Борис Михайлович Майнаев
Дочь греха

– Воды?! – вскрикнул я, бросаясь на кухню, но едва я сделал шаг, как её тело потеряло свою упругость и потекло вниз по стене. Я успел её поймать у самого пола.

Голова Черныша по-прежнему служила опорой для стоявшей вертикально тарелки. Я положил Ларису на угловой диванчик, и она тут же открыла глаза и села. Такого слезопада я никогда не видел, поэтому схватил со стола салфетку и протянул ей.

– Шесть месяцев, семь дней и пять часов прошло с последнего нашего супружеского общения. – Я не сразу понял смысл её слов. – Я не понимаю, кто он мне. Приходит поздно, в семи случаях из семи пьян. Иногда не может даже стянуть с себя брюки. Бывает вымазан чужой губнушкой с ног до головы. Все мои попытки расшевелить в нём мужчину в лучшем случае заканчиваются коротким «Я устал». Иногда мне кажется, что он путает меня со своей домработницей.

Мокрая салфетка упала на пол, и я протянул Ларисе сухую.

– Я уже не рада ни его деньгам, ни его новой книжке, ни его появлениям дома. С таким же успехом я могла положить в свою кровать бревно. А я человек, я женщина, наконец, мне хочется, чтобы меня любили. – Её голос опустился до шёпота. – Хотя бы раз в неделю. Один раз! Сколько я могу заниматься самообладанием?

Она отбросила скомканную салфетку, поднялась и шагнула ко мне:

– Пожалей меня! Пожалей, как бабу. Ну что тебе стоит? Неужели я хуже твоих девчонок?! Я готова на всё – только скажи, чего ты хочешь? Дай мне крошечку любви. Дай хоть на секунду снова почувствовать себя женщиной.

Синева ушла с её губ. Глаза сверкали яростью.

– Мне стыдно говорить это, стыдно выпрашивать у тебя милостыню. Пойми, но я не могу стать у дороги, я не шлюха! Пока…

Позади меня раздался звон. «Тарелка упала», – подумал я, но не успел повернуться, как раздался совершенно трезвый голос Черныша:

– Пьёте? Без меня пьёте?..

* * *

«Точно, это было почти двадцать лет назад».

– Рассказывай. – Я сделал маленький глоток шампанского и снова кивнул. – Рассказывай, как ты до этого дошёл?

Черныш огляделся, сунул свои грязные пальцы в рот и, причмокивая, обсосал их.

– Хочешь помочь – пошли кого-нибудь в сквер. Там у фонтана сидит мальчишка по прозвищу Сухой. Пусть даст ему сотню и возьмёт дозу для меня. Скажет: для Черныша…

Он говорил, а я с трудом понимал его слова. Речь Черныша, казалось, тонула в каше, забившей его рот. Я во время Второй Чеченской насмотрелся на молодых наркоманов – солдат, употреблявших анашу. После выкуренного косяка одни беспричинно хохотали, другие дрожали от непонятного страха, третьи без остановки ели… Но никто из них не жевал слова.

– Вить. – Я вдруг понял, что надо делать. – Идём, я сниму номер в ближайшей гостинице, купим тебе одежду, вымоешься, приведёшь себя в порядок – тогда и поговорим.

Я решил, что после того, как он немного придёт в себя, отвезу его в наркодиспансер. Тамошний главврач мне знаком. Он положит Черныша в клинику и попытается вернуть его к жизни, а я оплачу это лечение. Но начать всё надо было с ванной и переодевания.

– Пойдём. – Я встал.

Черныш мгновенно покраснел. Острые скулы стали походить на жвалы огромного жука, изготовившегося к атаке.

– Дай сто рублей!

На миг мне показалось, что от ярости, залившей Черныша, его рот освободился от каши и теперь брызгал слюной.

– Дай стольник, нечего издеваться надо мной, скотина!

Грязная рука чуть не схватила ворот моего костюма. Следом за мной, только не назад, а вперёд шагнул оживший скелет, когда-то бывший музыкантом, поэтом и моим приятелем Виктором Чернышом.

– Издеваешься, сука!

Воздух за спиной Черныша вдруг потемнел и материализовался в Сидора Максимовича, начальника охраны фирмы «Вперёд», в которой я был совладельцем.

– Юрий Николаевич, простите, но почему здесь?! Ваш холодильник набит шампанским десятка сортов. – Тяжёлая рука бывшего пограничника придавила Черныша. Он что-то пробормотал, метнув в меня по-крысиному острый взгляд, потом чётко повторил:

– Дай сто рублей, буржуй проклятый!

Мой защитник приподнял Черныша, явно намереваясь вышвырнуть его.

– Максимыч, – я поднял руку, – это мой старый приятель, Виктор Черныш, поэт и музыкант. Сейчас он немного болен, но отмоется и поедет в больницу, лечиться.

Черныш дёрнулся и попытался выскользнуть из своего плаща, но не смог даже пошевелиться.

– Вы уверены?

Я кивнул. В этот же миг заговорил Черныш:

– Сука буржуйская, ограбил весь народ и подачкой хочешь откупиться, сука?! Дай сто рублей!

– В общем, так. – Я, обойдя стол, вплотную подошёл к Чернышу и обратился к Максимычу: – Помыть его, переодеть, вызвать нарколога и отвезти в больницу, давай…

Начальник охраны позвонил через два часа. По его словам, Черныша взяли в диспансер только благодаря моему знакомству с руководством клиники.

– Его тут хорошо знают. Он дважды здесь лечился, – негромко докладывал бывший погранец, – сам приходил, сам оплачивал своё лечение и оба раза сам же сбегал. Сейчас там всё открыто – права человека и всякое такое. Таким образом, любой больной может, когда ему вздумается, приходить и уходить из клиники. Я на всякий случай пару дней его лечения оплатил, но думаю, что он и дня здесь не выдержит. У него настоящая ломка, а тамошние медики спешить не привыкли.

– Спасибо.

«Что же могло сделать из нормального, хорошо образованного человека, как Черныш, наркомана? – Я не сразу заметил, что всё ещё держу в руке телефонную трубку. – Скорее всего, это было обычное человеческое любопытство. Я помню, он как-то говорил, что ему иногда настолько скучно, что хочется застрелиться, а скучно оттого, что всё видел и всё пробовал. Это так разозлило меня, что я в ярости выпалил: „Так наймись в армию и поезжай на Кавказ, там тебе скучно не будет!“»

Я нашёл в своём ежедневнике номер телефона главврача наркодиспансера и позвонил ему. Доктор выслушал меня и сказал:

– По словам больного, – голос моего собеседника звучал глухо, и было понятно, что он занят, а я отвлекаю его по пустякам, – он смертельно устал. Устал физически, устал морально. Может быть, нам повезло, что его желание совпало с нашим, и если он захочет, то его удастся вернуть к нормальной жизни?

– Дай бог, – ответил я и положил трубку.

Доктор перезвонил буквально через два часа после нашего разговора.

– Ваш протеже сбежал, едва сопровождающий ушёл. Да не просто сбежал, а прихватив с собой нож и вилку. Был обед – вот я и распорядился покормить новичка. На кухне кто-то ошибся и вместо пластиковых столовых приборов положил ему стальные. Похоже, он неадекватен и может наделать глупостей. Вы, пожалуйста, будьте осторожней, к вам он непременно придёт.

Я встал и подошёл к окну. День догорал, щедро окрасив небо золотом засыпающего солнца. От этого великолепия мне стало грустно. Может, я поспешил с отправкой Черныша в диспансер? Может, надо было самому отвезти его туда? Я вспомнил своё последнее посещение этого заведения. Мы сидели с главврачом и пили кофе в его кабинете.

– Днём мы лечим их от алкоголизма. – У моего собеседника была странная манера говорить. Он тянул слова, чётко выговаривая некоторые звуки, и при этом постоянно что-то перекладывал с места на место на своём столе. – А вечером они ходят в ликёро-водочный магазин у поворота, покупают спиртное и пьют. Я устал просить администрацию города либо закрыть эту торговую точку, либо перенести её куда-нибудь подальше. Чиновников больше интересует прибыль, а не здоровье сограждан. Когда диспансер походил на осаждённую крепость, наше лечение было эффективней.

– Да… – Я прикрыл глаза и, откинувшись на спинку своего кресла, вспомнил нашу первую встречу с Чернышом – тогда ещё весёлым, остроумным человеком, пышущим здоровьем. Вспомнил наш поход в общагу строителей к девчонкам и поспешное отступление по краю глубокого котлована. И его стихи. Он читал свои стихи о наёмниках. Как там?..

 
…Но мы, поднимаясь в последней атаке,
Мы верим, что люди,
Что выдюжим в драке.
Мы дикие гуси,
В сраженье выходим,
Под крик журавлиный
Мы смерти не просим…
 

Неожиданно пахнуло гниющим мясом – я открыл глаза и увидел серебристый росчерк падающего на меня сверху ножа. Я машинально откинулся и обеими ногами оттолкнулся от своего стола. Если бы подо мной был стул, то всё сработало бы как надо, но это было кресло на колёсиках, и вместо того, чтобы упасть, я лишь откатился сантиметров на тридцать. Там лежал кабель, остановивший колёсики. Нож, направленный в шею, вспорол пиджак и врезался в плечо. В следующий миг я вбил носок своего ботинка в живот напавшего на меня Черныша. Он взревел и снова поднял нож. В этот раз я уже стоял на ногах и был под властью инстинктов, вбитых войной. Левой рукой я увёл в сторону холодное оружие, а сжатые клювом пальцы правой всадил в его горло. В неожиданно упавшей на меня тишине раздался режущий уши хруст, словно я наступил на цыплёнка.

– Черныш! – крикнул я, понимая, что его рядом со мной уже нет.

Деньги

Они заполняли весь саквояж.

Деньги. Тугие банковские упаковки лежали плотными слоями, чуть прикрытые парой футболок и рубашкой. Несессер, достать который Юсуф попросил меня, потому что его багаж стоял у моих ног, выглядел на фоне этого мини-Форт-Нокса, словно нечто фантастическое. Я снова, не веря своим глазам, тронул верхнюю пачку пятидесятирублёвок. Она не исчезла и не испарилась. Деньги были деньгами. Оставалось задать себе вопрос: «Кто этот человек, с которым господин Случай свёл меня в одном номере санатория: шпион, вор или коррумпированный чиновник?»

– И чего ты замер? – его негромкий голос заставил меня вздрогнуть всем телом. – Денег не видел? Бери любую пачку, сейчас мы найдём лучший ресторан этого городишки и славно кутнём. Если повезёт, то и влюбимся на эту ночь. Влюбимся по самые уши, как двое девятнадцатилетних юнцов.

Сосед протянул через моё плечо руку и взял несессер, тронуть который я не успел.

– Вот только срублю с себя двухдневную щетину.

– Э-э-э… – Я на миг потерял способность говорить.

Он хлопнул меня по плечу:

– Госбанк спит спокойно. Его хранилища никто не потревожил. Это мои деньги. Подарок. Надеюсь, их хватит на весь отпуск. Ты не болтун, поэтому я тебе всё расскажу, но не сейчас. Хоп?

Это его узбекское «хоп» переводилось как «хорошо» или «ладно». Но в его устах оно звучало как удостоверяющая печать. Я обратил на это внимание ещё в автобусе, когда мы случайно оказались на соседних местах. Уютный пазик был так ухожен и чист, словно был не автобусом, на котором везли в санаторий Министерства обороны вновь прибывших отдыхающих, а новенькой квартирой. Особенно меня умилили шёлковые шторки, весело метавшиеся под напором ветра, явно желающего навечно поселиться в сверкающем салоне.

Сосед некоторое время боролся с занавеской, пытаясь закрепить её так, чтобы она защищала его от солнца, но ветер оказался сильнее. Незнакомец вздохнул и повернулся ко мне:

– Меня зовут Юсуф. Если вы отдыхающий, то этот месяц я буду мелькать перед вашими глазами. Хоп.

Жёсткая сухая рука сильно сдавила мою ладонь. Я обратил внимание на мышцы, которые не смогла скрыть лёгкая полотняная рубашка, и, представившись, подумал: «Десантник. По возрасту командир роты, в лучшем случае – комбат».

– Пива, холодного пива хотите? – Сосед удивил меня своим вопросом. Автобус легко бежал по горной дороге и, судя по всему, не собирался останавливаться.

Похоже, уловив мои сомнения, Юсуф улыбнулся:

– Это не фокус. Это бизнес по-азиатски. Следите за руками.

Он достал из нагрудного кармана тонкую пачку денег, отделил от неё пять рублей и пошёл к водителю. Возвращался сосед уже с четырьмя бутылками «Жигулёвского». Я вытянул из кармана свой кошелёк. Он отмахнулся:

– За вами следующая партия.

И вдруг, к моему великому удивлению, Юсуф прочёл первое четверостишье из кантаты «Весёлые нищие», да ещё на языке оригинала! Это был первостатейный оксфордский диалект. Я медленно отпил пару глотков холодного пива и ответил ему продолжением кантаты Бёрнса, с одной лишь разницей: мой английский был сленгом британского торгового флота.

– А если рядом с нами особисты, – он по-прежнему говорил на языке Шекспира, – и они решат, что мы шпионы?..

Юсуф не смог закончить фразу и рассмеялся. Волна веселья накрыла и меня. Он хохотал, держась обеими руками за спинку переднего сиденья, а я – обхватив руками свою грудь. Рана, полученная в Анголе, всё ещё болью отзывалась на любое резкое движение.

– Пуля? – выдохнул Юсуф, указывая на место, в которое впился подарочек юаровских коммандос.

Я, помня о подписках, которыми был обвешан, как Моська блохами, отрицательно помотал головой:

– Обычная бытовуха, – не моргнув глазом, соврал я, – по пьяни с управлением «Москвича» не справился. Мориса Тореза? – Я кивнул в воображаемую сторону предполагаемого института, в котором мой новый знакомый мог так хорошо овладеть английским.

– А, – он взмахнул рукой, – я жертва честолюбивых планов своих родителей. Мой горшок стоял в единственном на всю республику английском детском садике. Потом были спецшкола и МГИМО, но ни в шпионы, ни в дипломаты я не пошёл. Написал кандидатскую по столыпинской реформе в Средней Азии. – В его руке появилась непочатая бутылка пива. – Давай не сейчас, нет настроения, позже уроню пару слёз в твой жилет. Хоп? Сам-то что кончал? Санаторий-то военный.

– МГУ. – Я тоже неопределённо помахал рукой. – При случае перескажу эту сагу.

В ответ он снова расхохотался и, борясь со смехом и с трудом выговаривая слова, принялся рассказывать анекдот об английской королеве. Так мы и ехали: то перебрасывались шутками, то вспоминали анекдоты, то пили пиво. Во время регистрации Юсуф проделал нехитрую манипуляцию со своим паспортом и двумя десятирублёвыми банкнотами, и нас заселили в один номер. Здесь, во время приготовлений к ужину, я и наткнулся на его сокровищницу.

Честно говоря, это открытие заставило меня насторожиться и вспомнить всё, что должен делать офицер моего ведомства во время встречи с иностранным агентом. С одной стороны, столько денег я видел только в кино, но с другой – Юсуф ничего не скрывал, хотя это и могло быть неординарным вербовочным подходом.

– Только не беги к телефону, – сосед снова вернулся к английскому, – они не только мне, но и тебе испортят весь отдых. Я обещал, что всё расскажу. И расскажу, но после еды. Хоп?

За нашим столиком оказались две молодые машинистки из штаба местной дивизии, поэтому ужин незаметно перерос в прогулку по аллеям санатория с заходом в крохотный местный ресторан, а закончился лишь под утро. Едва я заснул, как меня разбудил стук, как мне показалось, в нашу дверь. Я вскочил с кровати и увидел, что, громко стуча каблуками, из комнаты уходят наши ночные спутницы. Похоже, они были возмущены тем, что совместное кувыркание в постелях мы закончили сном. Но пока я подбирал слова, чтобы поблагодарить девушек, сосед так храпел, что мог бы заглушить любой танк. «Как же я смог заснуть под эти рулады?..» – успел подумать я, проваливаясь в сон.

Разбудил меня аромат настоящего кофе. У крохотной тумбочки, на которой едва умещался телевизор, хлопотал мой приятель. Перед ним стояла литровая банка с кипящей водой. Юсуф улыбнулся мне и вынул из неё кипятильник:

– Ты вовремя. – Он осторожно разлил по чашкам, которые мы вечером принесли из столовой, кофе. – Прости, но у меня банка растворимого – тут, как говорится: «За неимением гербовой…»

Я отмахнулся:

– Голова раскалывается, сначала глоток кофе…

– А девушки? – Лёгкая улыбка коснулась его губ. – Ты полночи гонял по комнате атласную кобылицу?..

– Оставь Ларку в покое. – Кипящий напиток пытался вытеснить из головы саднящую боль. До ранения на Кунене её не было. Доктор в клинике Бурденко сказал, что это последствие длительного наркоза и со временем пройдёт. – Скажи лучше, что ты добавил в кофе, кроме корицы?

Он расхохотался:

– Полегчало, слава богу? Ты только что выглядел как свежевыбеленная стенка. Идём, немного пробежимся по прибрежной гальке и на завтрак, хоп?

Я, с трудом поборов в себе желание послать его ко всем чертям, натянул спортивный костюм.

– После завтрака нас ждут в медицинском корпусе – будут решать, какие клизмы нам ставить. – Ему было весело. – А может, в шортах пробежимся? Прохладный ветерок с озера выгонит из головы дурман похмелья… Или ты предпочитаешь холодное шампанское и вчерашних горячих девочек?

– Всё вместе, и вместо завтрака и врачей.

– Хоп, но это на Репербан. Здесь на тысячу метров выше уровня той ярмарки продажных тел.

Мы выскочили на улицу. С гор тянуло бодрящей ледяной прохладой. Лёгкий бег скоро согрел меня и наполнил тело свежестью. «Всё, – решил я про себя, – крепкие напитки отставляются, нечего с утра головной болью маяться». В этот миг я неожиданно для себя заметил, что вместе с дрожью ушла и пульсирующая боль, всего секунду назад терзавшая виски. Бег, кофе с ароматом африканских пустынь или горный воздух сделали со мной чудо. По жилам заструилась бодрость, тело стало лёгким, а мысли – ясными.

– Девчонок надо менять. – Предложение само собой протиснулось сквозь мои зубы. – Вчерашние были так скованны, словно отдавались нам по приказу и под лучами софитов. Похоже, что они связаны с Комитетом.

Юсуф расхохотался:

– Хоп. Только мне показалось, что всё наоборот и девицы вели себя так развязно и раскованно, словно порнозвёздочки. Особенно твоя, которая несколько раз чуть не съела тебя…

Мы выскочили на берег. Голубизна озера, ещё не разбуженного восходящим солнцем, соревновалась с чистотой утреннего неба. Высокие горы, обрамлявшие эту огромную животворную чашу, кое-где сверкали белозубыми вершинами. От воды тянуло завораживающим холодком.

– Слабо? – Я кивнул в сторону бездонной голубизны.

– А не заболеем?

Сосед запрыгал на одной ноге, снимая спортивные штаны. Влажный песок пляжа напомнил об арктической отрешённости, но я, обогнав Юсуфа, с хода кинулся в воду. Она обожгла меня и почему-то сильной болью впилась в недавно затянувшуюся рану. Я выскочил из воды и кинулся на берег. Рядом стучал зубами мой приятель. Мы мгновенно оделись и рванули в сторону спального корпуса. Бег согрел меня до пота уже на ступенях здания. На входе кто-то шарахнулся от нас, да дежурная медсестра пробормотала что-то о пьяных с утра бездельниках.

Столовая была полупуста, но наши вчерашние спутницы уже сидели на своих местах и весело щебетали о чём-то своём. Они были так свежи и привлекательны, что я на миг засомневался в правильности своего решения отказаться от романа, который мы затеяли с ними. Юсуф едва слышно ответил на их приветствие, опустился на стул и принялся стремительно поглощать завтрак. Я тоже был не весел. Девушки переглянулись и почти одновременно поднялись.

– Такого добра, – стараясь казаться насмешливой, негромко сказала Алина или Галина, я точно не помнил, – в базарный день по рублю ведро.

– Точно, – подруга поддержала её и, улыбнувшись, кивнула мне. – Спасибо за прелестный вечер.

Они уходили от нас, грациозно покачиваясь на высоких каблуках.

– А ты, похоже, прав, – сказал Юсуф, откладывая ложку, – такого поведения после столь бурной ночи я в женщинах не встречал. Эти не только умны, но и натасканы. Как же я, наученный горьким опытом, не рассмотрел в них второе дно?..

Я взмахнул рукой:

– Можно было и не прогонять их. – Огорчённое лицо Юсуфа теперь походило на рожицу обиженного пятилетнего ребёнка. – Что они могли о нас доложить, разве только о твоей «пещере Аладдина»? Но они практически не покидали своего рабочего места. Просто показалось, что через эти милые плечики на меня смотрит вся контрразведка страны. Хотя, насколько я понимаю, тут по-другому и быть не может. Нам надо знакомиться с местными девушками, а не из санатория. Они слишком молоды, чтобы отдыхать здесь, поэтому все из Комитета. Пойдём на танцы или в кино – там и встретим свою ночную судьбу.

Лицо моего приятеля исказила гримаса боли:

– Это ты хорошо сказал: «ночную судьбу». Она один раз уже сыграла со мной злую шутку.

Я отложил в сторону ложку и собрался выслушать его рассказ.

– Как там поговорка? Родился с золотой ложкой во рту? – Юсуф сделал глоток чая. – Так вот, я пришёл на этот свет с двумя ложечками во рту. Папа был секретарём обкома, а мама работала в Президиуме Верховного Совета Узбекской ССР. О моём образовании я тебе уже говорил, а вот работать я начал в Фергане, но сразу директором техникума. Отец, напутствуя, сказал: «Через пару лет перейдёшь в тамошний пединститут, потом, через годик-другой, в ЦК или правительство». Одним словом, будущее было для меня расписано по минутам и казалось столбовой дорогой. И тут МУР{Московский уголовный розыск. – Ред.} вышел на сеть поставщиков девушек в тайные публичные дома. – Юсуф снова отпил немного чая и, забыв о своём слове-паразите, продолжил: – К моему счастью или несчастью, в этой цепочке было несколько преподавателей из моего техникума. Сам понимаешь, Москва попыталась сделать меня стрелочником, но родители подключили свои связи. Все обвинения, кроме халатности, сняли. Меня выгнали из партии и лишили должности, запретив работать в сфере образования.