного коня по кличке Ворон, бывший атаман по прозвищу Смелый, переименовал в Ушкуя. Жеребец отзывался веселым ржанием, и на зов Матвея всегда махом подлетал. Тоже, похоже, повоевал.
Некоторые трудности были у Олега. Конюх над лошадьми прямо трясся, и мысль, что он может заездить красавца Вихря, просто вводила оборотня в панику. Его попытки повторить наши трюки в человеческом обличье не задались – сам чуть не задохся через пять минут бега. А вот в ипостаси волка Олег был неутомим.
Его смущали только две вещи: чтобы перекинуться, надо было обнажиться – одежда очень мешала, а с нами была дама. Этот вопрос решился еще в Новгороде. По моему совету, сама Наина и пошила ему свободные трусы, которые в СССР называли «семейными». В них волкодлак и оборачивался в зверя, и бежал. Трусики совершенно ему не мешали.
А вот когда вервольф узнал, что с нами отправится священник, тут то ему и поплохело.
– Сожгут, однозначно сожгут, – бормотал он мне, глядя в одну точку, – церковь таких вещей не прощает!
– Вас чтобы извести, осина или серебро нужны, успокаивал его я. – Костром тебя не возьмешь.
– Найдут, они все найдут. Прибьют серебряными гвоздями к кресту, всадят в грудь осиновый кол, и сожгут!
– Ты не волнуйся заранее, может еще все обойдется. Я сам с ним поговорю.
– С церковником не столкуешься!
– Попробуем.
Тут оборотня охватила новая идея.
– Ты ему только не говори, что это я! Скажи: есть, мол, в очень-очень дальнем селе, волкодлак. Тихий, мирный, оборачивается раз в год, никого не трогает. Даже курицы не задушит. А если протоиерей закричит: убить немедленно! – не спорь. Пройдет время, скажешь: убили, дескать, сами селяне.
– Так и сделаю, – согласился я.
На следующий день мы вышли. Целый день Олег берег Вихря, как мог – отставал, когда ехали слишком долго, и, видимо, там перекидывался в зверя. Через полчаса догонял. Потом, правда, мы увязли в поисках переправы, и конь отдохнул от души. Мне на все это глядеть надоело, и я вечером подошел к Николаю.
– Посоветоваться с тобой хочу. Есть человек один, далеко от Новгорода живет. Он внезапно стал оборотнем – в волка перекидывается.
– Кто? – подобрался перед этим расслабленный после еды священник.
– Что кто? – не понял я.
– Кто из наших стал оборотнем?
– Да это далеко, – начал было вилять я.
– Не ври мне! – жестко рявкнул протоиерей, – стал бы ты в таком походе этой ерундой заниматься. Здесь он. Говори.
– Волкодлак боится…
– Пусть ничего не боится. Никуда докладывать не буду. Сам погляжу и оценю – за нас он идет биться, или его нечисть какая к нам поближе подталкивает. Узнаю точно, приму решение. И не спорь! – оборвал меня, начавшего было рот раскрывать, святой отец.
– Вон он, на нас смотрит, – кивнул я на Олега.
– Подожди меня, – скомандовал Николай, и ушел исследовать вервольфа.
Там у них начались задушевные беседы, вроде: а ты не враг нам? Поговорили минуты три, потом Олег вытащил из-за ворота рубахи православный крестик и поцеловал его. Протоиерей перекрестил конюха и вернулся ко мне.
– Наш человек. Ему можно верить.
Так что сегодня Вихрь не умаивался совершенно. Большую часть времени он скакал порожняком, а волк в трусах большими скачками несся рядом. Оборотень в таком виде тоже не уставал.
Наина была мелковата ростом и очень худа – одним словом пигалица. Неутомимая Зарница несла ее так легко, что казалось: без всадника лошадка бежит.
Проблема возникала с Николаем. Протоиерей считал, что каждый – человек или кобыла, должен честно нести крест свой. Положено нести всадника – неси. Господь терпел – и нам велел. Священнослужитель саму идею бега возле лошади не воспринимал.
Был он достаточно широк в кости, повыше меня ростом, да и жирок уже образовался. Спокойная жизнь, достаточное, а если нет поста, очень хорошее питание, незначительная физическая нагрузка ощутимо наложили свой отпечаток. Сильно толстым Николай не был, но сразу было видно – достойный, очень достойный пастырь человеческих душ! В общем, против легкокостной Наины, поп весил вдвое. Когда он с некоторым трудом вскарабкивался на Зорьку, кобыла зримо проседала. Он не в весе пера, она не тяжеловоз. И нести тушу святого отца целый день, в довольно-таки быстром темпе, без остановок и передыхов, моей любимице было явно невмоготу.
На Викинга, идущего подо мной, пересаживать священнослужителя было просто опасно: буланый конь был молод, игрив. Укороченный черный хвост торчал вверх весело и задорно, жеребец им махал не хуже иного пса. Коняга был очень хорош, на следующий год князь Мстислав планировал взять его под себя, но пока всадник лошади требовался поопытней, чем садящийся раз в год на смирную церковную кобылку Николай – такого жеребец может и скинуть, и лягнуть копытом. Один день обошлось, ехали мало, возились с переправой, а вот дальше…
Довел вчера эту проблему до Богуслава.
– Я ж тебе говорил, от попа одни убытки будут! – этим завершил свою пламенную речь.
– Большой волхв Добрыня велел его взять, – отговорился боярин-дворецкий. – Я не настаивал.
– Надо было для этого церковного здоровяка хоть вторую лошадь взять, на смену Зорьке.
– Увидим – возьмем. А пока есть у меня испытанное средство.
Потом Богуслав поил Зорьку какой-то свежезаваренной травкой. Я не фитотерапевт, поэтому вникать даже не стал. Это боярин любитель всяких аконитов да мелис. Хлебом не корми, дай только этому травнику неведомого любистока кому-нибудь присунуть!
Перед тем, как уснуть, Богуслав заметил, натягивая епанчу на плечо:
– Самая старая из всех наших лошадей эта кобылка. Ты ее где взял-то?
– Да Зорьке всего пять лет! – запротестовал я. – Мне ее князь Давид подарил.
– Лошадка породистая, отличных кровей, но с возрастом тебя обманули. Лет двадцать уже прожила, убегалась. Мы таких обычно отсеиваем, убираем из конюшни, часто дарим кому-нибудь.
Добрый поступок прежнего военного руководителя Новгорода прояснился – заслуженную кобылу просто сбыли с рук. То-то она, в основном, телеги уже только возила…
– А сколько вообще живут лошади? – спросил я бывшего боярина-конюшего.
– Лет 25-30, какие как.
– А Вихрь сколько прожил?
– Он помоложе будет, ему лет десять всего. Такие еще служат, их обычно дружинникам отдают. А лошади есть и долгожители – по 45 лет при хорошем уходе живут.
– И долго ты сможешь поить Зорьку этим своим снадобьем?
– Больше двух дней нежелательно – болеть будет. Искать надо священнику второго скакуна. Но гнедая масть самая выносливая из всех и самая послушная, болезням подвержена меньше других. Может и три-четыре денька потерпит.
– А почему мне Вихря подарили?
– Да белая масть, это либо вылинявшая серая, либо изначально такая. Светло-серые – они обычные кони, как все. А твой Вихрь, похоже, уродился таким. Эти лошади очень нежные, нервные, болеют часто. Потомство от них редко бывает. Да и жеребята чуть не половина мрут. Мы таких на нашей конюшне и не держим.
– А Зарница?
– Она ахалтекинка. У них этот цвет по породе идет. Они не чисто белые, а с этаким слабенько-нежным оттенком цвета топленого молока. Ничем обычно не болеют, выносливы хлеще гнедых, живут очень долго. Родятся только они очень редко. У нас, сколько уж времени ахалтекинцев держим, Зарница только третья. Если бы распространенная порода была, белые самые дорогие были бы.
И Буцефал у Александра Македонского тоже был белый, потому, наверное, и бешено дорог был… – думал я, засыпая.
Вчера кобылка пила настой крайне неохотно – часто фыркала, но пила. Зато сегодня вовсю демонстрировала триумф народной медицины в коневодстве – легко несла грузного всадника на себе.
Глава 2
Мы ехали не спеша, гонки не было. Я с Викинга решил часа два не слезать – отдохнуть нужно было после вредоносного змеиного воздействия на мой чуткий к такой гадости организм.
Только что пробежавшийся дядя Слава, как я иной раз называл боярина, который был на целый год меня старше – шутка ли, целых 58 лет, рассказывал о своей прежней службе у отца Мстислава, Владимира Мономаха.
– Ходили мы в позапрошлом году со Святополком, который только-только киевское княжение принял и с братом Владимира Ростиславом на половцев. Побили они нас страшно возле речушки Стугны.
Ничего, подумалось мне, пронизанному знаниями из Википедии, Мстислав через двадцать лет отомстит половцам за утонувшего в Стугне дядю, – вышибет это нахальное племя с Руси, оттеснит за Волгу и Дон. От них русским было больше убытка, чем от неразумных хазар и коварных печенегов. Именно они, через сто с лишним лет, втянут Русскую Землю в самую страшную войну – войну с монголами, закончившуюся татаро-монгольским игом, длившимся чуть не 250 лет. Такого на Руси никогда раньше не было и больше не будет.
Интереснейшая вещь – способности, дарованные Добрыней, спрятаны в какой-то дальний угол, а абсолютная и безотказная память в полной силе. Совершенно расслабившись, слушал и слушал…
– Гляжу – Ростислав в этой реке тонет, Владимир полез его спасать, и уже тоже тонет. Оба в кольчугах, тяжеленые, какие уж из них пловцы! А я от наседающих половцев отбиваюсь…
– Зашибу!
Из-за толстого дуба выскочил плечистый и высоченный парняга, замахнувшийся дубиной неимоверной величины. Прежде чем я пришел в себя от дремы на ходу, Богуслав ментальным ударом в грудь отбросил нападавшего назад. От неожиданности и силы удара, мордастый юноша шлепнулся на задницу и выпустил из рук свое оружие. Палица со стуком приласкала его по голове.
– Ой! Вы чего деретесь? – почесывая темечко спросил разбойник.
Матвей уже был рядом и прижимал обнаженную саблю к горлу врага. Чутко вслушиваясь в шумы леса, ушкуйник пролаял:
– Сколько? Вас?
– Какие вы злые…, – протянул молодец, – пойду я от вас…
Сзади предупреждающе грозно зарычала прошляпившая врага Марфа.
– И собака у вас какая здоровенная… Глядите, я ведь богатырь, на части порву, если бросится!
Матвей спрятал шашку в ножны. Доложил:
– Один, похоже, этот дурачок. Тихо в лесу. Сразу убьем, или разбираться будем?
– Разберемся, – кряхтел я, слезая с седла, – что это за напасть неожиданная на нас навалилась среди бела дня.
Наша ватага уже окружила место событий.
– Нахальный какой-то, – недоумевал Иван, – наглый. Одному, с какой-то деревяшкой, напасть на вооруженный отряд! Смерти что ли ищет?
– Уже почти нашел, – отозвался боярин, легко спрыгивая с коня, – сейчас расспросим и убьем.
– Можно я его голыми руками? – деловито спросил ушкуйник, профессиональный убийца в Древней Руси. – Не разминался давно, отвыкаю.
– Эй, вы чего? – забеспокоился румяный силач, видя, что дело заворачивается не на шутку, – я ж так, попугать только…
– А мы напугались, – жестко ответил боярин. – Я воевода Тайного Приказа Великого Новгорода, и за дела эти тебя и запытаем! Мы шутить не любим! Отвечай быстро, песья кровь, кто послал? Кто научил на Владимира броситься?
Паренек заплакал, поняв, что с нами шутки плохи. О Тайном Приказе ходили пугающие слухи. Конечно, не НКВД и не СС, но все-таки!
– Никакого Владимира и не знаю…, я кушать сильно хочу…
Теперь мой несостоявшийся убийца скорее предпочел бы почувствовать на своем горле стальную хватку Марфы, чем отвечать за свои грехи перед грозной организацией.
Эх, горе ты мое горькое! Я сунул незнайке кусок пеммикана, дал сухарь.
– Владимир – это я. Не бойся, тебя не тронут. Как звать-величать?
– Емелька я, – весело хрустя сухариком представился новый знакомец, – а что за гадость вы тут едите?
Он отвел руку с пеммиканом в сторону.
– Кушай, сын мой, кушай, – поощрил его к действию святой отец, – это еда дальних народов. Она не очень вкусна, но сильно полезна.
После церковного одобрения сомнительного кушанья, Емельян вгрызся в него, как в просфору. Немного насытившись и глотнув воды из бурдюка, парень взялся рассказывать.
– Живем мы с матушкой в трех верстах отсюда в деревне Дубровка. Невелика деревенька, вся на три избы.
– Как у меня при лесопилке, – не утерпел Матвей.
Народ на него зашикал. Успеешь еще наболтаться. Емеля продолжил.
– Вчера пошел с утра в церковь, которая в селе Красный Яр. Село справное, большое, дворов много. Оно от нас далековато стоит, верст двадцать будет. Идти очень долго, поэтому пробежался по холодку. До поселка два часа, в церкви часок. Потом с девками отправился потолковать. Тамошние ребята не мешали, боялись со мной связываться. Торчал с девахами долго. Назад уж к вечеру подался. А Дубровки больше и нету! Спалил кто-то деревню, народ в полон угнали. Троих наших мужиков зарубили – сопротивлялись видно. Собак тоже порубали.
– Это охотники за рабами прошлись, – опять встрял неугомонный ушкуйник.
– Я голодный, как пес. В церковь не евши пошел, натощак, как и положено. В селе никто горбушки хлеба не дал – неурожай у них в этом году. Разбойники прошлись – ничего после себя не оставили! Тут калики перехожие подошли. Спросил у них хоть какой-нибудь еды. Заорали, клюшками замахали и ушли. А мне и идти-то некуда, родня вся в нашей деревеньке жила. Переночевал кое-как. С утра озлился, выстругал дубинку. Вот думаю, сейчас кого-нибудь встречу, напугаю – дадут покушать. А тут вы едете. Вот и попугал – сам еле жив остался.
У меня в голове забрезжила идея. Я, слушая жалостные истории молодого землепашца, уже успел присесть на поваленное дерево – слабость еще чувствовалась.
– А ты в самом деле очень силен?
– Самый сильный в деревне!
– Богатырь на три двора, – съехидничала Наина.
– Я и в селе, когда их парни меня от девок пытались отогнать, десятерых крепышей, как щенят раскидал!
– Это и я раскидаю, – лениво сообщил ушкуйник.
– Сейчас проверим, – сказал я. – Иван, дай-ка его дубину.
Оторвать от земли эту оглоблю, вытесанную, похоже, из бревна, Ване не удалось. Он с трудом приподнял один конец и теперь озирался – куда этакую орясину тащить.
– Ванечка, брось немедленно! Надорвешься! –закричала любящая его женщина, – пусть этот бугай сам ее корячит!
Преданный подчиненный оглянулся на меня – что скажет начальник.
– Бросай, бросай. Наина права, – одобрил я решение чаровницы, – пусть Емеля ухватит, это его вещица.
Иван с большим облегчением избавился от «вещицы». Емельян легко поднял свое изделие правой рукой, подумал, перекинул в левую.
– А теперь чего делать?
А теперь мы, дружок, применим классический богатырский тест, испытаем тебя на прочность.
– Лошадь подними.
– Которую?
Ни сомнений, ни колебаний в голосе. Ощущение, что эта «косая сажень в плечах», зарабатывает переноской лошадей в своей деревухе.
– Вон ту, гнедую бери, – указал я для чистоты эксперимента на Зорьку – уж ее-то вес знаем не понаслышке! – она смирная.
Емеля бросил дубину, поплевал для верности на ладони, потер их друг об друга, и отправился к кобыле. Он не торопясь подсунул под лошадь руки, легко ее поднял. Зорька аж заржала от неожиданности. Видать, подумала: не, ну это уже у людей входит в привычку! Скоро они все повадятся меня таскать! Ладно бы еще свой кто-нибудь, ну вот хотя бы эта курчавая девица, – она меленькая, если и уронит, сильно не ушибешься, а то этот долговязый взялся – брякнет, мало не покажется!
Высоченный, ростом под два метра, богатырь спросил:
– А дальше то чего делать? На плечи ее класть?
Моя душа пела – вот она, наша палочка-выручалочка!
– Ты лошадь держи так же, над головой, и пройди во-о-н до того вяза и назад. Осилишь?
– А то!
И уверенно понес. Вот это по-нашему, по-богатырски! Быстро вернулся.
– А дальше что?
– Потихоньку опусти кобылу на землю – не роняй!
Опустил бережно. Зорька обрадованно отскакала в сторонку – кто их знает людей, чего еще у них на уме!
– Пошли поговорим.
Подошел.
– Я так понимаю, идти тебе некуда?
– Хотел в Красный Яр опять податься, да они там сами последнюю репу без соли доедают.
– С нами пойдешь? Нам как раз работник сильный нужен.
– Кормить будете, пойду.
– А ты целый день за лошадью бежать можешь?
– Легко.
– А с человеком на плече?
– А то.
– Лошадь через реку перетащишь?
– Конечно.
Мне очень нравились его ответы на эти мои вопросы, типа – сделаешь? Легко, а то, конечно. Устроили бы варианты: без вопросов, сделаю обязательно. Другие, вроде таких: не знаю, подумаю, надо посоветоваться – были бы неприемлемы.
– Холодной воды боишься?
– Нет. У меня ни тулупа, ни зипуна, ни епанчи сроду не было. В избе, если натоплено, быть не могу – на сеновал ухожу. И мать такая же. Зимой сварим еды, и дня три печку не топим.
– Да вода это дело другое – промокнут лапти и рубаха с портками, ты и озябнешь, – разъяснил недалекому юноше Богуслав.
– Я на берегу разденусь, а потом, когда на другом буду и обсохну, оденусь.
– С нами девушка! – вмешался Олег.
– Они, девки, любят подглядывать из кустов, как я купаюсь.
Бесстрашный Иван показал здоровенный кулак древнерусскому стриптизеру – расставил, так сказать приоритеты, кто в нашей команде имеет право заманивать Наину прелестями мужской обнаженной натуры, а кто пусть и не рискует. Превосходство обольстителя в физической силе кирпичника не смущало. Хорошо треснуть по уху или от всей души дать в нос можно любому богатырю.
Конфронтации ни с кем из нас погорелец не желал. Нагрубишь с дури, вышибут из команды и отправят в лес поганками питаться.
– Да я что, я ничего…, я как лучше хотел! Буду ее сзади брать, ничего и не увидит!
Судя по пляшущим в глазах колдуньи огонькам, она все увидит! Рассмотрит в подробностях. Эта путешественница своего не упустит…
А нам силач как воздух нужен! Пора наводить порядок.
– Озираться будешь, – посулил я Наине, глаза завяжем! И самой вонючей тряпкой!
На запахи у бывшей киевлянки был бзик. Постоянные вопросы: а чем это тут пахнет, что за вонь тут стоит и обливания иноземными одеколонами, донимали нашу ватагу. Русские мужики не любят, когда за женщиной тянется шлейф сильного благоухания. Все хорошо в меру, в том числе, и использование благовоний.
А то еще многим девушкам кажется, что чем больше положишь на себя косметики, тем «красивше» станешь. Под влиянием этого домысла они и кладут эту химию на лицо в неимоверных количествах каждое утро.
Мне припомнился рассказ коллеги, как он ухаживал за обаятельной и приятной, но к сожалению, вечно раскрашенной, как мартышка, и поэтому не блещущей внешним видом девушкой. И как молодой человек был поражен, когда впервые увидел свою будущую жену не размалеванную. Она оказалась такой красавицей!
И еще как-то можно понять бесцветных блондинок, не крашенных, а почти явных альбиносок от природы, у которых на лице собственная яркая расцветка отсутствует, брови и ресницы бесцветные, но зачем же замазывать свою внешность русоволосым, каштановым и особенно ярко выраженным брюнеткам? Здесь оттени, там усиль собственные красочки, дарованные тебе природой, и ты порадуешься своему отражению в зеркале – красота к людям вернулась!
В этом плане Ванюшке повезло – чернявая и смуглявая Наина всеми этими древнерусскими изысками: белилами, румянами и сурьмой не увлекалась, но вот к запахам была слишком неравнодушна.
Поэтому деваха сориентировалась мгновенно – нюхать подобранные мной благовония (с упором именно на вония), ей отнюдь не улыбалось.
– Я зажмурюсь! Сильно-сильно!
Довольный Иван приобнял любимую одной рукой, народ вежливо покивал в знак одобрения. И хотя всем было ясно, что эта дошлая предсказательница, как зажмурится, так и разжмурится, приличия были соблюдены, Ванька остался доволен, новый участник похода поставлен на место. А слишком выраженных борцов за нравственность среди нас, кроме протоиерея, и не было.
Я продолжил.
– Платить тебе буду, кроме кормежки, рубль в месяц. Согласен?
– А за такие деньжищи убивать и пытать никого не надо? Не люблю я этого…
– Без сопливых и убьем, и запытаем, – успокоил здоровяка ушкуйник. – Ты, главное, через реки нас таскай.
И мы поехали дальше. Емельян деловито бежал рядом. Ни ускоренного дыхания, ни одышки, ни особого румянца не наблюдалось. Наверняка и пульс не был учащен, и артериальное давление держалось в пределах нормы.
У нас из наемников раньше был один Олег – числился у меня конюхом, затем отправился в поход – не смог оставить лошадей. В какой же должности будет числиться Емеля? В связи с тем, что он много времени будет проводить в воде, буду звать его как-нибудь по-новому: грузчик-подводник, лошадиный водолаз? Или блесну художественным слогом: дельфин Земли Новгородской? Богатырь-амфибия походный?
Вспомнилось, что у большинства из нас верхняя одежда – епанчи, хорошенько промазаны для водоотталкивания вареным маслом – олифой. Даже и охабень Наины, который она зовет охабень-похабень (хотела-то ведь дорогущую шубу), Ваня заботливо проолифил. По ходу всплыла в памяти шутка из Интернета, пародирующая известные пушкинские строки: и выходят из воды тридцать три богатыря. С ними дядька Ив Кусто, в прорезиненном пальто. У нас богатырь всего один, зато дядек в проолифленном прикиде набралось немало.
И мы ехали, ехали, ехали… А кругом буйствовало многоцветье осенних красок. Опавшие и еще цепляющиеся за деревья листья пламенели всевозможными оттенками желтого, красного, оранжевого цветов. Шуршал под копытами лошадей яркий лиственный ковер.
Лесные птицы уже массово улетели в теплые края – отсвистели свиристели, и было тихо без их заливистого пения. По юности меня мучила мысль: зачем они возвращаются? Вылетел куда-нибудь на Средиземное или Черное море, обживайся в чужих краях навсегда, там и теплее, и сытнее. Так нет, рвутся назад с безумной настойчивостью, рискуя жизнью.
А с годами понял, что есть такое святое понятие – Родина. И куда бы ты по каким-то весомым обстоятельствам не выехал, куда бы не забросила тебя злая судьба, всегда рвешься вернуться, вдохнуть запах родной земли. И ты всегда за свою Родину будешь биться насмерть и обижаться на попытки ее опорочить.
Ну ладно мы, русские, народ нетипичный и странный, как считают иностранцы, всю жизнь живущий на одном месте, а евреи?
Умнейшие и хитрейшие люди, которых из-за гонений носит по всему миру тысячами лет, которые легко осваивают любой иностранный язык, всегда первые в науке, медицине, искусстве, почему они насмерть бьются за вновь обретенную родину – Израиль?
Казалось бы, езжай в сытую и благополучную Америку, ваша нация там в силе, соотечественники примут как родного. Приятный климат, изобилие воды, всегда и легко можешь заработать – горя знать не будешь.
А Израиль? Чем славится страна предков, земля обетованная? Жара, сушь, вода бешено дорога, и, главное, длящаяся десятками лет война с арабами, постоянные теракты (в тихой стране лучший в мире спецназ не появится!), постоянно прилетающие от врага ракеты, и попытки вмешательств в твои дела других государств – а зачем это вы столицу перенесли в другой город? Мы вас за это осуждаем!
А евреи стоят насмерть, воюют героически, с трудностями борются, неприятности преодолевают, чужим мнением не дорожат, и живут в Израиле! Почему? А потому что – Родина! И переезжают в Израиль на постоянное место жительства из замечательных США и Франции.
Когда ж постранствуешь, воротишься домой,
И дым Отечества нам сладок и приятен!
– как писал незабвенный Александр Сергеевич Грибоедов.
Через час лошади устали, и я попросил Богуслава скомандовать остановку.
– Привал! Слезай с коней! – рявкнул голосом боевой трубы матерый воевода.
Все остановились, спрыгнули со скакунов и недоуменно глядели на нас – что еще случилось? Мы с Богуславом неторопливо подошли к все еще сидящему на Зорьке священнику.
– А ты чего Николай ждешь? Команда была подана для всех, – спросил я его.
– Да мне, Володя, слезать-залезать трудновато, грузен я стал в последние годы.
– Это понятно. Но лошадь устала нести твой вес, ей передохнуть требуется.
– Спаситель наш и не такие муки претерпевал, и кобылка перетерпит.
– Христос за все человечество страдал, а за что Зорька муки примет? За твою толстопузость?
– Она животина безответная, ей так положено.
– Она моя любимая животина и просто так я ее заездить не дам! Дальше поедешь на Емельяне. Хочешь, на любом его плече устраивайся, хочешь с могучей шеи ноги свесь. Если взгрустнется, он тебя, как ребенка, на руки возьмет.
– Окстись, сын мой! Я же священнослужитель, мне это не по чину.
– Значит пешком дальше пойдешь.
– Мне можно купить запасную лошадь! Денег я дам.
– Как купишь, так нас и догонишь.
– Ну кто ж так делает!
– Я так делаю. На кону судьба человечества, и из-за твоего гонора ей рисковать не буду.
– Я буду очень полезен!
– Чем же? Бесов гонять? Против нас черные волхвы встали, а против них церковь бессильна – молитвы на этих злых колдунов не действуют. Да вы и не делите – черный, белый, один черт. Ты язык дельфинов понимаешь?
