Борис Камов
Рывок в неведомое
Шуточка
В тот же день Голиков снарядил разведку из десяти человек под командой Мотыгина. Разведчики возвратились через сутки, ничего о банде не узнав. Зато часовой задержал мужика, который крутился возле сарая с боевыми припасами. Мужик пытался бежать, часовой сбил его с ног и привел к Голикову. В кармане у арестованного нашли гранату и наган. Мужик, не робея, признался, что «служит у Ивана Николаевича», но больше говорить не пожелал.
Голиков отослал пленного на подводе с двумя конвоирами в Ужур. Бойцы вернулись неожиданно быстро и сообщили, что мужик по дороге бежал. Они в него стреляли и убили.
«Убили или отпустили? – думал Голиков. – Если даже убит, как проверить, что он пытался бежать? А если просто побоялись ехать в Ужур, чтобы не столкнуться по дороге с бандитами?»
Голиков не знал, что хуже. Заняться расследованием не было времени. Он посадил бывших конвоиров под арест, а во главе новой разведки в десять человек отправился сам. У него было ощущение, что Соловьев где-то рядом. В надежде на встречу с ним Голиков двинулся из Божьеозерного в соседнее село – Ново-Покровское. Столкновение с бандой было ему необходимо, чтобы доказать Мотыгину: разведка накануне была проведена плохо.
По дороге Голиков приветливо здоровался со встречными и останавливался побеседовать. Старушка с узелком охотно сообщила, что идет проведать больную дочку. Затем Голиков остановил вежливо сани с мешками овса. В них сидел молодой парень, который показался Аркадию Петровичу подозрительным: по возрасту ему бы следовало служить в армии. Парень эту настороженность уловил и со злым лицом откинул полость. Аркадий Петрович увидел свежеоструганную деревяшку вместо ноги. Третьим собеседником был сухонький старичок с топором за поясом, который вывозил из чащи на санях дрова.
И вот все трое, беседуя с Голиковым, на вопрос о Соловьеве, будто сговорившись, ответили, что давно о нем не слыхали.
Комбат им не поверил. Здесь, в Ачинско-Минусинском районе, подымаясь рано поутру, люди прежде всего спешили узнать у соседей, где что за ночь произошло. По этим сведениям они судили, может ли Соловьев появиться в ближайшее время в их селе, свободен ли проезд в соседнее. И то обстоятельство, что все, кого Голиков встретил, сказали, что ничего о бандитах не знают, служило верным признаком, что Соловьев на самом деле близко.
Голиков вспомнил Тимошино: «Иван Николаевич все видит, все слышит, и пуля его не берет». Похоже, так считал не один только Тимоша.
Беседа с жителями Ново-Покровского ничего не дала, и Голиков вернулся в Божьеозерное с пустыми руками. После разноса, который он учинил накануне Мотыгину, было стыдно глядеть людям в глаза.
…Проснулся Голиков на рассвете от негромкого говора.
– Не можно, он совсем недавно лампу потушил, – убеждал молодой голос, который принадлежал часовому.
– Как же не можно, – отвечал другой, старческий, – они же нам разорение сделали!
Аркадий Петрович вскочил с койки, натянул галифе и босиком выбежал на морозное крыльцо. Перед домом стояли два мужика: один постарше, с седеющей бородою, а другой – с бритым лицом. Они были одеты в шубы, меховые шапки и валяные сапоги. Шуба на бородатом была аккуратно зачинена, стежки суровой нитки прочерчивали угол левой полы, словно кто-то полу отрывал. «Возможно, медведь», – машинально подумал Голиков. При появлении командира оба мужика опустились на колени.
– Встаньте! Что вы! – смутился Голиков.
– Батюшка, помоги! – попросил бородатый. – Совсем извелись.
– Сначала встаньте. В чем дело?
Мужики поднялись.
– Новопокровские мы, – начал бородатый. – Как только ты позавчерась ушел со своими солдатами, так сразу налетел Егорка Родионов. И ну грабить, ну шарить по кладовым да по конюшням. И лошадей забрали, и хлебушек, а потом еще веселье устроили…
– Недавно только убрались, – добавил бритый.
– Что же вы не пришли сказать, пока они пьянствовали?! – досадуя, спросил Голиков.
– А боязно было, батюшка, – простодушно объяснил бородатый. – Если Иван или Егорка узнают, что мы у тебя были, – гореть нашим избам.
– Пойдемте ко мне, – сказал Голиков. Он провел их в кабинет, задернул штору. – Сколько человек было с Родионовым?
– Да десятков до трех, – сказал тот, что помоложе.
– Откуда Родионов? Как он выглядит?
– Иван-то наш, из Форпоста, – сказал бородатый.—
А Родионова впервой видим. А как он выглядит?.. Постарше тебя будет. Аккуратный, военный кожушок, как у офицера. Беседует строго. На ручке дорогой перстенек.
Рассказ мужиков подтверждал сообщение, что Иван Соловьев по соображениям тактики разделил свой «горно-партизанский отряд» на отряды поменьше, доверив один никому не известному Егорке Родионову.
Позвав дежурного, Аркадий Петрович распорядился неприметно, с черного хода, вывести гостей из штаба, а затем продиктовал по телефону шифровку. Спустя тридцать минут поступил ответ, что на помощь Голикову направляется отряд Измайлова в шестнадцать штыков.
Шестнадцать штыков могли, конечно, пригодиться, но Голиков подсчитал, что Измайлов появится часа через два с половиной, не раньше. А Родионов, хотя и с награбленным, может уйти достаточно далеко. Оставив в Божьеозерном трех человек, Голиков наказал им задержать отряд Измайлова и помчался перехватывать Родионова.
…Отряд уже достиг окраины Ново-Покровского, когда впереди, метрах в ста, из калитки дома выбежал мальчишка лет двенадцати. Он был в рубашке и в холщовых штанах, заправленных в валенки. За ним, тяжело дыша, семенил хакас лет сорока, в пиджаке и опорках на босу ногу. По обеим сторонам дороги высились сугробы. И бежать можно было только по протоптанному снегу. Чтобы мужик его не поймал, мальчишка петлял из стороны в сторону. Внезапно мальчишка поскользнулся и упал. Мужик подлетел и, не дав ему подняться, принялся тузить.
– Не сметь! – крикнул Голиков, резко останавливая коня.
Вместе с командиром как вкопанный остановился весь отряд. Мужик испуганно распрямился.
– Кто вы такой? – строго спросил Голиков. – За что бьете ребенка?
Вид хакаса был нелеп. Редкая бородка. Жиденькие усы. Глаза смотрели растерянно, а рот заискивающе улыбался, обнажая желтые, прокуренные, но крупные и крепкие зубы.
– Насяльник, насяльник, – повторял хакас и кланялся.
– Отец не понимает по-русски, – чисто, почти без акцента, произнес мальчишка.
– А ты где учился русскому? – удивленно спросил Голиков.
– Ходил в школу.
– Чем твой отец занимается?
– Делает седла.
– Вы здесь живете?
– Да.
– Скажи отцу, чтобы не смел тебя бить. Это ему не при царе.
Мальчишка перевел. Хакас кивал и кланялся. Выглядел он жалким.
Отряд взял с места и въехал в Ново-Покровское. Дома здесь были поставлены вокруг небольшого, еще замерзшего озера. По у въезда в селение была вытоптана просторная площадь. Посреди нее валялись разноцветные тряпки, грязный снег был усыпан золотистым, чистым зерном. Тут же лежала пристреленная рыжеватая собака. Стекла ближайшего дома были разбиты и заткнуты подушками.
Поняв, что это чоновцы, на площадь начали несмело выходить люди. Было их немного: трое стариков, пять или шесть женщин средних лет – в надвинутых на глаза темных платках они выглядели на один возраст – и несколько дряхлых старух. Одна стояла, согнувшись колесом и так низко опустив голову, что лица ее видно не было. Если бы ее бугристая рука не опиралась на палку, старушка бы упала.
– Граждане, – произнес Голиков, – мы приехали заступиться за вас и вернуть награбленное.
– Всю муку забрали, – пожаловалась женщина в немецкой шинели с обожженной полой. – И всю одёжу. Видите, во что вырядилась…
– А у меня коня последнего… – произнес сиплым голосом один из дедов. – А копать землю я не могу. Помирать с голоду со старухой будем.
И тут заплакала согнутая колесом старушка:
– А я золотые монетки припасла. Чтобы похоронили по-людски. У меня ж никого нет. Одна я. А Родионов велел трясти меня, как мешок, пока я не отдала ему три золотые пятерки.
– Куда же они поскакали? – спросил Голиков.
– Я не видела, – ответила согнутая колесом старушка.
– Граждане, куда поскакали бандиты с вашей мукой, лошадьми и золотыми монетами?
Никто не ответил.
– Что же вы молчите? Мы ж хотим вам помочь!
– Я знаю! Я знаю! – раздался детский голос.
К площади бежал мальчишка, которого отец бил на дороге. Он уже был одет в облезлую меховую шапку и в полушубок со взрослого плеча с подвернутыми рукавами.
– Гявря, худо будет, – истеричным голосом предостерегла согбенная старушка.
Мальчишка растерянно остановился.
– Тебя зовут Гявря? – спросил Голиков.
– Да, но русские зовут Гаврюшка.
– Не бойся, покажи, – попросил Голиков.
Освободив правое стремя, он протянул мальчишке руку. Гаврюшка уселся впереди Голикова. Конь тронулся. Бойцы последовали за командиром.
Гаврюшка вывел отряд в чистое поле и показал на темнеющий в сторонке лес:
– Они свернули вот здесь.
– По снегу?
– Тут есть дорога. По ней возили бревна. Только ее замело… Можно, я пойду домой? – внезапно оробев, добавил мальчик и скользнул на землю.
– Да-да, – рассеянно ответил Голиков.
Мела поземка. Не было видно ни дороги, ни следов лошадей. Но Голиков не мог опять вернуться в Божьеозерное с пустыми руками. Он свернул с тракта и поехал по снежной целине. Конь тут же провалился по самое брюхо, заволновался; пытаясь выбраться из снега, нащупал копытом более прочный наст, сделал несколько торопливых шагов и снова провалился. Отряд продолжал стоять на дороге, не зная, следовать ли за командиром.
А Голиков лихорадочно думал: «Что, если мальчишка ошибся и дорога на пятьдесят метров дальше или ближе? Как же двигаться по целине?.. – И вдруг мелькнуло: – А вдруг подослан?»
В доли секунды Голиков представил, как замечательно смотрится в прорезь пулемета он сам и его тридцать семь бойцов на фоне свежевыпавшего снега.
Аркадий Петрович оглянулся. Маленького проводника на дороге уже не было. В сознании Голикова пронеслись все случаи хитрости и вероломства бандитов, о которых он слышал. И вот на четвертые сутки пребывания в Божьеозерном он позволил одурачить себя. Вернуться, пока не началась стрельба? Но Голиков вспомнил черные, с длинными ресницами глаза Гаврюшки, полные изумления, что целый отряд заступился за него. Вспомнил и то, как мальчик вздрогнул от старухиных слов: «Худо будет…» Если бы его подослали, он бы не испугался этого предостережения.
Голиков почувствовал себя менее скованно и отпустил поводья. Низкорослый мохнатый конек, который достался ему от Касьянова, шумно понюхав воздух, повернул вправо. Нащупав передними копытами твердый наст, он вынырнул из снега, как из ямы, и, уверенно покачивая головой, двинулся к лесу.
– За мной! – приказал Голиков и ласково потрепал шею смышленого коня.
Спиной Голиков ощущал, что бойцы следят за каждым его движением, и понимал, что ему нельзя выглядеть неуверенным и робким. При этом он сознавал всю рискованность затеи и молил судьбу, чтобы на окраине леса, до которого оставалось не более сотни метров, их не ждал бандитский пулемет.
Когда отряд очутился в просеке между кедрами и Голиков убедился, что засады нет, он остановился и вытер ладонью совершенно мокрое от пота лицо. До последнего мгновения он ждал выстрелов.
Конечно, засада могла оказаться и в зарослях, и все-таки в лесу Голиков чувствовал себя более защищенно.
Поначалу не было видно никаких следов, что здесь прошла банда. Осторожно двигаясь по просеке, Голиков неожиданно заметил сломанную пихтовую веточку, а через несколько метров свежую ссадину на коре кедра – видимо, кто-то задел стальным стременем. Эти два небольших открытия ободрили Аркадия Петровича и бойцов. Метров через двести просека вывела их к развилке, где висел щит:
Граждане!
Кто зайдет в тайгу далее 5 километров от края ее – расстрел!
Первым желанием Голикова было сорвать эту фанерку, но Мотыгин остановил его:
– Не надо, командир, люди могут пострадать. Ведь Соловьев будет думать, что он предупредил.
Голиков молча согласился. И разослал по каждой из двух дорог разведчиков.
Те, что направились по левой, вернулись быстро. Они вспугнули стайку воробьев, которые доклевывали рассыпанное зерно. Еще бойцы обнаружили грязную тряпку со следами крови: кто-то на ходу перевязывал рану.
Отряд двинулся по дороге, где было рассыпано зерно. Признаков, что банда прошла именно здесь, становилось все больше. Мотыгин заметил окурок. Один из бойцов увидел оброненный винтовочный патрон.
Двое суток спустя Голикову предстояло узнать цену этим следам… Но сейчас он обрадовался им как доказательству, что банда прошла здесь.
Часов через пять, когда все изрядно устали, Голиков обратил внимание, что Родионов не сделал ни одной остановки для привала. Либо Родионов знал, что идет погоня, либо не сомневался, что она непременно будет. И спешил.
– Товарищ командир, отдохнуть бы, люди притомились, – попросил Мотыгин.
Голиков резко и раздраженно ответил:
– Родионову тоже некогда отдыхать.
– Но бандиты с утомленных лошадей пересаживаются на свежих.
Голиков прикусил губу: об этом он не подумал.
– Привал, – распорядился Аркадий Петрович.
Бойцы спешились. Кони начали разгребать снег в надежде найти под ним мох или траву. Голиков разрешил съесть по сухарю: экспедиция затягивалась и было неизвестно, сколько продлится. И каждый, разломив сухарь, отдал половину коню.
…Заночевали в лесу, разведя костер по-сибирски – в яме. Бревна не горели, а только тлели, давая ровное обильное тепло. Голиков дремал в очередь с Мотыгиным. И лишь только начало светать, поднял отряд.
Отправленные вперед дозорные заметили над деревьями тонкий дымок. Там, где он вился, слышались похрупывание зерна и глуховатый звон уздечки. Когда Голиков с бойцами подъехали ближе, раздалось радостное ржание, на которое дружно ответили отрядные кони. Эта лошадиная солидарность раньше времени рассекретила приближение чоновского отряда. Голиков скомандовал: «Вперед!» – и выскочил с бойцами на широкую опушку. Она была залита кровью и усеяна трупами прирезанных коней. Посередине дымил, дотлевая, костер из мешков с зерном. Рожь усеивала и весь снег вокруг костра. Лишь один меланхолического вида мерин с огромным, раздувшимся животом продолжал размалывать своими сносившимися зубами зерно из недогоревшего мешка. Больше никого и ничего поблизости не было.
– Они не могли далеко уйти, – глухо сказал Голиков. – Раз побросали награбленное, значит, тоже выбиваются из сил. Привал на десять минут. Отдайте лошадям остатки зерна. И в погоню.
Вскоре картина повторилась. Снова была поляна, туши прирезанных коней, ножами вспоротые седла. Значит, резали уже не краденых – своих. На краю поляны обнаружили яму. От нее в глубь тайги вели две лыжни. В яме были спрятаны лыжи. Отряд Голикова лыж не имел и дальше преследовать Родионова не мог.
В Божьеозерном Аркадия Петровича ждала телеграмма: «С отрядом в 25 человек догнал банду в 30 человек. С обеих сторон была открыта стрельба, после чего банда разбежалась… Один бандит убит, взята одна лошадь и одна винтовка. С нашей стороны потерь нет. Комвзвода Шмаргин»*.
Ждал Голикова в Божьеозерном и отряд Измайлова в шестнадцать штыков. Измайлову Голиков разрешил вернуться обратно.
Сбросив в кабинете шашку и кобуру с пистолетом, Голиков сел на стул. Хотелось скинуть и сапоги, по сил уже не было.
Пришел Мотыгин:
– Аркадий Петрович, там банька готова. Пойдемте попаримся.
Горячая вода и пар смыли усталость. Настроение Голикова из мрачного сделалось полублагодушным.
«А ведь бежал от нас Родионов, – подумал он. – Бежал через всю тайгу, побросав награбленное. Только три золотых пятерки не бросил».
После бани Голиков с Мотыгиным сидели в дежурке штаба, ели картошку с мясом и пили чай. Мотыгин был доволен экспедицией.
– Касьянов тоже был хороший мужик, – неожиданно произнес взводный, наливая в кружку кипяток из самовара. – В бою был храбрый и людей жалел. Но последнее время сделался нервенный. Всюду мерещились ему хитрости Ивана. Будто всюду Иван ему готовит ловушку. И людей он этой робостью заразил. А вы, я поглядел, ничего… Служить с вами можно.
Открылась дверь, вошел дежурный по штабу, протянул пакет из серой плотной бумаги, изрядно замызганный и помятый.
– Товарищ командир, это вам, – как-то неуверенно произнес дежурный.
Голиков взял пакет. Крупным почерком на нем было выведено: «Пиридать Голекову срочна». Комбат надорвал конверт. На тонком листе по-писарски изящно и совершенно грамотно было выведено:
Аркадий Петрович!
Не серчай, что малость пошутковал с тобой и застает тебя побегать по матушке-тайге. Ты еще молодой, тебе это пользительно для здоровья.
Вообще хочу сказать, что ссориться нам с тобой нечего. И потому приезжай погостить. Самогон, я знаю, ты не пьешь. Так у меня «Смирновская» есть. С честью встречу – с честью провожу. А не сможешь приехать – так и быть, ящичек подброшу. Кто ни есть передаст.
Остаюсь уважающий тебя
Иван Соловьев.
Подписано послание было той же рукой, что и адрес на конверте.
– Откуда письмо? – резко спросил Голиков у дежурного.
– Принес незнакомый мужик, сказал, что нашел возле многолавки.
– Приведите его.
– А его нет. Он отдал и ушел. Это было с полчаса назад. Вы парились. Часовой не думал, что письмо спешное, – стал оправдываться дежурный по штабу.
– Это был случайный человек, – заступился Мотыгин. – Через случайных людей Соловьев рассылал и ультиматумы в сельсоветы. Но если мужик получает такой пакет, он боится ослушаться. – Мотыгин взял листок из рук командира и теперь уже внимательно перечитал его. – Серьезное письмо, – заметил взводный, кладя листок перед собой. – Соловьев Касьянову тоже подбрасывал, но тому все больше грозил. А вам вроде оказывает почет. Значит, увидел, что нет в вас страха, и вроде как предлагает свою дружбу.
После ухода Мотыгина Голиков направился к себе в кабинет. Здесь он швырнул письмо на стол, запер ключом дверь и опустился в жесткое полукресло. Еще час назад он был доволен тем, что Мотыгин и бойцы увидели в нем не робкого командира.
и вот оказалось, что Соловьев с Родионовым его просто дурачили. Они играли с ним, Голиковым, как кошка играет с мышкой, если кошка сыта и может позволить себе подобную роскошь.
Таким мышонком, только в тайге и во главе отряда, был он, Аркадий Голиков, недавно еще командир полка, а ныне командир отдельного батальона.
Разорение Ново-Покровского, многочисленные следы, будто бы случайно оставленные в лесу, костер из хлеба и прирезанных лошадей – все это было бандитской шуточкой. Иван Соловьев устроил новому командиру проверку, а заодно показал, кто в здешних местах хозяин. После этого с высоты «императорского трона» Соловьев и предложил свое настораживающее благорасположение.
«Допустим, я даю согласие, и мы встречаемся, – думал Голиков. – Что я могу ему предложить: чтобы он вышел из тайги и сложил оружие? Но Соловьев расхохочется мне в лицо. Он понимает, что сегодня я ничего с ним поделать не могу. Тогда для чего он меня зовет: чтобы я пошел к нему в банду? Но в тайге я Соловьеву не нужен, хотя ему и было бы лестно, если бы я поступил в его «горно-партизанский отряд». Видимо, во время выпивки он собирается мне предложить, чтобы я ему «помогал», то есть стал бы еще одним агентом Астанаева… Но обожди, – сказал себе Голиков, – Мотыгин вспомнил, что Соловьев подбрасывал письма и раньше. Вероятно, его люди следят, чтобы пакет попал по назначению. А если я подброшу письмо Соловьеву? Ведь кто-то его подберет? Кто?!»
Голиков взял лист бумаги и написал своим крупным полудетским почерком:
Иван Николаевич!
Спасибо за приглашение. Я водку-то и свою не пью, а Вашу и вовсе пить не стану. Я лучше из Июса напьюсь.
Арк. Голиков.
Он сразу повеселел, надел китель, отпер дверь и попросил дежурного разыскать Мотыгина. Комвзвода, запыхавшись, прибежал через несколько минут. Аркадий Петрович протянул ему пакет, на котором было выведено: «Командиру белого горнопартизанского отряда И. Н. Соловьеву. Срочно».
– Что вы его как величаете?
– Существует наука – дипломатия. Она учит даже с врагами разговаривать вежливо. Особенно если вежливость способна помочь делу. Пакет нужно положить на видном месте возле многолавки и посмотреть издали, кто его заберет.
Мотыгин довольно хмыкнул.
– Ясненько. Свое письмо Соловьев мог прислать и с чужим человеком, а забрать должон, кто все время нас с вами стережет… Я сделаю вот что, – Мотыгин от удовольствия прикусил даже нижнюю губу, – я пошлю сначала двух ребят поглазастее в дома возле многолавки: они там живут, – а потом сам положу пакет на крыльцо.
Мотыгин ушел. Голиков, напевая, принялся за работу. Он просмотрел скопившуюся почту, отложил одно письмо и одну разведсводку, которые показались ему любопытными. Четко и подробно, ничего не утаивая, написал в отчете о своей неудачной экспедиции и отнес шифровальщику для передачи по телефону в Ужур.
Мотыгин вернулся, когда стемнело.
– Письмо забрали, – сказал он, однако вид у него был расстроенный.
– Отлично, – обрадовался Голиков. – Кто взял его: приезжий или кто-нибудь из местных?
– Этого установить не удалось.
– Что значит не удалось? Людей в соседние дома вы послали?
– Послал. Бойцы говорят: пока было светло, письмо лежало. Когда малость стемнело, оно исчезло. Оба красноармейца божатся, что не спускали с конверта глаз.
– По не святой же дух его забрал!
– Кто знает… И еще одна неприятность. – Мотыгин замолчал.
– Да говорите ж!
– Вы посадили под арест Пнева и Машкина. Ну, которые не довезли человека Соловьева до Ужура.
– Да. Я не успел еще с ними толком поговорить.
– Они бежали. Замок на сарае сорван, а Лебедев – он их стерег – лежит с проломленным черепом.
– Когда это случилось?
– Обнаружили только что.
– Лебедев в сознании?..
– В беспамятстве. С ним фершал.
– Вы свободны. Идите. Я сейчас тоже приду.
Голиков почувствовал, что ему становится не но себе. И он почему-то вспомнил Касьянова с его жестяной коробкой из-под леденцов в болезненно трясущейся руке.
