Алексей Борисов
День конституции
– Смирно! – во всю мощь своих легких заорал дневальный.
Как на пожар или при ожидавшейся вылазке сепаратистов вылетел дежурный.
– Вольно!
Колыванов жестом показал, что ему сейчас не надо ни доклада, ни повышенного внимания к себе, и прошел в ленинскую комнату. В газетной подшивке он за полминуты нашел то, что искал. Постоял еще чуть, поглядел на стенд с портретами членов Политбюро. Любая политика была для него тайной за семью печатями. В нее он, вообще-то, не полез бы и при отсутствии печатей, поскольку с юных лет был убежден, что это занятие – для людей без стыда и совести. И вот политика сама отыскала его…
О том, что произошло со Шмаковым, он узнал уже после восьми часов вечера, так как на его нервы и мозг усиленно действовала комиссия главкома ПВО. Тело генерала на лестнице обнаружила соседка. Врачи совершенно уверенно вынесли заключение: сердечный приступ.
Колыванов стоял на ступеньках крыльца, намереваясь покончить со всеми делами на сегодня, когда к нему тихо подошел прапорщик Терентьев, адъютант покойного командира. По его лицу было видно, что он очень скорбит из-за смерти Василия Тимофеевича. Вместе с ним он служил еще в Подмосковье, а кое-кто говорил, что и до Подмосковья тоже.
– Как это было? – хмуро спросил Колыванов.
– Говорят, сразу. Не мучился, – сообщил Терентьев.
– Вот оно, счастье наше…
Прапорщик вздохнул.
– Все под Богом ходим.
В иные времена Колыванов должен был на корню пресечь религиозную агитацию. Теперь к подобного рода высказываниям относились спокойно, а церковных иерархов даже приглашали освящать ядерные ракеты и подводные лодки.
Храня молчание, будто в память о командире, они дошли до «Волги» Колыванова. Водитель завел мотор, и тогда Терентьев почти шепотом сказал:
– Василий Тимофеевич велел вам передать, если что-нибудь случится, – и вложил в руку полковнику маленький ключик с пластмассовой биркой.
Со стороны могло показаться, что он просто жмет руку офицеру.
– «Рига-Пассажирская», – добавил он, браво козырнул и зашагал к домам военного городка.
Полковник внимательно рассмотрел ключ и бирку, когда приехал домой. Ужинал, почти ничего не говоря. Потом переоделся в гражданку и вызвал такси. Ключ подошел к ячейке камеры хранения, где лежал один коричневый конверт с печатью командира корпуса. Его содержимое Колыванов изучил на заднем сиденье машины, пока таксист-латыш ехал по улицам Риги обратно.
Дома он заснул далеко не сразу. Сначала самой правильной казалась идея отдать письмо-исповедь покойного Шмакова лично в руки генерал-лейтенанту Нечипоренко, только что прилетевшему с комиссией. Потом он зажег ночник и снова перечитал одно место в тексте.
«Неизвестный мне офицер в форме полковника, – писал Шмаков, – посоветовал не опасаться за возможные последствия, так как операция одобрена на уровне руководства страны и КГБ».
«Нечипоренко это тоже прочтет и задумается. Даст ход? И к кому оно уйдет? Не к тем ли, кто одобрял? Нет, ему точно нельзя отдавать», – понял Колыванов. Отложив решение на утро, он погасил ночник, улегся на правый бок и скоро уснул. Умываясь утром, полковник уже знал, что предпримет… Правда, прямой телефон Гончарова нашелся не сразу. Из-за этого по номеру, указанному в газете, пришлось звонить в отдел партийной жизни, а уже в отделе Колыванову подсказали номер корреспондента.
– Не отвечает, товарищ полковник, – доложила телефонистка с корпусного коммутатора.
В Москве было девять часов шесть минут.
Было девять часов девять минут, когда полковник Булатов переступил порог кабинета генерал-полковника Сергеева. Первый зам председателя КГБ выглядел бодрым и свежим, словно и не спал всего-навсего четыре часа. Так было с ним всегда во время важнейших операций. «Отоспимся на пенсии», – говорил чекист номер два.
– «Ботаник» сегодня улетает в командировку в Волгоград. По данным наблюдения, с посторонними в контакт не вступал, интересующих нас телефонных переговоров не вел, – отчитался Булатов.
– А женщина?
– При встрече с «Ботаником» не выяснила ничего нового.
– Интимная связь?
– Была, но не дала результата.
Сергеев отпил из стакана с чаем.
– «Хозяйка»?
– Вчера подала заявление на розыск мужа. В остальном то же самое, что по другим объектам, – сказал полковник.
– Наблюдение ни с кого не снимать, – приказал Сергеев. – «Ботаника» проводить до самолета, в Волгограде его встретят. Кстати, не допускаете, что у Беляева был запасной план, и он переключился на него?
Булатов не замедлил с ответом.
– Мы не могли его спугнуть. Наружным наблюдением заняты лучшие сотрудники, обнаружить их неподготовленный человек не может. Выполняя ваш приказ, сил и средств не жалели.
– Усильте охрану посольств, – дал указание первый зам председателя. – Панин, судя по всему, искал выход на Запад. Беляев может попросить убежища. За журналистами из капстран следить очень тщательно! Если не хватает кадров, говорите. Дадим из других управлений.
– Есть, товарищ генерал-полковник!
– В Риге всё чисто?
– Полностью. У наших препаратов стопроцентная гарантия, – заверил Булатов.
– Вы рисковали, Шмаков мог не поехать домой.
– Наших людей страховал сотрудник особого отдела на территории части.
– Я всё-таки не могу понять, – Сергеев, заложив обе руки за спину, прошелся по кабинету, – почему Беляев затих? Скоро будет двое суток с того момента, как «Ботаник» получил письмо от него. И – тишина. Очень долгая пауза, а ведь время дорого!
– Он напуган. Хочет действовать наверняка, но так, чтобы не выдать себя.
– Напуган? Первый шок прошел, а мы не дали ему повода испугаться опять. Что-то здесь не то. Мне не нравится контакт «Ботаника» в аппарате ЦК, – заметил Сергеев.
– Наблюдение за Большаковым не выявило ничего необычного, прослушка тоже. У его шефа Мироненко пока всё по графику, без отклонений. Но вы же знаете, что работать по членам Политбюро нам запрещено, – доложил контрразведчик.
Сергеев остановился на середине кабинета.
– Мы не ошиблись насчет того письма с почты? Вдруг документ уже у Мироненко?
– Исключено. Заказную корреспонденцию на почте взвешивают. Кроме того, у нас есть совпадающие показания работников отделения связи. «Ботаник» получил обычное письмо, его вес был минимальным. Документ физически не мог туда поместиться.
– А электронный носитель? Дискета? Диск?
– Почтовики по инструкции обращают на это внимание, докладывают нам. Нет, только бумага, – успокоил начальника Булатов. – Я указывал в донесении.
«Шеф сильно переживает. Начал повторяться», – подумал он.
– Ваши предложения? – стандартно спросил Сергеев.
– Придерживаться плана. Если «Ботаник» улетит в Волгоград, он вне игры. Тогда Беляеву остается прорываться в посольство или выходить на кого-то из прессы. У нас есть полный список иностранцев, с которыми он контактировал по работе, помогли составить его коллеги. Двое из этой публики предположительно сотрудничают с ЦРУ и МИ-6. За ними наблюдаем особо, – Булатов был невозмутим.
– Сразу сообщайте о малейших изменениях ситуации, – сказал первый заместитель председателя.
«Я под колпаком, под колпаком», – мысленно повторял Алексей, попрощавшись с Татьяной и мчась домой, чтобы переодеться и взять вещи. Видимо, адреналин минувшей ночи продолжал выделяться, и он чувствовал необычайный подъем. Страха почему-то не было, и такой факт удивлял его. Может, всё из-за того, что он даже в милицейской КПЗ не сидел ни разу в жизни?
Пакет с запиской от Дениса Татьяна вручила ему еще ночью, не включая свет. Он вскрыл его дома, в кладовке, где никогда не было лампочки, и изучил документ при свете карманного фонарика, для пущей гарантии укрывшись пледом. Из книг и фильмов Алексей знал, что умельцы от спецслужб, кроме микрофонов, устанавливают скрытые фото- и видеокамеры. Он многое сказал бы по поводу плана мероприятий «Журавли», но сейчас наступило время не говорить, а делать.
Свой план выстроился в голове у него довольно быстро. Пройдя в 9.00 пост охраны на первом этаже редакции, Алексей достал из сумки мобильный телефон, переданный ему Денисом, а Денису доставшийся от Панина, и нажал красную клавишу справа. Телефон, издав мелодичный звук, ожил. Ожидаемый входящий звонок прозвучал в 9.10. На дисплее высветился неизвестный городской номер.
Гончаров намеренно не заходил в свой кабинет, стоя всё это время у окна в конце коридора.
– Алло, я слушаю, – отчетливо произнес он.
– Ты в порядке? – быстро спросил Денис.
– Да. Ты где?
– Запомни одну фамилию, обязательно назовешь кому надо, – Денис, кажется, прикрывал трубку ладонью.
– Чью?
– Сергеев. Первый зам председателя. Понял? Ты понял?
Алексей понял, о каком председателе речь.
– Да, понятно. Это точно?
– Точно. Всё, удачи!
Разговор был окончен. Алексей спрятал мобильник в карман пиджака и вспомнил, что надо бы забрать командировочное удостоверение. Еще спустя пару минут он входил в приемную заведующего отделом.
– Вас искали, – выложила ему секретарша Юлия.
– Кто? Зачем?
Юлия педантично подняла свои записи.
– Звонил Сергей. По фамилии и должности не представился, просил срочно перезвонить. Вот его номер с кодом…
– Можно справочник?
Слово «срочно» в свете актуальных событий всё более переставало казаться случайным. Названный телефонный код числился за Ригой, столицей Латвийской ССР. Пока не понимая, что это могло бы означать, Алексей устремился обратно в коридор.
– А командировочное? – успела крикнуть вслед ему педантичная Юлия.
На вызов с мобильника ответил равнодушный женский голос:
– «Арка».
– Полковника Колыванова, пожалуйста.
– Кто спрашивает?
Алексей придал своему голосу официальное звучание, напоминавшее о том, что он представляет центральный партийный орган.
– Москва, газета «Правда», Гончаров Алексей Николаевич.
– Соединяю.
– Лёша, привет, – сказал Колыванов через несколько секунд. – Как сам?
– Выполняем пятилетку. Случилось что-нибудь?
Колыванов помолчал у себя в штабе.
– Ты можешь устроить мне встречу с министром обороны? – наконец спросил он.
– С кем?! – опешил Алексей.
Колыванов замялся.
– Лучше бы, конечно, с президентом.
РЕТРО-5
1 мая 2005 года, воскресенье
Демонстрация, в которой принимали участие правдисты, завершилась точь-в-точь по расписанию. Алексею, как сотруднику с малым стажем работы в главном партийном органе, только этой зимой принятому в ряды КПСС, выпало нести портрет Карла Маркса. Явка на праздник всех трудящихся была в его новой редакции обязательной, а отсутствие допускалось исключительно по болезни, подтвержденной бюллетенем.
Гончаров, сколько себя помнил, регулярно посещал первомайские торжества: то шагал в обществе родителей, размахивая флажком с надписью «Миру – мир!», то выходил вместе с классом или курсом под присмотром педагогов. После вуза, вплоть до переезда в Москву, наступил период, когда он пропускал Первомай. В «Молодежном вестнике» тогда не практиковали тотальную мобилизацию, отбирая ходоков путем жребия. Демонстранты, которые представляли Дом печати, уже в самом начале маршрута вливались в районную колонну, а потом общую численность обеспечивали два больших завода. На периферии даже после сворачивания перестройки партийные комитеты не лютовали по формальным поводам и не требовали стопроцентной посещаемости.
Старый советский церемониал был в принципе не в тягость Алексею. К призывам, раздававшимся из громкоговорителей, он давно не прислушивался, «ура» кричал вместе со всеми на автопилоте, шел и останавливался, пока подтягивались отстающие, и снова двигался вперед, размышляя о своем. Коллеги утверждали, что лицо у него при этом было вполне одухотворенным.
Сегодняшний проход по Красной площади длился недолго. Выйдя на ее брусчатку, они по команде распорядителей ускорились и миновали темно-багровую глыбу мавзолея в достаточно резвом темпе. Верховных вождей Советского Союза корреспондент «Правды» в очередной раз рассмотрел плохо, ясно выделив из общего ряда лишь фигуры президента и генсека.
– Егора Кузьмича годы не берут! – восхищенно делилась впечатлениями Людмила Короткова из отдела партийной жизни, когда колонна была уже на Васильевском спуске. – Уникальный человек!
На восторженный тон она сбивалась всякий раз, как только речь заходила о любом начальстве. Завотделом, которому она также чуть ли не пела хвалу прямо на планерках, морщился, но терпел эти выплески лояльности. Вот и Гончаров сейчас округлил глаза, как будто присоединяясь к сказанному, однако смолчал. Но не стал молчать шагавший рядом, с красным воздушным шаром на веревочке, старший корреспондент Плотников.
– В горах Тибета, говорят, и не такие уникальные есть, – буркнул он.
Плотникову было очень хорошо за полтинник, и в «Правде» он начинал трудиться еще при позднем Брежневе. Имея характер угрюмый, далеко не компанейский, этот сотрудник глядел на весь редакционный молодняк, включая Короткову, без приязни, писал много и быстро, взбадриваясь отнюдь не чаем или кофе. По случаю Первомая товарищ явно хватил граммов сто пятьдесят или двести, отчего глаза его блестели.
– Каких таких горах? – встрепенулась Людмила.
– Где чудеса и леший бродит, – насмешливо ответил Плотников.
– О чем вы, Георгий Станиславович?
– Что здесь неясного? Страна чудес и там, и тут.
У Алексея возникло ощущение, что разговор, ведущий не туда, следует прекратить. Он деликатно тронул Плотникова за рукав куртки, но тот резко отдернул руку.
– Наши чудеса не созерцательные, а созидательные, – отчетливо, как ведущая на радио, проговорила Короткова.
– Да уж, созидали, пока заседали, – Георгий Станиславович смотрел с нескрываемой издевкой.
Гончаров решил, что насчет двухсот граммов он, пожалуй, промахнулся. Старший корреспондент точно выпил больше.
– Отказываюсь вас понимать, – с обидой поджав тонкие губы, произнесла молодая коллега.
– Дуру из себя не строй, – посоветовал Плотников, по-прежнему сжимая веревочку от шара. – Леонида Ильича уже переплюнули и всё остановиться не можем. Народ смеется… Да о чем с вами говорить! К кормушке пролезли и рады. Какие вы, к чёрту, коммунисты?
– У меня отец тридцать лет член партии, деду партбилет вручали в сорок втором году в Монголии… – Короткова обиделась не на шутку.
Плотников махнул свободной рукой.
– Членами-то вы стали, а толку?
На его широком крестьянском лице отразилась безнадежность пополам с глубоким отвращением…
Через две недели собрание рассмотрело персональное дело Плотникова. Как дал понять Алексею завотделом, скандал раздул секретарь первичной организации, у которого с обвиняемым были старинные счеты. Короткова же обращением в партийную инстанцию не ограничилась, известив и КГБ об антисоветской выходке журналиста. На этот предмет Гончарова как свидетеля вызывали в кабинет зама главного редактора.
Кроме хозяина помещения и главного партийца всея «Правды», за столом напротив сидел незнакомый мужчина. В его обличье не было ничего ужасного. Своей внешностью и костюмом он вызывал ассоциацию с рядовым чиновником какого-нибудь рядового райисполкома. Зачитав корреспонденту изложение первомайской беседы на Васильевском спуске, весьма подробное и точное, гость спросил, соответствует ли оно действительности.
Короткову в отделе остерегались. Перейдя в центральную редакцию из собкоров, из глубоко захолустного Саранска, она буквально рыла землю ради карьерного продвижения и была готова на всё. Общественное мнение ее абсолютно не волновало. Об обращения этой гражданки в госбезопасность Алексея тоже предупредил Юрий Леонтьевич. «Такая сука вполне способна диктофон при себе таскать», – подумал он, сидя перед чекистом.
– Итак, вы подтверждаете, что данные высказывания имели место? – повторил, не меняя тона, мужчина.
Представляясь, он невнятно назвал какую-то фамилию, но Гончаров был абсолютно уверен, что она вымышленная.
Выгораживать Плотникова его молодой коллега, прямо скажем, не имел резона. Обидные слова о членах КПСС относились и к нему, а Короткова (чем чёрт не шутит) действительно могла подтвердить свои показания звуковой записью. К тому же вдруг соседи сзади или спереди что-то расслышали? Тогда заведут еще одно персональное дело, и сразу конец работе в органе ЦК. С журналистикой и Москвой тоже придется завязать навсегда. К такому итогу шести лет упорного труда и разных самоограничений Алексей готов не был.
Промелькнула, конечно, жалость к Плотникову. Должно быть, тот до сих пор веровал в истинный социализм без бюрократических извращений, воображал себе с непонятного дуба упавшие ленинские нормы, чистых душой комиссаров и прочую чушь. Удивительно было, что, придя в профессию после «оттепели», Георгий Станиславович не растворился без остатка в новых правилах игры. И в старших корреспондентах он давным-давно уже застрял, в обозреватели не выбился.
«Надо меньше пить», – мысленно составил вердикт Гончаров.
– Да, подтверждаю, – сказал он чекисту.
Потом ему пришлось выступить на партсобрании. Там вставал и бубнил казенные слова не он один. Все прекрасно понимали, что судьба человека решена заранее, поэтому ничьи речи ничего не изменят. Короткова, кроме того, припомнила Плотникову рассказанный им анекдот про нормализацию. Произошло это еще под Новый год.
– Я ушам своим не могла поверить! – патетически воскликнула она. – Решила, что, возможно, идет проверка нашей идейной зрелости, но теперь очевидно, что ошиблась. Вот что происходит, когда мы расслабляемся и забываем о партийном долге!
Плотникова исключили из партии и уволили из «Правды» за три года до пенсии. Других репрессий применять не стали: нормализованный режим за анекдоты и болтовню в пьяном виде не сажал. Разжалованный правдист, как узнал потом Гончаров, даже сумел устроиться корректором в кооперативное издательство – вычитывать открытки, бланки, этикетки. Короткову летом повысили до специального корреспондента, и она раньше Алексея переехала в отдельный кабинет.
Глава шестая
5 октября 2007 года, пятница
Антон Лапочкин был у себя, сидел и читал какую-то распечатку. На вошедшего Алексея даже не сразу поднял глаза. «Видно, не до футбола ему», – подумал тот.
– А, это ты, – сказал рассеянно Антон, откладывая свое чтиво.
– С потрясающим предложением, между прочим.
– Да ну?
– Готов простить тебе свой магарыч за «Спортпрогноз» и сверху бутылку поставлю.
Лапочкин удивился не на шутку.
– Что, волк в подмосковном лесу сдох?
– Их там давно перебили. По моим сведениям, еще при царе, – заметил Алексей. – Но услуга не совсем безвозмездная.
– Ну вот, я-то надеялся на твое бескорыстие, – протянул Антон.
– Справишься. У тебя важной работы много?
Антон нахмурил брови.
– В нашем отделе, как говорит Юрий Леонтьевич, неважной нет.
– Прогулом считается отсутствие без уважительной причины в течение более трех часов, – напомнил Алексей. – Ты легко управишься за два, а то и полтора, я знаю. На обед точно успеешь.
Коллега вздохнул.
– Давай по существу, Гончаров.
– Я в Волгоград улетаю, а на мне долг висит перед большим человеком. Прямо долг чести. Выручишь?
«Ботаник» вел себя так, как и подобало законопослушному гражданину СССР. Позвонил со своего рабочего места в Волгоград, в горком партии, где товарищ из орготдела заверил его в том, что журналиста «Правды» встретят в аэропорту и отвезут в гостиницу. Выяснил и записал номер горкомовской машины, уточнил, как зовут водителя. Далее сделал несколько звонков на московские номера по поводу своих публикаций, бывших и предстоящих. В «Шереметьево» выехал на собственной «Ладе» заранее, чтобы не застрять в случайных пробках. Отчалив от здания редакции, врубил концерт по заявкам радиослушателей на «Маяке», и сотруднику КГБ, который, как привязанный, следовал за ним в специальном микроавтобусе, пришлось насладиться песней «Хлеба налево, хлеба направо».
Булатов, получавший информацию о его действиях в режиме реального времени, с каждой минутой всё больше убеждался в том, что контакта с Беляевым у «Ботаника» не будет. Дополнительные резервы из центрального аппарата, а также из управления КГБ по Москве и Московской области уже заняли места у посольств США и их союзников, и за каждым аккредитованным в столице иностранным журналистом наблюдала не одна пара глаз. В погранвойска тоже ушла соответствующая директива: полковник, как и его шеф, не исключал, что беглый спецкор «Известий» попробует попасть в одну из сопредельных стран.
Сотрудники в штатском, постоянно дежурившие у Кремля и комплекса зданий ЦК на Старой площади, еще с вечера понедельника имели на руках фото Дениса.
– Оставил машину на стоянке, – доложил по рации сотрудник «наружки». – Идет к терминалу «Шереметьево-1».
– Продолжаем наблюдение, – бросил Булатов.
Рейс «Москва-Волгоград» отправляли по расписанию. Алексей без хлопот прошел регистрацию, спортивную сумку с минимальным набором вещей сдавать в багаж не стал. Вскоре он уже был в зоне вылета, ожидая выхода на посадку. Отыскал свободное место на казенном стульчике, сел, прикрыл глаза.
«Не выспался нынче», – усмехнулся Булатов, получивший подробный отчет о ночи, проведенной «Ботаником» у Трофимовой Т.А. Полковник тоже был бы не прочь вступить с нею в тесный контакт, однако не смешивал службу с отдыхом.
Сотрудница КГБ в образе вульгарно накрашенной business-woman всё время, пока не объявили рейс, просидела напротив объекта, не сводя с него глаз, но тщетно. «Ботаник» дремал и даже не перекинулся парой-тройкой слов с соседями. Наконец, двери на летное поле открылись, масса пассажиров разом пришла в движение.
– Получил талон… зашел в автобус… – одно за другим поступали сообщения из «Шереметьево».
Булатов щелкнул пальцами, как иногда делал в моменты сильного напряжения.
– Дождитесь посадки и вылета, – приказал он.
Итак, «Ботаник» тоже отпал. Почему же Беляев не вышел с ним на контакт? Действительно, боится, что мы пасем его друзей-приятелей? «А мы бы имели бледный вид, если он тут же, после Панина, рванул в посольство. Кое-кто вначале фантазировал, что он якобы завербован во время одной из загранкомандировок. Ха, тогда всю нашу операцию можно было отменять, не начиная… Нет, агент не привлек бы к этому делу бывшую любовницу, у него был бы готовый путь отхода».
Полковник еще раз щелкнул пальцами и отогнал лишние мысли прочь.
Автобус «Аэрофлота» отвалил от терминала «Шереметьево-1» в 13.05. «Кто-то из них едет сейчас со мной. Наверное, тоже полетит. Или смотрят в подзорную трубу?» – размышлял Алексей, глядя на медленно удалявшийся аэровокзал. Любопытно, что ему могут пришить за его кипучую деятельность, какую статью УК РСФСР? Обладание копией документа без подписи и даты? Документа, которого по всем нормам секретного делопроизводства пока не существует?
Скорее самого пришьют втихаря, возразил он себе. Социалистическая законность у нас, конечно, действует, но не в подобных случаях. Тут важнее целесообразность.
Их «Ту-154» стоял далеко. Ползли до него минут десять, не меньше. Остановились так резко, что раздались возмущенные голоса:
– Не дрова везете!
Служащий государственной авиакомпании проигнорировал протест, и народ без особого порядка потянулся к подогнанному трапу. Но отдельные бывалые путешественники не торопились, понимая, что без них самолет не улетит. Алексей тоже, как и они, встал чуть поодаль и любовался просторами аэропорта.
Ему нравилось летать и, вообще, пересекать вдоль и поперек одну шестую часть суши. Как одного из молодых сотрудников отдела партийной жизни его раз за разом отправляли в командировки, а он только радовался возможности вдохнуть воздух странствий.
Алексей внезапно подумал о том, что хорошо бы полететь куда-нибудь вместе с Татьяной – потом, когда всё закончится. Куда угодно: в Самарканд, Южно-Сахалинск, да хоть в ту же Одессу…
– Поднимаемся, поднимаемся!
Бортпроводница махала им рукой с верхней ступеньки трапа. Почти все пассажиры уже были внутри, и внизу оставались человек пять, включая журналиста. Пропуская вперед тучного мужчину с лысиной и кудрями около ушей, Алексей еще чуть замешкался. В этот миг все, кто были снаружи, услышали новый звук.
Это не был обычный ровный шум большого аэропорта – воздушной гавани страны, говоря высоким стилем публицистов из «Правды». Мчащийся автомобиль, мотоцикл или автобус тоже не могли издавать ничего похожего. Звук нарастал, заглушая всё вокруг.
– Ты смотри, что делается! – воскликнул тучный мужчина, застыв у входной двери «Ту-154».
На их глазах из-за корпуса пассажирского лайнера на бреющем полете вынырнул вертолет камуфляжной раскраски с красной звездой на пятнистом корпусе. Порыв ветра от его винтов почувствовали все, кто стояли на трапе. Остатки волос у мужчины впереди Алексея встали дыбом. Боевая машина не успела коснуться бетонки рядом с автобусом, как из нее посыпались фигуры в защитной форме, бронежилетах и масках, закрывающих лица.
– Никому не двигаться! – прогремел голос, многократно усиленный громкоговорителем.
Бойцы с короткими автоматами окружили носовую часть «Ту». Двое из них стремительно заскочили внутрь. Глаза бортпроводницы, казалось, сейчас лопнут от изумления.
Один из людей в зеленом показался обратно из салона.
– Кто из вас Гончаров Алексей Николаевич?
– Я, – сказал Алексей.
– Майор Свиридов, – отрекомендовался военный. – Прошу за мной.
– А вы кто? – спросил Алексей, когда его подсаживали в вертолет.
Лопасти сверху продолжали вращаться.
– Спецназ ГРУ27, – ответил майор без погон.
От полета над Москвой на военном вертолете у Алексея остались смешанные ощущения. Трясло так, что он едва не прикусил язык, пытаясь выяснить, откуда всё-таки появились лихие спецназовцы. Насколько ему было известно, в столице и поблизости от нее их боевые части не дислоцировались.
– В командировке мы, – лаконично пояснил Свиридов и дальше в ответ на любые вопросы только улыбался.
Когда внизу под ними блеснула лента Москвы-реки, а потом показались краснокирпичные башни, Гончаров не поверил своей догадке.
– Мы что, прямо туда? – прокричал он сквозь грохот винтов.
– Туда, туда, – покивал майор.
Вертолет быстро пошёл на снижение, под его брюхом промелькнули Александровский сад и Кремлевский дворец. Пройдя над самыми деревьями сквера, он опустился на брусчатку Ивановской площади.
Затем Алексея посадили в машину с тонированными окнами. Чуть проехав вместе с военными, он вылез из нее и зашел в подъезд, потом шагал по длинным коридорам и лестницам какого-то официального здания. Затем очутился в помещении, видом своим похожем на канцелярию или кабинет. Ориентироваться на местности он уже перестал, да и посчитал бесполезным делом. Со стороны коридора, около двери, стояли молчаливые мужчины в одинаковых костюмах и галстуках. На столе, по всей вероятности, для него были приготовлены чай, минеральная вода, конфеты и печенье.
– Подождите здесь, пожалуйста, – сказал один из мужчин.
Мобильник у него забрали, вежливо пообещав вернуть. Хорошо, что на руке были простые механические часы, которые он заводил каждое утро. По ним Алексей установил, что ждать ему пришлось пятьдесят семь минут. Он выпил стакан минералки и съел кусок овсяного печенья. Не потому, что проголодался, а убивая время.
Потом дверь открыли снаружи.
– Прошу за мной, – таким же тоном, как майор спецназа, обратился к нему один из стражей.
Снова были коридоры и переходы. За ними – приемная, обшитая деревянными, на вид уже не новыми, панелями. Там он увидел полковника Колыванова, китель на котором был слегка помят. Тот взглянул на Алексея с изрядной, как показалось журналисту, долей удивления и хотел что-то сказать. Но не успел: третий мужчина в костюме и галстуке, материализовавшийся откуда-то сбоку, опередил его.
– Николай Иванович ожидает. Проходите.
С этими словами он распахнул перед Колывановым и Гончаровым тяжелую дверь цвета мореного дуба.
Пообщаться с Колывановым журналист сумел только после аудиенции у президента. Их ненавязчиво попросили еще немного побыть в Кремле. «Пока мы не уладим кое-что», – сказал начальник охраны.
Стоя на улице рядом с желтым административным корпусом, полковник рассказал Алексею всю историю со Шмаковым и его посмертным рапортом министру обороны. Утром по телефону они обменялись только несколькими фразами об этом, а Рыжков задал Колыванову лишь несколько уточняющих вопросов. Гончаров в свою очередь кратко обрисовал бывшему сослуживцу ситуацию с планом «Журавли».
– Возможно, за этим стоят одни и те же люди. Уж очень по времени всё совпало, – подытожил он.
Впрочем, теперь Колыванов и сам многое понимал.
– Он у тебя с собой был? – спросил он, имея в виду копию совершенно секретного документа.
– Нет. Мой коллега отвез его на Старую площадь, сразу после нашего разговора по телефону, – сказал Алексей. – Отдал товарищу из аппарата ЦК.
– Но меня-то… меня в Москву на бомбардировщике доставили, на «Су-24»! Как в кино, только не помню, в каком, – Колыванов только головой покачал.
– Когда за дело берутся член Политбюро, министр обороны и президент, вопросы решаются гораздо проще, – заметил корреспондент «Правды».
Во время ожидания в «Шереметьево» ему труднее всего было сохранять спокойствие, не имея ни малейшего понятия о том, что происходит после его челобитной Большакову. Полученные от Татьяны бумаги Алексей тщательно упаковал в большой плотный конверт с логотипом «Правды», изображением ее орденов и призывом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Конверт он несколько раз обмотал скотчем. К бумагам из КГБ приложил рукописное сообщение с комментарием от себя лично, а также изложением просьбы Колыванова насчет министра или президента.
Антону Лапочкину он продиктовал самый секретный номер Олега, не значившийся ни в одном справочнике, и велел сказать, что пакет – от главного редактора газеты. «Меня упоминать не надо, когда будешь звонить с проходной. Это наши с ним особые дела по линии ЦК, понимаешь?» – многозначительно прокомментировал он. Антон сделал важное лицо и энергично покивал в ответ. Добрейший Егор Тимурович ещё находился в Венесуэле, так что проверить истинность данного утверждения Лапочкин никак не смог бы, даже если бы вдруг захотел.
Конечно, сидя в аэропорту, Алексей очень хотел позвонить Лапочкину в «Правду» и узнать, дошел ли пакет до адресата. Но он прекрасно понимал, что каждое его движение фиксируют очень-очень внимательные люди, возможно, умеющие даже по движению губ определять, что говорит объект слежки. Он забраковал и вариант с телефоном-автоматом, звонок с которого могли перехватить. Поэтому оставалось усиленно делать вид, что ему хочется спать после ночных утех, и гадать о том, что может последовать дальше…
Небо над Кремлем было ясным. Слабая облачность не мешала осеннему солнцу радовать туристов на его незакрытой территории, а также постоянных обитателей. Было свежо, но не холодно. Бабье лето пока продолжалось. На верхних этажах желтого корпуса несколько окон было даже распахнуто для проветривания.
