Bogdan Bogdanov
Идиотентест
– Ты серьёзно?! – строго спросил он. – Ну типа, «где мы» и так далее?
– Ну да. А что, это секретная информация.
– Ты гонишь, шоль, я не пойму.
– Чё ты жути, жути-то нагоняешь, сказать просто нельзя, что ли? – немного рассердился я.
Бывало такое за Лё-шиком, уж очень он любит длинные предисловия и прелюдии.
– Бля! Да мы в Питере, чувак! Только не говори, что не помнишь ничего. Ни Арбат, ни Люблинки, ни истерику Бэллы по поводу её сисек, которую, кстати, ты и спровоцировал, ни десантников в поезде и того, как ты у них скурил всю траву, а потом блевал в тамбуре, ни как мы орали песни про десантуру… – он всё говорил и говорил, а мне в это время в мозг поступали болезненные импульсы, которые реанимировали в памяти демонические образы. Я с каждым его словом всё больше погружался в мучительные воспоминания вчерашнего вечера и последовавшей за ним ночи; они открывались перед моим внутренним взором чудовищной силы сполохами и заставляли содрогаться всё больше и больше. К концу рассказа Лё-шика я почти что бился в конвульсиях и уже плохо понимал, что он говорит.
– …А ты им: «такой я, мол. скурить могу хоть стог травы, а потом на мотоцикле домой поехать через всю Москву». А они не верили. Дураки. Так ты реально почти бокс афганки в одно жало сдул. Даже старший их и то ох…ел… – и он всё продолжал рассказывать про наши злоключения, при этом поминутно прерываясь на хохот, ну, и чтобы хлебнуть пивка.
– Погодь, погодь, а с Бэллой что там приключилось? Я, честно говоря, Люблинки вааще не помню, – измученным голосом спросил я, в глубине души надеясь, что не обидел и без того ранимую Бэллу. Вообще, она девушка нервная и обижалась по поводу и без на всех и вся достаточно часто. То ли это её врождённая нервозность, то ли она слишком много нюхала и слишком мало спала и ела, но сиськи у нее просто супер; это я вам ответственно заявляю, как эксперт. А тут он говорит, что у неё истерика была как раз из-за сисек. Неужели я нанес ей удар в самое уязвимое место? Если так, то я просто неблагодарное животное, потому как сам неоднократно признавался Бэлле в том, что лучше сисек, чем у неё, нет ни у кого в этом мире, и что я готов на всё, лишь бы обладать ими… ну хотя бы время от времени. Что и происходило как раз время от времени, и чему я лично был несказанно рад.
– Да, чувак, не видать теперь тебе её сисек… Ну, в обозримом будущем уж точно, – подтвердил мои худшие опасения похмельный монстр. – Ты сказал, что у тёлки с Арбата сиськи прикольнее.
– О чёрт! Чёрт! Чёрт! Ну как же так? – сокрушался я. – Постой, а мы – что? Всё-таки оприходовали эту арбатскую жабу, что ли? – Неожиданно, даже для себя самого, обрадованным голосом воскликнул я. Лё-шик покачал головой.
– Знаешь, браток, прикольный ты чувак, но вот эта твоя страстишка… – Он снова покачал головой.
– Ой, тип, обожаю просто, когда ты мне мораль читаешь, из твоих уст это звучит просто как чёрная месса, – парировал я. Он махнул рукой, выхватил из-за пазухи черный кружевной лифчик и начал размахивать им над головой, как лихой ковбой своим лассо перед тем, как заарканить очередного буффало.
– А, может, ты и прав, сиськи у нее и правда ништякулец, – весело орал он, пританцовывая возле лавочки. – А вот жахнули мы её или нет, я и сам не помню, – подытожил он незатейливый альманах нашей памяти.
Я улыбнулся и взял пузырёк в руки, тем самым намекая, что пора развеять мрачные мысли, которые на некоторое время овладели нашими умами, и продолжить нашу безумную вакханалию. Ну, раз уж мы в Питере, то и отступать уже некуда. Тут я подумал, что неплохо было бы отлить. Я отошёл на пару шагов и расстегнул ремень, благо, час был ранний, и никого, кроме нас, поблизости не просматривалось. Достав причиндалы из штанов (а достал я не только пенис, но и яички, просто, чтобы проветрить мошонку), я вдруг почувствовал что-то странное и, нагнувшись вперед, с изумлением обнаружил, что вышеуказанная мошонка, как раз повыше вышеуказанных же яичек, в самом, так сказать, узком месте, аккуратно перевязана волосом. Волос был обмотан несколько раз, а затем завязан на несколько узелочков, так что было очевидно, что само по себе это произойти не могло, кто-то явно постарался – и явно от души.
– Блин, чувак, ты посмотри на это! – воскликнул я.
– Ой, нет, ты знаешь, что-то у меня настроения нет, да и видел я уже, – улыбнувшись, отвечал мне Лё-шик.
– Не-не, я тее серьёзно говорю, тут вааще жара, – не унимался я.
– Да и я тебе тоже серьёзно говорю: голова у меня болит, не до того сейчас, сладенький, – и он чмокнул воздух в моём направлении. Тогда я, не без труда, отвязал волосок и, опорожнив мочевой пузырь, уже налегке подошел к своему Громозеке.
– Смотри, чем были у меня яйца обмотаны. Что думаешь, «чей туфля»?
– Агнес, проказница, – прищурившись, как Шерлок Холм, уверенно заявил Лё-шик. – Во даёт! Слушай, она, походу, к тебе неравнодушна; да и вчера, когда ты про сиськи Бэлле говорил, она, по-моему, была рада.
Да, Агнес мне, конечно, нравилась, и, может быть, будь всё как-то по-другому, у нас могло что-то и получиться. Но, сука, нет!
– Слушай, а конкретней ты можешь сказать? Ну, где мы в Питере? – спросил я после того, как мы бахнули и немного закусили хлебом с нарезкой.
– Дорогие гости Санкт-Петербурга! Мы рады приветствовать вас в нашем замечательном городе, осмотр, которого мы начинаем с Некрасовского сада. Основной достопримечательностью данного сквера, вне всяких сомнений, является памятник великому русскому писателю Николаю Некрасову. А так же с некоторых пор наш любимый сад украшает ещё и огромная куча говна, которая является произведением неизвестного автора, – закончил он презентацию голосом экскурсовода.
Я же встал с лавочки и поклонился невидимой публике. Под общий хохот мы залили ещё по полтинничку.
– Это было круто! – похвалил я лысого монстра. – А время сколько, кстати?
– Не знаю точно. Часов семь утра.
– О! Кабаки уже должны открываться.
– Это ж Питер, чувак, они тут вааще не закрываются, – словно эксперт-микробиолог сказал Лё-шик и поправил несуществующие очки на своём красном носу.
Мы быстро допили оставшуюся синьку, убрали в рюкзак недоеденную закусь и отправились шариться по городу.
Развезло нас хорошенько. Ещё бы, на старые-то дрожжи. Погода была шикарная (для Питера, конечно), поэтому мы просто бродили вдоль каналов и вели непринуждённую беседу, в ходе которой проводили сравнительный анализ сходства и различий двух столиц. Я всё сокрушался, что совсем не вижу урн для мусора и просто вынужден выбрасывать отходы в неустановленных местах. Лё-шик же, в свою очередь, сетовал на то, что почти всё, кроме Невского, пришло в запустение, и что стоит отойти от центрального проспекта Северной Пальмиры на двести метров в любую сторону, а особенно, если углубиться в знаменитые питерские дворы, то создается такое впечатление, что война здесь закончилась лишь накануне нашего приезда, а не полвека назад. В общем, мы перевоплотились в этаких столичных снобов, которые только и умеют, что критиковать и третировать всё на свете, кроме своей ненаглядной златоглаво-белокаменной. И всё-то у них не то, и всё-то у них не так, да и вообще типа того. И, заболтавшись, мы и не заметили, как оказались возле очередного канала, но что-то привлекло наше внимание; что-то, заставившее нас прервать высокоморальные бредни. А было это плавучее кафе, которое безмятежно покачивалось на речных волнах. Оно было не оборудовано, по сути, платформа с лавочками и каркасом, на который, видимо, натягивался навес от дождя, и неким подобием барной стойки.
– О! То, шо надо! – воскликнул Лё-шик. – Ща пивка возьмём и тут зависнем.
– Добро, – откликнулся я, радуясь долгожданному привалу.
Он быстро слетал в магаз, как говорят в Питере, пешеходной доступности, и купил четыре бутылки пива местного производства.
– Чего пить, того не миновать, – весело подытожил я после того, как увидел содержимое бумажного пакета, который притащил пещерный тролль.
– Питер, блин, – в бумажных пакетиках бухло продают, природу, мать её, берегут.
Мы комфортно расположились на сидушках плавучего кафе. Оказывается, я испытывал очень сильную жажду, потому как первую бутылку выпил почти что залпом; мой незадачливый спутник осушил первый снаряд ещё быстрее меня. Откупорив по второй, мы решили оглядеться и обшарить подведомственную территорию. Пока Лё-шик копошился за барной стойкой, я решил проверить швартовы и с удивлением обнаружил, что платформа привязана двумя тросами к кольцам, торчавшим прямо из набережной, просто на узлы, без каких-либо дополнительных крепежей. И тут же маленький чёртик, точнее один из целого сонма чёртиков, проживавших в то время в моей голове, который, судя по всему, отвечал за косипоры с плавучими кафе, незамедлительно приказал мне отвязывать эти самые канаты, а так как возразить ему было некому, я сразу же бросился выполнять приказание. Увидев, что я делаю, Лё-шик мгновенно включился в работу, и мы в четыре руки быстренько отшвартовали плавучую платформу. Лё-шик метнулся к лавочке и резким движением оторвав от неё две доски, кинул одну из них мне.
– Отталкивайся, – крикнул он и упёрся доской в каменную кладку. Я сделал то же самое, и мы поднажали изо всех сил. К нашему неописуемому восторгу, судно сдвинулось и со скрежетом отделилось от набережной. И мы на плавучем кафе поплыли по каналу в центре Петербурга. От одной мысли об этом кружилась голова. Я понимал, что отчубучили мы уже знатно, хотя и не прошло двух часов с тех пор, как я проснулся в Некрасовском саду, а тут хоп! – и мы плывем по каналу на угнанном плавучем кафе. Вот это расклад! О таком и мечтать поначалу было нельзя!.. Предвкушение грядущих приключений пьянило хлеще алкоголя, а с учётом того, что я был и так уже бухой в хлам, всё это суммировалось и ввергало меня в полный неадекват. Я скакал по платформе, как обдолбанная макака, цепляясь руками за каркас. Лё-шик был рад не меньше меня, правда, он вёл себя более сдержанно и даже успевал немного грести, используя оторванные доски вместо вёсел, тем самым увеличивая скорость нашего движения.
– Так, я нарекаю себя капитаном данного судна, объявляю его пиратским и призываю творить разбой и всякие непотребства во имя весёлого Роджера и морского дьявола, – провозгласил я, стоя на барной стойке и размахивая почти пустой бутылкой. Я явно пребывал в эйфории и упивался моментом.
– Эх, топлива мало, – удручённо произнёс мой старпом. Он огляделся вокруг, как будто бы надеясь увидеть, что-то алкогольное. Его явно озадачивало отсутствие бухла, хотя мы были изрядно заряжены, и это ещё мягко сказано.
– Бля, чувак, не обламывай кайф. Наслаждайся моментом триумфа; будем потом в обезьяннике вспоминать, – кричал я сквозь хохот.
– Всему своё время, друг мой, – проговорил пьянчужка, заплетающимся языком. – Давай-ка осмотримся и подумаем, что делать дальше.
– Ишь ты какой! «Подумаем». Ты чё думать сюда приехал или косорезить? Хорош мозги пудрить, – заливался я безумным смехом; чердак мне сорвало конкретно, и я понимал, что дело кончится чем-то особенно жёстким.
Скорее всего, Лё-шик тоже это понимал, но виду не показывал, а наоборот, старался выступать в качестве разумного противовеса моим психо-закидонам. И тут мы увидели мост, который лежал на пути нашего следования, но прикол в том, что арка моста была очевидно ниже, чем высота каркаса нашего «корабля». Ситуация приобретала опасный оттенок и грозила вылиться в реальную катастрофу. Нужно было быстро принимать решение. Спасаться вплавь, откровенно говоря, очень уж очень не хотелось.
– Давай к берегу, – крикнул я и схватил импровизированное весло, выводя своего спутника из минутного оцепенения. Мы остервенело начали грести и очень быстро приблизились к набережной, благо канал был весьма неширок. Но возникла следующая проблема: набережная канала была достаточно высокой, плюс чугунный заборчик тянулся вдоль всей её протяженности, нужно было лишь подпрыгнуть, чтобы зацепиться руками за его верх. Лё-шик схватил канат, точнее его часть, и зачем-то сунул его в рюкзак.
– Давай, дядь, прыгаем, – крикнул он. И мы прыгнули и повисли на заборе, а платформа, стукнувшись о камни и слегка развернувшись, поплыла себе дальше на встречу со своей судьбой в виде невысокого моста. Не без труда мы выбрались на набережную; малочисленные прохожие, которые находились неподалёку, были весьма озадачены нашим неожиданным появлением. Мы вроде как вылезли из реки, но при этом были сухие; странно это, наверное, выглядело. Интересно, что подумали эти люди в тот момент? Хотя нас-то в то время это как раз совершенно не заботило; мы торопились покинуть место преступления и, несмотря на мои уговоры посмотреть, как кафешка врежется в мост, Лё-шик увлёк меня в первый попавшийся подъезд, а точнее, парадняк, как говорят в Питере. Парадное оказалось сквозным, и мы вышли во двор-колодец – классический вариант для этого города. Поблуждав немного в каменном лабиринте и ещё раз подивившись обшарпанности и убитости, царившими внутри, мы выползли на какую-то улицу и там, как ни в чем не бывало, пошли прогулочным шагом куда глаза глядят.
– Ну чё, какие планы? – поинтересовался Лё-шик. – Есть идеи, окромя покупки топлива?
– Пойдём в зоопарк, – неожиданно предложил я, – ну или в Кунсткамеру.
– Неплохо, как раз тебя там оставлю, – улыбнулся мой добродушный огр.
– Ха-ха, только вначале давай пожрём что-нибудь, а то как-то голодно. Ну и выжрем, конечно же.
На жратву решили не тратиться, так как деньги начинали кончаться, благо можно было похавать на халяву.
В то время имелось одно местечко почти в центре, где бесплатно, я так понимаю, в благотворительных целях, кормили людей. Там обычно тусовались всяческие маргинальные личности, но в основном неформалы, а реальных бомжей почти не было, видимо их периодически прогоняли оттуда. Нашли мы эту тему ещё тогда, когда оказались там в первый раз с Кирой и Обжорой. Нам его присоветовали какие-то хиппари, которые ехали автостопом через Питер. Так что мы спокойненько нашли это самое место. Располагалось оно в глубине самого обычного питерского двора. На заборе рядом со входом сидела небольшая, но довольно-таки разношёрстная компания; кто-то играл на гитаре, кто-то пел, пахло травой; ну, в общем-то, царила атмосфера классического сквота. Мне показалось, что высокий парень, который пел громче всех, мой знакомый и прозвище его было Грин. Я хотел было подойти, но Лё-шик потянул меня за рукав и затащил внутрь плохо освещённого помещения. Странно, но внутри народу оказалось меньше, чем снаружи. Мы взяли пластиковые тарелки и ложки и направились к стойке. За ней стояла девушка, как мне показалось в тот момент, необычайной красоты. Она явно была толкинисткой, её выдавал хайратник и татуировка на запястье. Эльфийские руны, наколотые кустарным способом, опоясывали её руку чуть ниже локтя. Она большим половником разливала похлёбку страждущим. Когда пришла моя очередь и я дождался, чтобы похлёбка оказалась в моей тарелке, я слегка склонил голову и улыбнулся.
– О Элберет Гилтониэль, с небес глядящая насквозь… – продекламировал я.
– Открой ворота облаков, в сиянье синих звёздных слёз! – пропела она красивым и высоким голосом. Вы знаете, многие толкинисты, и вправду, очень хорошо поют, особенно всяческие эльфийские баллады. Но она пела просто божественно; если бы я был под дурью, то, наверное, поверил бы, что она эльф, ну или хотя бы наполовину; по-моему, полукровки называются «эльфинитами». Вообще, толкинисты народ особый, к ним и подход нужен соответствующий. Они в основном делятся на несколько видов. Не скрою, что прочитал наверное все произведения профессора Толкиена и, конечно же, тоже подпал под литературные чары мастера, и до сих пор считаю, что его серия книг, посвящённых Средиземью, – одно из самых интересных и захватывающих чтив, что мне приходилось читать в жизни. Просто шикарная вещь! Совсем не то, что вы читаете в данный момент. Ну да ладно, не буду вдаваться в долгие хвалебные речи, просто всем советую ознакомиться. Ах да, вернёмся к классификации «толчков». Как я уже говорил, книги настолько захватывающие, что многим особенно впечатлительным крышу сносит на раз-два. А в той среде, особенно впечатлительных, как раз большинство. Ну так вот, именно по степени сноса крыш я их и квалифицирую, так сказать, по шкале от «мне просто интересно, а чё тут такое?» и до «да вы что, я реально Эльронд». Девочка была где-то чуть выше середины по той шкале и жила скорее в пригороде Гондора, чем Питера, да и к реальности относилась, скорее всего, как к телепередаче. Знавал я таких немало. Это обычно милые и безобидные люди, очень приятные в общении интеллектуалы, начитанные и весёлые. В общем-то, мне они нравились и не только девчонки, но и парни были нормальными, ну в смысле выпить с ними эля или чего покрепче. Мы как-то на Эгладоре в Нескучном саду впряглись за них и схлестнулись с местными гопниками, которые повадились было тиранить беззащитных ботанов и были весьма удивлены, встретив вдруг ожесточённое сопротивление. «…и были они обращены в бегство, бросив раненых на поле брани». Помню, как Саша Моррисон сломал мой тубус о голову кого-то из того стада быков, а тубус, между прочим, классный был, советский, от родителей достался. Ну и я кому-то перемкнул хорошенько гриндером по хребту. Там даже скорую пришлось вызывать, благо больница рядом была, и менты приезжали, но их мы дожидаться, конечно же, не стали. Ну, короче, с толкинутыми отношения у меня были супер: я любил, понимал и уважал их, а они отвечали мне взаимностью, потому как люди они сенсорно-восприимчивые и такие вещи всегда чувствуют. Самое главное – никогда не стебаться над их убеждениями, по крайней мере в глаза, потому как за глаза, иногда волей-неволей проскакивает, особенно над их верой в то, что они живут в лучших и волшебных мирах, а не в Подмосковье конца 90-х – начале нулевых. Честно говоря, я бы и сам был не против переехать в уютный коттедж под Ривенделлом или в просторную двушку в центре Минас Тирита и в командировки гонять в Изенгард, а в отпуск – на курорт Серебристая гавань. Но, сука, нет, придётся всё же жить в нашем дерьмовом мире и барахтаться, как и все остальные, в этом грёбаном муравейнике.
– Я – Кендр, – просто сказала она.
– Я – Джин из Чертогов Мандоса, – представился я своим толкинистским именем. Не удивляйтесь такому странному имени; просто перед тем как покреститься на Мандосе, мы с одним чуваком, по-моему с Савой, конкретно убрались джином с тоником (помните, продавали такой напиток в полуторалитровых баклажках и пойло было то ещё). И, придя в царицынский лесопарк в состоянии полного аута, на вопрос духовника о том, какими именами нас наречь, мы хором ответили по сути единственное, что могли выговорить в тот момент, а было это «Джин-Тоник», и с тех самых пор так и звались. Я – Джином, а Сава – Тоником; правда, Саву я с тех пор, по-моему, и не видел. Итак вернемся в город на Неве. И вот я, глядя ей прямо в глаза своим разноцветным взглядом, так как глаза у меня с детства разных цветов, и положа правую ладонь на сердце, склонил голову так, чтобы прядь длинных волос, заплетённая в косичку выскочила из-за правого уха, куда я её обычно заправлял, и повисла сбоку; уж не знаю почему, но этот приём всегда срабатывал с девочками из толкинистской тусовки. Наверное, я в этот момент был похож на Дунадана – странствующего рыцаря из древнего Нуменорского рода. Не исключено, что это было именно так. Она была впечатлена и улыбнулась мне широкой, искренней улыбкой.
– Так, млять, мне-то пожрать дадут? – старческим голосом вмешался в нашу идиллию мой недалёкий друг. Он подтолкнул меня вперёд, а сам с недовольным видом, посматривая недобрым взглядом то на меня, то на очаровательную Кендр, направился в глубь помещения, бормоча на ходу что-то неразборчивое. Мне даже показалось, что он говорил на языке орков, и я на какое-то мгновение провалился в некое подобие морока. Затемнённое помещение, которое я осматривал затуманенным взором, напоминало таверну из фэнтези-города, эльф-полукровка за стойкой, бормочущий и недовольный орк в углу машет мне своей лапой и голос менестреля, доносящийся с улицы… Не хватало только колдуна, курящего трубку в самом тёмном месте трактира, хотя травой пахло всё сильнее и сильнее. Я помотал головой из стороны в сторону, и видение исчезло, хотя я бы предпочёл, чтобы этого не происходило. Реальность настигала меня, словно неизлечимая болезнь, которая на какое-то время отпускает под натиском лекарств, но неизменно возвращается после прохождения курса лечения.
– Э-эх! – в сердцах воскликнул я. – Тоскливо мне, братское сердце, что это я вытворяю-то, а?
Я так и стоял посередине зала с тарелкой в руках и вопрошал, по сути, сразу ко всем, кто находился внутри. Сидящие люди обернулись и посмотрели на меня, а я как будто прирос к полу и не мог сдвинуться с места. Повисла какая-то зловещая тишина, и казалось, что вот-вот должно произойти что-то ужасное, ну мне, по крайней мере, так казалось. Наверное, крыша начала ехать или, наоборот, назад возвращалась.
– Ну, эк тебя переклинило-то, чувак, – сказал высокий парень, стоявший в дверях. Это был тот, про которого я думал, что его Грином кличут. – Ну-ка пойдём со мной, – поманил он меня на улицу. Я так с тарелкой в руках и вышел. Не успел оглянуться, как чувак задул мне такой паровоз, что у меня глаза на лоб полезли. Но болезненная паранойя отступила вместе с гнусной реальностью. Я ловко перехватил косяк и сделал подряд несколько глубоких затяжек, потом начал ужасно и громко кашлять; – вообще странно, я траву курил достаточно часто и давно, но кашель за эти годы так и не ушел.
– Выдыхай, бобёр, – хлопал меня по спине и приговаривал Гриня. Конечно же, это был он. Да и Грином его прозвали за любовь к зеленому растению.
– Грин!?
– Он самый, – улыбнулся он. – Где мы с тобой дули?
– На Чистых, зимой, а потом в Мандосе, в Царицыно, с гномами какими-то. Фили, Кили, Балин и Двалин, – хихикая, произнёс я. Грин тоже уже ржал во всю.
– Да, точно, я тебя вспомнил, это ты какой-то стишок тогда сочинил про курево.
Курил я много в этой жизни
Ещё не раз я покурю
Курить я буду по-любому,
Ведь так курить её люблю.
– продекламировал я сдавленным от смеха голосом. Грин хохотал навзрыд. Тут появился Лё-шик с довольной рожей и сразу же присоединился к нам в воскурении. Мы покурили ещё, постояли минут двадцать и позагоняли раста телеги. Поугорали от души, но пришло время двигаться дальше. Ведь барагозы сами собой не накосячатся.
– Куда вы теперь? – спросил Грин, глядя на нас красными, ничего не понимающими глазами.
– Мы – бухать и косорезить. До заката должны разнести этот город, – отрапортовал я.
– У-у, синька!.. Это нет, не моё, – подытожил Грин.
– Ну, тада бывай, брат, не поминай лихом, да хранит тебя бог Канубис, – попрощался я, и мы с обкуренным циклопом отправились навстречу новым приключениям. Причём я, кстати, так и не поел.
– Давай вначале в зоопарк, пока не попустило, а уже потом в Кунсткамеру. А хотя можно и наоборот, – пространственно рассуждал я, помахивая пластиковой вилкой. – Бля! А где тарелка с хавчиком и тёлочка Кендр? Ой-ёй-ёй… – я обхватил голову руками и вроде даже по-настоящему огорчился.
– Да, чувак, уж если что и может оторвать тебя от тёлок, то это дудка, – заржал Лё-шик, словно дикий единорог.
Он долго не мог уняться, у него было некое подобие истерики. Я в этот момент начал озираться по сторонам, как будто надеясь увидеть бегущую за нами девушку-эльфа с тарелкой вкусной похлёбки в придачу.
– Даже не думай об этом, – как будто читая мои мысли, проговорил Лё-шик.
Я махнул рукой, тем самым давая понять, что смирился с произошедшим. Хотя, конечно, девушку я продинамил, и продинамил зря: хорошая девчушка; никогда мне с ней больше не увидеться. Жаль! Прям вот – жаль-прежаль! Ну да ладно, как говорил Козьма Прутков, «нельзя объять необъятное». И мы пошли в зоопарк транзитом через магазин «Продукты». Там мы затарились по полной программе: водка, пиво, закусь и минералка на запивку.
– Давай во двор зайдём и там накатим уже, – предложил запыхавшийся Лё-шик.
– О, точняк, давай, заодно и отольём, – быстро согласился я.
Мы свернули в первый попавшийся рукав. Двор находился в ужасном состоянии, всё было ободрано и загажено. Не просматривалось ни одной лавочки, и мы просто встали посередине колодца.
– Да уж, хорошо, что сейчас тепло, – сказал я и поёжился. Ох уж мне эти питерские дворы. Их надо обязательно увидеть каждому, увидеть и забыть. Я быстро откупорил бутылку, потому что задерживаться здесь совсем не хотелось. С закуской тоже морочиться особо не стали по той же причине. Пиво решили пока не трогать. Я отломал горбушку от буханки и застыл со стаканчиком в руках, смотря на копошащегося в своём рюкзаке Лё-шика.
– Давай скорей уже, а то ссать охота, – подгонял я его нетерпеливым тоном.
– Ну иди поссы, а потом накатим спокойно, – бросил он в ответ. Я отошёл в сторону и встал лицом к стене. Затем расстегнул молнию на джинсах и сосредоточился на предстоящем процессе. И тут по закону подлости или, как говаривал один знакомый, «по принципу западла», откуда ни возьмись появилась какая-то тётка весьма неприглядного вида. Я оглянулся на неё, но журчание уже началось, и остановить его не было никакой возможности. Тётка тем временем подошла ближе и остановилась в двух шагах от меня.
– Ты чё? – спросила она.
– Чё, чё – дричичо, – ответил я.
– Ты чё, не знаешь, что ли, что приличные люди ссут в парадной, – сказала она заплетающимся языком. Она, конечно же, была в говно. Вообще, в Питере, как я понял, не так-то просто встретить трезвого человека, если это не мент, конечно же.
– Нет, не знал, я же из Москвы.
– Ну ты и хмырь, – брякнула она и, повернувшись к Лё-шику, повторила оскорбление, но теперь направленное к его персоне. Затем она медленно и с достоинством удалилась. Я проводил её взглядом и посмотрел на дружбана. Он с ничего не понимающим видом стоял посреди двора со стаканчиком в руке.
– Это чё такое было? – спросил он. Я подошёл к нему и взял свой бокал.
– Да забей, это питерский персонаж, очередной и явно не последний.
– Ну тада давай накатим. За персонажей.
Мы подняли стаканы, чокнулись и залили топливо в бак. Я понюхал горбушку, откусил кусок и понял, что есть хочу очень прилично, но делать это в таком месте было выше моих сил. Я начал подгонять своего алкоспутника, чтобы поскорее покинуть столь ужасное место. Мне кажется, это был самый ужасный двор во всем Питере, потому как ни до этого момента, ни после я ничего более стрёмного в Северной Пальмире не видел.
– Скорее покинем это ужасное место, – взмолился я, – на меня здесь мрачняк какой-то нападает.
– Идём, идём, не мороси уж, – снисходительно улыбнулся он. – Хотя я думал ещё по пясярику и тогда… Но если вашему высочеству тут претит, тогда да.
Сделав реверанс, Лё-шик побежал в арку, по-детски припрыгивая и звонко смеясь. Это, и в правду, выглядело до жути забавно; я тоже засмеялся и устремился за ним. Шли мы быстро, и зоопарк приближался неотвратимо. Упомяну лишь, что мы сделали ещё одну остановку и хлопнули по рюмашке, но всё произошло практически на бегу и ничего примечательного за это время не случилось.
И вот мы у цели. Врата, кассы и вход. Но вот незадача – внутрь нас почему-то наотрез отказываются пускать. Хотя, в принципе, я чего-то подобного где-то в глубине души ожидал. Лё-шик тоже не сильно возмущался. Хотя он вообще любитель вступить в конфронтацию, но здесь как-то спокойно отступил. Я сразу понял, что он отступил лишь временно, но последний маневр оставил за собой. Слишком хорошо я его знал, поэтому просто последовал за ним, когда он уверенным шагом направился вдоль забора. Он шёл и шёл, не останавливаясь; я едва поспевал за ним. Сцена напоминала советский мультфильм про Винни Пуха.
– Дай пивка, а? – сказал я ему в спину. – А то я запыхался уже и вообще, что происходит? Ты чё, реально хочешь через забор перемахнуть? Он же метра три, наверное, ещё и штыри сверху.
– Спокойняк, у меня на этот случай припасено средство, – сказал он и, вытащив баклажку с пивом, протянул её мне.
– Спасибо, конечно, но пиво вряд ли нам поможет миновать забор, – отхлебнув, вымолвил я.
Он же продолжал шуровать внутри рюкзака. И наконец, вытащил оттуда канат, прихваченный им с плавучего кафе. Лё-шик просиял и принялся вязать какой-то узелок.
– Да! – восхищённый его прозорливостью произнёс я. – Ты прям как в воду глядел.
– Тебя, как я вижу, не попустило ещё, – улыбнулся он. – Дай-ка хлебнуть.
Он надолго прильнул к горлышку; баклажка сжалась в его руках, как будто от страха, а его кадык угрожающе подскакивал после каждого исполинского глотка. Я, словно завороженный, смотрел на это. Наконец он отлепился от бутыля, баклажка вновь распрямилась, жалобно вдохнув воздух, который так варварски вместе с доброй половиной содержимого вобрал в себя синий великан. Он же издал подряд несколько странных звуков, похожих на те, что издаёт зависший компьютер. Затем он отхлестал себя по щекам и ущипнул за сосок. Я, глядя на это, продолжал находиться под гипнозом его действий, просто ожидая дальнейшего развития событий. И вот все ритуалы были совершены, и он, а, судя по всему, и я, были готовы совершить следующее административное правонарушение. С первого раза получилось набросить лассо на штырь. Я оттолкнул Лё-шика и ухватился за канат. Затем подтянулся и без особого труда забрался на ограждение; штыри вверху на проверку оказались не такими уж и страшными. Приняв пакет и рюкзак у нижнего, я спрыгнул на землю по другую сторону забора. Немного недооценив расстояние, я не удержался на ногах и, отскочив от земли, словно баскетбольный мяч, полетел головой вперёд сквозь какие-то заросли. Упав, я немного полежал и подумал о происходящем, но, не найдя ничего предосудительного, встал на ноги и огляделся. Место было просто идеальным для необузданных возлияний. Склон выглядел достаточно пологим, но имел небольшой уклон градусов в двадцать; на таком было довольно комфортно возлежать ногами к воде. Ах да, вода, – прелестная, неширокая речушка, видимо, искусственного происхождения, изящным изгибом облегала холм. Кусты, которые я миновал, закрывали нас от недоброжелательных взоров извне, а стена из высоких вязов, осин или типа того, не важно каких пород, главное, высоких деревьев, оберегала от внутренних угроз. Это был, по сути, был оазис для ищущих уединения и спокойствия. И в довершение картины на воде показались лебеди. они величественно, как и положено королевским птицам, проплывали мимо, не издавая при этом ни звука, и совсем не нарушая, а, напротив, завершая картину безмятежной гармонии. Какая красота! Лё-шик, как обычно, бесцеремонно вторгся в идеалистическую картину созерцания одиночества.