Николсон Бейкер
Бельэтаж

Полная версия

Глава одиннадцатая

Пока из кабинок никто не вышел, все четыре раковины были в моем распоряжении; я выбрал ту, вокруг которой было посуше. Я положил возле раковины томик в мягкой обложке, на него пристроил очки, потом быстро вымыл руки, отчего дата, оттиснутая на ладони, поблекла, но не исчезла. Не закрывая воду, я вытерся бумажным полотенцем. По-моему, у нас в офисе лучший в мире контейнер для бумажных полотенец. Такие часто можно увидеть в корпоративных туалетах: архитектурный элемент высотой в шесть или семь футов, полоса полированной стали почти до потолка, с ромбовидным окошком, в котором виднеется краешек следующего полотенца, а под ним – обширное пространство, куда можно выбросить использованное. Уборщик отпирал переднюю панель этого агрегата – вероятно, тем же ключом, что и дозатор для мыла, а может, и другим, – опрокидывал в мусорный мешок контейнер, полный мокрых бумажных полотенец, и загружал сотни только что распакованных новых полотенец стопкой в отсек над ромбовидным окошком. Полотенца тоже самые лучшие: почти в фут шириной, с волнообразным рельефным рисунком, белые, с двумя загнутыми вперед отворотами, чтобы было легче разворачивать – лестно пользоваться такими. В последнее десятилетие цены на бумагу резко подскочили, поэтому некоторые компании, где раньше пользовались широкими полотенцами, установили в диспенсерах приспособления для выдачи полотенец поменьше размером и подешевле. Некоторые офис-менеджеры избрали еще более радикальный подход и прямо рядом с полированным стальным диспенсером, этим городом-призраком, поставили пластмассовый «Таулсейвер» с рычагом, как на игровом автомате: надо было дернуть за рычаг четыре раза, приводя в движение большой рулон, чтобы получить грубое бурое полотенце приличной длины, которое следовало с приятным треском оборвать о металлическую зубастую гребенку и смять по желанию. Экономить помогали и держатели для бумаги с туго вращающимся валиком: предполагалось, что с силой вертеть рычаг быстро надоест и бумаги будет отмотано меньше. Низшее положение в этом ряду занимала машина, которая в детстве казалась мне восхитительным символом футуристического прогресса, – «гигиеничная» сушилка для рук. Сейчас такие можно увидеть не только на придорожных стоянках, но и в туалетах «Френдли», «Уэнди», «Говарда Джонсона» и заведениях других крупных ресторанных сетей. И что же они натворили, эти прогрессивно настроенные, но заблуждающиеся менеджеры, отвечающие за порядок и рентабельность в туалетах сетевых заведений, загипнотизированные резким взлетом продаж сушилок? Отказались от диспенсеров для бумажных полотенец, развесили по стенам сушилки, а потом убрали из туалетов все мусорные корзины. Эти корзины заполнялись полотенцами, но рестораны перестали предоставлять посетителям полотенца; следовательно, теперь им было незачем платить работникам, в обязанности которых входило опорожнение мусорных корзин. Однако с упразднением корзин исчезла единственная весомая причина, по которой обслуживающий персонал был просто обязан заглядывать в туалеты по крайней мере раз в смену, и туалеты быстро предали забвению. Между тем довольны ли посетители сушилками? Жмешь на металлический грибок, чтобы включить сушилку, и, как рекомендует инструкция, «слегка потираешь руки» под сухой струей. Но чтобы высушить руки так же хорошо, как с помощью единственного бумажного полотенца всего за четыре секунды, держать их под изрыгающей воздух воронкой приходится тридцать секунд – гораздо дольше, чем обычно хватает терпения; в итоге уходишь, стряхивая с пальцев капли, а сушилка продолжает обогревать помещение. Если же все-таки решил выстоять все положенные тридцать секунд, на этот случай производитель («Всемирная Корпорация Сушилок») предусмотрел краткий трафаретный текст – чтобы скоротать время. Сейчас этот текст мне не нравится, а в детстве я усматривал в нем дальновидную прозорливость пророков, которым хватило отваги и уверенности отказаться от давних привычек и приобрести новые: архитекторов, меняющих облик городов, инженеров наземного транспорта, предсказателей монорельсов, бумажной одежды, пищи в виде капсул, обучающих программ, куполов над Гонконгом и Манхэттеном. Я сам читал эту инструкцию, как катрен из «Рубайята», причем так часто, что теперь она для меня – некий предвестник «последовательно внедряемой программы гигиены полости рта и регулярных стоматологических обследований» рекламной кампании зубной пасты «Крест». Инструкция гласит:

Для вашего удобства – – – Мы установили не загрязняющие окружающую среду сушилки для рук, чтобы уберечь вас от угрозы распространения инфекционных болезней через использованные бумажные полотенца.

Этот быстрый и гигиеничный метод позволяет тщательнее сушить руки и избегать обветривания – – – кроме того, в туалетных комнатах не накапливаются использованные полотенца.

В углу этого программного заявления компания печатала мелкую греческую буковку, в профиль похожую на гамбургер – символ движения за охрану окружающей среды, тот самый символ, который в седьмом классе я вырезал из зеленого сукна и наклеил на пять белых нарукавных повязок. Мы с четырьмя друзьями повязали их, когда вооружились мешками и вышли собирать мусор на Милберн-стрит возле школы (собрали на удивление мало, но почувствовали дыхание исполинского города, переполненного мусором) во время празднования первого Дня Земли, кажется, в 1970-м или 1971 году. Но разве охрана окружающей среды имеет какое-то отношение к причинам, по которым в «Уэнди», куда я зашел 30 сентября 1987 года (переписать инструкцию, и в то же время посчитать, по моим прикидкам, до шестидесяти, чтобы убедиться, что теплый воздух дует ровно тридцать секунд), установили в мужском туалете сушилку? Нет. Помогает ли ответственный, заботящийся об экологии посетитель туалета экономить электроэнергию, которую вырабатывают, сжигая полезные ископаемые? Нет – никакой кнопки отключения, чтобы сократить тридцатисекундный цикл просушивания, предусмотрено не было, следовательно, меня вынуждали разбазаривать земные богатства. Действительно ли сушка рук предотвращает обветривание? Сухой воздух? Быстро ли он действует? Медленно. Более тщательно? Нет, менее. Оберегает ли нас сушилка от инфекционных болезней? Подхватить грипп, нажимая теплую, металлическую, общедоступную кнопку сушилки, гораздо проще, чем выхватывая из диспенсера стерильное полотенце, к которому еще не прикасалась человеческая рука, старательно вытирая им руки насухо и выбрасывая в корзину. Опомнись, «Всемирная»! Авторитетный и гражданственный тон этой фальшивки возмутителен! Как ты допустила, чтобы твои маркетологи штамповали подобия рекламных объявлений 90-х годов XIX века, вроде тех, что отпечатаны на пластмассовых столах в «Уэнди» и восхваляют патентованные средства и электрические медные браслеты? Ты продаешь машины для нагревания воздуха, которые исправно работают уже несколько десятилетий – простое, вполне оправданное средство, позволяющее ресторанам быстрого питания экономить на бумажных полотенцах. Так и говори, или вообще умолкни.

Но гораздо важнее трафаретного надувательства тот факт, что, заменив бумажные полотенца сушилкой с ее неподвижной воронкой, рестораны и кафе, вооруженные краснобайством «Всемирной Корпорации», делают вид, будто бумажным полотенцем можно только вытирать руки. А вот и нет, вот и нет! Полотенце необходимо, чтобы стряхивать с рукавов замеченные в зеркало брызги и крошки еды, чтобы до блеска полировать стекла очков, чтобы умыться и вытереть лицо, в конце концов. Если в жаркий полдень в комнате, где из-за сушилки стоит духота, у вас вспотеет лицо, и вы решите освежиться, прежде чем заказать свое излюбленное классическое блюдо, чем вы будете обтираться? В отчаянии, истинном и неподдельном, какое испытывал и я, вы воспользуетесь туалетной бумагой. В туалетах с сушилками для рук туалетной бумаги расходуется столько, что некоторые менеджеры, еще недавно думавшие, что хитроумно снизили затраты, заменив полотенца сушилками, впали в другую крайность и установили гигантские, размером с автомобильную шину, рассчитанные на сотни тысяч листов диспенсеры в каждой кабинке. Несмотря на это, туалетная бумага плохо приспособлена для выполнения функций, не входящих в узкий список традиционных. Заходишь в кабинку, набираешь целую охапку бумаги (при условии, что кабинка свободна) и несешь ее к раковине. Стоит только теплой воде попасть на бумагу, она тут же увядает прямо в руках, превращается в полупрозрачную кашицу. Подносишь к лицу эту мокрую плазму, клочки которой липнут к щекам и бровям; затем снова плетешься за бумагой, чтобы вытереться насухо – но, увы! – пальцы сырые, так что при попытке отмотать туалетную бумагу от громадного, состоящего из сотен тысяч листочков рулона торчащий кончик просто распадается прямо в руках и рвется преждевременно. Решаешь высушить лицо горячим воздухом, оглядываешься, соображая, куда бы выбросить размокшее бумажное месиво, и обнаруживаешь, что корзина для мусора отсутствует. И ты швыряешь бумагу в угол, где уже образовалась целая куча, или яростно стряхиваешь ее в уже забитый унитаз.

Вот почему я считал честью для себя работать в компании, где все еще пользуются классическим диспенсером для бумажных полотенец. Но иногда, доставая из него несколько полотенец или открывая серый стальной шкаф, набитый канцелярскими принадлежностями – ножницами с черными ручками, сменными блоками для перекидных календарей, магнитными коробочками для скрепок, степлерами, похожими на кобр приспособлениями для вынимания скрепок, бесчисленными коробками шариковых ручек, или получая памятку со списком для распространения, включающим пятьдесят фамилий, я вдруг начинал сомневаться в том, что наша компания может позволить себе такие расходы. Я задумывался о сотрудниках моего отдела, одного из, кажется, шестидесяти пяти отделов корпорации; представлял свою зарплату; прибавлял к ней зарплаты Тины, Эйбелардо, Сью, Дэйва, Джима, Стива и еще десяти-двенадцати коллег, никто из которых сам не делал деньги, а ряды цифр начинали выстраиваться все быстрее, росли наличные, которыми оплачивали каждую секунду нашего пребывания на работе. Нам платили за сорока-, а не тридцатипятичасовую рабочую неделю; только представьте себе, сколько денег компания официально тратит каждый день, чтобы оплатить время, которое тысячи сотрудников проводят за обедом! В определенном настроении мне никак не удавалось переключиться с моих личных впечатлений маленького, но дорогостоящего винтика компании на общие цифры доходов, которые мы каждый квартал видели во внутренних отчетах: трудно поверить, что денежный приход так же велик, как наши расходы. И эти сомнения иногда простираются на все компании города – целую панораму фирм с непомерными расходами, корпоративный пласт с немыслимо высоким уровнем существования, уровнем белых бумажных полотенец, а не сушилок для рук.

Когда я заводил с Дэйвом или Сью разговор о том, каким образом нам или любой другой компании удается оплачивать операционные расходы, мне снисходительно улыбались и отвечали: «Не волнуйся, это нам по карману, уж мне-то можешь поверить». Но собеседники пребывали в таком же неведении, как и я. Только потому, что принято заказывать тысячу визитных карточек в первую же неделю после приема на работу, даже если ты не торговый агент и не сотрудник отдела кадров, и за все время службы раздашь не более тридцати карточек, причем большинство – в первый год, собственным родственникам, а остальные – в тех редких случаях, когда деловая визитка придает беседе сдержанную иронию, и несмотря на то, что визитки не выполняют никакой функции, кроме демонстрации доверия со стороны компании и создания у тебя чувства принадлежности к ней с самого начала, даже если в первые три месяца ты считаешь себя никчемным работником, – так вот, только потому, что подобная роскошь общепринята, а прейскуранты типографий вынуждают делать большие заказы, все это еще не значит, что визитки и тому подобное не обрушат в какой-нибудь момент всю шаткую конструкцию излишних, малопонятных, реликтовых условностей ^[35]. Мы приходим на работу каждый день, с нами носятся, как с Папой Римским – новый скоросшиватель для каждого задания; дорогостоящие курьерские услуги; талоны на такси; поездки на трехдневные конференции стоимостью полторы тысячи долларов – чтобы держать нас в курсе последних событий в нашей сфере; даже паршивенькие таблицы и памятные записки – перепечатанные, размноженные, разосланные и подшитые в папки; транспаранты и плакаты, придающие самым рядовым собраниям официальность и значительность; каждая мусорная корзина корпорации – более десяти тысяч корзин, которые каждый вечер опорожняют и застилают новыми пакетами; туалеты, где раковин на одну больше, чем может быть занято одновременно, украшены мраморной плиткой, которая сделала бы честь и туалетам Ватикана! К чему мы все причастны? ^[36]

Но несмотря на периодические приступы гиперщепетильности, отказываться от бумажных полотенец я не собирался. Вот и сейчас я вытащил через ромбовидное окошко пять штук; одно – умыть лицо, еще два – смыть мыло, четвертое – вытереться, а пятое – для забрызганных очков. Каждый раз, когда я вытягивал полотенце за краешек, следующий краешек уже ждал наготове: если не вовремя моргнуть, можно и не заметить, что смотришь на другое полотенце, а между тем это правда! Такое обновление новизны, чем бы оно ни оказалось:

• появлением новой, неотличимой от предыдущей таблетки «Пез» в отверстии пластмассового мини-лифта,

• возникновением в открытой двери самолета, перед прыжком, одного парашютиста за другим,

• выкатывающимся на позицию новым шаром для пинбола – после того, как предыдущий был разыгран,

• прилипшим к ножу над миской с сухим завтраком кружочком банана, который затем будет вытеснен с ножа следующем кружком,

• подъемом еще одной ступеньки эскалатора, –

в то время было и до сих пор остается для меня одним из величайших источников радости, какую только способен предложить рукотворный мир. А поводом для моего личного раздражения служит то, что рестораны быстрого питания, где так много подобных механических обновлений (например, отверстия с пружинами, из которых один за другим выскакивают пенопластовые стаканы), постоянно портят нам все удовольствие от этих обновлений следующими способами: (а) не объясняют персоналу, как важно наполнять черно-хромированные диспенсеры для салфеток так, чтобы салфетки были повернуты, как полагается – не отворотами назад, так что из-за двух салфеток приходится подхватывать сразу шесть или больше, а потом с трудом протаскивать их через хромированное устье, виновато оставляя лишние торчать из контейнера, откуда их уже никто не возьмет из недоверия; (б) разрешают персоналу переполнять диспенсеры, неверно истолковывая их впечатляющую вместимость, так что отворот, за который тянешь, рвется или тащит по столу весь диспенсер на резиновых ножках – и это бесит, потому что такое простое, долговечное, приятное, оригинальное изобретение вполне могло бы пополнить список маленьких радостей посещения ресторанов быстрого питания, но из-за невежества или халатности его достоинствами обычно пренебрегают, в итоге миллионы столовых салфеток выбрасывают неиспользованными. Но я уверен: со временем руководство ресторанов поймет эту ошибку и введет в курс подготовки служащих упражнение, при котором новички будут нараспев повторять: «Отворотами вперед! Отворотами вперед!», и откажется от сушилок в пользу бумажных полотенец со всеми их недостатками – точно так же, как кое-где плавучие соломинки со временем начали делать достаточно тяжелыми, чтобы они не всплывали в газированной жидкости ^[37].

Я развернул под горячей водой первое из пяти полотенец, слегка смочил его, свернул пополам, вылил сверху полпорции розового мыла, потом развел мыло водой, быстро проведя полотенцем под краном. Затем, низко склонившись над раковиной и зажав под мышкой галстук, я разложил капающий свиток на ладонях и ослеп, уткнувшись лицом в его тепло. Я потер полотенцем щеки. При этом крылья носа я зажимал мизинцами. Умиротворенный, выдохнул в промокшую бумагу:

– О гос-споди. – Похоже, умывание действует подобно акупунктуре: сигналы тепла поступают в мозг от нервных окончаний лица, особенно от век, вытесняют все размышления, отвлекают внимание от любых незаконченных мыслей, вынуждают его беспорядочно прыгать с одного предмета на другой – зачастую обращаться к вопросам, которые остались неразрешенными и теперь возвращаются в увеличенном виде, на фоне зернистой черноты опущенных век.

В данном случае мне представился лопнувший шнурок, каким он был до того, как семь минут назад в кабинете я связал оборванные концы. Вопрос стоял так: как вышло, что шнурки порвались с интервалом в двадцать восемь часов после двух лет непрерывной носки? И я пережил первые ощущения затягивания концов шнурка перед началом завязывания узла: в этом натягивании присутствовал элемент трения. Я сравнил его с важным вторым затягиванием – как правило, более сильным, настоящим рывком, а то и двумя, благодаря которым базовый узел получался крепче. Этот второй рывок направлен в сторону пола, зона трения находится на расстоянии примерно 1/4 длины шнурка – именно там, подумалось мне, и сосредоточен основной износ. Мне казалось, что я делаю успехи. Смывая мыло вторым и третьим полотенцами, я снова попытался увязать мою теорию двойного разрыва с теорией износа шнурков при ходьбе, ведь в последнем случае нагрузка, пусть небольшая, повторяется тысячи раз – например, даже когда мне требуется только дойти от кабинета до туалета, я вынужден сгибать ступню, вместе с ней ботинок, и, следовательно, 30-40 раз оказывать воздействие на шнурок. Я закрыл воду и принялся рассеянно вытирать лицо четвертым полотенцем.

А добивался я разграничения износа, вызванного натягиванием шнурков руками, и износа, возникающего при ходьбе. И в то же время мне пришел в голову простой тест разновидности «или-или». Поскольку мои ступни – зеркальные отображения друг друга, и я не хромаю, истирание по модели износа при ходьбе должно быть максимальным либо на обоих наружных, либо на обоих внутренних верхних отверстиях – но шнурки не могут перетереться одновременно на левом внутреннем и правом наружном отверстиях. С другой стороны, мои руки натягивают их асимметрично, и не только потому, что правая рука сильнее левой, как нам известно из книг о загадочных убийствах, но и потому, что левый и правый концы шнурков мы держим чуть по-разному, готовясь сложить из них два кроличьих уха. Это позволит с легкостью определить, какая модель преобладает – хронического износа при ходьбе или острого износа при рывках. Предположим, рассуждал я, шнурок на правом ботинке лопнул вчера утром, пока я собирался на работу, – он порвался на уровне внутреннего или верхнего левого отверстия ботинка. Согласно теории симметричного истирания при ходьбе, я мог бы предсказать, что шнурок, проходящий через правое верхнее отверстие левого ботинка, лопнет сегодня. А по модели износа от рывков можно прогнозировать, что на левом ботинке шнурок разорвется в районе левого верхнего отверстия. Но я не мог вспомнить, с какого из двух отверстий все началось.

Я быстро промыл стекла очков под краном, торопясь подробно осмотреть ботинки еще раз; протер очки пятым бумажным полотенцем, производя пальцами намекающие на взятку движения по изогнутым поверхностям, пока те не стали сухими. В унитаз изверглась вода. Я отступил от раковины, поднес очки к лицу, радуясь приближению двух расширяющихся колодцев резкости; закладывая дужки очков за уши, я неизвестно почему поднял брови ^[38]. Теперь я мог разглядеть свою обувь.

И я увидел на левом ботинке лопнувший шнурок, связанный на уровне левого верхнего отверстия, а на правом ботинке – тоже лопнувший шнурок, связанный на уровне левого верхнего отверстия. Зона истирания располагалась асимметрично, следовательно, преобладал износ при рывках, а износом при ходьбе можно было пренебречь как несущественным. Хорошо. Но: результаты проверки вынуждали меня пересмотреть в целом проблему довольно высокого процента самопроизвольных дневных развязываний и завязываний. И тут размышления пришлось прервать, потому что из кабинки вышел мой босс, Эйбелардо.

– Что скажешь, Хауи? – Это приветствие было у него стандартным, и мне оно нравилось.

– Не знаю, что и сказать, Эйб, – произнес я стандартный ответ. Глядя в зеркало, я поправил сидящие криво очки, зная, что они снова дадут крен уже через пять минут.

– Обедал? – продолжал Эйб, старательно моя руки.

– Ага. Шнурки купил. Один лопнул вчера, а второй – сегодня.

– Так-так.

– Загадка природы. А у тебя так бывало?

– Нет. Я каждый день вдеваю новую пару.

– Да? В «Си-ви-эс» покупаешь или где?

– Мне их доставляют самолетом. «Ю-пи-эс»-экспресс. Заказываю у одного индейца из Техаса. Он сам их делает, сплетает альпаку с тонким твидом. И красит «крайлоном».

– Здорово, – отозвался я. Главным в работе с Эйбом было вовремя понять: всерьез и честно он говорит только о делах компании. – Ну, будь.

– Ага.

Приближаясь к двери, я громко засвистел. Я взялся за ручку; дверь подалась навстречу, не оказав никакого сопротивления.

– О-оп, – вырвалось у меня.

– О-оп, – сказал входящий Рон Немик. Я придержал для него дверь. Уже в коридоре я понял, что начинал насвистывать «Янки-Дудл-Денди».

Из-за двери донесся жизнерадостный свист Эйба «Знал я одну старушку, что проглотила мушку».