Майкл Бейджент
Эликсир и камень
В этих обстоятельствах «дух времени» неизбежно должен был пересечь Ла-Манш и достичь Британских островов. В Шотландии эти взгляды нашли пристанище среди знатных шотландских семей, которые с раннего Средневековья проявляли склонность к различным неортодоксальным учениям, как кельтского происхождения, так и привезенных из Крестовых походов. Как и везде, в Англии герметические теории часто имели много общего с гуманистическими и распространялись по тем же каналам. Так, например, упоминавшийся выше Томас Линакр был вхож в герметический кружок Мануция в Венеции, а по возвращении на родину стал лекарем Генриха VIII и основателем Королевского медицинского колледжа. Вместе с Линакром в Венеции гостил другой протеже Мануция, Уильям Гроцин, который по возвращении в Англию стал профессором греческого языка в Оксфордском университете. Имена обоих обычно связывают с гуманистическими традициями, но они также поддерживали тесную связь со сторонником герметизма Джоном Колетом. В 1493 году Колет предпринял путешествие за границу, продлившееся двенадцать лет. О его передвижениях известно мало, но считается, что он некоторое время провел в Венеции, где был близок с Мануцием. В любом случае Колет испытал на себе огромное влияние Фичино, чьи труды он превозносил, вернувшись в Англию и став настоятелем собора св. Павла. В этой должности он принимал у себя одного из самых известных магов Возрождения, Генриха Корнелиуса Агриппу, который займет важное место в нашем повествовании.
Подобно Линакру и Гроцину, Колет поддерживал тесные связи с сэром Томасом Мором. Томаса Мора обычно считают гуманистом, близким по своим взглядам к Эразму. На первый взгляд рационализм его «Утопии» враждебен философии герметизма. Тем не менее Мор был страстным поклонником Фичино, прекрасно разбирался в герметическом учении и не без симпатии относился к некоторым его аспектам. Его «самая первая биография» приняла форму длинного письма от Эразма к Ульриху фон Хаттену, непокорному вольному рыцарю, поэту и сатирику, чьи взгляды объединяли в себе гуманизм с философией герметизма. То, что Эразм состоял в переписке с такой личностью, как Хаттен, свидетельствует о степени пересечения гуманистических и герметических кругов.
Распространению герметизма в Англии также способствовал – правда, косвенно – король Генрих VIII. Как уже отмечалось выше, в своем бракоразводном процессе против Екатерины Арагонской он опирался на помощь и поддержку венецианского каббалиста монаха Франческо Джорджи. Еще в 1527 году Генрих пытался получить разрешение на развод у папы, ссылаясь на прецедент с двумя французскими королями. Попытки папы уклониться от рассмотрения этого вопроса вынудили Генриха искать другие средства достижения цели. Ветхий Завет разрешал развод, и это подтолкнуло английского короля к выяснению – через Джорджи – позиции иудаистских богословов в этом вопросе. Кроме того, он стал присматриваться к протестантской религии, которая придерживалась положений Ветхого Завета и отвергала законы католической церкви, касающиеся развода. В протестантстве – например, в требовании Лютера, чтобы светские государи реформировали церковь, – король нашел нужное ему средство.
В 1531 году Генрих VIII объявил себя главой английской церкви. В 1533 году он тайно женился на Анне Болейн, которая уже была беременна девочкой, будущей королевой Елизаветой I. В этом же году архиепископ Кранмер публично объявил о браке Генриха с преемницей Екатерины. Летом 1533 года Анна была официально провозглашена королевой, а в сентябре родила дочь. Папа римский отлучил Генриха от церкви. Год спустя английская церковь порвала все контакты с Римом. В 1535 году английские епископы официально отказались признавать власть папы, и в стране была основана англиканская церковь. В 1536 году началось закрытие монастырей.
В этой атмосфере религиозного переворота и разрыва связей с Римом и гуманизм, и герметизм получили возможность беспрепятственного распространения. К концу шестнадцатого века различные кружки и общества герметического толка пустили в Англии глубокие корни. Некоторые из них были в той или иной степени тайными. Другие, по всей видимости, представляли собой шпионскую сеть. Третьи постепенно сливались с уже существовавшими институтами английского общества, и этот сплав в конечном итоге привел к возникновению масонства. К концу столетия, как мы вскоре увидим, философия герметизма стала играть роль объединяющей силы в культуре елизаветинской эпохи, включая, разумеется, театры Марло и Шекспира. В «Докторе Фаустусе» и «Буре» фигура мага эпохи Возрождения получила наиболее яркое воплощение.
Император-герметик
Герметическое учение процветало не только в протестантских странах, но и там, где господствовал католицизм. К концу шестнадцатого века эта философия утвердилась при самом сильном католическом дворе Европы – дворе императора Священной Римской империи из династии Габсбургов Рудольфа II, который также был королем Австрии, Венгрии, Богемии и Моравии. Правление Рудольфа (1576-1612) совпало с царствованием Елизаветы и Якова I в Англии и в такой же степени способствовало развитию культуры. С самого начала он вел себя не так, как – по крайней мере, в глазах ортодоксов – того требовало его высокое положение. Покинув традиционную столицу Габсбургов Вену, он перенес свой двор в Прагу, столицу Богемии. В эпоху, когда в Европе происходила все более заметная поляризация между католичеством и протестантством, Рудольф отказался стать на сторону и того и другого, объявив себя «просто христианином». Являясь по своему положению представителем светской власти церкви, он воздерживался от преследования протестантов, а его враждебное отношение к папству постепенно усиливалось – даже на смертном одре он отказался вернуться в лоно католической церкви.
Рудольф увлекался эзотерикой, с воодушевлением принимая все проявления герметизма, особенно магию и алхимию. Он посвящал массу времени и тратил огромные суммы на создание библиотеки, которая стала самым полным собранием такого рода литературы в Европе. В ней хранился не только стандартный свод герметических трудов, но такая страшная книга, как «Пикатрикс», в ужасе проклятая церковью. Рудольф сам занимался алхимическими опытами. Он также пригласил в Прагу практикующих герметиков со всей Европы, предложив им покровительство и должности при дворе Его приглашения были приняты, в частности, Сендивогием из Польши и Александром Сетоном из Шотландии. Среди самых известных его гостей был английский маг Джон Ди, которого часто считают прототипом Просперо из шекспировской «Бури» и который впоследствии стал придворным астрологом Елизаветы I.
Другим знаменитым гостем Рудольфа был Джордано Бруно, возможно, самый амбициозный из магов эпохи Возрождения, который стремился «трансмутировать состояние человека» – не больше и не меньше. Ученые считают Бруно создателем сети тайных обществ по всей Европе. Прага стала благодатной почвой для этой затеи. Во время пребывания в столице Богемии Бруно издал книгу, посвященную Рудольфу, и в этом посвящении говорится о преданности императора «философии единственной универсальной религии, уходящей корнями в оккультную традицию»[136]. Еще одним выдающимся протеже императора был немецкий философ-герметик Михаэль Майер. Майер занимал должность придворного алхимика и личного секретаря Рудольфа до самой смерти монарха в 1612 году, а затем переехал сначала в голландский город Гесс, а впоследствии в Англию, где сыграл важную роль в распространении герметизма и идей розенкрейцеров.
Благодаря покровительству таким личностям, как Ди, Бруно и Майер, Рудольфа стали считать вдохновителем распространения герметизма по всей Европе. Некоторые даже прославляли его как нового Гермеса Трижды Величайшего. Однако увлеченность императора герметизмом сопровождалась не меньшим интересом к Каббале. Он руководил осуществлением амбициозного проекта – собрать всеобъемлющее собрание каббалистических текстов, «охватывающих лучшие образцы иудейской мудрости с комментариями ведущих христианских ученых»«. Евреи, подвергавшиеся гонениям по всей Европе, в Богемии, и особенно в Праге, спокойно жили под покровительством само – го императора. Под этой защитой еврейская община Праги процветала. Самыми богатыми гражданами города были евреи, и они поддерживали тесную связь с двором Рудольфа. Иногда им доверяли финансировать пополнение огромной императорской коллекции живописи и эзотерических книг. Не подлежит сомнению, что имел место поток денег и идей между – как выразился писатель Лео Перуц – «гетто и замком». Одним из тех, кто оказался в выигрыше от этого общения, был главный пражский раввин-каббалист Иегуда Лива Бен Бецалель. Впоследствии имя рабби Иегуды вошло в легенду как создателя «голема», полученного искусственным путем механического и гуманоидного автомата, в которого вдохнули искру жизни при помощи каббалистической и герметической магии.
В 1614 году в Германии появились первые манифесты, якобы изданные таинственным и неуловимым розенкрейцерским братством, стоявшим на позициях герметизма. Эти манифесты распространялись так же быстро, как девяносто пять тезисов Лютера, и вызвали поляризацию мнений во всей Европе, от горячей поддержки, с одной стороны, до истерической волны паники, паранойи и враждебности, с другой. По общей философской направленности манифесты розенкрейцеров были типично герметическими, алхимическими и каббалистическими – они возвещали приход новой мировой религии, нового мирового порядка со свободой, гармонией и всеобщим братством. В то же время в этих манифестах явно просматривались симпатии к протестантской вере и сильная неприязнь к Римско-католической церкви. Как это ни парадоксально, но в них провозглашалась верность императору Священной Римской империи, который должен был быть защитником католической веры: «В политике мы признаем Римскую империю и ее монарха нашим христианским главой»[137].
Первый их этих манифестов, содержащий приведенную выше фразу, был опубликован в 1614 году, через два года после смерти Рудольфа. Однако, по общему мнению, розенкрейцеровские воззвания имели хождение в обществе задолго до их открытой публикации. Учитывая исторический контекст, это высказывание могло относиться только к Рудольфу. Он с радостью поставил бы свою подпись под содержавшейся в манифестах программой. Его преемник Максимилиан II вскоре попытается сделать прямо противоположное и искоренить подобные воззрения.
Если приведенная фраза действительно относится к Рудольфу, то ее можно считать еще одним доказательством уважения, которым он пользовался среди европейских сторонников герметизма, и особенно среди тех, которые называли себя розенкрейцерами. Кроме того, эти слова могут свидетельствовать о стремлении европейского герметизма к политической власти. По мнению таких ученых, как Фрэнсис Йейтс, это стремление внесло свой вклад в создание предпосылок катастрофы, известной под названием Тридцатилетней войны. В масштабе всей Европы Фауст вызвал из небытия силы, с которыми не смог справиться.
8. Фауст
В настоящее время одно лишь упоминание о Возрождении вызывает в памяти целую галерею выдающихся имен. В первую очередь мы вспоминаем величайших художников: Джотто, Боттичелли, Леонардо, Микеланджело, Дюрера, Брунеллески, Донателло, Палладио, Рабле, Ронсара, Марло, Шекспира, – а также покровителей искусств, таких как Лоренцо де Медичи, Людовико Сфорца, Гонзага из Мантуи. Мы вспоминаем о династии князей Борджиа, прославившихся своими политическими интригами и борьбой за власть. Мы вспоминаем имена мореплавателей, исследователей и завоевателей: Васко да Гама, Генриха Мореплавателя, Колумба, Веспуччи, Магеллана, Дрейка, Рэли, Кортеса, Писарро, – а также религиозных деятелей, таких как Лютер, Цвингли, Кальвин и Джон Нокс, и писателей-гуманистов Эразма и сэра Томаса Мора. Мы вспоминаем монархов, оставивших заметный след в истории: французского короля Франциска I, императоров Священной Римской империи Карла V и Рудольфа II, Филиппа II Испанского и Елизавету I Английскую.
Однако за всеми этими личностями вырисовывается основополагающая фигура Фауста, мага эпохи Возрождения, со всеми ее позитивными и негативными аспектами. В этой личности воплотилось господствовавшее в те времена мышление – душевный подъем, духовный и моральный (или аморальный) контекст и мандат, обещание, ожидание и оптимизм, лежавшие в основе всех действий и оправдывавшие их. Художники и их покровители, путешественники и завоеватели, богословы, гуманисты и монархи – все действовали в твердом убеждении, что создают лучший, более духовный мир, в котором знания и власть, как никогда прежде, объединятся вместе, провозглашая наступление новой зари человечества. Именно эту особую связь знания и власти наиболее ярко воплотила в себе фигура Фауста, или мага эпохи Возрождения. С приходом Возрождения Фауст превратился в главный архетип и парадигму современного западного человека, основной миф самоидентификации западной культуры и западной цивилизации.
С немецкого языка «Фауст» переводится как «первый», и большинство современных комментаторов, не считая этот факт особенно важным, предпочитают не углубляться в него. В переводе с латыни «Фауст» означает «счастливый» или «удачливый». Можно вспомнить, что именно так называл себя Симон-волхв, который якобы путешествовал в компании блудницы, считая ее реинкарнацией Елены Троянской. В большинстве вариантов истории Фауста, включая пьесу Марло и поэму Гете, главный герой использует свои сверхъестественные возможности, чтобы вызвать тень Елены и соединиться с ней. Можно возразить, что, по крайней мере, в пьесе Марло он подвергается вечному проклятию, поскольку союз с Еленой означает союз с суккубом, бестелесным демоническим существом. По мнению такого комментатора, как Жорис Карл Гюисманс, соитие с таким существом – инкубом мужского пола или суккубом женского пола – является тайным, запретным и распространенным «прегрешением против Святого Духа», грехом, который не подлежит прощению.
Несмотря на то что личность Фауста быстро обросла огромным количеством легенд и мифов, как устных, так и литературных, такой человек действительно существовал. Первое упоминание о нем встречается в письме, которое было написано в 1507 году алхимиком и философом-герметиком Тритемием и в настоящее время хранится в библиотеке Ватикана. В послании, адресованном Иоганну Вирдунгу, последователю герметизма и придворному астрологу[138] при дворе курфюрста Пфальцского в Гейдельберге, Тритемий сообщает следующее:
«…тот человек, Георгий Сабелликус, о котором вы мне писали (sic) и который осмеливается называть себя первейшим из чародеев, является ненадежным человеком, болтуном и проходимцем… постоянно делающим публичные заявления, которые оскорбительны для учения церкви и противоречат ему… Говорят, что магистр Георгий Сабелликус, Фауст младший, кладезь некромантии, астролог, преуспевающий маг, хиромант, аэромант, пиромант и преуспевающий гидромант… утверждал… что чудеса, которые творил Христос, не так уж удивительны и что он сам в состоянии повторить все это… Он пришел в Кройцнах и… обещал сотворить еще более удивительные вещи, заявляй. что в алхимии он превзошел всех предшествующих мастеров, и что он может выполнить любое желание человека. Тем временем освободилось место преподавателя: и он был назначен на эту должность по протекции Франца фон Зиккингена, который служит вашему князю и чрезвычайно интересуется оккультными науками. Вскоре он стал тайно совращать мальчиков, а когда его поведение открылось, избежал наказания, спасшись бегством…»
Комментарии Тритемия интересны во многих отношениях Безотносительно Фауста они свидетельствуют об увлечении Франца фон Зиккингена герметизмом. Зиккинген был близким другом Ульриха фон Хаттена и одним из самых могущественных «Вольных рыцарей» и лидеров так называемого Восстания рыцарей против властей империи. Подобно Фаусту, он приводил в восхищение Гете и стал одним из основных персонажей его драматической поэмы «Гец фон Берлихинген», в которой описывается Восстание рыцарей.
Что касается самого Фауста, то нарисованный Тритемием портрет открывает перед нами убогую и печальную картину. Вместо величественного мага перед нами предстает мелкий шарлатан и педераст. Однако Тритемий явно разглядел связь между Георгием Сабелликусом и библейской фигурой Симона-волхва. Возникает вопрос, не является ли само имя Фаустус, которое использует Тритемий в своем уничижительном описании. просто намеком на то, что этот человек – жалкий подражатель библейского волшебника.
В любом случае – было ли оно придумано Тритемием, или его взял себе сам Георгий Сабелликус – это имя осталось в истории. То же самое относится и к характеристике, которую дал этому человеку Тритемий. Ни одно из нескольких дошедших до нас последующих упоминаний о Фаустусе нельзя назвать лестным. В письме от 3 октября 1513 года Конрад Муциан Руф утверждает, что встречал Фаустуса, слышал, как тот «разглагольствовал на постоялом дворе», и говорит, что он показался ему «просто хвастуном и глупцом…»[139].12 февраля 1520 года Фаустус якобы был в Бамберге и составил астрологический прогноз для городского епископа, дружившего с Ульрихом фон Хаттеном. В бухгалтерской книге епископа есть запись, датируемая этим числом, о выплате гонорара за гороскоп «философу доктору Фаустусу»[140].17 июня 1528 года перепись в Ингольштадте зафиксировала присутствие «доктора Йорга Фаустуса фон Хайдлеберга», который вскоре после этого был выслан из города[141].
Перед высылкой Фаустус якобы утверждал, что он является рыцарем ордена св. Иоанна и главой одного из отделений ордена на границе австрийской Каринтии. Кроме того, по свидетельству горожан, он выступал с астрологическими прогнозами, например о том, что пребывание Солнца и Юпитера в одном созвездии благоприятно для рождения пророков. Фаустуса называли «Георгий Фаустус Хельмштет(ский)»[142]. Расположенная близ Гейдельберга деревушка Хельмштет дала современному исследователю Фрэнку Барону возможный ключ к разгадке тайны личности Фаустуса. Барон просмотрел записи Гейдельбергского университета в поисках студентов из Хельмштета и нашел одного Георгия из Хельмштета, который учился в Гейдельберге с 1483 по 1487 год. Из шестидесяти семи студентов, присутствовавших в списках в этот период, он был одним из двух, отказавшихся указать свою фамилию. 12 июля 1484 года он получил степень бакалавра искусств, а 1 марта 1487 года удостоился звания магистра[143]. Это вся дошедшая до наших дней информация о происхождении исторической личности по имени Фаустус. Не очень-то много.
В мае 1532 года, через четыре года после выдворения из Ингольштадта, Фаустус якобы всплывает в Нюрнберге. В муниципальной книге есть запись, сделанная рукой выборного бургомистра: «Доктору Фаустусу, известному содомиту и знатоку черной магии… в охранной грамоте отказать»[144].
В 1534 году кузен Ульриха фон Хаттена Филипп фон Хаттен, известный под именем Фелипе де Урра, вместе с испанской экспедицией отправился в Новый Свет. Впоследствии он пропадет без следа в джунглях Ориноко, тщетно пытаясь отыскать легендарный затерянный город Маноло. В одном из последних своих писем, датированном началом 1540 года и отправленном с территории современной Венесуэлы, он сообщает, что «философ Фаустус попал в точку, поскольку у нас выдался плохой год»[145]. Это значит, что Филипп или кто-то из его знакомых консультировался с Фаустусом и получил его прогноз еще до отплытия экспедиции.
Последнее документальное упоминание об историческом Фаустусе самое краткое и в то же время самое волнующее и провокационное. В 1534 году мессианская секта голландских анабаптистов захватила власть в Мюнстере. Объявив город новым Иерусалимом и назвав своего лидера «Царем Сиона», они стали ждать якобы неминуемого конца света, предаваясь разнузданным оргиям и массовым убийствам. Напуганные восстаниями анабаптистов на севере Германии и в Нидерландах, местные князья объединились, набрали армию и в начале 1535 года осадили Мюнстер. 25 июня город, наконец, был захвачен. Документальные свидетельства присутствия Фаустуса в городе относятся именно к этому дню[146]. Не сохранилось никаких указаний на то, что он делал в Мюнстере, был ли он среди защитников или в рядах атакующей армии. Нет никаких сведений и о его дальнейшей судьбе – или о том, удалось ли ему бежать, если он сражался в рядах оборонявших город. Точная дата смерти Фаустуса неизвестна, но принято считать, что он умер не позднее 1539 года.
Такова достоверная информация, касающаяся исторического Фаустуса. По мнению Фрэнка Барона, слухи о его договоре, или соглашении, с дьяволом исходили главным образом от Лютера.
«Одним из основных факторов, способствовавших возникновению легенды о Фаусте, можно считать влияние Лютера. На ранней стадии, когда был еще жив реальный Фаустус, Лютер выступил с первыми заявлениями, в которых маг Фаустус был объявлен пособником дьявола, и эта связь присутствует почти во всех историях, сочиненных после смерти Фаустуса»[147].
Вполне вероятно, что Лютер признавал тезис о различии – впервые озвученный в Средние века и поддерживаемый такими герметиками. как Фичино, Пико делла Мирандола и Рейхлин, – между божественной, или природной, магией и мелким колдовством, некромантией и волшебством. До нас не дошло никаких сведений, например, что он выступал с обвинениями в адрес таких известных современников, как Агриппа. Однако фигура Фаустуса – в том виде, в каком она предстает пред нами в сохранившихся документах, – вне всякого сомнения, являлась законной добычей. Для Лютера любая магия, которой владела подобная личность, носила сатанинский характер. К 1540 году Фаустус уже прочно утвердился в лютеранских проповедях в качестве отрицательного примера. В одной из них он открыто сравнивается с Симоном-волхвом: «Симон-волхв пытался взлететь на небеса, но молитва Петра заставила его упасть… Фауст попытался проделать то же самое в Венеции. Но он был с силой брошен на землю»[148].
К 60-м годам шестнадцатого века легенда о Фаусте как о человеке, «породнившемся с дьяволом», получила широкое распространение. Примерно в то же время данное ему при рождении имя Георгий, или Георг, по неизвестным причинам было заменено на Иоганн; в пьесе Марло, написанной в 1593 году, Фауста зовут Джон – это английский вариант имени Иоганн. В 1562 году один из самых усердных учеников Лютера Филипп Меланхтон написал и опубликовал биографию «Иоганна Фаустуса». Эта книга вызвала живой отклик у населения и в течение последующих сорока лет переиздавалась девять раз. Если посчитать различные издания, то к концу шестнадцатого века были напечатаны шестнадцать вариантов истории о Фаусте. Так, например, в них сообщалось, что Фаустуса постоянно сопровождал злой дух Мефистофель в облике черной собаки. Именно отсюда, как мы увидим позже, берет начало посмертное объединение в общественном сознании Фаустуса с Агриппой.
Во всех ранних – то есть относящихся к шестнадцатому и семнадцатому векам – версиях истории о Фаусте самого Фауста неизбежно ждет плохой конец. Даже Марло, объявивший себя атеистом, полагал, что обязан уважать религиозные чувства своих читателей, и изобразил главного героя навеки проклятым. Показная мораль здесь очевидна – соглашение с так называемой «нечистой силой» неизбежно обрекает на вечные муки. Под этой лежащей на поверхности моралью тем не менее есть более тонкий подтекст, отражающий непримиримую враждебность церкви – и христианства в целом – науке. Причиной проклятия Фауста становится вовсе не договор с дьяволом. Это и не жажда власти. В любой версии истории о Фаусте, включая более поздний вариант Гете, основным побудительным мотивом главного героя является жажда знаний. Именно эта жажда ставила на него клеймо «греха» в глазах христианина. Именно эта жажда становится причиной договора с дьяволом, а власть является не более чем побочным продуктом заключенной сделки. С точки зрения христианства все знание, не получившее одобрение церкви, является по сути своей греховным – по существу, это сфера деятельности дьявольского «соблазнителя», который еще в Эдемском саду уговорил Еву попробовать плоды с древа познания. В иудаистско-христианской традиции грехопадение Адама и Евы и утрата ими девственной чистоты являются прямым следствием того, что они вкусили плодов с древа познания. Таким образом, история Фауста – по крайней мере, в ее христианском варианте – демонстрирует антипатию, с которой относились к знаниям церковные ортодоксы. Это красноречивое свидетельство не только того, насколько сильным было стремление церкви монополизировать знания, но и того, что церковь использовала всю свою власть, чтобы держать паству в состоянии ужасающего невежества.
Каковы бы ни были грехи реального Фаустуса, Фауст из мифов и легенд виновен совсем в другом. В глазах церкви его вина состоит в жажде знаний и в поиске средств для утоления своей жажды. Эти средства лежат за пределами христианского учения. Именно поэтому они должны быть объявлены дьявольскими.
В более поздних версиях истории – особенно, конечно, в поэме Гете – стремящегося к знаниям Фауста не всегда ждет печальная судьба. Не признается он также виновным с точки зрения морали или теологии. И действительно, Фауст Гете в финале поэмы не только обретает спасение, но и становится фигурой, равной Прометею. Он занят таким земным и прозаическим делом, как отвоевывание земли у моря, – по мнению Гете, этот процесс должен символизировать пробуждение сознания. Кроме того, не все исторические прототипы Фауста приняли муки. Более того, страдания тех, кто был наказан за свою тягу к знаниям, были делом человеческих рук, а не высших сил.
Тритемий
В действительности у Фауста было несколько прототипов – исторических личностей, которые более точно, чем шарлатан шестнадцатого века, соответствовали персонажу мифов и легенд. Если отвлечься от итальянского происхождения и окружения, то многие черты Фауста можно обнаружить у Пико делла Мирандолы. Еще большее сходство с литературным персонажем обнаруживается у человека по имени Тритемий, в письме которого содержится первое из дошедших до нас упоминаний о Фаустусе.
Тритемий родился в семье виноградарей по фамилии Хейденберг, но в качестве литературного псевдонима выбрал латинизированное название родной деревушки Триттенхейм, расположенной на берегу Мозеля. Жадный до знаний и не по годам развитый молодой человек приступил к выполнению сложной программы самообразования, которая обеспечила ему место в университете Тревесе, а к двадцати годам репутацию эрудита. Тритемий также учился в Гейдельберге и был членом действовавшей там герметической академии Рейхлина. В 1482 году во время путешествия он остановился на ночь в монастыре неподалеку от Спонгейма и нашел обстановку там настолько подходящей для себя, что принял постриг и остался. Похоже, в основе его решения лежала не столько набожность, сколько соображения иного рода – изоляция и обособленность от все более неспокойного светского общества, доступ к книгам и материалам для алхимических и научных опытов, идиллическое уединение. Тем не менее через год он был возведен в сан аббата и провел в нем еще двадцать один год. В этот период он уделял много времени и сил восстановлению и реконструкции монастыря; он собрал библиотеку, в которой насчитывалось более 2000 томов – достаточно много для той эпохи и того места. Но он нажил себе могущественных врагов и в 1506 году был вынужден оставить свое послушание. В конце этого же года его избрали аббатом монастыря в Вюрцбурге, где он и скончался в 1516 году.
В 1499 году Тритемий попал под подозрение – то ли он, по его собственному выражению, «хвастун и лжец», то л и связался с демонами. Отчасти эти обвинения были вызваны его увлечением философией герметизма, что, естественно, вызывало недовольство клерикалов. Еще одной причиной обвинений стали ссылки на книгу, к сочинению которой он приступил и которая вышла в 1506 году под названием «Стенография». В основу книги легло убеждение Тритемия, что истинно чистые душой и образованные люди способны при помощи телепатии передавать идеи своим единомышленникам на значительные расстояния. Говоря о своей работе, Тритемий выражал намерение рассмотреть вопросы телепатической связи, тайнописи, революционный метод быстрого изучения иностранных языков и «многие другие предметы, не подлежащие публичному обсуждению»[149]. Фактически же самым ценным оказался вклад, который эта книга внесла в криптографию. Тритемий разработал методы, которые впоследствии стали стандартными приемами шпионажа, когда два агента сообщаются друг с другом посредством кодированных ссылок на один и тот же текст. Даже в те времена система Тритемия была признана, высоко оценена и нашла свое применение в политике. Неудивительно, что полвека спустя о его книге восторженно отзывался Джон Ди, который был не только сторонником герметизма, но и шпионом Елизаветы II.
Не вызывает удивления также тот факт, что некоторые современники Тритемия при виде рукописи или печатного издания книги ошибочно принимали его сокращенное письмо и криптографию за каббалистический или магический текст, содержащий запретные тайны. Сам Тритемий не предпринимал никаких усилий, чтобы разубедить подобных глупцов. Кроме того, он действительно сочинял другие труды по предметам, в увлечении которыми его обвиняли. Он писал, например, работы по магии и алхимии. Он цитировал самый главный из герметических текстов, «Изумрудную скрижаль». Он демонстрировал характерный для герметизма и каббалистических учений интерес к оккультным свойствам числа. Он пытался разработать методику вызова неизвестных и сверхъестественных сил, при помощи которых можно было бы управлять реальным миром. Сам Тритемий считал эти силы ангельскими – хотя бы вследствие душевного состояния и морального контекста, в котором он вызывал их. Другими словами, он занимался тем, что получило название «белой магии». Другие называют ее «ангельской магией». Фрэнсис Йейтс определяет эту разновидность магии как «практическую магию, или магию сил»[150].
Тритемий предпринимал активные попытки использовать взаимосвязь между микрокосмом и макрокосмом, но ограничивался при этом схемой, которую считал ангельской. Однако его методика не очень отличается от той, которую применяли другие, не такие чистые душой маги для вызова демонических сил. Для постороннего наблюдателя или для благочестивого христианина разница будет почти не видна – за исключением того, что в своих заклинаниях Тритемий называет имена ангелов, а не демонов. Таким образом, нетрудно представить себе, каким образом Тритемия стали считать магом и отождествлять с легендарной фигурой Фауста.
