Борис Тененбаум
Великий Линкольн. «Вылечить раны нации»

Полная версия

Деревенский паренек в поисках заработка

I

Перегон плоскодонки в Новый Орлеан, конечно, не мог сравниться с блеском службы на каком-нибудь пароходе, но все же это предприятие положилo некое начало жизни Авраама Линкольна в городе. Конечно, город Нью-Сэйлем городом мог считаться только в приграничной зоне – жило в нем от силы две-три сотни людей.

Но в Америке все было не так, как в Европе.

Людей было мало, земли – сколько угодно, поэтому переселенцы селились отдельно стоящими фермами-хуторами. Деревень на европейский манер они не заводили, но все-таки нуждались в каком-нибудь центре. Там ставилась лавка, где можно было бы купить что-нибудь нужное, вскоре рядом с ней возникала та или иная церковь, а рядом с ней – отделение какого-нибудь банка. Потом открывалась таверна-другая – и все, город был готов.

Нью-Сэйлем примерно так и возник. Но особенности Америки не исчерпывались тем, что место с населением в сотню-другую считалось городом, – такому городу довольно часто присваивали неимоверно пышное названиe. И по сей день, прокатившись по Соединенным Штатам, вы легко найдете дюжину Берлинов, Парижей и Петербургов. Kрошечное местечко посередине прерий может называться, скажем, Москвой, а рядом с ним будет другой городок, покрупнее, с названием вроде Бычий выпас.

Ну так вот, в этом ряду мест со странными названиями городок Нью-Сэйлем занимал достойное место, ибо в переводе на русский должен был бы именоваться Новым Иерусалимом.

Ибо самый первый Сэйлем на американской земле был построен благочестивыми пилигримами-пуританами, воспитанными на Ветхом Завете и желавшими построить себе в Массачусетсе новый «Град на Холме», свой «Иерусалим», «Jerusalem», который они, впрочем, вскоре сократили до «Salem». На английском это произносится как «Сэйлем», и вскоре свои «cэйлемы» появились и в других местах, не только в штатах, расположенных вдоль атлантического побережья, а и поглубже на запад. А поскольку какой-нибудь очередной Сэйлем оказывался в данном штате уже не первым, то следующий за ним именовали уже «новым» Сэйлемом – так Нью-Сэйлем и возник.

Ну и спрашивается – где же еще поселиться молодому человеку по имени Авраам, как не в Новом Иерусалиме? Авраам Линкольн так и сделал, хотя семантические соображения вряд ли играли хоть какую-нибудь роль в его выборе. Просто город выходил на реку, которая была притоком Огайо, там начало разворачиваться какое-то строительство, и там нашлась работа получше, чем расчистка леса под пашню. Владелец товаров, доставленных Линкольном в Новый Орлеан, предложил ему место клерка в своем торговом заведении. Плата была вовсе не щедрой – всего 10 долларов в месяц, но на нее можно было как-то прожить. И Линкольн принял предложение, занялся счетами и учетом, и очень скоро заслужил себе прозвище – «честный Эйб».

C Эйбом все понятно. Авраам на английский манер произносится как Эйбрахам, конструкция выходит слишком длинной, и с «Авраамом» поступили так же, как и с «Иерусалимом» – сократили до чего-то удобопроизносимого. А вот с эпитетом «честный» вышло не так просто, его надо было заслужить. И Эйб Линкольн его действительно заслужил. Как оказалось, он свято платил свои долги.

II

Хорошая репутация в своем роде может стать капиталом. Работа клерком по найму, увы, не задалась – само предприятие прогорело. Эйб Линкольн, надо полагать, не пропал бы – он был физически очень сильным человеком, ростом под два метра, а к тому же грамотным и дельным, так что какая-нибудь работа ему подвернулась бы в любом случае – но тут случилось индейское восстание.

В Иллинойсе было объявлено о создании «милиции» – вооруженного ополчения штата. Линкольн туда записался и даже оказался избранным капитаном отряда местных добровольцев. Ничего особенного отряду делать не пришлось, ни в каких сражениях он не участвовал, но служба «капитану Линкольну» пригодилась – его стали узнавать. Он даже попытал удачу на выборах в законодательное собрание Иллинойса. Из этого ничего не вышло, хотя из примерно 300 голосов, поданных на выборах в городе Нью-Сэйлем, он получил 277.

Избиратели его прямо-таки обожали. Речи он произносил краткие и понятные, в местных вопросах разбирался, слыл человеком умным и рассудительным, а к тому же умел веселить публику всякого рода «историями из жизни», которые, по-видимому, придумывал на ходу.

В одной из них повествовалось о баптистском проповеднике, который в церкви сообщил своей пастве, что он здесь в качестве представителя самого Иисуса Христа. И вошел в такой азарт, что даже тогда, когда ящерица забралась к нему под одежду и бедняге пришлось сбросить штаны от щекотки, проповеди он все-таки не прервал. И тогда одна старая леди заметила, поглядев на него, что, если пастор действительно представляет здесь Христа, с Библией она отныне не хочет иметь ничего общего. Публика хохотала.

Народ в пограничье собирался всякий, и особым благочестием он не отличался. Зато отличался высоким уровнем патриотизма, а врагом, по традиции еще со времен Войны за независимость, считал проклятых англичан.

Так что другая история, которую Линкольн при дамах не рассказывал, имела у них еще больший успех. Суть ее состояла в том, что некий американский офицер посетил Британию и, будучи в гостях в чьем-то загородном доме, увидел там портрет генерала Вашингтона, висевший в отхожем месте. И офицер любезно сказал своим хозяевам, что лучшего места для портрета и не придумаешь, ибо каждый знает, что «стоило только англичанам увидеть Вашингтона, как их сразу прохватывал понос…».

В общем, понятно, что столь яркий оратор не мог остаться незамеченным, – и, когда выборы миновали, новые друзья Эйба Линкольна выхлопотали ему «правительственный пост» – он стал заведовать местным почтамтом. Ну, что сказать? Это не было завидной должностью, так что и претендентов на нее было немного, но все же давало некое небольшое жалованье и оставляло немало досуга. А досуга молодому Эйбу Линкольну требовалось как можно больше. Он по-прежнему очень много читал. И очень усердно учился.

III

В круг чтения молодого Авраама Линкольна попадало далеко не все подряд. Он мало интересовался литературой и историей, и роман Вальтера Скотта «Айвенго» оказался в списке прочитанных им книг чуть ли не единственным романом. Читал кое-какие книги поэзии, в частности – Шекспира. Впоследствии специалисты находили в стиле речей Авраама Линкольна некое влияние великого барда. Но, конечно, на беллетристику особо много времени не тратилось.

Зато книги по юриспруденции оказались предметом страстного интереса, особенно «Комментарии к законам Англии» сэра Уильяма Блэкстоуна, – Эйб Линкольн заучил ее чуть ли не наизусть. Он вообще обнаружил способность к быстрому усваиванию больших объемов информации. Когда ему понадобился приработок, он за шесть недель изучил «Теорию и практику топографического дела» Гибсона и «Курс геометрии, тригонометрии и топографии» Флинта и получил лицензию на работу землемера. Работа почтмейстера, кстати, в числе прочих своих выгод давала возможность читать газеты, которые приходили подписчикам. По принятым тогда правилам за доставленную почту платили не те, кто ее отправлял, а те, кто ее получал.

Так что в почтовом отделении газеты, присланные из крупных городов вроде Нью-Йорка, нередко неделями дожидались, пока их заберут. В результате Эйб Линкольн имел сколько угодно возможностей внимательно изучать все, что там печаталось, и постепенно оказался в курсе политических баталий уже не только на местном, но и на национальном уровне.

В общем, совсем не удивительно, что в 1834 году он выставил свою кандидатуру еще раз, что само по себе было совсем не плохим достижением для «сельского недотепы…», как любил называть себя Эйб Линкольн, уж не знаю, насколько всерьез. Может быть, ему просто хотелось показать свою близость к избирателям его графства – кто знает?

Во всяком случае, когда во время избирательной кампании он наткнулся на группу фермеров, которые сказали ему, что не будут голосовать ни за кого, кто не сумеет управиться с уборкой урожая, Линкольн сказал им: «Коли так, ребята, ваши голоса у меня в кармане…», снял сюртук и наглядно продемонстрировал, что умеет управляться с сельским трудом не хуже, чем они.

Успех был впечатляющим – на том избирательном участке, где это произошло, он собрал чуть ли не 100 % поданных голосов. Надо думать, слухи об этой истории разошлись по округе, потому что в итоге Эйб Линкольн победил, показав очень неплохой общий результат, и в итоге он оказался избранным в легислатуру – так называлось законодательное собрание.

Теперь ему предстояло отправиться в столицу Иллинойса, Вандалию. Под громким названием «столицы» проходило поселение, которое в Европе назвали бы деревней, – там жило от силы сотен восемь-девять жителей. Но новый «законодатель Иллинойса», Авраам Линкольн, твердо вознамерился произвести в столице должное впечатление. Под залог своего будущего жалованья он занял у одного из богачей Нью-Сэйлема целых 200 долларов. Деньги взаймы он получил без малейших затруднений – и 60 из них сразу же потратил.

Эйб Линкольн в первый раз в жизни приобрел себе костюм.

IV

Kроме более респектабельного наряда, он ничем больше себя не порадовал. Не то чтобы заседания требовали от него такого уж серьезного напряжения – легислатура штата Иллинойс была местным законодательным органом, и в круг обсуждаемых здесь вопросов попадали все больше правила выпаса скота, – скажем, следует ли настаивать на как-то огороженных пастбищах или «…луга принадлежат всем…»? Но Эйб Линкольн обнаружил, что есть вещи, о которых он как-то никогда раньше не задумывался. Ну, например, – его путешествие в Новый Орлеан с грузом бекона и муки оказалось возможным только потому, что Соединенные Штаты приобрели территорию Луизианы у Франции – и с ней вместе и город Новый Орлеан.

Сделка была совершена в 1803 году, примерно за 6 лет до его рождения, и включала в себя все земельные владения Франции в Северной Америке, и не только те, которыми она действительно владела, но и те, на которые могла претендовать. Территория была огромной – от Канады и до устья Миссисипи, – и дело само по себе касалось и Иллинойса. Поселенцы теперь могли двигаться дальше на запад и не рисковать столкнуться ни с кем, кроме индейцев.

Более того – при президенте Монро в США была провозглашена так называемая «доктрина Монро». Это была декларация принципов внешней политики США – «Америка для американцев», сформулированная 2 декабря 1823 г. в ежегодном послании президентa к конгрессу США.

Тут интересно то, что на самом-то деле ее идею «…провозглашения американского континента зоной, закрытой для вмешательства европейских держав…» следовало бы называть «доктриной Джона Квинзи Адамса», уже знакомого нам американского дипломата. В 1823 году он служил в администрации президента Монро в качестве государственного секретаря, он-то и придумал «доктрину Монро». Поводом для этого послужило намерение Священного Союза восстановить порядок в испанских колониях Америки. Священный Союз был организацией монархов Европы, целью своей провозглашал «…защиту тронов и алтарей…», и возглавляла его та самая Россия, послом в которой Джон Квинзи Адамс и был вплоть до 1814 года.

Надо было иметь немалое присутствие духа для того, чтобы сказать «нет» такой организации, но скромный и миролюбивый дипломат, Джон Квинзи Адамс, ничуть в этом не затруднился. Он мягко так заметил, что если Соединенные Штаты Америки и не помышляют о том, чтобы вмешиваться в дела Европы, то почему бы и Европе не последовать их примерy и не оставить свои попытки вмешательства в дела государства Америки?

В декларации были, надо сказать, довольно сильные пассажи. В частности, там говорилось следующее:

«…В интересах сохранения искренних и дружеских отношений, существующих между Соединeнными Штатами и этими державами, мы обязаны объявить, что должны будем рассматривать попытку с их стороны распространить свою систему на любую часть этого полушария как представляющую опасность нашему миру и безопасности…»

Надо отметить, что прошло всего лишь 14–15 лет между дружескими беседами у камелька между канцлером грозной Российской империи, графом Н.П. Румянцевым, и скромным послом шаткой ассоциации 13 бывших колоний Великобритании и декларацией Джона Квинзи Адамса о том, что «…не дело европейских держав вмешиваться в дела на американском континенте…». И Россия с тех пор не только не стала слабее, но и увеличила свое могущество и покрыла себя вечной славой, победив самого Наполеона. И тем не менее, ей противоречили, и весьма недвусмысленным образом.

Откуда взялась у Джона Квинзи Адамса его неслыханная отвага?

V

В политику люди приходят разными путями. Эйб Линкольн, например, пришел в нее снизу. Можно даже сказать – с самого низу. А Джон Квинзи Адамс пришел в американскую политику с самого верха – его отец был не только вторым президентом США, но и одним из легендарных «отцов-основателей» Союза. И если Линкольн поучился что-то около года в не больно-то качественной школе, Адамс-младший учился в Лейденском университете в Нидерландах и с 14 лет служил при дипломатических миссиях США.

Он считался лучшим американским дипломатом своего времени, и уж если он убедил президента выступить с такого рода заявлением, как «декларация Монро», то, конечно, сделал это не просто так. Начать с того, что особого риска тут не было, – против намерений европейских держав уже высказалась Великобритания. Предпринимать что бы то ни было, имея перед собой два таких препятствия, как Атлантический океан и английский флот, было бы чистым безумием, так что инициатива европейской интервенции к моменту выступления Монро была уже оставлена. А целью высказывания президента была не столько шпилька в адрес Священного Союза, сколько желание показать, что Америка не идет вслед за Англией, как шлюпка на буксире, а в состоянии сама сказать некое слово, и слово это будет веским.

Оставалось, конечно, уточнить вопрос – а насколько веским?

Сам Джон Квинзи Адамс никаких особых усилий в деле увеличения веса американского слова не предпринимал – даже тогда, когда конгресс избрал его шестым президентом Соединенных Штатов. Случай сам по себе был уникальный – случилось так, что в 1823 году избирательный процесс в США дал сбой, ни один из кандидатов в президенты не набрал нужного ему большинства, и в результате была задействована резервная процедура – выбор президента конгрессом. И конгресс избрал Адамса – к огромному возмущению Эндрю Джексона, собравшего больше всего голосов и ожидавшего, что он и будет утвержден в должности главы исполнительной ветви власти в Соединенных Штатах. Джексон сумел поправить дело только на следующих выборах, весной 1829 года. Ко времени избрания Эйба Линкольна в законодательное собрание Иллинойса, которое произошло в 1834 году, Эндрю Джексон возглавлял партию демократов и был уже на втором году своего второго президентского срока.

Вот у него никаких сомнений в необходимости укрепления веса слова США не имелось – он стоял за усиление способности федерального правительства действовать на международной арене. A если понадобится – то и вооруженной рукой. Для этого надо было иметь и военный флот, и армию, и он по мере возможности старался усилить и то и другое. Действия президента вызывали противодействие со стороны партии, называвшей себя вигами[1].

В захолустном Иллинойсе никаких организованных партий еще не было. Новым законодателям штата Иллинойс, таким как Линкольн, надо было сделать выбор: стоять за президента или стоять против него? Линкольн подумал и решил, что ни с президентом Джексоном, ни с демократической партией ему не по пути.

Он выбрал партию вигов.

Примечания

1. Партия вигов – политическая партия Соединенных Штатов, существовавшая в 1832–1856 годах. Партия возникла как оппозиция демократии Эндрю Джексона и демократической партии. В частности, виги поддерживали главенство конгресса над исполнительной властью.

Молодой человек с определенными перспективами

I

15 апреля 1837 года в город Спрингфилд въехал некий молодой человек, одетый не больно-то элегантно, и верхом на лошади, которую ему одолжили. Тем не менее, он был полон надежд, ибо у него была и профессия, и место, где его ожидали и где он мог приложить свои силы и знания. Звали молодого человека Авраамом Линкольном, профессией он обзавелся совсем недавно, умудрившись сдать экзамены на занятия юридической практикой, а местом его труда должна была стать адвокатская контора «Стюарт и Линкольн», в которой ему было предложено поучаствовать в качестве младшего партнера.

Ну, с Линкольном мы уже немного знакомы, а вот о Спрингфилде есть смысл рассказать поподробней. В 1837 году это был новый город, основанный только 16 лет тому назад, в 1821-м, и улицы его пока что никто замостить так и не собрался. Поэтому в распутицу грязь тут была такая, что грузовые фургоны вязли в ней по колесные оси, зато летом мелкая пыль наполняла воздух до такой степени, что затруднялось дыхание. Тем не менее, в городе жило уже под полторы тысячи человек, и в нем имелось 19 лавок, 7 бакалейных магазинов, 4 аптеки, два заведения, торгующих одеждой, и одно, торгующее книгами и журналами. Имелось также 6 церквей и не точно известное количество пивных, потому что спиртным, случалось, торговали и без лицензии. Образованное сословие было представлено 18 докторами и 11 юристами, одним из которых и являлся Авраам Линкольн, молодой человек, прибывший сюда из Нью-Сэйлема.

Денег у него было так мало, что он поселился в большой комнате на втором этаже магазина «Эллис и Компания» вместе с Джошуа Спидом, одним из владельцев этого магазина[1].

Тем не менее, несмотря на бедность, он явно чувствовал себя довольно оптимистично, – как-никак, у него была работа и даже некая политическая репутация. В законодательном собрании штата Иллинойс его уже замечали, он был вигом и в этом качестве стал одним из лидеров «фракции меньшинства», как вигов именовали их оппоненты-демократы.

Работы у него хватало – юридическая фирма «Стюарт и Линкольн» была весьма успешным предприятием, с хорошей практикой, но заработка, тем не менее, Эйбу Линкольну хватало только на жизнь. Дело тут даже не только в том, что на его долю выпадали все больше мелкие дела, приносившие гонорар в размере 3–4 долларов, сколько в том, что на нем лежало тяжелое бремя так называемого «национального долга». Еще в 1832 году он влез в дело, взяв на себя половинную долю в предприятии «Берри и Линкольн», которое перекупило вышедший из бизнеса магазин, торговавший всякой всячиной. У новых владельцев дело тоже не пошло, даже после того, как Берри попытался торговать еще и алкоголем, – он сильно пил и попробовал, так сказать, совместить личные увлечения с профессиональной деятельностью. Эксперимент вышел очень неудачный, Берри спился и вскоре умер, и предприятие «Берри и Линкольн» прогорело дотла. По закону Авраам Линкольн отвечaл только за половину долгов обанкротившейся фирмы, но он решил взять на себя все. Поступок, возможно, донкихотский, но «честный Эйб» был человеком порядочным и подводить кредиторов, ссудивших его бывшую компанию деньгами, не хотел ни за что. В итоге он задолжал фантастическую для его возможностей сумму, побольше 1000 долларов, и выплачивал ее мелкими взносами. Потому-то он и его приятели и окрестили ее «национальным долгом» – и штатные, и федеральные долги выплачивались примерно так же. А долгов у штата Иллинойс хватало.

За один из них прямую ответственность нес законодатель Авраам Линкольн.

II

На тему того, как именно устроена система правления в Соединенных Штатах, написаны даже не целые тома, а целые библиотеки. Это неудивительно – в Новом Свете попробовали заново создать такое государство, которое учло бы все ошибки и недочеты государств Старого Света. Вопросами теории правления в Европе, конечно, занимались еще со времен Аристотеля.

Считалось, что есть три базoвые формы правления:

1. Правление одного – монархия.

2. Правление немногих лучших – аристократия.

3. Правление большинства – демократия.

И предполагалось, что все три формы имеют свои достоинства, но имеют и недостатки, крупнейший из которых состоит в их перерождении. Монархия, скажем, имеет тенденцию вырождаться в тиранию, аристократия – в олигархию, когда группа немногих начинает править только в интересах самих себя.

О проблемах демократии нечего было и говорить – считалось самоочевидным, что она может выродиться в охлократию, то есть во власть охлоса[2]. А это, знаете ли, власть тупой, слепой и озлобленной толпы черни. Такое толкование было, например, очень популярно в России во времена Екатерины Великой – считалось хорошим тоном сравнивать счастливый век правления просвещенной императрицы, «философа на троне», с буйными Афинами, поднесшими чашу с цикутой самому Сократу…

Ну, «отцы-основатели» Соединенных Штатов к народному волеизъявлению относились более либерально, но и они считали, что власть посредством прямого народоизъявления получится несколько хаотичной. В целом была принята идея о необходимости смешанной системы, в которой сочетались бы лучшие черты и монархии, и аристократии, и демократии. C ссылкой на известное с античных времен устройство Римской Республики такая система почиталась наилучшей.

Однако у творцов нового, еще небывалого государства имелись образцы и примеры посвежее, чем Древний Рим, – в конце концов, все они были англичанами. Идея представительной законодательной власти – парламента – представлялась им очевидной, тем более что законодательные ассамблеи имелись в каждом из первых 13 штатов, образовавших Союз.

По образцу британского парламента в Америке был учрежден собственный законодательный орган, конгресс, и он тоже был разделен на две палаты. Палата общин в США стала называться палатой представителей, a палата лордов – сенатом[3].

Согласно первой статье Конституции США, дело устроено следующим образом:

«Статья I:

Раздел 1. Все законодательные полномочия, сим установленные, предоставляются конгрессу Соединенных Штатов, который состоит из Сената и Палаты представителей.

Раздел 2. Палата представителей состоит из членов, выбираемых раз в два года населением в отдельных штатах; избиратели в каждом штате должны отвечать требованиям, предъявляемым к избирателям более многочисленной палаты законодательного собрания штата».

Hо вот дальше начались поправки и улучшения. В палатy представителей, в отличие от британского парламента, депутатов выбирали всего на два года, а не на неопределенное время «…вплоть до пяти лет…», и депутаты должны были представлять определенные избирательные округа с приблизительно одинаковым количеством населения. Тем самым ликвидировалась известная проблема так называемых «гнилых местечек», – когда в силу исторических причин какая-нибудь богом забытая деревенька имела место в парламенте, а возникший позднее ее не маленький город такого места не имел.

В Конституции на эту тему говорилось вот что:

«Представители и прямые налоги распределяются между отдельными штатами, которые могут быть включены в настоящий Союз, пропорционально численности населения, каковая определяется посредством прибавления ко всему числу свободных лиц, – включая тех, кто обязан находиться в услужении в течение многолетнего срока, и исключая не облагаемых налогом индейцев трех пятых всех прочих лиц».

Обратим внимание на оговорку об индейцах – они считались чем-то отдельным и к выборам в США не допускались. Что же касается «…тех, кто обязан находиться в услужении в течение многолетнего срока…» — тут в виду имелись негры-рабы. Надо было как-то решить, как же учитывать их в подсчете населения штатов при том, что рабы права голоса заведомо лишены. «Отцы-основатели» нашли некий компромисс – раб, деликатно названный «лицом, обязанным услужением…», права голоса по-прежнему не имел и гражданином не являлся, но в кадастре населения оценивался как ²/₃ белого. Так что южные штаты имели как бы больший вес на душу населения при выборах в палату представителей.

Примем во внимание, что подход к представительству каждого штата, связанный с количеством его населения, давал преимущества крупным штатам, где жило больше народу. Поэтому в качестве компенсации малым штатам было принято правило, соглaсно которому всякий штат, вне зависимости от его размеров, был представлен в сенате двумя депутатами, которых так и называли – сенаторы.

Сенат был эквивалентом английской палаты лордов, так сказать, попыткой создать аристократию государственных мужей, опытных в делах правления. Дабы сделать их не столь подверженными шаткому влиянию улицы, сенаторам давались полномочия не на два года, а на шесть. Однако и они были лицами выборными – никаких «наследственных лордов» Конституция США не признавала. В общем, такого рода система укоренилась уже настолько, что все новосозданные штаты, вроде Иллинойса, просто копировали ее на местном уровне и легислатуру свою переизбирали каждые два года. Таким образом, каждый законодатель, если хотел быть избранным еще раз, был просто обязан учитывать мнения своих избирателей. Авраам Линкольн был честолюбив и быть избранным еще раз хотел, и даже очень хотел.

И в 1836 году он проголосовал за «проект внутренних улучшений».

III

Европейцев, попадавших в Соединенные Штаты в середине XIX века, поражала глубокая дремучая провинциальность американской культурной и политической жизни. Крупных писателей, художников или поэтов, известных в Европе, в США в это время не было. Собственно, Эмерсон уже был, но он рассматривался скорее как философ. Где-то в стороне от суеты жил в своей уединенной хижине в лесу Генри Торо. Oднaко его работы и в США поначалу особой известности не имели.

Америка в культурном смысле оставалась некоей отдаленной заокеанской провинцией Европы, в первую очередь Англии, да и вообще можно сказать, что культурой американцы интересовались не слишком. Еще меньше интереса вызывала у них внешняя политика.

Федеральное правительство вообще располагало очень небольшими ресурсами, его функции в основном ограничивались просто координацией действий отдельных штатов, политика же отдельных штатов вертелась практически исключительно вокруг сугубо местных вопросов.

Соединенные Штаты были одинаково благожелательны решительно ко всем, кто мог им что-нибудь продать или, наоборот, что-нибудь у них купить.

Страна жила коммерцией и индустрией. Там для энергичных и способных людей хватало пространства для осуществления их амбиций, потому что и торговля, и индустрия развивались в США бурными темпами. Важнейшим фактором этого была так называемая «транспортная революция». До появления железных дорог единственным способом передвижения людей и грузов были перевозки водой. То есть, конечно, можно было двигаться верхом или идти пешком. Можно было двигаться в карете, но это требовало какого-то разумного устройства дорог, иначе дожди и грязь делали их непроходимыми добрую половину года. Вода в этом смысле была более удобна, и реки Америки служили чем-то вроде транспортных артерий для путешествий и торговли.

Для перевозки грузов из города Цинциннати в штате Огайо в город Нью-Йорк требовалось около семи недель. Торговое судно могло отправиться по реке Огайо вниз по течению, дальше двигаться по Миссисипи до Нового Орлеана, там груз следовало передать на другое судно, теперь уже способное двигаться по морю, и только тогда в конце концов он оказывался в Нью-Йорке.

Понятно, что при таких условиях продукция, произведенная где-нибудь в Цинциннати, далеко от места своего производства не уходила, и тот же Нью-Йорк предпочитал покупать все, что ему требовалось, где угодно, a не в Огайо. Но когда появились паровозы, оказалось, что путь из Цинциннати до Нью-Йорка занимает только пять дней, и в результате свинина из Огайо пошла к атлантическому побережью в таких количествах, что цена на нее упала с 9 долларов 75 центов за бочку до 1 доллара 18 центов.

Понятное дело, перевозилась не только свинина, нo и вообще все, что можно было произвести на месте и с выгодой продать там, где этого продукта не хватало. К железным дорогам добавился телеграф – и торговцы получили возможность мигом узнавать котировки на любые товары во всех местах, куда только доставали телеграфные провода.

Производство «чего угодно в индустриальных количествах» само стало чем-то вроде «паровоза» – оно потянуло за собой и оптовую торговлю, и бурное усовершенствование методов обработки сырья, и нужду в материалах вроде чугуна, стали и хлопка, и новые потребности в продовольствии для больших городов, и образование целых технических социальных прослоек в виде механиков, машинистов, телеграфистов, мастеров по изготовлению всевозможных машин и приспособлений и так далее. Всю эту бурную деятельность требовалось как-то регулировать, возникающие конфликты требовалось как-то разрешать. Разрешением конфликтов занимался суд – и оказалось, что потребность в юристах возросла. А регулированием занимались законодательные ассамблеи штатов – там принимались законы. Законодателями же становились только те, кто одерживал победу на местных выборах. Естественным путем в политику потянулись те, кто хотел бы влиять на законы. Лучше всех в законах понимали, естественно, юристы. Вот они-то в политику и двинулись.

Чему Линкольн был типичным примером.

IV

Партия вигов, к которой принадлежал Авраам Линкольн, отвергала всякую идею о создании федерального центра, имеющего в своем распоряжении дееспособную армию. Считалось, что это самый верный путь к тирании, и президента Эндрю Джексона, настаивавшего на усилении армии и флота, виги обзывали «королем Эндрю…». Королевский титул тут понимался отнюдь не как комплимент, а как синоним слова «диктатор». На все аргументы со стороны «юнионистов», считавших необходимым создать в США хоть какие-то постоянные вооруженные силы, ответом было, что в этом нет никакой надобности. Разве Соединенные Штаты не сумели отбиться от Англии в ходе войны 1812 года? И разве милиционные ополчения отдельных штатов, вроде того формирования, в котором послужил в свое время Авраам Линкольн, не более чем достаточны для того, чтобы в случае нужды установить должный порядок на новых территориях?

Но тем не менее, и у правительства есть некая роль – оно должно взять на себя финансирование таких крупных проектов, которые отдельные граждане поднять не в состоянии. Например, строительство железных дорог, или проведение новых каналов, или принятие мер по улучшению почвы. Тут, в общем, и случилось крупное расхождение вигов и демократов. Обе партии полагали, что надо всячески способствовать тому, что сейчас назвали бы «инфраструктурой», но виги настаивали на прямом участии правительства, а демократы – на создании «благоприятного инвестиционного климата». Они были готовы отдать это дело в руки частного капитала и полагали, что нечего тратить деньги налогоплательщиков на то, что частники сделают куда лучше.