Борис Акунин
Доброключения и рассуждения Луция Катина
Глава III
Плавание героя по морским водам, сопровождаемое мирными беседами и глубокими размышлениями, оканчивается нежданным образом
В Кронштадте будущий звездочет сел на нейтральный шведский корабль, который должен был доставить его до вольного города Гамбурга, не заходя во враждебные прусские порты. Оттуда Катин намеревался сушей добраться до Тюбингенского университета, прославленного именем великого Кеплера, автора «Космографической мистерии».
На прощанье путешественник был благословлен, усыпан поцелуями и облит слезами, а также экипирован всем необходимым и даже излишним. Кроме сундуков, баулов и восьми коробок с шляпами на все оказии, ему был вручен сафьяновый ларец, доверху наполненный золотыми червонцами.
Корабль «Сундсвалль», будучи судном торговым, не имел пассажирских помещений, но капитан согласился разделить со знатным вояжиром собственную каюту.
Сначала херр Лунд немного дичился русского богача, ожидая от него варварских непотребств, однако учтивые манеры нашего героя скоро одолели это предубеждение. Когда же шкипер узнал, что молодой человек говорит по-шведски, да еще и наполовину швед, у сожителей установились самые приязненные отношения.
Днем Луций разгуливал по палубе, с наслаждением вдыхая холодный морской ветер. Корабль он скоро изучил от трюма до верхушек мачт, по очереди вскарабкавшись на все три, и с позволения капитана даже выпалил из кормовой пушки.
Оказалось, что морем можно любоваться бесконечно. Вид безустанно вздымающихся волн был полон неизъяснимой приятности, а от качки Луций совершенно не страдал – наоборот, с наслаждением вздымался и опускался, будто в детстве на качелях. Капитан сказал, что у херра Катина моряцкая природа.
Луцию самому было жаль, что он не родился в семье моряка или хоть скромного рыбака, сызмальства приученного к текучей стихии. Суша тверда, недвижна, несвободна, разделена границами и шлагбаумами. Море безгранично и привольно. Отделившийся от берега челн способен уплыть куда угодно. Парус повлечет его вперед, не требуя овса иль сена. Питаться в море можно рыбой, а пить дождевую воду (балтийское небо изливало ее на треуголку и плащ Луция в изобилии). Он предавался мечтам о плавании по всему свету, с добрыми спутниками, а хоть бы и в одиночестве, наедине с величавой стихией.
По вечерам, сидя у заваленного лоциями и уставленного простой, но обильной снедью стола, под низким потолком, где раскачивался медный фонарь, кормщик «Сундсвалля» и его русский спутник вели неспешные беседы о всякой всячине: о европейской политике, о морской торговле, о Швеции, о России.
Мудрый капитан говорил, что его стране очень повезло, когда она проиграла войну царю Петру и перестала быть великой державой. Великие державы тратят все силы и деньги не на то, что внутри страны, а на то, что снаружи: желают подобрать под себя окрестные земли. Швеции, слава Господу, это больше не нужно. Пускай победители-русские теперь надсаживаются, содержа огромную армию и флот. Конечно, и среди шведов дураков еще хватает. Многие скучают по былому величию – это как зуд в отсеченной руке. Она хотела бы схватиться за саблю, да нечем.
…Плыли мирно, без опаски. До Гамбурга бояться некого, говорил шкипер. Но груженная сапожной кожей шхуна плыла дальше, до французского Гавра, а за датскими проливами шныряли английские корабли. Британцы не посмотрят на нейтральный флаг. Коли заподозрят, что товар предназначен для французов, – всё конфискуют, а шхуну заберут. Луций сочувствовал, но его эта напасть не касалась. Он ведь сходил раньше.
Ветер все время был норд-ост, попутный, и с четвертого дня пути берег, от которого корабль никогда не отдалялся более полутора миль, стал чужестранным – сначала курляндским, потом прусским. Катин с интересом разглядывал заграницу, но на таком расстоянии она ничем не отличалась от отечества – блеклая линия песков с зелеными полосами леса и серыми пятнами селений.
Однажды, когда молодой человек стоял на шканцах, счастливый позволением держать штурвал, капитан показал:
– Видите разрыв в песчаной косе? Это проход в залив, где расположен Кенигсберг. Если б не война, можно было бы сделать остановку. Однако прусские таможенники узнают, что мы заходили в русский порт, и начнется канитель.
Тут из пролива, на который он только что показал, выплыл юркий двухмачтовый корабль и косо пошел под бейдевиндом.
– Капитан, он срезает нам нос, – сказал вахтенный начальник.
– Пускай его, – беспечно молвил херр Лунд. – Пруссаки хорошие солдаты, но паршивые моряки. Шведа им не переманеврировать.
И попросил Луция:
– Пустите-ка вахтенного к рулю, друг мой. Поворот через фордевинд!
Корабль заскрипел, накренился.
Изменил курс и чужой корабль. Он быстро приближался.
– Черт, для немца больно ловок, – пробормотал капитан теперь уже озабоченно, не отрываясь от трубы… – Ничего, это всего только бригантина о восьми пушек. У меня тринадцать. Сунется – отгоним. Досмотра я не допущу. Они заберут не только товар, но и вас, мой друг, как подданного враждебной державы.
Луций, до сего момента наблюдавший за происходящим с живым, но праздным любопытством, взволновался. Оказаться вместо университетской обсерватории в прусском плену ему вовсе не хотелось.
Получасом позднее преследователь почти сравнялся со шхуной, идя параллельно в трех или четырех кабельтовых.
На «Сундсвалле» открыли порты, предостерегающе высунули стволы пушек. При всей нелюбви к Марсовым воинственностям и оружию Луций отнесся к этой демонстрации, означавшей «Не суйтесь к нам!», с полным одобрением.
Капитан нервно двигал желваками.
– Пруссаки никогда не трогают шведов! Их король боится, что мы вступим в войну на стороне Франции. Какого черта бригантине от нас надо?
Ответ последовал в следующий же миг.
Борт чужого корабля окутался дымом, донесся гул выстрела, и прямо под бушпритом шведа высоко всплеснулась вода. Одновременно на корме бригантины развернулся флаг: белый с красным крестом и с темным квадратом в верхнем углу.
– Английский приватир! – ахнул капитан. – Что он делает в восточной Балтике?
Вахтенный спросил:
– Открываем ответный огонь?
– С ума ты сошел! Это же англичанин! Он продырявит нас, как утку! Видал, как точно они положили первое же ядро! Спускать паруса!
Отдав это немужественное приказание, шкипер ринулся с мостика прочь.
– Куда вы? – крикнул Луций.
– Порву и выброшу накладные ассигнации для французского товара. Англичане наверняка устроят обыск… Ничего, бог милостив. По крайней мере вам, мой друг, опасаться нечего. Англия с Россией не воюет.
Шхуна сбавила ход, встала. Английский приватир, сиречь судно, снаряженное частными лицами по королевскому патенту для морской войны, покачивалось напротив, угрожающе наставив на купца четыре пушечных дула. С удивительной быстротой и слаженностью на воду опустилась шлюпка, в нее слетели по канатам вооруженные люди.
Настоящие англичане, думал Катин, уже не боясь, что его ссадят на берег. Молодой человек был даже рад возможности посмотреть вблизи на соотечественников великого Гоббса и премудрого Локка, сынов Вольной Хартии, граждан страны, где простолюдины пред законом равны вельможам и могут избирать своих представителей в парламент. Блаженно общество свободных людей! Они служат собственной державе не из страха и не из-под палки. Взять хоть этих моряков. Люди невоенные, приватные, они добровольно отправились защищать свое островное отечество в грозную годину. Не похвально ли?
Свободных граждан в шлюпке было десятка полтора. Впереди стоял, подымливал трубкой некто массивный, багроволицый – очевидно, предводитель. Гребцы, дружно вздымавшие весла, были обвешаны самым разнообразным оружием.
– Лучше б это был военный корабль, – мрачно сказал вернувшийся капитан. Он опоясался белым шарфом, нацепил шляпу с позументом.
– Почему? Разве мирные обыватели, каковыми являются эти люди, не мягкосердечнее военных?
Лунд вздохнул.
– Нет хуже хищника, чем обыватель, почуявший безнаказанную поживу. Эй, спустите им трап!
Скоро на палубу один за другим полезли англичане. Луций глядел на них с жадным любопытством, пытаясь угадать, кто эти люди в обычной жизни. Торговые моряки? Рыбаки? По тому, как неловко висели на них абордажные сабли, мушкетоны и пистолеты, было видно, что они не слишком привычны к оружию.
Мордатый начальник крикнул что-то зычное на своем неблагозвучном наречии.
– Велит всем быть около своих вещей и ждать, – перевел капитан, учтиво приподнял шляпу и тоже заговорил на английском. Луций пожалел, что не удосужился выучить этот малоупотребительный и, говорят, несложный язык.
Не ответив на поклон, британский капитан вертел короткой шеей и раздувал ноздри, будто принюхивался. Что-то буркнул. Херр Лунд повел его в свою каюту. Следом направился и Луций – велено же было находиться подле своих вещей.
Но в каюту молодого человека не допустили. Часовой грубо остановил его, наставив дуло. Луций попытался объясниться по-немецки, но англичанин не понял. Тогда наш герой сказал по-французски, что квартирует в этом помещении.
Тут дозорный оживился. Сначала спросил непонятное:
– Ар ю а френчи?
Потом прибавил:
– Франсе?
– Нет, я русский. Санкт-Петербург.
Англичанин отвернулся, махнул рукой: стой.
Из-за двери неслись голоса: один требовательный, второй жалобный.
Потом оба капитана вышли.
– Требует отвести в трюм, – кисло шепнул херр Лунд. – Я должен доказать, что груз не для французов. Иначе конфискуют.
Луций был неприятно удивлен.
А как же право? Разве не гласит великий принцип британского правосудия, что доказательство виновности – забота обвинителя? Надо будет напомнить об этом английскому начальнику, когда он вернется.
В каюту вместе с ним вошли трое приватиров – тот, что давеча наставлял ружье, и с ним еще двое. Готовый к досмотру Катин держал в руке российский пашпорт с сургучной печатью, но вошедшие на документ не взглянули, а сразу начали рыться в сундуках. Откинув кожаную крышку ларца с червонцами, один радостно улюлюкнул. Остальные кинулись к нему. Зазвенело золото.
– Это мои деньги, – сказал Луций по-немецки. – Попробуйте только запустить в них лапы – пожалуюсь вашему капитану.
Для понятности он погрозил гражданам свободного общества пальцем.
Те о чем-то заспорили меж собой, но быстро пришли к соглашению. Двое вдруг подхватили пассажира под мышки, приподняли и куда-то понесли спиною вперед. Третий шел сзади, наставив на Луция мушкетон.
Хоть наш герой протестовал на всех известных ему языках, включая античные, его семенящим шагом проволокли по пустой палубе, приподняли – и прямо в лоб молодому человеку ударил окованный железом приклад.
Свет померк в глазах Катина. Он не почувствовал, как его переваливают через борт и скидывают в море.
Текучая, привольная стихия, слиться с коей недавно мечтал Луций, восприяла его в свои хладные объятья и повлекла вниз, в пучину.
Глава IV
Герой любуется Европой, пьет пиво за чужой счет, после чего сей счет оплачивает
Обжигающий холод Катина и спас. Сознание, сокрывшееся было от недружественной действительности, встрепенулось и пробудилось. Прежде всего раскрылись глаза. В первый миг тонущий не понял, почему всё вокруг мутно-зеленое, разинул рот крикнуть – и глотнул соленой горечи. Лишь тогда Луций сообразил, что находится под водой, задвигал конечностями и успел достичь поверхности раньше, чем задохнулся.
Верхний мир не обрадовался возвращению утопленника. Вынырнув, Катин увидел над собою борт шхуны, а над бортом сосредоточенные физиономии своих погубителей. Один из них немедленно приложился к мушкетону, готовый довершить злодейство, и Луций, судорожно глотнув воздуха, поскорее погрузился в менее опасные пределы Нептунова царства. Под водой он перевернулся и постарался отплыть как можно дальше от гибельного корабля.
Случившееся злосчастье, по-видимому, имело самое простое объяснение. Увидев золото, которое нельзя было конфисковать у подданного нейтральной державы, послушные международным законам британцы поступили просто: решили сократить земное бытие владельца сих богатств и сделаться его наследниками, а от своего капитана добычу утаить. Прав херр Лунд: привычки цивилизованности очень непрочны, и самые добропорядочные члены общества легко превращаются в негодяев, если их алчность получает лицензию на грабеж от предержащей власти. Сентенция была такая длинная, что, мысленно проговаривая ее, Луций едва не задохнулся.
А положение, в котором оказался наш герой, не располагало к философствованию. Холодной воды он не боялся. Батюшка с детства закалял его купанием в проруби. Не страшился Катин и потопнуть – в виду берега тонут разве что со страху. Однако чтобы не закоченели и не свелись судорогой члены, надлежало полностью сосредоточиться на движении. Это пловец и сделал, начав считать гребки.
До суши было не столь уж далеко – пожалуй, с три Невы. На двухсотом взмахе руки Луций перестал чувствовать холод, после тысячного позволил себе немного отдохнуть, перевернувшись на спину, а перед двухтысячным уже нащупал под ногами твердь.
Он больше замерз, пока брел нескончаемым балтийским мелководьем до песчаного берега, где колыхали своими зелеными шапками сосны и горели в ряд костры – непонятно для какой надобы. Людей в окрестной видимости не было.
Ступив наконец на сушу, Катин увидел, что на каждом костре установлен большой котел, и по клубящемуся пару догадался: это солеварня. Судьба, едва не погубившая путешественника в холодном море, сжалилась над ним. Потому, не обижаясь на первое, Луций поблагодарил Фатум за второе и скоро уже грелся подле благословенного жара. Его одежда и башмаки сушились близ огня.
Видно, мне не написано на роду владеть златом, беспечально думал молодой человек. Пожалуй, это и к лучшему, ибо богатство досталось не вполне непостыдным образом. Червонцы пропали, однако на камзоле златые пуговицы, а в жилетном кармане часы, пускай испорченные водой, но тоже золотые. Главное – цела голова, хоть и украшена шишкой. Руки-ноги никуда не делись. Европа – вот она. Как-нибудь всё устроится.
Ободренный этой максимой, которая при кажущейся своей неумности является одной из мудрейших на свете, Луций оделся и обулся, не дожидаясь, чтобы платье и башмаки высохли до конца. Ему не терпелось скорее увидеть Европу.
Волосы он расчесал пальцами, перевязал сзади цепочкой от часов и обратился вполне приличным господином, каковой не должен был ни у кого вызывать подозрений. В своем немецком языке Катин был уверен. Конечно, туземцы услышат, что он говорит не чисто, но русского в нем не заподозрят. Откуда тут, в Пруссии, взяться российскому обитателю? Опять же немцы разделены на полсотни стран, и всякая изъясняется на свой манер. Можно назваться швабом иль, еще лучше, швейцаром.
Без колебаний он направился к видневшемуся вдали соляному амбару и нашел там солеваров, которые хоть и удивились невесть откуда взявшемуся кавалеру, но показали, в какой стороне расположен Кенигсберг. До города было двадцать миль. За одну пуговицу с камзола Луция согласились нынче же туда доставить, невзирая на близящиеся сумерки.
В повозке с сеном, под овечьей шкурой, путешественник отлично выспался, и утром был у ворот родовой вотчины прусских королей. Грядущие приключения его нисколько не страшили, а лишь пробуждали радостное волнение. Если б не война, Катин охотно задержался бы в этом прославленном городе, наполненном учеными людьми и книжными лавками, а также содержащем знаменитую Публичную библиотеку, в которой – о благая Европа! – всякий волен бесплатно сидеть хоть целый день, читая любую книгу.
Полюбовавшись видом реки Прегель, где у пристаней в ряд стояли купеческие парусники, молодой человек вышел на пышную Кнейпхофскую улицу, по-петербургски прямую и обстроенную добротными домами – те, уже совсем не по-петербургски, прижимались друг к дружке своими каменными этажами. Диковинными показались Луцию и темные, щелеобразные переулки, где вряд ли разошлись бы, встретившись, две полнотелые русские дамы – скажем, Анна Леокадьевна с Маврой Егоровной. Воспоминание о первой вызвало у нашего героя кислую гримасу, о второй – растроганную улыбку, но оба эти мимических движения были кратки, и мысль устремилась дальше.
Луция занимало всё. Присев на корточки, он щупал мостовую и тротуары, дивясь аккуратности масонской работы. В истинный восторг привели его общественные колодези. Они были почти на каждом перекрестке, построенные в виде башенок и снабженные насосами, так что качать воду легко могла даже ослабленная летами старушка.
У нас в Петербурге всё делается напоказ, чтобы поражать приезжего, а изнутри, куда не достигает чужой глаз, неустройство и грязь, думал Катин. Здесь же люди существуют для себя, помышляя о собственном удобстве. Вот чем русская жизнь разнится от европейской. Эта рефлексия пришла ему в голову, когда, заглянув в глухой дворик, он увидел там не помойку, а прелестный крошечный садик, созерцать который могли только тамошние немногочисленные обитатели. Цивилизация должна двигаться не так, как задумал Петр Великий – сверху вниз, от государства к народу, а противоположным образом – снизу вверх. От опрятности тела и духа каждого гражданина к опрятности и пристойности его жилища, двора, улицы, города, страны. Сия теория показалась Луцию такой глубокой, что он сам себе восхитился.
Прогулка по Кенигсбергу продолжалась до тех пор, пока требовательный зов желудка не побудил Луция прервать просветительную экскурсию.
На оживленной Альштатской площади, наполненной самыми разнообразными лавками, Катин продал свои часы, обменял нарядный, но не практичный камзол на удобный в дороге шерстяной плащ, шелковую рубаху – на две простые полотняные, серебряные пряжки с башмаков – на смену белья и кожаную треугольную шляпу, да еще остался с 35 талерами прибытка. Этих денег должно было хватить на то, чтобы пешком наискось пересечь Германию и добраться до заветного Тюбингена. К бережливости нашему герою было не привыкать.
Ночевать на сеновале, питаться хлебом и полезным для здоровья луком, пить воду из ручьев, согреваться у костра средь лесных кущ. Когда выпадет снег – проситься на ночлег к добрым поселянам, а буде они окажутся не очень добрыми, можно заплатить несколько грошей за кров и скромное пропитание.
Он решил не тратить более времени на исследование Кенигсберга. Впереди было много других европейских городов, не менее прославленных. Нетерпение подгоняло быстрее отправляться в путь.
Но перед дальней дорогой Луций решил напоследок побаловать себя трапезой в каком-нибудь трактире. Заведение он выбрал скромное, а пищу потребовал самую простую: яичницу с колбасой да кувшин воды – и оказался единственным, кто употреблял здесь сию смесь водорода с кислородом. Все прочие пили более крепкие напитки.
Слева потягивал пиво румяный господин с глиняной трубочкой в улыбчивых устах, при виде нового соседа приветливо коснувшийся края треугольной шляпы. Справа сутулился над графином шнапса некто мрачный, небритый, в зеленом засаленном кафтане. Этот обшарил Катина волчьим взглядом, на учтивый поклон не ответил. Что ж, стало быть, и меж немцев встречаются невежи, подумал молодой человек. Мысль была патриотическая и потому приятная, а то после прогулки по чудесному городу путешественник, сравнивая Европу с отчизной, совсем было опечалился за сию последнюю.
Напротив локоть к локтю сидели четверо солдат в синих мундирах. У каждого в руке кружка пива, которое они отпивали бережливо, маленькими глотками. Лица тощие, хмурые. Луцию припомнились слова господина фон Кауница о лучшей во всем свете прусской армии, служить в которой великое счастье. По этим воякам, однако ж, было непохоже, что они счастливы.
От открытого очага, где на вертелах жарились сосиски и каплуны, в помещении было дымно и тепло. Катин снял свой шерстяной плащ, остался в жилете.
– Что же вы, такой статный молодец, а пьете воду? – спросил улыбчивый сосед, являя охоту к разговору.
– Из экономии, – ответил Луций, тоже улыбнувшись. Он был не против приятной застольной беседы.
– Похвальная умеренность в вашем возрасте. По речи в вас слышен чужестранец. Из каких вы мест?
– Я швед, – отвечал Катин, солгав только наполовину. Он уже решил, что во время путешествия через Пруссию будет аттестоваться этой безобидной нацией.
– Неужто в Кенигсберге нет никого, кто угостил бы вас пивом?
– Я ни с кем здесь не знаком.
Господин приподнялся.
– Не позволите ли к вам подсесть? Не люблю пить в одиночестве.
Переместившись, он представился Михаэлем Райзнером, зубным лекарем.
– А я Луциус Катинсен.
– Улыбнитесь пошире, – весело попросил приветливый немец. – Я всю жизнь гляжу людям в рот и научился читать характеры по зубам.
Луций засмеялся, сочтя эти слова за шутку.
– Превосходные зубы! – восхитился господин Райзнер. – Вы совершенно здоровы, бодры и проживете долгую жизнь. По какому делу вы в Кенигсберге?
– Проездом. Я следую в герцогство Вюртембергское, в тамошний Тюбингенский университет.
– И путешествуете в одиночестве? Как это, должно быть, грустно! – огорчился за молодого человека сердобольный лекарь. – Мне желалось бы оставить у вас добрую память о кенигсбергском гостеприимстве. Эй, трактирщик, пива моему шведскому другу!
Хоть Катин и отказывался, но щедрый кенигсбержец настоял на своем.
Перед Луцием поставили увенчанную пеной кружку.
Смущенный и тронутый, он поглядел вокруг и вдруг заметил, что неприятный сосед слева, тот, что в зеленом кафтане, чуть покачивает головой – черт знает в каком значении. Должно быть, в ответ каким-то собственным мыслям, таким же кислым, как он сам.
– Выпьете за здоровье нашего короля Фридриха? – предложил Райзнер.
Отказываться было бы неразумно. Катин кивнул.
– Все вниманье! – провозгласил лекарь, вставая и воздевая свою кружку. – Сей славный юноша пьет за здоровье его величества – и за мой, Михаэля Райзнера, счет!
Верно, у них тут такой обычай, подумалось Луцию. Он тоже поднялся, поклонился глазеющим на него людям, причем мрачный опять мотнул головой и сделал еще некий знак бровями. Надо будет после подойти и спросить, чего он хочет, сказал себе наш герой.
Он пригубил пиво, которое оказалось горьким и жидким.
– Еще, еще! – подбодрил угощающий.
Но стоило Катину как следует приложиться, как он был остановлен – прегрубо ухвачен за локоть.
– Довольно, – сказал Райзнер.
Он больше не улыбался, лицо его утратило всякое добродушие.
– Вы все свидетели, что этот человек пил пиво за короля, оплаченное мною, Михаэлем Райзнером, патентованным вербовщиком армии его величества! – громко объявил никакой оказывается не лекарь залу, а Луцию молвил: – Всё, парень. Ты зачислен на службу в великую прусскую армию. Следующие двадцать лет будешь покупать себе пиво из солдатского жалованья – 3 талера 15 грошей в месяц.
Что это не шутка, Катин понял, оглядев трактир. На него глядели с жалостью, а левый сосед, недавно подававший невразумительные знаки, ныне произвел другой, совершенно ясный: постучал себя костяшками пальцев по лбу.
– Подите вы к черту с вашим пивом! – рассердился тогда Луций. – Сколько оно стоит? Я заплачу сам.
Вдруг четверо синемундирных солдат разом вскочили и приблизились к столу. Сделалось ясно, что они тут не сами по себе, а при вербовщике. От пятерых не отобьешься, а коли на их стороне еще какой-то местный неправедный закон про дармовое пиво – совсем беда.
В трудных жизненных позициях следует не паниковать, а призывать на помощь Рационий. Так наш герой и поступил.
– Сколько ты получаешь за рекрута? – спросил он коварного человека.
– Если такого роста, как ты, и со всеми зубами – десять талеров.
– Я тебе дам вдвое.
– Не могу, – с сожалением ответил вербовщик, покосившись на солдат. – За такое у меня отберут патент и посадят в тюрьму.
– Втрое, – предложил тогда Луций, не давая воли отчаянью. – Дам тридцать талеров! Даже тридцать пять. Это всё, что у меня есть.
Михаэль Райзнер посмотрел на служивых.
– Ребята, если каждому дам по талеру, не выдадите?
– По два, – сразу сказал один. Остальные кивнули.
У Катина отлегло от сердца. Пускай он будет без гроша, зато свободен!
Повернувшись к стулу, на котором висел плащ, он сунул руку в карман, но кошелька там не обнаружил. То же и во втором. Что за наважденье?
Хотел поискать на полу и тут заметил, что соседний стул пуст, а в дверях мелькнула зеленая спина.
– Стой! – крикнул Луций, враз догадавшись, что это уходит вор.
Он кинулся вдогонку и, будучи скор на ногу, догнал негодяя на улице. Тот, впрочем, не слишком поспешал.
– Верни деньги! – потребовал обкраденный. – Без них мне неволя!
С ухмылкой, вполголоса, похититель проговорил:
– Тебя предупреждали, но ты дурак. Дураку ни денег, ни воли не надобно.
– Ах ты так?!
Катин занес кулак, но сзади на его плечах повисли солдаты.
– Куда?! Бежать?!
– Это вор! – объяснил Катин. – Он украл мой кошель!
– Врет! Я его знать не знаю! – преспокойно заявил преступник. – Да, у меня есть кошель, но он мой.
Вербовщик покачал головой.
– Ворами занимается полиция, мое дело – ловить дезертиров. Ты выпил королевское пиво, а после хотел сбежать со службы. В оковы его, ребята!
И со всей силы стукнул Луция короткой тяжелой дубинкой по голове.
Второй за короткий срок ушиб мыслительного органа вкупе с потрясением от людского коварства оглушил и ослепил Катина.
Очнулся он в повозке, прикованный цепью к грубой скамье. Рядом, в таком же собачьем положении, находились еще двое пленников.
– Кто вы? – едва ворочая языком, спросил Луций товарищей по несчастью.
Один, саженного роста детина, пробормотал что-то непонятное, кажется, по-польски. Второй всхлипнул и разрыдался.
А я плакать не стану, сказал себе наш герой, потирая свежую шишку. Служить чертову королю Фридриху – тем более. Еще не хватало! Не вечно же меня будут держать в оковах. Как только отцепят – сбегу. Вольного сокола в клетке не удержишь.
* * *
Повозка ехала не в дальние края, а за реку, в рекрутское депо. То была настоящая крепость иль скорее тюрьма: прямоугольник из высоких земляных валов с глубоким рвом вокруг, с часовыми у ворот.
В дороге спутники рассказали, как попали в лапы охотников за молодыми мужчинами.
Повесть верзилы-поляка была такая. Его, повара из Торуни, наняли на службу в Кенигсберг, а когда он добрался до места, обнаружилось, что это заманивал пройдоха Райзнер – за рослых парней, годных для королевской гвардии, давали тройную цену. (Понимать польскую речь оказалось нетрудно. Довольно вообразить, что говорящий картавит на буквах «рцы», «слово», «земля» и твердом «люди», а еще ударяет всякое слово на предпоследнем слоге.)
У плачущего, курляндского крестьянина, вышло проще. Он привез продавать в город овечьи шкуры. Отторговавшись, на радостях напился и утром, на хмельную голову, угостился бесплатным пивом за счет его прусского величества. «Дурень я дурень, попил пивка, деревенщина», – горько сокрушался бедолага, а Луций подумал, что некий ученый лиценциат и выпускник академического пансиона ничуть не умней.
Духом он, впрочем, отнюдь не падал, ибо совсем не имел сего обыкновения. Когда повозка въехала в полосатые ворота, за шлагбаум, Катин приподнялся на скамейке и принялся озираться, чтоб оценить прочность клетки, в которую судьба заперла вольного сокола.
Клетка была обширна.
Два десятка длинных палаток ровными рядами, над каждой вился дымок. Откуда-то с дальнего конца доносились крики команд и барабанный бой. Должно быть, там плац. К валу примыкало приземистое каменное здание навроде конюшни, но оттуда слышалось не ржание, а вой и лай множества собак.
Внутренность лагеря Катина, впрочем, занимала мало. Обживаться тут он не собирался. Гораздо внимательнее наш герой оглядел валы и составил о них самое отрадное впечатление. В нескольких местах они осыпались, так что можно вскарабкаться. Караулы стояли лишь по углам и взад-вперед не расхаживали. Днем часовые, конечно, увидят беглеца, а в темноте – вряд ли.
– Вылезай! – приказал узникам вербовщик Райзнер. – Не сутулься, Pole, покажи свой рост. И ты, Schwede, расправь плечи! Kurlander, не хнычь! Покажите товар лицом! Мы идем к казначею за платой. Шагай веселее, мясо!
«Мясом» плененного философа в последующие часы обозвали еще не раз.
Старший писарь объяснил едва освобожденным от цепей новичкам, что это раньше они были сами по себе люди, а теперь они мясо, принадлежащее Мяснику Фрицу (Луций не вдруг догадался, что это про короля Фридриха), и тот может сделать с ними что захочет – сварить, зажарить иль прокрутить в фарш. Каждую фразу писарь подкреплял взмахом палки.
Фельдшер, тоже грозя палкой, велел «мясу» раздеться догола, пока из него не сделали отбивную, и определил поляка в гвардейские гренадеры, Луция – в обыкновенные, а невысокого курляндца в фузилеры. Их разлучили, и больше Катин своих незадачливых товарищей не видел. Его отвели в гренадерскую палатку и передали ротному фельдфебелю, потом взводному сержанту, потом капралу со словами: «Вот тебе нового мясца на отбивку».
Все перемещения осуществлялись почти без слов. Рекрута перегоняли от места к месту взмахом палки. Скоро Катин уразумел, что обитатели депо делятся на две породы: те, кто с палкой, и те, кто без оной. Первые – разного чина начальники. Вторые – то самое мясо.
Ну моим-то мясом вы подавитесь, мысленно приговаривал Луций, пока что всему безропотно подчиняясь и зорко глядя вокруг.
К исходу дня он знал уже многое.
В кенигсбергском депо содержалось несколько сотен новобранцев из пленных и насильно завербованных. Своей волей в королевское войско никто не шел. Рекрутов здесь учили служить и воевать по-прусски. Методика обучения была простая и действенная. Не понял приказа – получаешь удар палкой по спине или по ребрам. И так до тех пор, пока не сделаешь, что требуется. Иного языка большинство и не уразумели бы, поскольку немцы здесь составляли меньшинство, а природных пруссаков почти не было вовсе – король предпочитал не пускать собственных подданных, плательщиков налогов, на «мясо». В капралии из десяти человек, куда определили Катина, немцев имелось только трое – все саксонцы, двое были курляндские латышцы, двое поляки, один украденный с корабля французский матрос, один швед (в отличие от Луция настоящий) и теперь вот еще один русский. Наш герой открылся в своем подлинном отечестве еще писарю, рассудив, что лучше угодить в пленные, нежели в солдаты, но пруссакам было все равно, кто ты. Хоть черт с рогами.
Командовал капралией богемец Франта, по виду и повадкам истинный зверь: с торчащими в стороны преогромными усами, с багровой шишкой на месте носа. Говорить по-человечески он, кажется, не умел – только орать. Чуть что – дрался. Занятие, на которое сходу угодил Луций, заключалось в том, чтоб правую ногу отличить от левой, и эта наука не всем будущим гренадерам давалась легко. Понимали, чего добивается капрал, только саксонцы и, с грехом пополам, курляндцы. Остальные по-немецки не знали, сбивались с ноги и получали удары палкой. Но когда Катин объяснил французу по-французски, шведу по-шведски, а полякам по-русски, но с пришепетом, чего добивается мучитель («хо́дзичь права но́га, по́том лева»), дело пошло на лад. Капрал велел добровольному толмачу стать рядом и переводить команды. На месте, в неподвижности, Катин получил возможность изучить расположение лагеря лучше.
