Богдан Богданович Богданов
Идиотентест

Полная версия

– О, зашибись точка, – тоже оценил он увиденное. – Забухаем прямо тут.

– Да что ты говоришь? – немного рассердился я на него за то, что он нарушил мою медитацию. Но так как долго злиться на такого милашку было нельзя, я примирительно достал из пакета водку. – Знаешь, в Великобритании все лебеди считаются собственностью королевы.

– Да!? И нападение на лебедя короля – это тоже самое, что и на самого короля, – пошутил он и протянул мне стакан.

Мы быстренько выпили по одной и затем со спокойной душой принялись обустраиваться. Расстелили газетку, которая очень неожиданно нашлась в рюкзаке Лёшика. я ещё раз про себя похвалил его за предусмотрительность; и когда он успевает? – ума не приложу. Ну, в общем, расположились с комфортом, по всем правилам феншуя. Нарезочка, майонез, батончик чёрного, корюшка, небольшая банка слабосолёной сельди и, конечно же, напитки. Вот и пластиковая вилка, которую я так и не выкинул, пригодилась: ею как раз очень удобно выуживать сельдь из банки. И вот мы, полулёжа, как патриции на пиру у Калигулы, вкушали яства и напитки различной крепости. Лебеди уже в который раз дефилировали перед нашими взорами, создавая непередаваемую атмосферу. В общем, всё было просто идеально, даже слишком. Постепенно становилось скучно, так как уже больше часа ничего не происходило.

– Да, сюда бы с тёлочкой, а лучше с двумя, – задумчиво произнёс я.

– Кто о чём, а вшивый о бане. Чувак, вот как такто, а? – сказал Лёшик.

– Эх, был бы ты бабой, цены б тебе не было.

– Был бы я бабой, ты б меня тогда точно в покое не оставил бы. Да?

– Да, сто пудов, трахнул бы на следующий день, уж поверь мне, – кивая головой, пробубнил я ему. – Но справедливости ради добавлю, что будь я тёлкой, то тебе бы первому дал, а Кире – второму, а Обжоре вааще бы не дал.

– А Кислому дал бы? – улыбаясь, спросил меня Лёшик.

– Кислому? Хм. Дай подумать. Да, думаю, дал бы, но не сразу. Вначале мозги бы ему повыносил, как он нам. – Мы посмеялись, а потом Лёшик вдруг сказал:

– Аа не очень ли странный у нас разговор? Нну, ты понимаешь, о чем я?

– Да не, не парься мы ж так, просто. О! Кстати, раз уж мы Кислого вспомнили, давай споём. Нашенскую с ним.

Мы поднялись на ноги и начали хлопать в ладоши до тех пор, пока не синхронизировались и у нас наконецто стал выходить, болееменее, мотивчик, напоминавший старые ирландские песни. И хлопаем мы, ну, знаете, шлёп, шлёп, шлёпшлёпшлёп и начинаем горланить:

В какомто мутном городке,

Где жил престранный люд,

Никто не делал ни хрена,

Всё пьют, и пьют, и пьют.

Однажды к ним верховный жрец

Явился из былин;

Сказал: «Кто пьёттот молодец,

Но не должен ты пить один».

(Тут идёт припев, который просто поётся в виде «лалалалалалалалалала», ну как в ирландских «дринкинг сонгс».)

Откликнулся на тот призыв,

Стал правою рукой,

Визирь, любимец пьяных дам

С пробитой головой.,

Шатался он и хохотал,

Но пил не меньше всех.

И вот пришли к нему домой

Веселье и успех.

(здесь снова припев)

С тех пор прошло немало лет,

Что видим мы теперь?

Как толпы пьяных дураков

Стучатся в нашу дверь.

Мы ещё какоето время пели припев и танцевали джигу, а потом просто кружились, взявшись за руки… Как же это невообразимо приятно – петь песни про себя же самих, своего же собственного сочинения. Да, мокротное творчество заслуживает отдельной главы в повествовании, но какнибудь в другой раз. Хотя коекакие пояснения, думаю, нужно предоставить. Мокротное творчество – это не что иное, как наш, пусть местечковый, корявый, самонадеянный, примитивный, местами даже убогий, но всё ж таки ответ гонзожурналистике, и хочу подчеркнуть, что это именно ответ, а не интерпретация, вариация на тему или тупо закос, которыми грешат слишком многие, обрекая этот не до конца исследованный жанр на опопсение и коммерциализацию. Порой просто зла не хватает, когда видишь очередного напыщенного мажора, который рассуждает о гонзожурналистике, при этом ставя себя в один ряд с сами знаете кем, ну не чмошник, таких я называю чванливыми мракобесами окуевающими от собственной невъ…бенности. Мокротное же творчество, – это нечто иное, хотя определенное сходство с гонзо имеется, в основном в подходах и стремлениях, хотя и тут можно поспорить. Официального определения такому явлению, как «мокротность», не существует, а вот тезис имеет место быть. Забавно! правда ведь? Я думаю, что в этом противоречивом дуализме и скрыта основная концепция «мокротного творчества». И, конечно, то, что пишу я, – это не оно. я лишь иногда использую фрагменты, потому как у мокротного творчества не может быть авторства. Это в основном потому, что никто не может потом вспомнить, кто и когда придумал и материализовал то или иное произведение. И кстати, не обязательно быть одним из мокротных братьев, точнее наоборот, если ты являешься приверженцем такого способа творить или вытворять, то, скорее всего, состоишь в братстве, просто тебя туда ещё официально не приняли, но душой ты уже с нами, и этого никто не сможет изменить. Данное явление не только вобрало в себя все классические виды творчества, но и породило совсем новые, доселе невиданные проявления, такие, например, как «непроизвольное структурирование» и «говноживопись». И то, и то, скажу я вам, очень перспективные направления, хотя, безусловно, приняты будут далеко не всеми, возможно даже, что комуто они покажутся отталкивающими, но в целом в контексте времени очень актуально. Да, конечно же, о таком предмете можно говорить бесконечно, но всё ж таки хотелось бы вернуться к описанию событий, которые на время были отодвинуты на второй план. А теперь самое время вернуться к нашим синим протагонистам, думаю, что они уже заждались.

На волне душевного подъёма мы схватили бутылку с водкой и допили остатки, по очереди прикладываясь к горлышку. затем та же участь постигла и пиво. Я же решил, что надо как следует подкрепиться и доел остатки еды, что поначалу положительно отразилось на моём внутреннем состоянии, но, по сути, сыграло со мной очередную злую шутку.

– Чувствую вдохновение, пойдём в Кунсткамеру скорее, – закричал верховный жрец.

– Да вперёд, матьперемать, – вторил я ему, – только по дороге в кабак какойнибудь зайдём, пивка хлопнем. – И мы двинулись в путь.

С невероятной лёгкостью преодолев забор, мы продвигались к своей цели, хотя, знай я наперёд, какова будет развязка, я бы, наверное, не стал так торопиться. И вскоре нам на глаза попался подходящий шалман с летней верандой. Мы уселись за пластмассовый столик и заказали по пиву, и порцию чипсов. Через пару минут нам принесли холодное пиво в пластиковых стаканах и чашу с чипсами. Пришло время насладиться барной культурой северной столицы. И не успел я подумать про чтонибудь культурное (хотя это было, не очень просто, учитывая моё состояние), как сопровождающий меня человеккрендель выдвинул идею.

– Давай убежим, – предложил он пьяным, как ему казалось шёпотом. Я не успел ничего возразить и уже машинально готов был подорваться, как опытный и чтото заподозривший, а может, просто услышавший последние наши слова официант подошёл и потребовал рассчитаться, что, конечно же, пришлось сделать. Он смотрел на нас не то, чтобы строго, скорее, с укоризной, как бы говоря нам: «ну что же вы, парни, такие мелочные, уж если и намерились провернуть такую штуку, как убежать из бара, не расплатившись, то хотя бы сделайте серьёзный заказ, мясо там какоенибудь с коньяком, а тут, тьфу! пара пива с чипсами. Мне, прям, ейбогу, стыдно за вас, ребята; ято думал, что у вас масштаб покручинистей будет». И, прочтя всё это в его взгляде, мне тоже стало както противно и мерзко; я взглянул на Лёшика, а он отвёл взгляд в сторону, понимая, как низко пал. Но нет худа без добра; мы спокойно допили пиво, затем заказали ещё по одному, как бы тем самым стараясь реабилитироваться за наш неудачный побег. Помню, как попросили пепельницу, и мне кажется, что я тоже курил сигареты, а значит, был уже в совершеннейшее говно, так как в более трезвом состоянии никотин вызывал у меня отторжение. После таких возлияний мы, конечно же, воспользовались «внольтранспортировкой»; это когда ты – раз! – и в совершенно другом месте, без всякого там гиперпространства. И вот мы на пороге Кунсткамеры. Билеты уже куплены, перед глазами всё плывет, и я в шаге от ужасного позора; и нет бы замедлиться, погодить часокдругой, всё полегче бы стало, но, сука, нет!

Дальнейшие события восстановлены со слов свидетелей, в основном Лёшика, и, конечно же, полную картину произошедшего вряд ли вообще удастся получить. Можно, конечно, попробовать найти тех людей, кто в тот момент работал в Кунсткамере, и опросить их… но как вы себе это представляете – спустя, чуть ли, не двадцать лет заявиться к пожилому человеку и начать расспрашивать его о том, какой ужас ему пришлось испытать благодаря мне… Хотя вполне возможно, что он коечто и вспомнит, потому как произошедшее явно можно отнести к событиям «из ряда вон». Но как бы не послал он меня куда подальше даже и через двадцать лет, потому как последствий случившегося я доподлинно не знаю. И хочу заранее извиниться за обрывочность повествования.

Начнём с того, что нас почемуто пустили внутрь, хотя состоёс был просто нулевой, но в тот момент меня это не удивило; в тот момент меня реально даже апокалипсис бы не удивил. Пройдя предбанник, мы попали в просторное, хорошо освещённое помещение. слева от нас находился гардероб, а по правую руку, помоему, магазин с сувенирами; перед нами же возвышалась, по моему мнению, на тот момент очень крутая, мраморная лестница, по центру покрытая какимто старым, с советских времён оставшимся, ковром. Я, подумав, что чем быстрее я преодолею лестницу, тем меньше мне нужно будет ломать голову над тем, как это сделать, и помчался по ней огромными прыжками, минуя две, а иногда три ступеньки за прыжок, тем самым слегка озадачив всех без исключения свидетелей данного спурта. Оказавшись на вершине, я оглянулся и увидел Лёшика, стоявшего внизу и смотревшего на меня своими коровьими глазами; он был немного ошарашен моей неожиданно проявленной прытью. Я решил не ждать своего медлительного спутника и ринулся вперед, окрылённый своим промежуточным успехом. И да, я бежал, бежал прям бегом по залам выставки, уже ничего не соображая, просто крутился вокруг своей оси, чтобы, как мне казалось, успеть осмотреть все экспонаты, пока сознание не померкло и я не провалился в небытие. Немногочисленные посетители с удивлением смотрели на меня, когда я пробегал мимо. Там была вроде группа иностранных туристов с экскурсоводом и кажется, были это французы. Они стояли в какомто из залов и внимательно слушали то, что рассказывала их русская сопровождающая. Я остановился возле них и, с понтом делая вид, что я чтото понимаю, тоже зачемто принялся слушать. Но так как я был уж очень пьян и не мог чисто физически просто спокойно стоять на месте, то довольно скоро я начал отвлекать внимание гостей северной столицы от экскурсовода и вносить сумятицу в их стройные ряды. Русская экскурсоводша, взглянув на меня, тут же поняла, в чём дело, и вначале взглядом, а затем и характерными жестами попыталась отогнать меня от их стайки. Я же, почувствовав себя униженным, хмыкнул и, уперев руки в бока, стал пристально смотреть на экспонат, у которого стояла группа, тем самым давая понять, что я имею точно такое же право находиться здесь и просматривать те же самые выставочные образцы, что и остальные, заплатившие за билет; уж ктокто, а французы должны это понимать, раз уж они так помешаны на равноправии и либеральных ценностях. К слову сказать, группа состояла в основном из людей пенсионного статуса, но были среди них две женщины бальзаковского возраста, а для француженок это самый сок; так вот, онито и были наиболее заинтересованы понаблюдать за тем, чем разрешится ситуация. Остальные старпёры уже начинали чтото там ворчать и на всякий случай очень тихо возмущаться про меж собой. Тут экскурсовод неожиданно перешла в наступление, морально поддерживаемая теми двумя эмансипэ чуть за сорок, которые, судя по всему, были на её стороне, и сторона эта выбиралась явно по гендерному признаку. Я, хоть и был пьян, но понял, что против них у меня нет шансов; и тогда я решил действовать по принципу Пьера де Кубертена, формулировка которого выглядит так: «в жизни главное не триумф, а борьба»; ну, в общем, я решил проиграть с достоинством. Не став дожидаться, пока тётка приблизится ко мне, я сделал глубокий реверанс, при этом слегка потеряв равновесие, крикнул: «Vive la France!» и был таков. Я вновь бежал по бесконечным залам и лестницам, попадая во всё новые и новые помещения; голова кружилась, во рту пересохло; я вотвот готов был упасть без чувств. Состояние было психоделическим, я не понимал, где нахожусь, а когда пытался сфокусировать зрение на чёмто, так как перед глазами уже давно всё плыло и кружилось, то видел ужасные экспонаты, которые, в свою очередь, довершали Босховский антураж. Я понимал, что, скорее всего, меня начнёт тошнить и случится это уже в ближайшее время, но как отсюда выбраться, я не знал. Плюс ко всему я периодически проваливался в беспамятство, а когда приходил в себя, то был уже в другом, не знакомом мне месте Кунсткамеры. «Блин, с виду это не очень большое здание, но внутри столько всяких ходов и переходов, лестниц и спусков, что не мудрено затеряться в этом безумном лабиринте», – так я примерно думал в тот момент. Я, конечно же, пытался спросить у людей, встречавшихся мне по пути, где тут выход, но они либо шарахались от меня как от чумного, либо начинали отчитывать меня за моё же непристойное поведение. Дальнейшие события теряются в глубинах памяти и дымке времён; о них мне поведал Лёшик, значительно позднее, когда мы с ним встретились в следующий раз. а было это не очень скоро. Дада, это я и хочу сказать, а именно то, что Лёшика я последний раз, в Питере, видел стоящим в вестибюле Кунсткамеры. Больше мы никогда с ним не были в северной столице, хотя он видел меня там ещё какоето время. просто я этого уже не помню.

Со слов Лёшика, он, увидев, что я убежал в недра музея, решил никуда не торопиться, так как пребывал в весьма расслабленном состоянии. Зашёл в сувенирный магазин ознакомиться с продукцией, а затем степенно проследовал в зал номер один, следуя стрелкам на указателях. Получая удовольствие от ознакомления с представленными экспонатами, он методично проходил от экспозиции к экспозиции, при этом ничуть не проявляя агрессии и неадекватных отклонений в поведении. Таким образом он бродил по Кунсткамере около трех четвертей часа, при этом не находя следов моего пребывания. Он уже начал думать, что я убежал в туалет и там прихожу в себя или простонапросто задремал, сидя на унитазе, что частенько встречалось в нашей практике, а может быть, мне стало дурно и я вышел на улицу подышать свежим воздухом. Ну, в общем, он, окончив осмотр выставки, решил спуститься вниз и поискать меня. Ещё находясь на лестнице этажом выше, он уже начал различать вскрики и возгласы, которые не вписывались в спокойную атмосферу, царившую в Кунсткамере. Не надо быть гением дедукции, чтобы понять, что было причиной создаваемого хаоса. Он слегка ускорил шаг. И чем ближе он приближался к источнику шума, тем громче и неистовей становились вопли. И вот он выбегает в холл, и перед ним предстаёт следующая картина: на уже небезызвестной лестнице, широко раскинув руки и ноги, навзничь лежу я в полнейшем отрубе. Вокруг моего обездвиженного тела суетились, наверное, все сотрудники Кунсткамеры и несколько небезразличных посетителей. И так уж вышло, что почти все служители музея были люди в возрасте и, конечно, к такому готовы не были, поэтому женская часть негодовала особенно рьяно, ну и помогающие им граждане тоже почемуто были в основном женщинами в годах, отсюда все эти душераздирающие вопли. Хотя лично на меня эти крики не производили ровным счётом никакого эффекта. Я лежал себе на лесенке с весьма благостным выражением лица. Лёшик, подойдя к месту происшествия, первым делом предложил всем успокоиться и взять себя в руки. Но этот призыв почемуто привёл к нарастанию напряжения, а не к деэскалации конфликта, на которую, собственно, рассчитывал мой синий друг. Я думаю, что вопреки его собственному видению ситуации, на самом деле всё было значительно ужаснее. Представляется мне это так: пока служители и их добровольные помощники пытаются чтото сделать со мной, они частично впадают в панику от того, что представляется им в перспективе. А именно – приезд наряда милиции, скандал, крики, а также последствия этого происшествия в виде репутационных и неврологических потерь одновременно. Плюс ко всему прочему, когда о таком вопиющем случае узнает руководство, то их уж точно по головкам не погладят, а напротив, так пролососят хотя бы за то, что они вообще впустили в музей в хлам пьяных людей, что и в довершение всего, не видать им премии, как пить дать. И если в этот самый момент к ним подходит второй персонаж в практически никакущем виде и предлагает, заплетающимся языком, всем успокоиться, то можно себе представить их состояние, когда проблемы, и без того весьма значительные, вдруг возводятся в квадрат, а то и в куб, учитывая габариты вновь пришедшего. И на волне паники среди служащих к Лёшику подскочил какойто дед в синем кителе и, взяв его за грудки, потребовал немедленно покинуть стены Кунсткамеры, прихватив меня с собой. в обмен на это он пообещал, что они не будут вызывать наряд милиции. Хотя, мне кажется, что вызывать копов было и не в их интересах тоже; думаю, что они все всё же хотели решить дело мирно и постараться замять его, потому как, повторюсь, народу было не много, а свидетелей происходившего и того меньше, а значит, можно было попробовать выйти сухим из воды, что для русского человека есть наивысший кайф. И вот, пока Лёшик и персонал Кунсткамеры разрабатывали дальнейший план действий, я, видимо, слегка замерзнув, лежа на мраморном полу и, судя по всему, в своём пьяном сне решил укутаться в тёплое одеяльце, а так как в реальности одеяло было представлено в виде ковра, то я начал заворачиваться в него. Ковер, напомню, покрывал почти шестьдесят процентов поверхности мраморной лестницы сверху вниз, оставляя по бокам две равные непокрытые части, по которым обычно никто не ходит, потому что посетители предпочитают подниматься по ковровому покрытию. И то ли он был както плохо прикреплён, то ли я в пьяном забытьи слишком сильно дёрнул. Ну, в общем, верхний край ковра отделился от лестницы и накрыл меня, и все бы ничего, если бы не сила инерции, повинуясь которой я начал скатываться вниз по ступенькам наматывая на себя ковёр слой за слоем, превращаясь в некое подобие шаурмы в лаваше, а точнее «шавермы», мы же в Питере. Видя это невероятное зрелище, Лёшик впал в пьяную истерику и просто не мог остановиться ржать, а вот остальные свидетели не разделяли его веселья; у некоторых просто отвисла челюсть, а у других совсем опустились руки. Ну, надо сказать, что я смог докатиться только до середины лестницы, застряв там в складках ковра, и лежал не в силах шевельнуться. И вот когда всем начало казаться, что без милиции уже не обойтись, и вроде ктото уже даже пошел звонить, куда следует, Лёшик, подобно американскому супергерою, резко прервав хохот, стремглав бросился ко мне на выручку. В два прыжка поравнявшись со мной, он своими могучими руками выдернул меня из коврового нагромождения, словно начинку из блинчика, взвалил на плечо и, послав на прощание всем, кто на него смотрел в тот момент, воздушный поцелуй, грациознейшим образом ретировался на улицу, навсегда оставив тем самым рубец в памяти этих несчастных людей. Что они потом делали и как выпутывались из ситуации, я, конечно же, не знаю. Но я так же не знаю и того, что происходило дальше непосредственно с нами. Лёшик клянётся, что тоже не помнит. Его последние воспоминания примерно такие. Он вместе со мной в охапке выбежал из Кунсткамеры. выглядело это так, словно ожившие экспонаты решили дать дёру и погулять по городу. Затем он направился по набережной в сторону, как ему казалось Невского. Заприметив ещё издалека магазин, он решил закупить припасов и топлива, и причем я уже худобедно шёл на своих двоих. Оставив меня на всякий случай снаружи, он зашёл внутрь и скоренько набрал аптечку, опять же с его слов, но, выйдя на улицу, меня не обнаружил. Он конечно же, бросился меня искать и обежал всё, что только мог. Все прилегающие дворы и парадные, все набережные и кабаки, все парки и проспекты, даже хотел обратиться в органы внутренних дел, но смекнув, что кроме своего собственного ареста, он там ничего не добьется, отменил это решение. В общем, по его словам, он прямотаки места себе не находил, весь на нервы изошёл, и в результате в таких расстроенных чувствах оказался на Невском проспекте.

Ах, этот Невский, – жемчужина СанктПетербурга, одна из красивейших улиц мира, это я сейчас без иронии говорю. Гулять там одно удовольствие, когда тепло, конечно же, и дождь не идёт. И собор Казанской Божьей Матери, и Гостиный двор, хотя в те годы там рядом был ещё ужасный рынок, который слегка портил впечатление от величия конструкции. Ну, короче, оказавшись там, мой незатейливый друг решил устроиться гденибудь поудобнее и залить горе от расставания со мной водкой и пивом. Расположился он на Казанской площади и начал распивать; вскоре к нему присоединились несколько местных, а может и неместных, неформалов. Он поведал им свою грустную историю и, видимо, достучался до их панковских сердец, потому как они клятвенно обещали помочь с поисками и готовы были подключить чуть ли не всех своих бесчисленных знакомых и друзей, а уж такойто большой армией волонтёров найти чувака в Питере – это вааще два пальца об асфальт, но вначале надо выпить хотя бы для куража. Лёшик так обрадовался тому, что надежда вновь затеплилась, что расслабился и потерял контроль над ситуацией. Очухался он уже в электричке, которая везла его в сторону станции Бологое, и никаких подробностей того, что происходило после посиделок у Казани и перед посадкой в «собаку», он не помнил. Однако денег у него не было совсем, а также рюкзака, кофты, солнцезащитных очков и панамки, из чего можно было сделать неутешительный вывод, что его просто напросто обчистили до нитки. «Но хоть кеды не сняли, и то хорошо», – говаривал он впоследствии.

А что же до меня? К как сложилось моё дальнейшее пребывание в «любимомнелюбимом» городе? И куда я, собственно, делся, с кем встретился и что делал всё это время и, самое главное, где? На все эти вопросы можно дать один лаконичный ответ, состоящий из двух слов, первое слово которого начинается на букву «х», а второе на «з». Могу продолжить повествование с момента, когда сознание и воля вернулись ко мне окончательно и память снова стала записывающим устройством, хотя этот чёрный ящик вскрыть, а уж тем более расшифровать, да ещё спустя столько лет, было ой как не просто, но я всё ж таки расстарался, потому как мне и самому, в первую очередь, было интересно вновь вернуться в те времена в общем и в тот момент, в частности. К тому же приключения, а точнее злоключения, ещё не закончились. впереди была пара жёстких моментов, без которых «Питер2» не был бы таким полнотелым в плане содержания, если о таком вообще уместно говорить в отношении моих антиэпистолярных потуг.

Ах, судьбазлодейка, что ты подкинула мне на сей раз, какое чудовищное испытание уготовила? или мало выпало на мою долю? или тебе недостаточно смешно от моего жалкого положения? или не все круги преисподней успел я пройти? или недостаточно был я обессилен, чтобы противостоять новым бурям фатума? Что тебе нужно от меня, чего ты добиваешься, какой урок ты хочешь преподать столь нерадивому ученику? Когда, скажи, когда закончится этот кармический шторм, или, может, это всё я, я сам источник своих бед и мучений? может, это и есть ответ на твой вопрос: «Ах так, ах вот ты как, ну ладно тогда посмотрим, кто в конце попросит пощады, увидим "чьи шишки крепче", как говорит Лёшик». Я ещё не готов сдаться на волю победителя и пусть это и безумие, но я готов вновь бросить вызов своей судьбе, провести ещё один раунд, вновь надеясь на победу, коих пока не случалось и судя по всему не случится, но, как говорили в средневековой Шотландии во время очередной войны за независимость от ненавистных сасанахов, «нам не надо победить, нам надо просто сразиться». А раз так, то давай сразимся. Я готов, начинай действо!

Глаза мои открылись, но почти ничего не увидели, кроме ужасно грязного пола, который упирался мне в нос. Губы касались его и это доставляло мне ужасный дискомфорт. Я чувствовал его противный запах, его отвратительный вкус, но пока ничего не мог с этим поделать. И не мог думать ни о чём другом, кроме как о том, насколько кошмарным был этот пол. Я лежал лицом вниз и первое время силился повернуть хотя бы голову; про возвращение контроля над всем телом речи, конечно же, не было. Через несколько минут мне удалось сдвинуть голову, и теперь к вышеописанному полу я прижимался левой щекой, что само по себе было очень неприятно, но в сравнении с предыдущим моим положением положительная динамика прослеживалась. Теперь сектор обзора был значительно шире, и я смог визуально оценить мое местоположение. Ну, на первый взгляд находился я в парадной, в самой обыкновенной питерской парадной, грязной, вонючей и неприглядной. Взгляд мой был пока что очень размытым, но даже сквозь похмельную пелену я смог увидеть, что по полу в разных концах помещения разбросаны какието бумажки и это явно не мусор, потому как разрозненные фрагменты выделялись своей белизной на остальном грязнокоричневом с серым оттенком фоне. Мозг болезненно кольнуло нехорошее предчувствие: ох, как знакомо было это, прямо скажем, омерзительное ощущение, когда ты уже точно знаешь, что тебя ждет полная жопа, хотя и не понимаешь ещё до конца в каком это всё будет виде, какой леденящий кровь аватар выберет эта самая жопа на сей раз, и оттого тебе становится ещё более жутко. И самое страшное, что ни разу ещё такие предчувствия меня не обманывали. Да и сейчас ждать какогото благоприятного расклада никаких предпосылок не было. Думаю, что исход будет наихудшим из всех возможных. Ну, в любом случае надо в первую очередь попытаться вернуть контроль над телом. Сейчас оно представляло собой этакую Скандинавию начала VIII века нашей эры, где возгордившиеся ярлы, управляющие каждый своей территорией, отказались исполнять указания своего конунга и восстали против его воли, чувствуя, что сейчас он и его армия ослаблены внешней войной, которую он вёл до сей поры, не призывая под свои знамена воинов своих верных вассалов; и теперь, когда ему понадобилась их помощь, и поддержка, они вероломно, вместо руки дружбы и преданности, решили всадить нож в спину своему, в прошлом грозному и величественному, вождю. О, как коварно это было с их стороны, и казалось бы, что у гордого короля нет шансов против своих бывших друзей. Как же он сможет обуздать мятежных ярлов? удастся ли ему усидеть на престоле? сможет ли он сохранить жизнь и как покарает дерзнувших усомниться в его силе и могуществе? Обо всем этом мы узнаем в следующей серии. Ох, какой порой бред лезет в голову с похмелья! Что ж, так или иначе, долго ли коротко, тем не менее, рано или поздно не мытьём, так катаньем, мне удалосьтаки начать шевелить отдельными конечностями. Хотя, конечно, по ощущениям руки и ноги напоминали скорее щупальца или какието ложноножки, потому как двигались они неохотно и пока не в те стороны, которые я им указывал. Но прогресс был неизбежен. И, о чудо! – неимоверным усилием воли мне удалось стянуть к телу почти все конечности и встать на четвереньки. Продолжая находиться в таком положении, я потряс головой и тут же пожалел об этом. Голова отозвалась приступом невыносимой мигрени такой силы, что по лицу пробежала судорога. я както дернулся весь и упал бы, если бы стоял на ногах. Голову пока решил оставить в покое и заняться более простыми задачами. Я прополз немного вперёд, так чтобы суметь дотянуться до одной из тех бумажек, что усеивали пол. Дрожащей от волнения и похмелья рукой я взял сложенный вдвое листок. Сердце начало колотиться, как бешеное, когда я его развернул. О нет, нет же, ну нет, но, сука, да! Это был допуск на сдачу зачёта по электротехнике, причем на моё имя. А это автоматически означало, что остальные разбросанные ошмётки, есть не что иное, как документы, которые хранились в бесконечных карманах моей кожаной жилетки и косухи. Блять! Я только в этот самый момент понял, что на мне нет ни жилетки, ни косухи. Но, как ни странно, это почемуто придало мне сил. Я рывком вскочил на ноги и начал, словно в припадке помутнения разума, собирать всё то, что было разбросано по подъезду. Собрав всё и проведя предварительную инвентаризацию, я, к своему немалому удивлению, понял, что все документы, что были у меня с собой, на месте, вплоть до последнего допуска на геодезию. Да уж, гуманненько со стороны того, кто меня раздевал в парадной, оставить мне документы. А вот гриндера, видимо, снять не смог, спасибо высокой шнуровке. Мне, кстати, однажды самому пришлось эту самую шнуровку разрезать лезвием от бритвы. Было это в общаге, у нашего мокротного пастыря в гостях; там частенько всё заканчивалось дикими оргиями и, конечно, о нём, «царящем в общажном просторе», я поведаю в главе «о сотворении», потому как личность он незаурядная, впрочем, как и все остальные приоры. и не даром он возглавлял духовенство нашей братии, а так же являлся постоянным членом так называемого «бляцкого звена», которым, к слову говоря, руководил ваш покорный слуга. А, да, и вот однажды в порыве страсти мне нужно было во что бы то ни стало запрыгнуть в ванну к одной замечательной девушке, а так как желание сделать это было на тот момент настолько велико, что развязывать два огромных башмака в тот миг было просто кощунственно, с учетом того, что высота шнуровки была чуть ли не полметра, причем вся она была перепутана. И тут я хватаю чьюто безопасную бритву, безжалостно разламываю плавающую головку с целью извлечения лезвий, а затем с хирургической точностью снизу вверх распарываю туго затянутые шнурки на обоих ботинках. Причём во время процесса я рычу, как голодный леопард, чем привожу в восторг свою избранницу. и уже в прыжке, избавляясь от остальной одежды, я наконецто погружаюсь в воды блаженства и страсти. И мы сливаемся в дикой пляске любви, оглашая пространство своими стонами вожделения, которые, отражаясь от стен, многократно усиливаются и заполняют собой, кажется, весь мир. О, как же это было прекрасно!.. Такие светлые воспоминания в столь нелёгкую минуту, когда тьма сгущается, и уже начинает казаться, что ты совсем один и одолеть невзгоды сил просто нет, неожиданно включают какойто скрытый резерв, который поможет, обязательно поможет. В голову приходит аналогия с «Властелином колец»; помните, когда Фродо блуждал во тьме подземных лабиринтов в логове Шелоб? он тоже черпал силы в светлых воспоминаниях. Такие воспоминания как бы говорят тебе: «нука давай, возьми себя в руки иначе больше ничего прекрасного, подобно этому, с тобой не случится». И тело наполняет неведомая сила, и ты готов вновь предстать пред лицом врага. Вот и меня в тот момент, по сути горького отчаянья, вдруг наполнила какаято сила, но при этом вместе с силой пробудилось и чтото ещё. Жгучая, колоссальная, доселе невиданная ненависть наполнила мои вены. Ненависть к человеку, который так бесчестно обокрал меня, бесчувственно лежащего в самом уязвимом состоянии. И это вместо того, чтобы помочь страждущему… Нну и гнилой же городок, этот ваш Писирбург. Такие вот мысли раздирали меня на части в тот момент. И вот я переполнился злобой, как канистра бензином, когда через шланг сливаешь его из чужого бензобака. И я, не помня себя от ярости, выскочил из подъезда, словно прорвавшийся через врата ада пылающий демон, который несёт смерть всему живому и светлому, что попадается ему на пути. И попробуйте угадать с двух раз, что я увидел первым делом? А увидел я, как какойто хрен идёт по двору в моей ненаглядной косухе. Причём чувакто тоже патлатый; и как же он мог братанеформала так безбожно обуть? Да какой он после этого неформал? Гопник он вонючий, вот он кто. В этот момент я впал в состояние берсерка, потому что всё, что происходило в последующие минуты, я как бы созерцал откудато извне, как бы из зрительного зала. А видеоряд был таким. Я с места сорвался в галоп и буквально за шесть секунд догнал подлеца. Он как раз начал оборачиваться на звук приближающегося возмездия, как я со всего разбега залепил ему ногой кудато в район живота. Удар был такой силы, что мерзавца сложило пополам. Я же, не медля ни секунды, нанес следующий, не менее сокрушительный удар, на сей раз сбивший его с ног. Бросившись на него сверху, я продолжал нахлобучивать ему по полной программе. Колошматил, что было сил, которые, кстати, начинали иссякать, и я, почувствовав это, решил, что пора заканчивать экзекуцию, забирать то, что моё по праву и проваливать подобрупоздорову. Я резким движением вытряхнул негодяя из куртки, быстро надел её и бросился наутёк. Бежал я быстро, опасаясь погони, хотя, когда обернулся, прежде чем завернуть за угол, чувак даже не поднялся на ноги. Мелькнула мысль: а всё ли с ним в порядке, но потом я подумал, что таких гадов просто так не убьёшь, к тому же, когда я снимал с него косуху, он вполне себе шевелился и даже пытался чтото там вякать, аспид окаянный. «Ну, может, сломал ему пару рёбер, да выбил пару зубов, а так, до свадьбы заживёт», – успокоил я себя и перешёл с бега на быстрый шаг. Какоето время я просто бесцельно бродил по городу, силясь понять, что же мне делать дальше. Меня мучила ужасная жажда, которая постепенно становилась навязчивой идеей, что приводило меня в весьма нервное состояние, и даже удачно проведенная операция по репатриации куртки уже не так ободряла, как раньше. Положение было просто паховым, что делать дальше, я не знал. Время, судя по всему, было очень раннее, потому как на улицах почти не было людей, что лишало меня возможности поинтересоваться у прохожих о том, где я, допустим, нахожусь. Голова соображала плохо, хотя, скорее, не соображала вовсе; вот я и мотался, как болванчик, тудасюда. И вот, когда я уже окончательно, казалось бы, заблудился, вдруг вышел на широкую улицу и, что бы вы думали я увидел? Некрасовский сад. Меня, как громом, поразило, я как будто прозрел: здесь всё началось, здесь всё должно было и закончиться. Я прогулялся по скверу и без труда нашёл ту самую лавочку, на которой очухался примерно сутки назад. Я улёгся на неё и закрыл глаза. Задремав на несколько минут, а может, и чуть больше, я проснулся с чётким пониманием того, что и как мне нужно делать. Сил у меня поприбавилось, да и настроение улучшилось. Подумать только, суток не прошло с того момента, как я лежал на этой вот самой лавочке: просто в голове не укладывается. Интересно, а где Лёшик? Он то уж наверняка продолжает оттопыриваться; такой он, этот «заяцтоптун». Я бодро зашагал по Лиговке в сторону Московского вокзала, предвкушая множество весьма неприятных событий, связанных с возвращением в Москву из Питера, не имея никаких денежных средств. Но я решил не унывать, ведь уныние – это грех, а действовать следовало, можно сказать, дерзко, так как терять мне было уже нечего. Придя на вокзал, я обнаружил, что время действительно было ранним, а если точнее, то шесть сорок две. Ознакомившись с расписанием поездов и электричек, отправлявшихся в сторону Москвы в ближайшее время, я выбрал поезд, а не электричку, решив, что даже если меня заметут, то полпути я так и так одолею, не будут же они поезд тормозить ради меня одного? А в ментовке покормят, ну должны, по крайней мере, но попитьто уж точно дадут. В общем, пребывал я в таком состоянии, что перспектива оказаться в обезьяннике мне казалась не таким уж и плохим вариантом. Потому как паспорта у меня с собой нет, денег – тоже нет, а по студенческому меня вряд ли будут по протоколу оформлять, ну подержат маленько, да и выпустят, что с меня взятьто? Правда, навалять могут, но, если попытаться им всё объяснить, так, мол, и так, мужики, ну поймите, ну простите, обчистили в Питере, денег нема, паспорта тоже, в общем, на жалость надавить, менты ведь тоже люди, авось, и войдут в положение, да и отпустят с миром, чтобы не возиться. Короче, в голове у меня план сложился практически идеальный. Правда, в поезд я вписаться не смог по ряду объективных причин, зато спокойно зашёл в вагон стоявшей с открытыми дверями «собаки». Я решил, что останусь здесь, куда бы она ни шла. Ведь мне всё равно в ту сторону. И через некоторое время по громкой связи, с ужасными помехами, объявили, что электрон идёт до Малой Вишеры, только вот с какими точно остановками, я не разобрал, да и не важно это было на тот момент. Я уснул сном агнца, а когда проснулся, то был уже в пути, и за окном, сливаясь в сплошную зелёную полосу, летел знаменитый забор «рабица», который идёт, помоему, на протяжении всей железки по дороге Питер – Москва. Похмелье возобновилось с пущей силой, стоило мне только открыть глаза. И тут я понял, что во время предыдущего пробуждения был ещё сильно пьян, а вот теперь абстинентный синдром вступал в свои права и щадить он меня явно не собирался, особенно на фоне дичайшего обезвоживания. Рот слипся изнутри, и я с трудом смог его открыть, чтобы зевнуть. Ломота в теле усиливалась, голова кружилась, и мне впервые стало страшно. Я реально начал думать, что могу просто отрубиться и сдохнуть. Да уж, умереть от похмелья – это, конечно, слишком, даже для меня, молодого. Я решил пройтись по вагонам вдруг на кого наткнусь, попрошу водички, ну, или отниму, если придётся; в тот момент я был готов уже на всё. В первых двух вагонах вообще никого не было, да, не так уж и много желающих отправиться в Малую Вишеру с утра пораньше в…, а интересно, какой сегодня день? За этими мыслями я миновал ещё один вагон, но вот в следующем я увидел людей, ещё из тамбура. Это были рыбаки. И они распивали водку, и закуска соблазнительно лежала на газетке; там была любительская колбаска, скумбрия, соленые огурчики, чёрный хлеб, свежая зелень, помидоры и вобла. Они увидели меня сразу же, как только я вошел в вагон. Я шел к ним, ещё не зная, что я буду говорить, но точно зная, что я смогу получить искомое и желаемое. И видимо моя уверенность, а также внешний облик, както сразу убедили мужиков, что я пребываю в весьма отчаянном положении и мне лучше оказать содействие, во избежание какихлибо нежелательных последствий. Я подошел к сиденью, на котором был накрыт стол и, собственно, восседали мужички и плюхнулся напротив, при этом весьма плотоядно уставившись на их нехитрую снедь. Они уставились на меня и, видимо, чегото ждали.