Борис Батыршин
Здесь водятся драконы
* * *
© Борис Батыршин
Пролог
Империя Цин. Провинция Фуцзянь, близ города Фучжоу
– Вот за каким дьяволом нас заставляют возиться с таким старьём? От них уже все флоты отказались, используют самодвижущиеся мины системы англичанина Уайтхеда. Они бы ещё брандеры со смолой и хворостом пустили! Лонжеронные торпеды – оружие беднейших стран, а Франция, хвала Деве Марии, не экономит на флоте!
Бывший студент, а ныне матрос Кристоф Легуэ (для сослуживцев просто «Клош»[1]), выдавший эту глубокую мысль, был призван во флот из Марселя, после того, как его изгнали с третьего курса Сорбонны за какие-то неблаговидные проделки. Однако образование, пусть и не законченное, давало новоиспечённому кочегару уверенность в непререкаемости собственных суждений по любому поводу, скрывать которые он нужным не считал – за что и получил от товарищей своё прозвище.
– Много ты понимаешь, салага! – презрительно отозвался премьер-старшина Клод Мишо. Матросы приклеили ему прозвище его «Шассёр»[2] – за характерную форму носа, в самом деле, напоминающего тупой носок матросского ботинка – но мало кто из них, особенно начинавших службу, рисковал назвать его так в лицо.
– Здесь тебе не море, где можно со всеми удобствами подойти к цели и выпустить самодвижущуюся мину! Река – а значит, узости, да ещё и течение, тут только старые лонжеронные торпеды и годятся, проверено! Вон, американцы во время своей Гражданской войны – сколько канонерок да речных броненосцев пустили ко дну на своей Миссисипи!! Да и русские от них не отставали, когда в семьдесят седьмом громили турок на Дунае. А ты говоришь – старьё! Салага и есть – давай, шуруй в топке, и смотри у меня, если давление пара упадёт! Всех нас тогда под пули подставишь… пустозвон!
Премьер-старшина знал, что говорил. Он прослужил минёром почти двадцать лет, и из них три последних – на минных катерах. Он и сегодня состоял командиром миноноски № 45, небольшого судёнышка с железным корпусом и водоизмещением в тридцать тонн, вооружённого «лонжеронными торпедами» – так во французском флоте именовали шестовые мины. Кроме «сорок пятой», в состав эскадры адмирала Курбэ, что разворачивалась сейчас на рейде Ма Вэй, образованном слиянием рукавов реки Мин ниже города Фучжоу, входили ещё три носителя этого оружия – железная сорокатонная миноноска № 46 и два малых паровых катера, позаимствованных с крейсеров «Вийяр» и «д'Эстен». На самом деле, таких «внештатных» боевых единиц могло быть три, но один из катеров, приписанный к крейсеру «Вольта», полгода назад отбыл вместе с крейсером во Францию – к большому сожалению премьер-старшины, чей приятель как раз этим катером и командовал. Всего же во французском отряде, явившемся к Фучжоу, числились четыре бронированных крейсера, один безбронный и три канонерские лодки. Даже без учёта прибывшего накануне на усиление броненосного «Триомфана» (прочие крупные корабли не смогли преодолеть отмели в устье реки) французы превосходили Фуцзянский флот по водоизмещению вдвое, а по весу минутного залпа – так и вдесятеро.
Крейсер «Вийяр»
Крейсер «д'Эстен»
Тем не менее, Курбэ решил начать именно с минной атаки на самые боеспособные суда – деревянный крейсер «Янву» несущий тринадцать дульнозарядных орудий калибром от пяти до шести с половиной дюймов, и вооружённый транспорт «Фубо» с семью шестидюймовками. Кроме этих двух боевых единиц, хоть какую-то опасность для французских кораблей представляли две стальные канонерские лодки «рэнделловского» типа, несущие каждая по одному армстронговскому десятидюймовому орудию. Остальные же – две деревянные канонерки, четыре вооружённых парохода и сторожевое судно с единственной бронзовой пушкой – можно было, как и два десятка разнокалиберных джонок, попросту не принимать во внимание.
Корвет «Янву» и канонерская лодка «Фусин»
– Сегодня ночью китайцы тоже пытались атаковать своими катерами. – сказал квартермейстер-рулевой по прозвищу Ляфлёр[3] – только ни дьявола у них не вышл о! То ли цели в темноте не смогли найти, то ли берега реки попутали, а на обратном пути ещё и под обстрел с наших канонерок угодили Оно и понятно – узкоглазые, все, как один, что они в темноте разглядят?
И засмеялся собственной шутке, широко разевая щербатую пасть.
– Зато сейчас света хватает. – буркнул в ответ премьер-старшина. – И узкоглазые нас отличнейше увидят, даже и не сомневайся!
– В самом деле, а почему адмирал не приказал тоже произвести атаку ночью? – осторожно поинтересовался Клош, которому вовсе не улыбалось нарваться на новую отповедь начальства. – Глядишь, и нас китайцы бы не разглядели, а уж мы бы мимо цели не прошли!
Шассёр поскрёб затылок, выглянул за борт, сплюнул жёлтой табачной слюной.
– Старина Курбэ своё дело знает туго. Видишь, весь стрежень реки в водоворотах?
– Ну да… – кивнул кочегар. – Что-то странное творится с течением, будто бы поворачивает в другую сторону!
– Это потому, что на море сейчас прилив. – объяснил премьер-старшина. – Адмирал нарочно выжидал этого момента – изменившееся течение развернёт китайские корыта на якорях так, что бить по нам бортовыми плутонгами им будет затруднительно. К тому же, уровень воды повышается, а значит, «комод» сумеет пересечь отмели и занять позицию для бомбардировки береговых батарей.
«Комодом» Шассёр, как и все прочие матросы эскадры, непочтительно именовал «Триомфан». Бывший студент привстал и вытянул шею, разглядывая броненосный крейсер. Его низкий, массивный корпус, действительно напоминающий обводами этот предмет меблировки, маячил неподалёку от иностранных судов, выстроившихся в той части рейда, которая считалась нейтральной – британских «Виджиланта», «Чемпиона» и «Сапфира», и американского корвета «Энтерпрайз».
Броненосный крейсер «Триомфан»
– А лйамы не того… не вмешаются? – опасливо осведомился он. – А то сцепимся с китайцами, а они нам в спину из всех орудий!..
– Пёс их знает. – ответил после краткого раздумья премьер-старшина. – Вообще-то сейчас у нас с ними мир, но после Гвианы от англичан можно ожидать любой подлости. Ну да старина Курбэ наверняка обо всём подумал, на то он и адмирал…
Кочегар ухмыльнулся.
– Адмирал-то он адмирал, только вот беда, битый! Англичане крепко всыпали ему в сражении у берегов Гвианы. В газетах тогда писали, что Курбэ потом вместе со своим флагманом – но нет, оказалось спасся и теперь командует Дальневосточной эскадрой![4] Другого бы после такого позорища в отставку отправили – а этот и здесь выкрутился!
– Ты, салага, китайцев-то с англичанами не ровняй! – возмутился Шассёр. – Они, хоть паскудники и наши враги – но моряки отменные, не то, что эти косоглазые обезьяны!
– Неприятель приближается! – крикнул матрос-сигнальщик, обосновавшийся со своими флажками на носу, рядом с козлами, через которые пропускаются лонжероны – десятиметровые деревянные шесты с закреплёнными на них пироксилиновыми минами. Сейчас оба взрывоопасных бочонка (миноноска № 45 несла две шестовые «лонжеронные торпеды») ждали своего часа, закреплённые на палубе и прикрытые от шальных осколков толстыми, плетёнными из манильских тросов, матами.
Кочегар Клош вскочил, поднялся и премьер-старшина. От китайских судов, выстроившихся у стенки противоположного берега, под защитой орудий форта, неспешно ковыляла по направлению к флагманскому «Дюге-Труэну» джонка.
– Посыльное судно. – уверенно определил Шассёр. – Вон, сигнал на грот-мачте болтается… Может, узкоглазые перетрусили и решили запросить мира?
Действительно, под жёлтым, с изображением покрытого чешуёй дракона, штандартом военно-морских сил империи Цин полоскался на ветру жёлто-синий флажок Международного свода сигналов – «Кило», «хочу установить с вами связь», знак что на борту присутствует парламентёр. Премьер-старшина довольно крякнул. Не то, чтобы он сомневался в победе – при таком перевесе в водоизмещении, огневой мощи и, главное, в выучке команд, это было делом решённым – но ему, опытному служаке, было хорошо известно, что редкая атака минных катеров обходится без потерь. А подставлять лишний раз головы под неприятельские пули и картечь ему решительно не хотелось.
От борта стоящей рядом с «Дюге-Труэном» канонерки «Линкс» оторвались один за другим два снежно-белых комка порохового дыма, над рейдом прокатился грохот орудийного залпа. Впоследствии, когда ход сражения стал предметом сначала газетных репортажей, а потом и статей в военно-морских журналах, многие утверждали, что нервы у французских комендоров, вконец издёрганных ночной сумятицей, не выдержали, и они без команды открыли огонь. Так или иначе – в час пятьдесят шесть минут пополудни над «Дюге-Труэном» взвился красный флаг, и минутой спустя крейсер ударил бортовым залпом по китайскому флагману. Следом за ним начали стрелять остальные суда французской эскадры. Корвет «Янву» ответил из носовой пятидюймовки – и премьер-старшина с ужасом увидел, как первый же китайский снаряд разорвался на мостике флагмана адмирала Курбэ.
Канонерская лодка «Линкс»
– Ну, вот и началось! – негромко, сам себе пробурчал он и зычно гаркнул:
– По местам стоять, парни, и не трусить! Покажем этим пожирателям ласточкиных гнёзд, каково это – бросать вызов флоту Франции!
Крейсер «Дюге-Труэн»
С этого момента события понеслись вскачь для премьер-старшины Клода Мишо по прозвищу «Шассёр». Не успел развеяться дым над разбитым мостиком «Дюге-Труэна», как на шканцах крейсера замелькали сигнальные флажки, и миноноски двинулись вперёд. Рулевой Ляфлёр перебирал рукоятки маленького штурвала, удерживая судёнышко на нужном курсе, а премьер-старшина беззвучно шевеля губами, отсчитывал дистанцию до цели, корвета «Янлу» – «Два кабельтовых… полтора… кабельтов с четвертью…» С борта циньского флагмана сверкали вспышки ружейных выстрелов, пули шлёпались в воду вокруг «номера сорок пять» – и лишь одна или две с тупым стуком ударили в железный борт, выбив из него снопы искр. Стрелки мало что могли разглядеть сквозь белёсую, воняющую серой и селитрой пелену – китайские орудия стреляли чёрным порохом и Шассёр в какой-то момент всерьёз стал опасаться, опасался, что в такой дымовой завесе и сам промахнётся мимо цели. Однако – обошлось; спустя малое время из клубов дыма вырос чёрный борт китайского флагмана; Шассёр торопливо крикнул – «Малый назад!» – и положил руку на рубильники гальванических взрывных машинок.
Согласно правилам, атаковать следовало одной «торпедой», выдвигая их вперёд по очереди. Но премьер-старшина, человек опытный, понимал, что шанса на вторую атаку у них, скорее всего не будет – и когда бочонки ткнулись в борт «Янву» (как положено, фута на три ниже ватерлинии) он прошептал короткую молитву, зычно гаркнул «Берегись!» и замкнул контакты.
Расчёт оказался верен – обе мины сработали одновременно. Огромная волна отбросила миноноску, словно пинком великана, едва не опрокинув. Из всех, кто был в кокпите, Шассёр единственный устоял на ногах; он кинулся к рукоятке реверса и с криком «полный назад!» выжал её до упора. Вода вскипела под кормой, и «сорок пятая» принялась отползать прочь от корвета, который стремительно валился на борт – и не затонул в течение считанных минут лишь потому, что течение, подхлёстнутое морским приливом, оттащило охваченное огнём (на корвете после взрывов начался пожар) судно на мель. Премьер-старшина слышал ужасные крики людей, сгорающих заживо, видел, сыплющиеся в воду тела – в этот день из двухсот человек, составлявших команду «Янву», сто восемьдесят пять погибли в огне, были убиты силой взрыва или утонули в мутных водах реки Мин.
Но всего этого премьер-старшина знать, конечно, не мог. Он шуровал в топке котла, заменив кочегара Клоша, чей лоб пробила китайская пуля, и не видел, как миноноска «№ 46» попыталась атаковать «Фубо». Но стоило ей лечь на боевой курс, как из клубов порохового дыма появился «Фусин», и беглым огнём из револьверных пушек заставил «сорок шестую» отвернуть и выйти из боя. За это пришлось заплатить сполна – снаряды с «Дюге-Труэна» и «Вийяра» (оба крейсера прикрывали атакующие миноноски) изрешетили несчастную канонерку, и та быстро пошла ко дну. Снявшийся с якоря «Фубо» стал набирать ход, но в этот момент его атаковал малый катер с «д'Эстена». Мина взорвалась под кормовым свесом, напрочь оторвав винт и своротив перо руля так, что оно повисло на одной петле. Лишившееся управления судно понесло на французский строй, и премьер-старшина был вынужден уклоняться сначала от столкновения с погибающим пароходом, а потом и от дождя летевших со всех сторон снарядов.
Канонерская лодка «Фусин»
Канонерская лодка «Цзяньшен»
И тут удача изменила команде миноноски № 45. Тяжёлый снаряд с одного из французских крейсеров угодил в корпус в районе мидель-шпангоута, разом переломив хрупкое судёнышко пополам. Шассёр один остался жив – оглушённый взрывом, ошпаренный перегретым паром из лопнувшего котла, он намертво вцепился в в обломок решётчатой деревянной пайолы. В таком состоянии его прибило к берегу в полумиле ниже по реке, где он и он попал в руки каких-то людей в широченных, плетёных из соломы, конусообразных шляпах, одетых в лохмотья и вооружённых ржавыми ножами самого зловещего вида. Последнее, что успел заметить премьер-старшина прежде, чем лишиться сознания – это слишком уж узкий разрез глаз своих «спасителей», как и оттенок их смуглой кожи – коричневый, а не желтоватый, что, как он узнал во время своей службы, характерно скорее для аннамитов, нежели для жителей Поднебесной…
Часть первая
I
Абиссиния, берега залива Таджура
Крепость Сагалло
Тросы заскрипели, плетёная из канатов сеть, наполненная рогожными мешками, поползла вниз, на дощатый пирс. Её облепили носильщики-афары и принялись под присмотром усатого боцмана перетаскивать мешки на берег, где уже поджидали арбы на высоких колёсах, запряжённые меланхолическими абиссинскими осликами. Носильщики ухали, взваливая ношу на деревянные, закреплённые за спинами козлы – нововведение, с которыми познакомили местных обитателей те из переселенцев, которым в прошлой жизни пришлось потрудиться в одесском порту, – а боцман подбадривал их специфическими речевыми оборотами, характерными для подобной ситуации. К удивлению Матвея, афары русские матюги понимали – во всяком случае, делали они именно то, что от них требовалось. Или дело было в здоровенных, как дыни, кулаках боцмана, поросших редким чёрным волосом?
Разгрузка продолжалась уже вторые сутки, и шла ни шатко, ни валко – по большей части из-за того, что дощатый пирс, возведённый поселенцами на вбитых в морское дно сваях, был мало приспособлен к перевалке такого объёма грузов. До сих пор он служил для швартовки местных каботажных скорлупок, чей груз редко превышал семь-восемь сотен пудов «генераль карго». Так витиевато на морском языке именовались разнообразные товары, от домашней утвари и инструментов, до мешков с цементов и черепицы, которые закупали в турецком Адене и везли через залив за полторы сотни морских миль на зафрахтованных арабских посудинах. Со «Смоленска» требовалось переместить на берег больше десяти тысяч пудов – запас пшеницы, ячменя и картофеля, упакованных в мешки, но по большей части – строительные материалы, а так же два шестидюймовых орудия из числа снятых с севастопольских фортов по случаю замены на новейшие образцы. Грузы эти, особенно орудийные стволы и части разобранных крепостных лафетов, были весьма габаритные и увесистые, и при разгрузке уже несколько раз серьёзно повреждали слепленный на живую нитку пирс, после чего приходилось спешно его ремонтировать, продолжая разгрузку при помощи барказов. Процесс, таким образом, затягивался, что и сказывалось самым очевидным образом на экспрессивной лексике распорядителя погрузочных работ.
Помимо грузов, на «Смоленске» прибыла в Новую Москву полурота матросов флотского экипажа под командой совсем юного мичмана – им предстояло возвести на африканском берегу сооружения военно-морской станции флота Российского, о чём имелась уже договоренность с абиссинским негусом. Кроме них, из России прислали инженера в чине лейтенанта, которому и предстояло руководить сооружением батареи для шестидюймовок. Трофейные же орудия и картечницы разделили на две части – половину решено было оставить на «морском пути», остальные же расположить для обороны Сагалло с суши. Впрочем, пока эти предосторожности не пригодились: французы, опомнившись после унизительного поражения, уползли в свой Обок и носа не казали к берегам Сагалло – один-единственный раз прислали судно, чтобы забрать тела погибших. Из газет, которые регулярно, хотя и нечасто, доставляли арабские каботажные суда, поселенцы знали, что Париж бомбардирует Санкт-Петербург гневными нотами по поводу инцидента, но видимых последствий это пока не имело – и, как не раз говорил Матвею Казанков, иметь, скорее всего и не будет. Так что желающих посягнуть на российский флаг, развевающийся над спешно восстанавливаемой башней форта Сагалло, не находилось. Прежний, ашиновский штандарт в виде того же бело-красно-синего полотнища, перечерченного жёлтым косым крестом, был спущен на следующий день после нападения и послужил покровом для гроба основателя Новой Москвы, беспокойного атамана, сложившего свою буйную голову при отражении высадившегося у Сагалло частей французского иностранного Легиона. Могила его недалеко от крепости – там и лежит Николай Ашинов, вместе с недоучившимся студентом-землемером Егором и другими, кто погиб, защищая первый оплот Российской империи на африканском континенте.
Сама башня отчётливо рисовалась на фоне пронзительно голубого абиссинского неба, венчая нависшую над берегом громаду крепости. Впрочем, поправил себя Матвей, не такая уж громадина – разве что на фоне глинобитных афарских хижин да построек собственно Новой Москвы, дощатых бараков и совершенно малороссийских мазанок крытых вместо соломы пальмовыми листьями – другого он здесь и не видел. Но ничего, скоро всё изменится – недаром сгружают сейчас со «Смоленска» связки досок и сосновые брусья, которым назначено стать материалом будущего большого строительства…
От уреза воды крепостные стены отделяла неширокая береговая полоса – поначалу плоская, она шагов через сто поднималась к самым древним стенам. На этом склоне (Казанков именовал его по-военному, «гласис»)до сих пор различаются наполовину занесённые песком траншеи, где укрывались русские стрелки, да многочисленные воронки – отметины, оставленные французскими снарядами. Крепость тоже носила следы артиллерийского обстрела – в тех местах, где старинная кладка не выдержала, подалась стали и чугуну, зияли уродливые проломы, частично уже заделанные бутовым камнем на известковом растворе.
– Как продвигается ваше обучение? – осведомился моряк. Молодой человек посмотрел на него с удивлением – не далее, как вчера, Казанков присутствовал на «практических занятиях», когда он под руководством мичмана-минёра с «Бобра» постигал науку использования гальванических батарей для производства взрыва камуфлета. Этим мудрёным термином мичман обозвал проделанный в скалистом грунте вертикальный шурф глубиной пять футов и диаметром в полфута. Для этого пришлось позаимствовать железный бур, с помощью которого поселенцы сооружали в этой скупой на пресную воду местности колодцы; заложенный в «камуфлет» заряд чёрного пороха вызвал сотрясение почвы в полусотне шагов, а на месте шурфа образовалась довольно солидная яма от просадки грунта – камуфлет, как вид подземного заряда, объяснил минёр, тем и отличается от других видов взрывных работ, что не производит выброса грунта на поверхность.
– Всё хорошо, Сергей Ильич! – отозвался Матвей. Я только не очень понимаю, зачем мне учиться устраивать подземные мины? Подводные – это ещё туда-сюда, а вот подземные? Мы что, крепости штурмовать собираемся или, наоборот, вести контрминные работы?
– Вениамину Палычу виднее. – отозвался моряк. – Раз уж он настоял, чтобы вы прошли именно такое обучение – значит, у него были на то свои резоны.
Молодой человек кивнул. И ведь не поспоришь – его покровитель, штабс-капитан Остелецкий ещё в Москве взявший троих молодых энтузиастов, в число коих входил и гимназист Матвей Анисимов, под своё покровительство и устроивший их участие в поучаствовать в авантюрном предприятии Николая Ашинова, не раз демонстрировал, что знает, что делает. Да и самому Матвею учёба нравилась – это вам не гимназическая зубрёжка с опостылевшей латынью, греческим и прочими никчёмными премудростями, вроде истории древнего мира. Хотя насчёт последнего штабс-капитан был с ним категорически не согласен: «История – весьма важная наука, молодые люди… – не раз говорил он своим подопечным. – Не зная её, вы не сможете разобраться в хитросплетениях современной политики и обязательно ввяжетесь в какую-нибудь идиотскую историю». Последнее было прямым намёком на недавнее прошлое всех троих – перед тем, как отправиться в Абиссинию, они приняли некоторое участие в противоправительственной деятельности. Правда, в случае Матвея она ограничилась планами по изготовленью самодельной бомбы, чтобы взорвать ею ненавистного смотрителя казённой гимназии, виновного в исключении из учебного заведения товарища Матвея. Не перенеся позора и краха всех своих надежд, несчастный наложил на себя руки; сам же Матвей оказался более везучим, поскольку встретился с будущим своим наставником до того, как попытался осуществить свои планы, избегнув, таким образом, ареста, суда, каторги.
– Есть основания полагать, что вашему ученичеству скоро придёт конец. – сказал Казанков, извлекая из-за обшлага конверт. Вот-с, извольте: Вениамин Палыч просит взять вас с собой во Владивосток, куда мне самому предписано отправиться на «Смоленске» вместе с командой наших морских пластунов.
– А как же «Бобр»? – спросил Матвей, изо всех сил стараясь не показывать, насколько он поражён полученным известием. – Его же только-только с мели сняли, и пробоину изнутри деревом заделали для временного укрепления пластыря! И что мне-то делать во Владивостоке? Я же не моряк, проку вам от меня ни на грош…
– «Бобр» мне предписывается сдать старшему офицеру, а самому следовать на Сибирскую флотилию для получения нового назначения. – сухо ответил Остелецкий, ненавязчиво давая понять чересчур любопытному собеседнику, что служебные дела его вообще-то не касаются. – отволокут кораблик в Аден, а там поставят в сухой док на ремонт – благо, турки привели его в порядок.
– И вот, кстати – что там слышно о нашем медикусе? Вениамин Палыч велел поинтересоваться, не составит ли он нам компанию?
– Это вряд ли, Сергей Ильич. – Матвей помотал головой. – Он уже две недели как при дворе негуса, в роли придворного врача. Письма только пишет – восхищается нравами и обычаями абиссинцев, а так же строит планы на большую научную деятельность, только вот с текущими делами разберётся…
Моряк пожал плечами.
– Ну, на нет и суда нет. Как говорится: хозяин барин, хочет – живёт, хочет – удавится. Да Вениамин Палыч не слишком-то и рассчитывал на его согласие, поскольку прислал со «Смоленском» ящик с медикаментами и всяким врачебным инструментом, а так же полпуда книг и учебников по медицине и анатомии. Раз уж не сподобился, как полагается, закончить курс в Университете – пускай здесь доучивается!
Матвей кивнул. Тимофей, один из двух его спутников ещё с самой Москвы, покинул ради ашиновского предприятия третий курс медицинского факультета, но полагал, что полученных знаний ему вполне хватит для того, чтобы развернуть медицинскую практику здесь, на Чёрном Континенте. Третий их товарищ по путешествию, землемер-недоучка по имени Егор – вольнодумец и сторонник антигосударственной деятельности, оставивший ради поисков приключений Межевой институт – упокоился в сухой абиссинской земле рядом с атаманом Ашиновым и другими поселенцами.
– Не забыть присмотреть, чтобы посылка отправилась к нему с ближайшим караваном. – озабоченно сказал Казанков. – А нам с вами, Матвей, пора собирать вещи, как только закончится разгрузка, сразу и уходим! «Смоленск» лишнего дня ждать не будет, они и так уже порядочно запаздывают. В Аден заходить нет нужды – пойдём прямиком через Индийский океан, в Батавию, а уж оттуда уже во Владивосток. Так что можете радоваться: совершите почти что кругосветное путешествие, а то, может и случится замкнуть колечко. Жизнь – она ведь неизвестно как может повернуться! А что там для вас готовит Вениамин Палыч, расспрашивать меня не нужно. Сам знаю не больше вашего – вот прибудем на место, там, даст бог, и прояснится…
* * *
– Сергей Ильич, а правда, что вы с господином штабс-капитаном вместе в Перу были, когда они там с чилийцами воевали? – спросил Матвей. Они стояли на полубаке и лениво разглядывали волны, катящиеся вместе с пароходом к осту. Делать было совершенно нечего, несмотря на довольно плотное расписание учебных занятий, составленное для него Казанковым. Учёба – дело хорошее, конечно, но поди-ка усиди за книгами, когда океан такой волшебно-лазурный, стайки летучих рыб то и дело вспархивают над водной гладью, спасаясь от дельфинов. Чаек сопровождавших их первые день-два пути, когда «Смоленск» прощально взревев гудком, оставил за кормой Сагалло, залив Таджура и вообще, Африку, не видать – только альбатрос, одинокий странник океанских просторов, кружит где-то высоко над мачтами. Митяй не впервые совершал дальние морские переходы – на пути в Абиссинию им пришлось пересечь Чёрное, Мраморное и восточную часть Средиземного моря – но это не шло ни в какое сравнение с океаном. Тогда они почти всегда были ввиду берегов, а сейчас – уже который день вокруг до любой из сторон горизонта лишь бесконечный океанский простор. Пароход словно застыл посреди синего круга, и лишь белые усы, разбегающиеся из-под форштевня, выдают, что они всё же движутся, с каждыми пройденными сутками наматывая на гребной вал новые сотни миль. Сколько их ещё осталось до голландского порта Батавия, где запланирована остановка для бункеровки и пополнения припасов провизии и пресной воды – пять, шесть тысяч? Океанская гладь сияла под солнцем, и Матвею временами казалось, что нет в мире ничего, кроме этой палубы под ногами, да слепящего зеркала расплавленного серебра до самого горизонта, где оно сливается с небом…
– Это от кого ты такое услышал? – моряк с подозрением покосился на своего юного собеседника. – Постой, дай-ка угадаю… Осадчий протрепался, так? Ну, я ему холку намылю, а Вениамин ещё и добавит, когда придём во Владивосток, насидится на гауптвахте! Нашёл, о чём языком болтать – дело-то сугубо секретное…
Матвей принялся, было, разубеждать Казанкова, но по выражению глаз, по прыгающим в уголках смешинкам, понял, что спутник его не очень-то и сердится. Да и то сказать – теперь он, вчерашний гимназист и несостоявшийся бомбометатель, доверенных помощниках штабс-капитана Остелецкого. Тот скрывал свою истинную сущность под личиной военного топографа, посланного с экспедицией Ашинова для составления карт Новой Москвы и прилегающих к ней территорий, но Матвея обмануть не удалось. Юноша быстро разгадал, что новый покровитель состоит в каком-то секретном департаменте и занимался чем-то, о чём простым смертным знать не полагалось. Но себя-то вчерашний гимназист теперь к простым смертным не причислял, а потому полагал, что имеет право хотя бы одним глазком заглянуть под покров тайны, окутывающий деятельность его новых знакомых!
Казанков был, похоже, с ним согласен, потому что не отправился прямо сейчас мылить холку проштрафившемуся унтеру, а слегка переменив позу, заговорил:
– Раз уж вы, друг мой, теперь так хорошо осведомлены, чего уж скрывать! Было дело, было… Правда, в Южную Америку мы с Вениамином Палычем попали разными путями – я через Североамериканские Штаты, откуда перегонял военные корабли, закупленные правительством Перу, а он на яхте нашего доброго знакомого, барона Греве, с противоположной стороны света – тогда они пересекли Атлантику, обогнули мыс Горн и подошли к берегам Чили с юга. Кстати, Вениамин рассказывал, будто у мыса Горн они видели самого настоящего Летучего Голландца – в точности, как в известной легенде, с огнями Святого Эльма на ноках реев, с изодранными в клочья парусами. Да и сам он светился мертвенным каким-то светом, ни дать ни взять, кладбищенский призрак…
И принялся рассказывать Матвею о своих приключениях во время войны, успевшей уже получить название Второй Тихоокеанской – старательно, как заметил юноша, избегая при этом некоторых деталей, дальше разговор перешёл на события 1878-го года, когда трое друзей, выпускников Морского Корпуса, угодили прямиком в горнило Балканской войны и, каждый на свой манер, внесли лепту в победу русского оружия. Матвей узнал, что сам Казанков остался тогда на Балтике, получив назначение на башенную броненосную лодку «Стрелец», Вместе с другими мониторами он сначала принял участие в отражении атаки английской броненосной эскадры против Кронштадта, а позже сам командовал «Стрельцом» при Свеаборге – морской баталии, покрывшей неувядаемой славой Андреевский Флаг, когда эскадра Специальной Службы погибла почти в полном составе, а немногие уцелевшие корабли спустили флаги перед победителями.
За балтийской кампанией последовал дальний океанский поход на коммерческом крейсере «Москва» – вооружённом пароходе общества «Доброфлот», отправленном вокруг Африки в Индийский океан с секретным заданием. Оно состояло в разрушении маяков на Мысе Доброй надежды, что должно было повредить торговому судоходству, на котором только и держалась Британская империя. Закончился этот рейд яростной схваткой с британскими крейсерами у берегов Занзибара, когда «Москва» спасла от верной гибели команду русского клипера «Крейсер» и вынудила англичан с позором ретироваться. Кстати, упомянул Казанков, на «Крейсере» тогда служил наш с Вениамином Палычем товарищ по Морскому Корпусу, барон Греве. Он ещё потерял в этом бою кисть руки, едва не умер от потери крови – но всё же сумел выкарабкаться, хотя и оставил после этого русскую службу. Однако судьба щедро вознаградила его за эту утрату – во время рейда по Индийскому океану, «Крейсер», в числе прочих «призов», захватил бельгийский пароход с грузом военного снаряжения и оружия, предназначенный индийским королевским частям. На борту этого судна – построенного, надо сказать таким образом, что оно могло не только перевозить грузы, но и служить для увеселительных путешествий, – оказалась его хозяйка, вдова крупного бельгийского предпринимателя и хозяина крупной пароходной компании. Груз «Луизы-Марии» (так называлось судно) был конфискован в пользу российской казны, а очаровательная судовладелица не устояла перед чарами молодого, отчаянно храброго и весьма привлекательного барона – а может, наоборот, это она поймала его в сети своего очарования, угадав в Греве родственную авантюристическую душу. Так или иначе, ещё на больничной койке он сделал ей предложение, которое и было с благосклонностью принято. Затем последовала отставка и новая жизнь судовладельца, аристократа и хозяина замка в королевстве Бельгия, где барон проводил совсем немного времени, пользуясь возможностью отправиться в любой конец света на собственном судне – разумеется, в сопровождении супруги. Именно под такое путешествие и было обставлено плавание к берегам Чили, в котором барона и его жену сопровождал Вениамин Остелецкий и команда «морских пластунов», в которой и состоял тогда трепло Осадчий…
