«Трагическая эротика»: Образы императорской семьи в годы Первой мировой войны – Борис Колоницкий

Он не мог собраться с мыслями. Он сознавал, что он сделался Императором, и это страшное бремя власти давило его.

– Сандро, что я буду делать! – патетически воскликнул он. – Что будет теперь с Россиeй? Я ещё не подготовлен быть Царём! Я не могу управлять Империей. Я даже не знаю, как разговаривать с министрами.Из воспоминаний Александра Михайловича РомановаКнига Бориса Колоницкого представляет собой скрупулёзное исследование образов императорской семьи и их многочисленных отражений в общественном сознании. Автор в своём декодировании слухов и символов опирается прежде всего на письма частных и официальных лиц, дневники и уголовные дела по оскорблению членов императорской фамилии.

Изучаются как тактики репрезентации наиболее значимых представителей династии Романовых, так и эффективность данных репрезентаций. Далеко не всегда усилия официальной пропаганды приводили к желаемым результатам. Разнообразные тексты, плакаты и иллюстрации, санкционированные императорским двором, могли «прочитываться» по-разному и порой приводили к снижению образов главных действующих лиц.

Период исследования охватывает главным образом Первую мировую войны – Великую войну, как её назвали. Никто не ожидал, что военные действия затянутся и потребуют столько ресурсов, человеческих и материальных. В книге подробно рассматриваются грани образов императора Николая II, его супруги Александры Фёдоровны, дяди императора, великого князя Николая Николаевича, а также репрезентации вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны. Достаточно внимания уделено источникам антидинастических слухов и вопросу, насколько антимонархическое сознание было присуще среднестатистическому жителю огромной и разновекторной империи.

Не обходит стороной исследователь и сложности работы с источниками. Так, дневник Зинаиды Гиппиус, где она рисует весьма нелестный портрет последнего императора, был ею впоследствии отредактирован. После трагической кончины царской семьи она, по всей видимости, изменила некоторые радикальные формулировки на гораздо менее критичные. Какую роль слухи и анекдоты играют в формировании политической ситуации и насколько серьёзно следует к ним относиться? Историк убедительно показывает, что множественно тиражированные карикатурные образы власть имущих зачастую выступают существенным политическим фактором. Особенно эта «власть сплетен и анекдотов» характерна для тяжёлых кризисных моментов истории, коими безусловна были годы Первой мировой. Этот период можно, к примеру, сравнить с событиями, предшествовавшими французской революции, когда король Людовик XVI и его королева стали мишенями беспощадной критики.

Показательно, что во время Первой мировой наблюдался рост архаичных проявлений в обществе. Люди готовы были, по всей видимости искренне, верить самым невероятным слухам. Критическое восприятие информации изменяло даже тем, кто в силу своей профессии должен был его сохранять, – государственным министрам, иностранным дипломатам и историкам.

Объявленная властью и на первых порах поддерживаемая большинством патриотическая мобилизация значительно усугубила социальные и экономические проблемы. Обострились давно копившиеся противоречия, среди которых важную роль играл назревающий конфликт между Думой и царской властью.

Во время войны острее ощущалась разница между прекрасно образованным европеизированным меньшинством и большинством, для которого элементарное образование по-прежнему было редкостью, несмотря на определённый прогресс в этой области при Николае II. Тяжесть налогов и реквизиций военного времени стала вскоре сказываться и на слухах, будоражащих народ. «Единение царя с народом», к которому стремился император, привело к высоким ожиданиям в различных слоях общества. Однако последний российский император, по мнению части людей, мало соответствовал образу «идеального» царя, который рисовало традиционное монархическое сознание. Невысокого роста, нехаризматичный, император не производил должного впечатления «грозного и величественного самодержца». По всей видимости, он пытался это компенсировать.

Император часто посещал армейские подразделения, особенно после того, как взял на себя верховное командование. Он надеялся таким образом воодушевить солдат. Однако визиты могли приводить к определённому разочарованию. Императору было трудно внушить к себе благоговейное почтение. Александра, верившая в то, что её супруг умеет очаровывать людей, настоятельно рекомендовала ему твёрже проявлять свою волю.

Императрица писала мужу в 1916 году:

Тебе приходится страдать за ошибки своих царственных предшественников— и одному богу известны твои муки. Да будет твоё наследие более легким для Алексея! – У Него твёрдая воля и своя голова. – Не давай ничему ускальзывать из твоих рук и не заставь его возводить всё сызнова. Будь твёрд.

С начала войны в обществе росло количество судебных дел против лиц, обвиняемых в оскорблении императорской фамилии. Люди доносили на своих соседей, односельчан, знакомых. Естественно, сам факт доноса никак не означал, что оскорбление действительно имело место. Нередко это был способ навредить своим недругам, и многие дела закрывались за неимением улик. Царь был удобным символом, который противоборствующие стороны бытовых конфликтов пытались привлечь на свою сторону.

При этом вне зависимости от того, насколько справедлив был тот или иной донос, показательны слова, которые приписывали обвиняемым. Формулировки обвинений косвенно свидетельствовали о распространённых в народе настроениях и образах императора и других Романовых. Среди частых оскорблений в адрес Николая можно встретить такие характеристики, как «дурак», «слабый», «безвольный», «пьяница, он всю Россию пропил», «немужественный». Царя даже называли «вшивым», невольно копируя германскую и австрийскую пропаганду. Николаю открыто желали смерти.

У доносительства была и оборотная сторона. Рост количества донесений о предполагаемых оскорблениях мог свидетельствовать не только о повышении недовольства, но и о наличии верноподданнических чувствах. Можно предположить, что, по крайней мере в некоторых случаях, люди действительно были шокированы «площадной бранью» в адрес августейших особ.

Царю часто противопоставляли его дядю Николая Николаевича. Последний пользовался репутацией волевого человека и жёсткого, даже жестокого военачальника, сторонника войны «до победного конца». Императора же многие подозревали в стремлении заключить сепаратный мир. Однако данное противопоставление не всегда было направлено против царя. Николай мог выступать в роли положительного персонажа, которого противопоставляли «грубому» милитаристу-дяде. Такую репрезентацию могли использовать сторонники прекращения войны – «миролюбивый» царь, которому «коварный» великий князь не даёт заключить мир. Впрочем, дуализм характерен для большинства слухов. Их могли истолковывать как против, так и в пользу тех, кто находился в эпицентре сплетен.

Иногда «неспособному» Николаю противопоставляли «способного» германского императора Вильгельма, который якобы «40 лет готовился к войне», тогда как русский царь «пьянствовал и по заведениям ходил».

Пресловутый принцип противопоставления был освоен всеми сторонами. Не могу не отметить, что именно эту, в сущности примитивную, технику нередко используют и современные, с позволения сказать, биографы. Думаете, попытка противопоставить «доброго» героя, борца с «тёмными силами» его «злому» антагонисту может иметь место только в исторических романах или клеветнических памфлетах? Нет, это вполне можно встретить и в исторической книге, разве что такой «контраст» будет подан наукообразно.

Но вернёмся к последним Романовым.

Оскорбляли Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, эта тенденция особенно проявилась после смещения его с должности летом 1915 года. Бывшего главнокомандующего называли «развратником», «пьяницей» и «вором».

Ожесточённую критику вызывала императрица Александра Фёдоровна. Её обвиняли во всех «грехах». Даже наиболее благие начинания императрицы обращались против неё. Попытки царицы улучшить свой имидж в глазах подданных и внести свой вклад в борьбу с внешним врагом имели свою оборотную сторону. Так, работа царицы и её старших дочерей в госпитале, где они честно выполняли обязанности медицинских сестёр (в отличие от некоторых светских дам, которые, следуя моде военного времени, имитировали заботу за ранеными), способствовала обвинениям в разврате. Образ сестры милосердия нёс в себе в то время эротическую коннотацию. При этом сестра императора Ольга, которая тоже работала в госпитале и образ которой популяризировала пресса, не подвергалась за это нападкам. О ней в основном отзывались в восторженных тонах.

Но, вероятно, самым опасным для ухудшающейся репутации правящего дома были обвинения в измене и пособничестве врагу. Здесь вновь самой удобной мишенью была императрица. Её считали лидером так называемой «немецкой» придворной партии, главным «внутренним врагом», связанным с Германией «секретным телеграфным аппаратом». В своей знаменитой думской речи Милюков многократно повторял «Что это, глупость или измена?», косвенно обвинив с трибуны царицу в измене. Тот факт, что обвинения исходили от такого авторитетного и, казалось, осведомлённого человека, служил для многих убедительным доказательством «предательства» императрицы.

Говорили, что русская императрица «плачет, когда бьют немцев, и радуется, когда бьют русских». Поводом для появления этого слуха могла послужить её реакция на объявление Россией войны. По свидетельствам очевидцев, она плакала в тот день.

Неприязнь к императрице была особенно характерна для интеллигентных представителей «высших» слоёв. Её осуждали и внутри расширенной семьи Романовых. Именно императрица стала для многих «козлом отпущения», на которого можно было свалить военные поражения. Показательно, что в виновность Александры Фёдоровны верили, по всей вероятности искренне, многие аристократы, генералы и министры. Впрочем, это не так удивительно, если принимать во внимание какую гремучую смесь образовывали присущие эпохе ксенофобия, шпиономания и мизогиния, щедро приправленные архаикой, конспирологическими настроениями и демагогией разных сортов.

Лично знавшая царицу и симпатизирующая ей современница писала:

Молва все неудачи, все перемены в назначениях приписывает государыне. Волосы дыбом встают: в чём только её не обвиняют, каждый слой общества со своей точки зрения, но общий, дружный порыв – нелюбовь и недоверие.Пожалуй, один из самых немыслимых слухов касался сравнения Александры с императрицей Екатериной II. В Петрограде говорили, что якобы императрица планирует дворцовый переворот, даже убийство венценосного супруга с целью объявить себя регентшей при малолетнем сыне Алексее и захватить всю власть. В качестве комментария здесь подошло бы нецензурное слово…

Естественно, свою лепту в деградацию образа императорской четы внёс Распутин, «деревенский мужик», который казался столичной элите совершенно немыслимой фигурой рядом с царской семьёй.

Пропитанные ядом слухи о «властной» императрице, которая постоянно «предаёт» Россию и служит германским интересам и, в пандан карикатурному портрету Александры, постоянные разговоры о «безвольном» императоре-подкаблучнике сыграли значительную роль в десакрализации власти, для которой были и иные предпосылки.

Обвинения в разврате звучали и в адрес пожилой вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны. В «низах» общества ходил упорный слух, что она-де «предаёт и продаёт Россию», а вырученные деньги отправляет своим незаконнорожденным детям заграницу. Тиражированию такого образа Марии Фёдоровны способствовало, вероятно, то, что большинство официальных изданий публиковало её портреты в молодости. Читатели видели молодую кокетливую женщину, а не пожилую даму. В высшем же свете общительная и обаятельная вдова Александра III была популярна, в отличие от молодой государыни.Историк посвятил длинную главу различным репрезентациям Николая Николаевича, главнокомандующего войсками, а затем наместника на Кавказе. Несмотря на то что анализ различных образов великого князя интересен, на мой взгляд, он несколько затянут. К примеру, автор повторяет разными словами ту вполне очевидную мысль, что популярность дяди императора могла быть опасна для режима, совершенно независимо от степени лояльности Николая Николаевича престолу. Складывалась опасная ситуация, когда великого князя даже именовали «Николаем III»… Но это мелочи на фоне хорошей информативной книги. Император и императрица пытались завоевать любовь народа и применяли различные тактики репрезентации, чтобы создать положительный образ в обществе. Увлекавшаяся фотографией императрица тщательно отбирала семейные фотографии для публикаций в иллюстрированных журналах, стремясь поднять престиж монархии. Царские приближённые старались создать императору имидж «неутомимого» вождя, который круглосуточно работает.Однако задуманный с благими целями образ мог отчасти обернуться репрезентационной ошибкой.

Так, во время мировой войны и Николай, и Александра стремились явить людям образ «простых» людей. Царица работала в госпитале как самая обычная сестра милосердия. Как уже отмечалось, образ сестры был обоюдоострым. Царь старался вести себя как «простой» солдат, был неприхотлив в одежде.

Однако это приводило к некоторому «опрощению», «понижению» образа. Их воспринимали как заурядных людей, а не как «державных повелителей», .

Но вот, чего не понимал простой народ – это опрощения царицы, переодевания её в костюм сестры милосердия.Традиционному монархическому мифу наносился очередной удар. И конечно, Распутин оказал самое пагубное влияние на имидж царской четы.Причины распространения слухов

Порой император, императрица и другие сами невольно давали повод к появлению тех или иных анекдотов. Императорская чета становилась жертвой собственной политики репрезентации.

Так, император создавал информационный повод своими посещениями войсковых частей и городов империи. Эти посещения восторженно освещались в лояльных средствах массовой информации. Однако это порой приводило к разочарованию солдат, «ждавших совершенно особенной встречи с великим царём». К тому же солдаты бывали недовольны долгим ожиданием появления императора.

Наличие строгой военной цензуры также провоцировало то, что разного рода слухи заменяли факты. Создавался своего рода порочный круг. Напряжённая атмосфера военного времени создавала питательную почву для самых нелепых баек. С другой стороны, сами эти истории, делающие из царствующих Романовых посмешище, сильно подогревали атмосферу в обществе.

Был в возникновении и распространении слухов также стихийный элемент. Не всегда они были результатом «злого умысла».

Также в обществе с его патриархальными идеалами негативно воспринимали предполагаемое влияние императрицы. В этом видели смещение традиционных гендерных ролей.

Одна из причин тиражирования слухов – банально коммерческая. Издатели хотели дать людям то, что им будет интересно. Тексты и изображения, жанр которых можно определить как «политически ориентированную эротику», хорошо продавались. Это проявилось в полную силу после революции, когда были сняты цензурные ограничения. Различные вариации «Тайн дома Романовых» наводнили страну. Сенсационным «разоблачениям» бывшей императорской четы посвящали книги и театральные постановки. Засилие в массовой культуре порочащих монархию образов привело к радикализации общественного сознания и легитимации революции. Многие вполне консервативно настроенные граждане, не желавшие поначалу отказа от монархического строя, верили тому, что говорилось в прессе, и ужасались подобным непристойным «откровениям». «Политическая порнография» была опасным и действенным оружием. К ней обращались, условно говоря, люди правых и левых взглядов, сторонники и противники войны, монархисты и радикалы.

Автор утверждает, что одним из факторов, сделавших события Февраля 1917 г. возможными, была поразительная пассивность тех, кто должен был действовать решительно. Приказы то и дело выполнялись с опозданием или не выполнялись вовсе.

Колоницкий показывает, что консервативно настроенных людей с монархическим сознанием накануне разразившейся революции было по-прежнему немало, но они разочаровались в правящем императоре, который представлялся им «пассивным» и «слабовольным» царём, зависящим от жены-немки.

Однако вне зависимости от того, обладал ли Николай II волей сильной или слабой, большое влияние на развитие ситуации оказывало и то, что очень много людей верило в его «слабость» и «слабоволие», и то, что это мнение разделяли некоторые видные участники политического процесса. Такое весьма распространённое представление влияло на оценку ситуации и даже на принятие важных политических решений. Приведём несколько примеров, демонстрирующих несоответствие слухов реальности.

Во время войны Марию Фёдоровну в народе обвиняли в германофильстве и считали немкой. В действительности, как пишет автор, ей с давних пор была присуща германофобия… и, пусть это и несущественно, по происхождению она была датчанкой.

Александру Фёдоровну часто обвиняли в плохом знании языка её новой родины. В этом была доля правды, застенчивая императрица могла испытывать проблемы, когда её приходилось говорить на публике. Но её свекровь, прожившая столько лет в России, вероятно, владела русским хуже, чем Александра. Но ей этого в вину никто не ставил. Иными словами, претензия относительно несвободного владения языком была порождена не тем, что у Аликс, возможно, были с этим сложности, а общей неприязнью к ней. Это тоже известный пропагандистский приём, когда из общего фона «вырывается» эпизод и на нём в гиперболизированной форме акцентируется внимание.

Николай Николаевич, пользовавшийся репутацией «несгибаемого» начальника, избегал посещать передовые позиции и впадал в отчаяние, когда узнавал о военных поражениях. В этом смысле император был более смелым и собранным. Но сплетни «свидетельствовали» о другом, и это в некотором роде важнее для исследователя, чем пресловутое «на самом деле». Царь, вероятно, во многом мало подходил к роли, которая оказалась на него возложена. Но он не был «безответственным» человеком, которому нет дела до своего народа.

Сложно спорить с тем, что Николай совершил много политических ошибок, начиная с замедленной реакции на трагедию на Ходынском поле и кончая последними спорными министерскими назначениями, но он искренне хотел быть «хорошим» царём и верил, что он помазанник Божий, которому Бог вверил империю и её жителей, за которых он несёт ответственность. Насколько такое мировоззрение соответствовало началу XX века – другой, хотя и важный вопрос. Будущему императору было привито традиционное понимание самодержавия, которое во многом входило в конфликт с вызовами времени. Сложно также оспорить, что в некотором роде Николаю пришлось разбираться с последствиями предыдущих царствований, в первую очередь его отца, Александра III. Предпоследний император немало сделал для консервации реформ. Нельзя не сказать про отношения в семье Николая II. Они были максимально далеки от того, что рисовала «всезнающая» народная молва.

Николай и Александра любили и искренне доверяли друг другу. Об этом свидетельствует их обширная переписка. Император называл Александру sunny (солнышко) и своей любимой душкой. Когда император назначил себя главнокомандующим и уехал в Ставку, императрица, взяв на себя ряд политических обязанностей, действительно хотела помочь мужу в его непростом служении (как она это понимала). Царица подозревала в «подлой» измене многих из окружения царя и старалась предупредить его.

При этом её роль в политике была преувеличена, не говоря уже о роли Распутина. По сути его влияние на императрицу сводилось к её вере, что только «старец» может помочь больному цесаревичу. Однако общество не было в курсе тяжёлой болезни наследника престола и истолковывало привязанность царицы к Распутину в пошлом ключе, выдумывая множество «грязных» небылиц.

Из переписки царской четы также вырисовывается их усиливающаяся изоляция и отчуждение, даже от других представителей династии. Подытоживая мой сумбурный обзор российского общественного мнения эпохи Первой мировой и питающих его слухов, хочется выделить несколько важных моментов.

Контент пропагандистского характера может «прочитываться» совсем не так, как задумывали его создатели.

Слухи и анекдоты разного рода нередко играют важную роль в общественно-политической жизни.

Слухи важны не потому, что они действительно характеризуют историческую личность (они, как мы увидели, вполне могут ложно представлять персонажа). Главное то, что они создают устойчивые образы, о которых знает большинство и которые впоследствии закрепляются в коллективном сознании. На основе расхожих слухов многие выбирают линию поведения.

При этом слухи, как правило, «содержат гораздо больше информации о людях, их распространявших, чем об основных их персонажах».

Один и тот же анекдот может оцениваться по-разному, как со знаком «плюс», так и со знаком «минус», в зависимости от намерений тех, кто его воспроизводит. Так, истории о якобы «миролюбивом» царе могли восприниматься с симпатией противниками войны, и сильно отрицательно – её сторонниками.

Тот факт, что многие авторитетные и информированные люди, формирующие интеллектуальную и политическую элиту, верили, или делали вид, что верят нелепым слухам, служило в глазах многих «документальным доказательством» этих басен, даже если первоначально они и вызывали у них сомнения.

Император и его супруга никогда не были карикатурными героями из анекдотов, но они совершили ряд репрезентационных ошибок, которые могли способствовать возникновению этих баек, которые, в свою очередь, ускоряли десакрализацию монархической системы. Николай и Александра порой становились жертвой собственной политики репрезентации. В заключение дадим слово автору:

Немало людей страдали оттого, что, вопреки своему искреннему желанию, они просто не могли любить своего царя. Без радости они воспринимали падение монархии, с тревогой смотрели в будущее, однако поддерживать последнего императора, любить его через силу они уже не могли…А Николай после отречения записал в своём дневнике: «Кругом измена, трусость и обман».

"Страха не страшусь,

Смерти не боюсь,

Лягу за Царя, за Русь!"

«Жизнь за царя», либретто Е.Ф. Розена, 1836Скрупулезное, дотошное порой исследование образов некоторых представителей царской семьи в годы Первой мировой. Автор приятно располагает к себе умением работать с материалом, критически его воспринимать и сопоставлять. Основные источники исследования – дела по оскорблению членов императорской фамилий и многочисленные печатные документы эпохи. Именно на пересечении рефлексии образованного общества и низовых высказываний и возникает, пожалуй, объемная картина общественного мнения.Колоницкий начинает исследования с обоснования необходимости работы со слухами, напоминая о классической работе Лефевра по Великой французской революции. Сколько существует интерпретаций Великого страха! Российский материал дает не меньше почвы для разброса мнений о причинах и следствиях Февраля и Октября. И слухи влияли на происходившее у нас в не меньшей, а порой и большей степени. Основные разделы исследования – главы об образах Николая II, Александры Федоровны, Николая Николаевича и Марии Федоровны. В них автор тщательно разбирает основные мотивы оскорблений, наносившихся этим политическим фигурам. В адрес царя это были традиционные обвинения в том, что он де царь-тряпка, царь-баба, продался немцам, неудачливый, несчастливый и т.д. Печальнее всего именно эта метаморфоза, которую претерпел его образ всего за один год войны – от момента патриотического подъема 1914 до все более мрачнеющей политической атмосферы середины 1915, когда ко всему прочему царь зачем-то взял и возложил на себя полномочия Верховного, добавив себе и монархии в целом проблем.Вы знаете, мне стало откровенно жалко его и царицу как людей. Они действительно старались удержать ситуацию под контролем, работали над своими образами, культивировали эти представления о себе как о простом полковнике и простой сестре милосердия. А люди им не верили, не верили совсем. И Николай продолжал последовательно, почти осмысленно идти к своему концу. Но, пожалуй, самой интересной фигурой в книге предстал Николай Николаевич, вернее интриги, его окружавшие. Все эти деятельные черногорки, страшно завидовавшая популярности Верховного царица, сам князь, тщательно пиаривший себя. И царь, который стал бояться дядю, стал страдать от того, что тот мог да и свергнуть племянника. Вся эта подковерная борьба действительно говорит о том, насколько слаба стала центральная власть – царь уже не верил в лояльность члена своей же семьи. Любопытно было читать и про дела Николая Николаевича на Кавказе, а также о том, как он согласился после Февраля вновь занять пост Верховного, даже приехал уже в Ставку. Но Временное правительство испугалось его длинной шпаги.Мне было очень интересно почитать о риторике, о гиперболах, которые было принято употреблять в официальной прессе. Один «Державный вождь» чего стоит. Да и прочие термины, сейчас напоминающие славословия из Северной Кореи (при монархии, вероятно, такая форма адресации, вероятно, чуть более уместна). И верноподданнические стихи Есенина и Гумилева произвели на меня впечатление.К числу ярких удач можно отнести и главу об Александре Федоровне и примыкающие к ней по смыслу страницы из финальных глав, где автор говорит о том, что во многом причиной падения монархии были русские монархисты, столь сильно разочарованные в царе и государыне, что они прямо потворствовали параличу власти, наблюдавшемуся со второй половины 1916 года. И то, что царь и царица замкнулись, перестали общаться с прессой (их портреты пропадают из всех иллюстрированных изданий уже в середине 1916), создает гнетущую картину последних месяцев монархии. Изуверившиеся люди, отчаявшиеся, продолжают гнуть свою линию, понимая, что скоро наступит полный конец всему, за что они боролись двадцать пять лет. С нетерпением буду ждать новую книгу автора о Керенском, она обещает быть столь же интересной и информативной.

Чтение невероятно интересное и актуальное. Если вам интересно, как из всенародной поддержки и запредельных рейтингов получился подвал ипатьевского дома, то она как раз об этом.И ведь поддержка-то была не чета нынешней. Многотысячные митинги на коленях стояли, в городах люди сами приходили встречать царя, приветствовали, за каретой бежали… Письма в газеты слали, в верности клялись… И меньше чем через год это все разом куда-то испарилось.Еще мне очень нравится, как автор анализирует источники, как говорит об их ограниченности. Например, многие уголовные дела об оскорблении величества являлись оговором. Но содержание этого оговора само по себе красноречиво. Или отчеты цензурного ведомства. Чем сильнее свирепствует цензура, тем изначально сдержаннее становятся пишущие. О серьезности слухов можно судить не по тому, сколько народу им верит, а по их распространенности. Если «все в курсе», значит большинство верит.

Все время анализирует мемуары с точки зрения последующей корректировки или условий написания. Например, советские мемуаристы склонны задним числом усиливать свое пренебрежение к царской семье, а эмигрантские наоборот. Даже приводит примеры, как, по-моему, Гиппиус корректировала свои дневники перед печатью, не вполне даже это осознавая.

К тому же после революции самые дикие слухи о царской семье попали в печать и получили авторитет печатного слова. Так что многие мемуаристы искренне считали их действительными фактами.Еще очень интересны причуды восприятия пропаганды. Когда власть пытается насадить одно, а народ прочитывает совершенно другое.Но самое впечатляющее, конечно, это параллели. Такое ощущение, что сейчас сознательно раскладывают те же самые грабли.