Бертрис Смолл
Колдунья моя
– Ты выглядишь, как настоящая маленькая леди, дочь моя, – ответила Ида.
Мэйрин перевела взгляд со своего отражения в зеркале на лицо матери и с жаром произнесла:
– Ты так прекрасна в этом византийском наряде, мамочка! Прости, что я занята только собой и до сих пор даже не взглянула на тебя.
Она с восхищением окинула взглядом прелестное платье из ярко-зеленого шелка, расшитое золотыми нитями, жемчужинами, темно-зелеными перидотами и золотыми бериллами, надетое поверх серебристо-зеленой нижней туники. Медно-рыжие волосы Иды были искусно уложены в сложную высокую прическу; надо лбом их поддерживала лента, украшенная самоцветами.
Ида улыбнулась похвале.
– О да, – со значением отозвалась она. – Я очень довольна здешними служанками. Нара многому у них научилась. Когда мы вернемся в Англию, она будет прислуживать тебе. Но мы слишком заболтались, дитя мое! Твой отец и послы давно нас ожидают. Наверное, уже потеряли всякое терпение. Надо поторопиться!
Император принимал торговое посольство короля Эдуарда в Большом Зале своего дворца. К удивлению англосаксов, он прислал им роскошные одеяния из темно-синего и желтого шелка, в которых им следовало явиться на этот торжественный прием. Послов проводили императорские евнухи; женщинам велели ожидать в конце зала, пока их не пригласят. Главный евнух доверительно сообщил Иде, что императору не терпится увидеть девочку с огненными волосами. При этих словах евнух застенчиво и торопливо коснулся локона Мэйрин. Ида отвернулась, чтобы скрыть улыбку.
Увидев, что на него никто не обиделся, евнух продолжал болтать с Идой:
– Сегодня император будет восседать на Троне Соломона. Можете поверить, госпожа, вы еще никогда не видели ничего подобного. Ничего не бойтесь, вы здесь в полной безопасности, – заключил он свою речь этой загадочной фразой. Ида и Мэйрин переглянулись, не понимая, что он имеет в виду.
Большой Зал императорского дворца оказался великолепнейшим местом, какого им еще никогда не доводилось видеть. Стены – из белого мрамора и отделены от пола и потолка лентами из чистого золота. Потолок поддерживали колонны из темно-красного с золотыми прожилками мрамора; зал освещался огромной золотой люстрой, подвешенной на толстых цепях из посеребренной меди. Мраморный пол был усыпан благоуханными розами, листьями лавра и плюща, розмарином и другими травами. Двигаясь к помосту, послы наступали на разбросанные под ногами цветы, и воздух наполнялся экзотическим букетом ароматов.
По знаку евнуха Ида и Мэйрин остановились поодаль. Отсюда им все было прекрасно видно. В дальнем конце зала восседал на троне император Константин X, облаченный в длинную, с плотными рукавами тунику из белого шелка и пурпурную мантию. Спереди и на спине мантию украшали расшитые квадраты золотой ткани. На ногах императора были алые атласные туфли, усыпанные драгоценными камнями. Корона в виде полушария плотно прилегала к его голове; она вся сверкала драгоценными камнями и крупными жемчужинами, часть которых свисала на золотых нитях на спину, до самого ворота.
Императора окружали его личные охранники, большинство которых происходило из знатных византийских семейств. Прочие были сыновьями богатых людей, так или иначе доказавших свою верность короне. Кроме того, в зале находились гвардейцы-варяги.
К своему восторгу, Мэйрин заметила среди них и Эрика Длинный Меч. Он стоял достаточно близко, и Мэйрин надеялась, что он обратит внимание на ее роскошный наряд. Однако, к ее немалой досаде, Эрик продолжал неотрывно смотреть куда-то прямо перед собой. Она перевела взгляд на посольство и с изумлением обнаружила, что резные золотые львы, украшенные драгоценными камнями, которые заменяли ручки императорского трона, двигаются, как живые!
– Мама! – прошептала она, дернув Иду за рукав.
Женщины вытаращили глаза и приоткрыли рты, что доставило евнуху большое удовольствие. Львы на императорском троне не только двигались: они еще разевали пасти и рычали! Спинку трона украшали серебряные птицы, покрытые разноцветной эмалью, с глазами из драгоценных камней. Внезапно крылья птиц затрепетали, раздались трели и звонкое пение. Император начал подниматься вверх на троне к разукрашенному потолку. Откуда-то послышалось пение невидимого хора, восхвалявшего бесчисленные добродетели богоизбранного императора Византии.
Евнух расплылся в улыбке.
– Разве это не чудо? – прошептал он. – Разве Византия – не самое прекрасное место на Господней земле?
Ида и Мэйрин, как зачарованные, смотрели на императора и его трон, уже опускавшийся обратно, на пол. Группа евнухов повела посольство вперед; англосаксы трижды склонились перед императором Константином X, как того требовал официальный церемониал. Из дальнего конца зала женщины не слышали, что при этом произносилось, но поняли – император благосклонно принял торговое посольство короля Эдуарда. Затем, повинуясь какому-то незаметному знаку, евнухи провели вперед Иду и Мэйрин.
Константин X был изумлен не менее своих гостей: он увидел, что слухи ни на йоту не преувеличили красоту английской девочки. Пожалуй, ее даже недооценили. Император не мог припомнить, чтобы ему приходилось видеть столь редчайшее совершенство черт. Он скользнул взглядом по лицам матери и отца девочки. Они тоже хороши собой, но все же император не понимал, как им удалось произвести на свет такое прелестное создание.
Откинувшись на спинку трона, он шепнул своему кузену:
– Ну, Василий, что скажешь? Она – более чем под стать тебе, хотя я и не думал, что такое возможно.
– Я тоже, – тихо ответил Василий. – Она – совершенство, Константин.
– Ваше величество, – произнес евнух, приблизившись к трону, – позвольте представить вам госпожу Иду из Эльфлиа и ее дочь, госпожу Мэйрин.
Мать и дочь трижды поклонились византийскому монарху, а тот проговорил:
– Приветствую вас в Византии, госпожа Ида. Слухи о вашей красавице дочери, к нашему удивлению, оказались правдивы.
– Истинную красоту не увидеть глазами, ваше величество. Она – в доброте сердца и христианском благочестии, – скромно опустив глаза, ответила Ида. – Я хотела бы, чтобы моя дочь обладала этими добродетелями. Надеюсь, что если ее запомнят, то именно благодаря этим качествам, а не красоте лица.
Олдвин удивился такому красноречию, но был весьма доволен мудростью слов своей супруги.
Священники, стоявшие у трона, наклонили головы; послышался одобрительный шепот. Церковь в Византии пользовалась огромной властью. И успех английского посольства во многом зависел от ее расположения. Священникам понравилась речь Иды, и теперь они благосклонно настроились по отношению к дипломатическим усилиям англичан.
– Подойди ко мне, дитя, – велел Мэйрин император. – Я не уступлю в любопытстве своим подданным при виде этих невероятных волос. – Он ободряюще улыбнулся девочке и протянул ей руку.
Мэйрин застенчиво поднялась по ступеням к императорскому трону. Несмотря на то что свита и окружение монарха держались величественно и надменно, сам Константин был с виду простым, дружелюбным человеком среднего роста, с усталыми голубыми глазами. Его нельзя было назвать непривлекательным, однако никаких особо приметных черт в нем не замечалось, за исключением чересчур длинного и тонкого носа. Волосы коротко острижены, на лоб спускалась челка. Аккуратная борода, как и волосы, была коричневатого с проседью цвета.
Константин снова улыбнулся, приподняв лицо Мэйрин за подбородок и взглянув в ее темно-синие глаза. Затем снял обруч и вуаль с ее головы и передал их слуге. Проведя ладонью по ее золотисто-огненным волосам, он взял двумя пальцами один локон.
– Мягкие, как пух чертополоха! Ах, если бы у моих дочерей была твоя красота и твои волосы! – воскликнул он. – Тогда бы я правил всем миром, дитя мое.
Мэйрин вспыхнула от столь неожиданного и изысканного комплимента.
Император усмехнулся и убрал руку с головы девочки.
– Думаю, ты – настоящая волшебница, дитя мое. В такой красоте наверняка таятся волшебные чары. – Он снял с пальца перстень с крупным бриллиантом, в глубине которого, казалось, горел оранжево-золотой огонь. – Возьми это на память обо мне, дитя мое, – сказал он Мэйрин. – Говорят, этот камень – настоящее совершенство, значит, он должен принадлежать не менее совершенной владелице. Когда ты станешь бабушкой, покажи этот перстень своим внукам. Расскажи им, что когда-то в юности ты похитила сердце величайшего из монархов христианского мира и что он подарил тебе это на память.
Ошеломленная, Мэйрин пробормотала слова благодарности и, пятясь, вернулась вниз по ступеням к матери. Она вся дрожала и с удивлением обнаружила, что на глаза ее наворачиваются слезы. Она даже не помнила, как они вышли из тронной залы, и пришла в себя, когда они снова оказались в саду. В руке она крепко сжимала перстень с бриллиантом.
– Ты – счастливица, – сказала ей Ида. – И должна гордиться тем, что привлекла к себе внимание самого императора.
– Возможно, теперь ты поняла, – сказал Олдвин жене, – почему я до сих пор не подобрал Мэйрин жениха. Я знаю, все эти годы ты считала, что мною движет отцовская гордость, но это не так. Мэйрин – особый ребенок. Ее красота совершенно необычна. Мы, конечно, воспитывали ее как собственное дитя, но она происходит из куда более благородной семьи. В жилах ее матери текла королевская кровь. Если мы будем мудры и терпеливы, то найдем ей достойного мужа.
– Ты хочешь сказать, мужа-нормандца, – тихо уточнила Ида.
– Да, нормандца! А почему нет? Когда Вильгельм станет королем, нормандцы будут в чести. Нашей дочери будет хорошо с влиятельным и богатым нормандским лордом. Благодаря ее красоте мы породнимся с каким-нибудь блистательным семейством. И нашему сыну это пойдет на пользу. Быть может, удастся найти и для него жену из нормандцев. Пока что вся любовь Брэнда безраздельно принадлежит Эльфлиа. А нормандская женушка с богатым приданым в один прекрасный день поможет ему расширить наше поместье. Наверняка где-нибудь сыщется богач с любимой внебрачной дочерью, которую он захочет выдать замуж за уважаемого человека. Так мы породнимся со знатным родом благодаря Мэйрин и получим новые земли благодаря Брэнду. И наши дети будут прекрасно устроены.
– Я прежде и не подозревала, что ты настолько честолюбив, милорд, – с легким неодобрением заметила Ида.
– Времена меняются, жена моя. Англия уже другая, и те, кто не понимает этого, обречены. Я не желаю, чтобы мой род угас, а мои земли попали в руки чужаков, которые не будут так заботиться о наших людях, как я. Если мы хотим выжить, Ида, то должны идти в ногу со временем.
– Но я все равно не позволю тебе отдать Мэйрин человеку, с которым она будет несчастна, милорд.
– Я считал, что ты обо мне лучшего мнения, – упрекнул ее Олдвин.
Ида вздохнула так глубоко, что по всему ее телу пробежал трепет.
– Я уже больше ни в чем не уверена, – проговорила она. – Мы так далеко от Англии. Я соскучилась по Брэнду. И по Эльфлиа. – Но тут, взяв себя в руки, взглянула на мужа и натянуто улыбнулась. – Похоже, это путешествие не пошло мне на пользу. Я чувствовала себя куда счастливее, когда была простой женой мерсийского тана.
Олдвин успокаивающе обнял ее за плечи.
– Возможно, ты действительно была бы счастливее, если бы осталась дома, Ида, но, к сожалению, пройдет еще по меньшей мере два года, прежде чем мы сможем вернуться в Англию. Я бы не вынес такой долгой разлуки с тобой. Я понимаю, это эгоистично, но ничего не могу с собой поделать.
– Вся беда в этом городе, – сказала Ида. – Он такой большой и шумный! Такой грязный и многолюдный! Чем я стану заниматься, пока вы будете вести переговоры? Я не привыкла сидеть без дела.
Мэйрин, оправившаяся от потрясения и внимательно прислушивавшаяся к разговору родителей, вмешалась в их беседу:
– Мы будем осматривать город, мама. Здесь так много интересного! Вот увидишь, нам не придется скучать ни минуты!
– Но как же мы будем ходить по городу, если при виде твоих волос нас немедленно окружает толпа? – раздраженно спросила Ида.
– Я заплету косы и спрячу их под чепец, мама.
Ида улыбнулась и обняла дочку.
– Знаешь, по-моему, ты права. Я могла бы и сама догадаться. Ты становишься взрослой, Мэйрин.
Но за бодрыми словами в сердце Иды скрывалась боль, и Олдвин понимал это. Наверное, он поступил необдуманно, оторвав ее от привычного и знакомого мирка Эльфлиа. Он обвел взглядом императорские сады и зеленые всхолмья за Босфором. Возможно, удастся арендовать виллу где-нибудь за городом, подальше от дворца, чтобы Ида чувствовала себя уютнее.
Затем Олдвин перевел взгляд на дочь. Завтра 31 октября, Самайн, день рождения Мэйрин. Ему стало любопытно, где его дочь собирается разводить свой костер: Мэйрин до сих пор отмечала четыре священных праздника древних кельтов. Это было частью ее прошлого, и Мэйрин не собиралась отказываться от него, хотя во всем остальном превратилась в настоящую англосаксонскую девушку. Ни Олдвин, ни Ида не чувствовали себя вправе вмешиваться в жизнь приемной дочери в этом вопросе, однако здесь, в Константинополе, тан Эльфлиа все же недоумевал, как Мэйрин будет воздавать должное старинным традициям. Может быть, она позабыла об этом в суете и волнении?
Но Мэйрин все помнила. Несмотря на то что ее воспитали христианкой, она относилась с глубоким почтением к древней религии своих предков. Праздник Самайн знаменовал собой конец года в календаре друидов и считался самой могущественной и волшебной ночью в году. Полагали, что в ночь Самайна открываются врата между миром людей и миром духов, человек получает возможность встретиться с потусторонними силами. Христиане называли эту ночь кануном Дня Всех Святых. В то мгновение, когда солнце скрывалось за горизонтом, вспыхивали священные костры Самайна, символизирующие бессмертие огня человеческого духа. Считалось, что это время лучше всего подходит для благодарственных молитв.
Среди народа Мэйр Тир Коннелл рождение в праздник Самайна считалось чудесным предзнаменованием. Это означало, что ребенок получил благословение старых богов. «Возможно, это правда», – с тихой улыбкой думал Дагда, глядя, как Мэйрин готовится развести костер. В отличие от Олдвина Этельсберна Дагда ничуть не удивился, когда Мэйрин заявила, что нашла в императорских садах с западной стороны превосходное место для огня Самайна.
Его не удивило и то, что Мэйрин достала из складок туники кожаный мешочек, где лежали три деревянные щепки. Она благоговейно положила их на верхушку тщательно сложенного костерка.
– Дуб? – спросил Дагда, заранее зная ответ. Дуб – священное дерево друидов.
– Из дубравы в Большом лесу. Я не знала, когда вернусь в Англию, и на всякий случай взяла с собой тридцать дубовых щепок. Без дуба костер будет неправильным, Дагда.
Ирландец кивнул. Мэйрин никогда не забывала о мелочах.
– Интересно, – задумчиво проговорила она, – разводили ли когда-нибудь в Константинополе до меня огонь Самайна?
– Говорят, что наш народ явился из тьмы и, преодолев широкие степи к северу отсюда, рассеялся по Европе. Впрочем, я никогда не слыхал о том, чтобы кельты жили в Византии.
– Но теперь кельты в Византии есть, – тихо отозвалась Мэйрин. Взгляд ее был прикован к западному горизонту, куда уже собиралось закатиться усталое от дневного пути солнце в ореоле расплавленного золота и в алой дымке.
Дагда опустился на колени у маленького светильника, который они тоже привезли с собой из Англии. Его задача сложнее. Он должен, не отрывая глаз от солнца, в нужный момент поднести огонь к щепке в руках девочки. Мэйрин ничуть не сомневалась в том, что ему это удастся: Дагда обладал безошибочным чувством времени. Светильник коснулся щепки. Даже не взглянув на нее, Мэйрин знала, что она зажглась. И как только солнце исчезло за кромкой горизонта, она коснулась факелом костра, и языки пламени взметнулись к небу.
В императорских садах в то мгновение не было слышно ни звука. Ни один листочек не шелохнулся на деревьях. Казалось, будто весь мир внезапно погрузился в безмолвие. Застыли даже воды Мраморного моря. Дагда и Мэйрин стояли с закрытыми глазами, беззвучно вознося молитву. Но тут тишина наконец нарушилась: в костре затрещала ветка, охваченная огнем.
Дагда открыл глаза и посмотрел на Мэйрин.
– За всю свою жизнь, – проговорил он, – я никогда не слышу такой тишины, как в те моменты, когда ты зажигаешь костер. Особенно в этот раз. Это – напоминание о времени, когда ты появилась на свет.
Девочка улыбнулась ему.
– Я никогда не понимала этого до конца, Дагда, но в этих кострах есть что-то особое… – сказала она и, пожав плечами, умолкла. – Не могу этого объяснить, – добавила она.
– Это у тебя в крови, – отозвался Дагда. – Не так уж много времени минуло с тех времен, когда кельты поклонялись Матери и Отцу и всем их детям. Мы до сих пор помним, что бы там ни говорили христиане, – в деревьях и воде, в животных и всех живых существах обитают духи. Христос не запрещал нам верить в этих духов, но те, кто правит этой церковью, ревниво требуют от людей полного повиновения. И нам, госпожа моя, лучше всего делать вид, что мы согласны с ними, но продолжать поступать по-своему.
Небо быстро темнело. На синем бархатном покрывале, прямо у них над головой, загорелась одна-единственная яркая и холодная звезда. Мэйрин смотрела на оранжевое пламя костра Самайна, и мысли ее легко струились следом за чарующими извивами огня. Она сделала глубокий вдох и, выдохнув, почувствовала, будто начинает медленно подниматься вверх, покидая тело. Еще мгновение – и она свободно поплывет над землей, как бывало всегда в эту чудесную ночь.
На нее нахлынули воспоминания о том, как это произошло с ней в первый раз. Она только недавно научилась ходить; отец ее очень гордился тем, что его дитя унаследовало древний дар – волшебную силу, которая крепла в ней с помощью Дагды и старой Кателлы; силу, которая позволяла ей отличать в словах людей истину от лжи. Эта сила одарила ее способностью исцелять больных, а иногда позволяла заглянуть в тайны, скрытые от прочих смертных. Этой части своего дара Мэйрин боялась, потому что после того, как она уехала из Бретани, учить ее стало некому, а познания Дагды ограниченны. Но она мудро держала эти страхи при себе: хотя она пользовалась своим даром только в добрых целях, многие люди стали бы сторониться ее, узнав секреты. Они назвали бы ее колдуньей, ведьмой…
В ту секунду, когда сладостно воспаривший дух уже готов был обрести свободу от бренного тела, ее внезапно вернул на землю чей-то резкий окрик:
– Именем императора!
Мэйрин открыла глаза и испуганно огляделась по сторонам. В укромном уголке появился отряд варяжских гвардейцев. Она гневно воскликнула:
– Как вы смеете вторгаться сюда!
– Нет, девчонка, это ты сюда вторглась! Это – императорские сады, и ты – нарушительница! – раздалось в ответ. – Назови себя! Думаю, ты не имеешь никакого права находиться на этой территории.
Но прежде чем Мэйрин успела ответить, из теней выступил какой-то человек и произнес:
– Это леди Мэйрин, капитан. Дочь английского посланника. Удивительно, что вы не узнали по этим огненным волосам, о которых столько говорят в городе. Ей дозволено находиться здесь. Можете идти.
– Прошу прощения, госпожа, – извинился капитан варяжских гвардейцев. – Я всего лишь исполнял свой долг.
Он поспешно отдал честь, повернулся и двинулся прочь со своим отрядом.
Мэйрин обернулась, чтобы взглянуть на человека, пришедшего ей на помощь. Она заметила, что Дагда куда-то исчез, но знала – он поблизости.
– Благодарю вас, господин. – Она с признательностью взглянула на своего заступника. – Мы уже встречались с вами?
Она пыталась понять, что это за человек, которому с такой готовностью и без вопросов повиновался варяжский капитан. Свет от костра упал на его лицо, и у Мэйрин перехватило дыхание: такого красивого человека она не встречала в своей жизни.
– Я – принц Василий Дука, кузен императора, – ответил он. – Мы с вами не представлены друг другу, но, увидев вас вчера на приеме, я понял, что мы обязательно должны встретиться.
– В-вы видели меня вчера? – Язык не слушался, и Мэйрин разозлилась на себя.
– Я стоял справа за троном моего кузена, – ответил принц. – Неудивительно, что вы меня не заметили. Трон Соломона – зрелище, способное приковать внимание надолго, особенно если видишь его впервые. – Он старался помочь ей взять себя в руки, и ему это удалось. – Скажите, – спросил он, – зачем вы разожгли этот костер?
– Это – огонь Самайна, господин. Когда мой народ поклонялся Отцу и Матери, по обычаю каждый год отмечалось четыре великих праздника. Имболк, после которого дни начинают удлиняться, означал окончание зимы и приближение весны. Бельтан возвещал возрождение жизни; Лугназад праздновался 1 августа в благодарность за богатый урожай; а праздник, который отмечается этой ночью, Самайн, – это конец года.
– Это не христианские обычаи, – заметил принц. – Я думал, англосаксы – христиане.
– Да, господин, англосаксы – христиане, как и мой народ, кельты. Но в том, что я делаю, нет ничего дурного. Я всего лишь воздаю почести традициям моих кельтских предков.
– Насколько я понял, ваш отец, Олдвин Этельсберн, – англосаксонский лорд.
– Олдвин Этельсберн – мой приемный отец, милорд. Моим родным отцом был Сирен Сен-Ронан, барон из Бретани, а матерью – Мэйр Тир Коннелл, ирландская принцесса. Бретонцы и ирландцы – кельтские народы, и я чту их старинные обычаи. Кроме того, Самайн – день моего рождения. Дагда говорит, что, когда я появилась на свет, волосы мои пылали, словно огонь Самайна. – Глаза ее блеснули при этих словах.
– А кто такой Дагда? – спросил принц.
– Дагда – могучий воин, которому мой дед-король поручил заботиться о моей матери. Когда она умерла вскоре после моего рождения, он стал заботиться обо мне по ее просьбе. Он всегда сопровождает меня, господин.
– Твои волосы действительно как огонь, – прошептал Василий. – Ты самая прекрасная девушка на свете.
Щеки ее раскраснелись, но Мэйрин не знала – от костра ли, от слов ли, которые произнес молодой принц.
– Спасибо вам за эту похвалу, мой господин, – медленно отозвалась она. – Византийцы так легко бросаются словом «прекрасный». Я часто слышу его с тех пор, как попала в Константинополь. – Дагда снова вошел в круг, освещенный костром, и Мэйрин сказала: – Мне пора идти, господин. Благодарю за вашу доброту.
Но от принца оказалось не так легко отделаться.
– Пусть твой сторожевой дракон присмотрит за костром, – сказал он. – Я лично провожу тебя к твоим родителям, в Садовый Дворец.
Девушка не удержалась от смеха.
– Дагда – дракон?
– Но разве он не охраняет прелестную девушку от всех опасностей мира?
– Да, господин, – тихим низким голосом согласился Дагда. – Я готов отдать жизнь за мою госпожу.
Принц кивнул.
– Со мной она будет в безопасности, Дагда.
И, взяв Мэйрин за руку, он повел ее прочь от костра, в вечернюю мглу садов, освещаемых молодым месяцем. Хрупкая ладонь девушки была теплой. Василий чувствовал, как она слегка дрожит. «Какая юная, какая невинная, – подумал он. – Наверное, к ней еще не относился всерьез ни один мужчина». Что-то в его душе отзывалось на эту невинную прелесть, и Василий вспомнил те беспечные слова, что он накануне сказал императору: если она действительно окажется такой же красивой, как и он, то придется жениться на ней, и они произведут на свет не менее прекрасных детей.
Возможно, это были не пустые слова. В конце концов надо же ему когда-нибудь жениться, правда, до сих пор не встречалась женщина, привлекавшая его настолько, чтобы он был готов взять ее в жены. К своим тридцати годам он сменил много любовников и любовниц. Нынешний его любовник увлек принца сильнее прежних, но этот актер неимоверно ревнив. Василий незаметно улыбнулся в темноте. Он подумал, что Мэйрин не понравится Велизарию.
– Ты уже видела город? – спросил он девушку.
– Совсем чуть-чуть, господин. Люди толпами ходят за мной, чтобы потрогать мои волосы. Я сказала матери, что заплету их в косы и спрячу под чепец, чтобы мы спокойно могли ходить по улицам. Моя мать скучает по Англии, и надо хоть как-то отвлечь ее. Она ведь никогда не уезжала далеко от дома. Мне кажется, величие Константинополя несколько подавляет ее.
– Но тебя не подавляет? – Принц с интересом беседовал со своей новой знакомой. Она все время менялась: то – веселый ребенок, то мудрая не по годам женщина.
– Меня он взволновал, – призналась Мэйрин. – Лондон неприятный, унылый и дымный, но Константинополь – чудесный, яркий и праздничный город.
– Да, – согласился Василий. – Это – чудное место. Я здесь родился. Я покажу мой город тебе и твоей матери, – пообещал он. – Может быть, с завтрашнего дня и начнем? Здесь есть на что посмотреть, и у нас уйдет много месяцев, чтобы справиться с этой задачей. А когда мы завершим ее, возможно, ты уже не захочешь возвращаться в Англию.
Они добрались до Садового Дворца. Принц быстро поднес ее руку к губам, поцеловал и пожелал доброй ночи, а затем почти мгновенно растворился во тьме.
Мэйрин осталась стоять у входа, освещенного факелами. Принц исчез так неожиданно, что ей показалось, будто все это ей только почудилось. Она взглянула на свою руку, которую он так бережно держал в своей ладони и поцеловал на прощание. Сердце ее бешено стучало. В пляшущих отблесках огня Самайна она успела разглядеть совершенную красоту этого человека. Высокие, четко очерченные скулы, длинный прямой нос, узкие губы. Описать цвет его глаз она бы не смогла, но короткая бородка и курчавые волосы принца наверняка темные. Голос его, густой и низкий, затрагивал что-то в самой глубине ее души. Мэйрин вошла в этот мир на праздник Самайна. Быть может, эта встреча с Василием Дукой тоже начало какой-то новой жизни? Мэйрин задрожала, хотя вечер был теплым.
