Борис Алексеев
Млечный город
Отец Максим опустился на колени перед большой иконой Богородицы. Его спина сжалась и застыла в неестественно наклонённом вперёд положении. Что он шептал, Николке не было слышно, но от спины, как от репродуктора, исходили невидимые динамические волны. И Николке казалось, что он слышит сухие повторяющиеся всхлипы и бесконечное количество слов «помилуй», «прими с миром» и «вонми гласу моления моего, вопль мой и стенание услыши»…
Николка медленно опустился на колени, прикрыл лицо ладонями и стал сначала негромко, но потом всё звучнее повторять: «Боженька, ты добрый, заступись за мёртвых и помилуй живых!»
Окончив молитву, отец Максим встал и положил на плечо Николки шершавую, как берёзовая кора, ладонь.
– Пойдём, Коля, – сказал и вяло, по-стариковски шаркая, пошёл к выходу. Юноша очнулся, растерянно оглянулся вокруг, как бы припоминая последние мгновения жизни, потом поднялся и поспешил за стариком.
Келья отца Максима находилась на самом краю монастырской территории и представляла собой половину крохотного деревянного дома. По соседству жил садовник Елисей с двенадцатилетней дочерью Анютой. Жена Елисея погибла в автокатастрофе. Елисей после того горестного случая запил и сам чуть с жизнью не простился. Анюта росла, как сорная трава, вечно голодная, чумазая и вороватая. А что поделаешь – есть-то хочется. Как-то залезла она под Вербное воскресенье в церковную лавку, стащила толи крестик, толи колечко и бежать. Не тут-то было, поймали плутовку и к игумену поволокли. Истинно поволокли! Анютка орала, кусалась, как бесёнок, да только всё зря. Послали за отцом. А Елисей пьяный лежит на лавке, как мертвец. Лопнуло тогда у игумена терпение. Велел он соскрести Елисея с лавки и в подпол монастырский определить. К обеду другого дня проспался Елисей, открыл глаза и в ужас пришёл, заплакал. Почудилось ему, что помер он и узы каменные на себя принял. В тот день кормить Елисея игумен пришёл сам и долго с ним говорил. Уж, о чём говорил, того не узнать, да только остался Елисей в монастыре. А через год дали ему с Анютой пол домика, аккурат через стенку с отцом Максимом. Так из пустяшного Елисея вышел добрый садовник, а Анюта в школу пошла. Девочка-то оказалась смышлёная и кроткая. На сытый желудок прошла вся её разбойная прыть.
Отец Максим поднялся по ступенькам крылечка, отпер тяжёлую дверь и вошёл в дом. Единственная комната на его половине была чисто убрана и застелена свежим стираным бельём. В комнате было два окна, две кровати, два стула и стол. Напротив входа алел внушительный иконостас, собранный в основном из картонных печатных образов. Горела лампадка.
– Коли остаться со мной пожелаешь, вот твоя кровать, – сказал отец Максим и показал на дальний угол комнаты, – но знай, я – старый человек, храплю и до ветру по ночам частенько бегаю. А там, то ведро пустое оброню, то споткнуся обо что, в общем, шума от меня в достатке. Может, и лучше б тебе в монастырской гостинице остановиться.
– Мне лучше здесь, – ответил Николка, – при вас, дядя Максим.
– Ну тогда и первое правило запомни: дяди-тёти живут за забором, зови меня отец Максим. Если встретишь молодого монаха, обращайся – брат, к старшему – отец, отче. Уразумел?
– Ага.
– Тогда бросай вещи и пойдём в храм. Сейчас там наше место.
Через приоткрытые двери они едва протиснулись в притвор храма. Братия монастыря в полном составе уже стояла на молитве. Читал игумен. Николка притих за спиной отца Максима и стал, оглядываясь по сторонам, робко повторять молитвенные действия монахов. Молитва совершалась долго. С непривычки у молитвенного новобранца заныли ноги и отчаянно заколотило сердце. Ему не хватало воздуха. В конце концов лёгкое скольжение всего происходящего перешло в кружение головы. Он пошатнулся, неловко переступил по ногам рядом стоящих монахов и потерял сознание.
Очнулся Николка на постели в комнате отца Максима. Сквозь пелену приоткрытых глаз он разглядел склонившихся над ним незнакомых людей.
– Очнулся, – шепотком возвестил молоденький девичий голосок.
– Ну вот и слава Богу, – отозвался отец Максим, складывая и убирая в стол рукопись.
Огромный косматый мужик выпрямился и взял девочку за руку:
– Пойдём, Анюта, всё слава Богу.
Анюта, непрерывно оглядываясь, вышла вслед за отцом, и в горнице стало вновь тихо.
– Перепугал ты братию, – усмехнулся отец Максим, нарушая тишину, – что случилось?
– Не знаю. Всё закружилось вокруг: свечи, вагоны, облака…
– Ничего, обретёшь трезвую молитву – окрепнешь, научишься владеть собой. Верь мне, начальные силы у всех нас малы и суетливы. Хочется дерево целиком обнять, да рук не хватает!
– Отец Максим, объясните мне, почему люди верят в слова? Вот сегодня. Огромное количество молодых сильных мужчин стояли и молились, вместо того, чтобы мчаться туда, разгребать, вытаскивать, оказывать первую помощь? Просто быть рядом?..
– Хороший ты задал вопрос. Я так тебе отвечу. Туда, где жизнь соприкасается со смертью, а это именно место, о котором мы все сейчас говорим и думаем, можно прийти со стороны жизни и со стороны смерти. То, что ты предлагаешь, бежать, спасать, быть рядом – это истинно человеческая забота. И поверь, ею переполнены скорбные сердца монахов. Но монах – не человек в том смысле, который мы привычно вкладываем в это понятие. Это человек, отрекшийся от мира, отрекшийся ради общения с Богом. Это человек, который именно в Боге решает, если так можно сказать, все свои проблемы. Он видит мир сквозь призму Божественного решения. И это решение порой оказывается гораздо эффективнее мирского душевного трудолюбия. Тебе понятно, что я говорю?
– Да-да, отец Максим, я стараюсь, – Николка подсел к столу и не отрываясь стал всматриваться в лицо священника.
– Так вот. Молитва – это не схоластика перед иконой. Это огромный внутренний труд. Ты сегодня потерял сознание от духоты и внутренней слабости, а, случается, монахи теряют сознание от сердечного напряжения и «легчайшего» благодатного касания Божьего, выдержать которое не каждый в силах.
– Выходит, монах смотрит на события жизни со стороны смерти?
– Тебе сейчас трудно правильно понять меня. Но поверь, только через смерть мы узнаём истинную цену жизни. Был у меня такой случай. Неожиданно трагически погиб один мой приятель. Да, мы были просто приятелями, изредка виделись, но дружбы не было, так, общая приветливость. Когда же его не стало, со мной произошло невероятное! Я физически страдал, горюя об ушедшем товарище. С тех пор прошло более сорока лет, а душа моя до сих пор не успокоилась. До сих пор Анатолий, так его звали, находится, как живой, напротив меня, где бы я ни был. И в то же время многих, казалось, более близких людей я хоронил и вскоре вспоминал об их существовании только, когда писал поминальные записки. Вот такое дело…
– И как быть мне? В этой страшной яме погибли сотни людей! Тоже твердить слова, смысл которых я не понимаю? Или умолять Артура вернуться и искать живых?
– Ты волен поступить и так, и так. И всё будет правильно. Я тебя не держу и благословляю на любое благое дело. Поступай, как решишь.
За дверью раздался голос:
– Господи, Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!
– Аминь, – ответил отец Максим.
В келью вошёл молодой монах.
– Отче игумен летят с Артуром на яму. Одно место свободно. Зовут вас, отец Максим.
Николка упал в ноги священнику.
– Отче, дозволь мне лететь! Я ловчей помочь смогу.
– Что ж, лети, – отец Максим положил руку на голову Николке, – Бог с тобой, – и обернувшись к посыльному, сказал:
– Передай отцу игумену мою нижайшую просьбу: взять вместо меня вот этого юношу, – отец Максим встал, – благослови, милостивый Боже, всех нас на труды молитвенные и телесные!
Когда до места трагедии оставалось всего километров десять, Артур связался по рации со штабом спасательных работ. После недолгих переговоров вертолёту разрешили посадку и назначили место на ближайшей вырубке, примерно в километре от ямы.
Без особых хлопот Артур посадил аппарат. Николка первым спрыгнул на землю и подал руку игумену. Через перелесок был слышен шум производимых спасательных работ. Когда они вошли в лес, то вскоре, метрах в двадцати перед собой услышали треск валежника и глухие человеческие голоса. По знаку Артура игумен и Николка попрятались за деревья.
– Эй, мужики, куда путь держите? – крикнул Артур и пошёл прямиком к ним.
Те бросились наутёк. Стало заметно, что бежать им явно неудобно из-за увесистой поклажи.
– Николка! Ступай за мной вслед, – шепнул игумен и, подобрав подрясник, помчался, ломая ветки наперерез убегавшим.
Игумен бежал быстро и казался птицей, спорхнувшей с гнезда. Николка едва поспевал за ним. Через пару минут два здоровенных мужика оказались в кольце. Перед ними, забежав наперёд, стояли игумен и Николка, а сзади, подхватив увесистый дрын, выступил из-за деревьев Артур. В руках у неизвестных были два дорогих импортных чемодана и штук пять дамских и мужских сумок.
– Пусти, монах! – взревел один из них и пошёл прямо на игумена.
Второй развернулся и встал лицом к Артуру.
– Опомнись, брось вещи! – спокойно сказал игумен. – И ступай с Богом.
– С дороги! – мужик замахнулся на игумена чемоданом, но в это время у него отчаянно хрустнула коленка. Он выронил чемодан и, обхватив руками ногу, повалился на землю, истошно воя и матерясь. Второй, видя случившееся, обвёл безумным взглядом неподвижно стоящих Артура, Николку и игумена, бросил чемодан и выкрикивая «Чёрт, чёрт, чёрт!..» метнулся в сторону и исчез за деревьями.
