С того света – Бернар Вербер

Я говорю не для того, чтобы переубедить несогласных с моими мыслями. Я обращаюсь к тем, кто уже согласен с ними, чтобы они поняли, что не одинокиНу почему книги любимого когда-то автора совсем перестали радовать? Несколько последних новинок ждала с трепетным предвкушением долгожданной встречи, но книги не заинтересовали с той же силой, как самые первые верберовские.

В новом романе Вербер вновь обращается к своей любимой теме о смерти и жизни души после смерти, но до «Империи ангелов» и эта книга сильно не дотягивает.

Главный герой – совсем никакой, ни хороший, ни плохой – даже сказать о нем толком нечего. Второстепенные и то получились ярче. Заявленная детективная составляющая – простенькая и слабая. Научная фантастика – есть, но многое пересекается с предыдущими книгами автора.

Размышления о достойной и не имеющей права на существование литературе – были интересные мвсли, но все испортило то, что спор душ конкурирующих между собой авторов перерос в битву душ их литературных персонажей.

Самые интересныве места книги – традиционные для вербера главы из «Энциклопедия Относительного и абсолютного знания».

Пробовала и читать книгу и слушать аудиоверсию – одинаковые впечатления. Вроде все как всегда: традиционная верберовская философия; его узнаваемый юмор с черной окантовкой; наличие одновременно мистики, детектива и научной фантастики, но что то неуловимо не так по сравнению с первыми книгами Вербера. Жаль. И все же я с маниакальным упорством буду ждать следующую книгу автора и надеяться, что уж она то обязательно будет замечательной и интересной для меня.не найдется двух одинаковых читателей, что развлечет одного, у другого вызовет зевоту, это – часть игры, понравиться сразу всем невозможно.

Единственным недостатком Джерри Цукера является тот факт, что он слишком мало снял картин. Каждый его фильм идеально выдержан по сочетанию глубины, юмора и проработанности сцен. Что там не так с этим парнем и его семьёй. я не знаю, но есть ощущение, что они считают «да ладно, мы заработали бабло на развлекаловке, надо отдать часть денег на искусство». В качестве представителя искусства был выбран австралийский режиссёр Пол Джон Хоган, снявший на тот момент слабенький фильм «Свадьба Мюриэл», который на волне интереса 90-х к реализму, внезапно «выстрелил». В Голливуде Хоган не стал отходить от свадебной тематики (у Жоры Крыжовникова были именитые предшественники) и снял «Свадьбу лучшего друга». Второй такой успех его ждал только в 2003-м году, когда он снял «Питера Пэна», после чего его карьера пошла на спад. Но между двумя этими пиками он успел снять фильм «Кто убил Виктора Фокса?». В титрах он с женой указаны сценаристами. Я довольно часто подозреваю людей в использовании литературных негров. В случаях, когда режиссёр указан сценаристом, мои подозрения перерастают практически в уверенность. Очень часто режиссёр не понимает, зачем тут эта сцена (такое несколько раз происходит в «Между» Копполы, что убеждает меня, что хотя бы часть сценария он писал не самостоятельно), в случае с Хоганом непонимание каждой сцены очевидно. А сценарий этой драмы-детектива с гейскими мотивами великолепен: он так глубоко насыщен сюжетными линиями, что ощущается рука команды «Голого пистолета» (цукеровский успех пытались потом повторить сотни комедий, даже приглашая на роль Лесли Нильсена, чей конец жизни был ознаменован участием в подобных фильмах, но из-за непонимания шедевральной сути цукеровских комедий, никто так и не приблизился к планке). В «Кто убил» множество эпизодов, где есть драма, романтическая комедия и даже зашкаливающий абсурдизм (например, сцена, где героической песней Джулия Эндрюс в роли самой себя останавливает панику на борту самолёта). И снимай это Джерри, он бы поступил «как простой парень из городских трущоб», то есть честно бы снял романтические сцены романтическими, абсурдные абсурдными… Но «отсоси, Голливуд», Хоган знает как снимать арт-хаус. Он начал пихать абсурд туда, где он раздражает. Вот сцена, где героиня Кэти Бейтс приезжает за героем Руперта Эверетта вместо машины на велике, в конечном счёте с велика они, разумеется, падают, смеются. Герои не любовники, но сцена важная, чтобы показать – они друзья и будут поддерживать друг друга. Поездка на велосипеде глупость, могущая увенчаться успехом, и когда риск себя не оправдывает, их сближает то, что они оба решили рискнуть. Но Хоган считает, что это комедийная сцена, не спорьте с режиссёром, он симулирует шизофрению, чтобы доказать свои претензии на особое художественное видение, потому раздражающих его людей вилкой тыкает! Бейтс уже на момент подъезжания к дому на велике смеётся с радостью осеменяемой кобылы, не при каких обстоятельствах герой Эверетта не стал бы садиться на велик, которым управляет существо, вошедшее в клиническую фазу, так что минус десять к зрительским ожиданиям и вере в разум персонажей, а когда они грохаются, хохот такой, будто вся поездка задумывалась только для того, чтобы упасть. Чего добился режиссёр, когда снял полуреалистичную сцену в абсурдистском ключе? Зрители раздражение от тупости эпизода распространили на весь фильм (а тупых эпизодов достаточно, чтобы раздражение не отпускало), минус сборы, минус удовольствие, но зато «режиссёр так видит», а значит Цукеры продолжают его продюсировать. Хотя некоторые сцены настолько скопированы с Цукеровского «Привидения», что намечается слово не «оммаж», а воровство. Я люблю этот фильм, но за игру актёров, сценарий, за явный намёк на «скрытую» (до «За канделябрами» было ещё лет десять) жизнь Либерачи, и за потрясающее выражение глаз Руперта Эверетта. И хотя Хоган очень сильно пытался подражать Джерри Цукеру, но «Привидение» и «Крысиные бега» – классика кинематографа именно из-за своей простоты, а про «Кто убил» вы, быть может, и не слышали.Так как это моё любимое сравнение – как Цукер и Хоган создают разные вещи на основе почти идентичных сценариев, оно мне пришло в голову, когда я стала размышлять о Вербере. «Не зря», – сказал Эдди, который лучше всех разбирается в том, что творится в моём бессознательном, – «ведь сюжет „С того света“ – это сюжет „Привидения“, Вербер в этом даже сам сознаётся».Мне очень интересно, каким местом читают те, кто обвиняет Вербера в отсутствии стиля. Стиля у него хоть ухом (мы знаем, какое здесь должно быть слово, но я не хочу получать на рецензию красный флажок) жуй. Мне внезапно стало понятно, что именно копируют российский авторы, пишущие на ту же тему. Только я не сказала, что это хороший стиль. Капелька сюжета, много абсурда и иной мир, который должен смешить тем, что там полно земной бюрократии. Не смешит. По крайней мере не больше, чем идиотское поведение Бейтс и падение с велика. Хотя почти вся книга посвящена борьбе стилевых авторов против авторов с воображением, как ни странно, Вербер вовсе не «автор с воображением», он стилевой, хуже того он кровь от крови, плоть от плоти современной французской литературы. И хотя я не могу претендовать на исчёрпывающее знание современной французской прозы, я всё равно отнесу сей факт к огорчающим. Но к этому вопросу я ещё вернусь, а пока о сюжете или что там у нас вместо него. Книга начинается с вопроса «Кто меня убил?» и весь интерес к возможному ответу размывается тем, что этот вопрос пришёл в голову писателю, который считает это частью своего будущего романа. Поняв, что не может ощущать запахи, он идёт к врачу, в приёмной женщина уверяет его, что он мёртв, чтобы это проверить, он прыгает с шестого этажа. Мой интерес к книге летел вниз вместе с ним. Само собой, выясняется, что он привидение, с медиумом он пытается выяснить, кто его убил, и это совершенно не интересно, потому что всё «расследование» – медиум подходит к разным знакомым писателя и спрашивает: «А не ты его убил?». Каждый отвечает: «Да нет, ты чё». Ещё есть линия медиума, которая ищет пропавшего возлюбленного (обо всём можно догадаться просто посмотрев на арабские имя-фамилию парня). Есть короткий эпизод (не ведущий НИ К ЧЕМУ) с белыми (подчёркнуто) рабынями, что дало мне сложить в уме пару цифр и протянуть «Ну, как всегда, угадай политическое мировоззрение автора». Много летающих неприкаянных душ и хихихочек, когда же, ближе к финалу, уже и высшие слои духовных сил начали выдавать тонны хихишечек, меня стало преследовать ощущение, что я читаю фанфик на «Рыбарей и виноградарей». Мне не кажется, что кто-то готов писать на это фанфики, но, возможно, я просто недооцениваю людей. Единственная тема в книге, которая вызывала у меня интерес – это состояние французского книжного рынка. И временами я была даже готова поставить книжке четвёрку. Так как убиенный Габриэль является писателем, он начинает в частности подозревать, что его убил критик, что даёт автору десятки раз повторить, как французская академия душит массовую французскую литературу. По неким неясным, но зловредным причинам действует дух классициста Анри Ротта-Врийе (бедный-бедный Ален Роб-Грийе), но потом им всем будет сказано, что форма и сюжет не должны друг другу противостоять, а дополнять друг друга. Правда, сказано это в тот момент, когда сюжет настолько ушел по звезде, что в самой глубокой звезде и сидит (Габриэль уже знает убийцу, хотя никому не говорит, и зачем-то устраивает магический обряд; когда же и читатель узнает убийцу, причины обряда и порядка ещё десяти сцен, так и останутся загадкой психического состояния автора). Всё это время я прекрасно сознавала, что все эти вставки – это спор самого Вербера с французским литературным обществом: «То, что у меня большие тиражи, ещё не делает меня плохим писателем», но при этом данный спор вызвал у меня столько мыслей, что явная заинтересованность автора, меня вообще не отвлекала. В принципе, из-за этих мыслей у меня серая, а не красная оценка. И сама главная мысль мне пришла в голову только когда я села сравнивать Цукера и Хогана, то есть фактически с началом написания рецензии. Эту мысль я уже озвучивала – сам Вербер не имеет никакого отношения к фантастической литературе, он стилист.А теперь я буду высказывать своё личное мнение, хамское и непопулярное. Я огребу, но мне по барабану. В рецах Вербера обвиняли в инфантилизме, но я читала где-то десяток книг из современной французской прозы, разных жанров, и они все такие. Даже эссе Уэльбека о Лавкрафте (читала перед тем, как села писать рецензию на творчество Ктулхуфила). В нём нет аргументов. Попытка надуться и выдать своё мнение за единственно верное. А если не примем за единственное верное, то что? «А тогда я лягу на пол, буду визжать и бить ногами, пока вы не согласитесь!» – «Ах, Трилли, пусть будет по-твоему». Американцы воспринимают читателей, как людей, равных себе, французы – как детей. И рассказывают им сказки, как дети детям. Всегда есть какой-то абсолютно нереальный элемент, в который читатель обязан поверить, потому что… Потому что у автора «Имя», потому что «ну, это не реальная жизнь, а художественная проза», потому что «такова сила воображения». И очень часто бьют они по самому больному – по психологии персонажей. Даже единственный из современных французских романов, который я люблю, а именно «Город. Белое сияние» не избежал того же инфантилизма, правда, это едва ли не единственная книга, где эффект достигает желаемого – то, что мальчик не узнаёт, кто же из его реальных друзей играет в виртуальную он-лайн игру, создаёт ощущение мира над миром, давления на сознание, тайны, которую знают все, но у каждого она всё равно остаётся личной. Хотя, разумеется, реальные дети ни за что бы не согласились скрывать, под какими никами они сидят в какой-то там, даже самой лучшей мире, компьютерной игре.Почему на моменте, как Габриэль прыгает из окна, чтобы проверить призрак он или нет, я сказала: «Сливайте»? Потому что ещё один «парень из рабочих кварталов» Стивен Кинг и создаёт то самое слияние реализма и фантастики, из-за чего он самый грандиозный писатель нашего времени. И, заметьте, я не употребила прилагательного «лучший», у него полно проблем в прозе. Но тех, кого он не сможет пронять, заинтересовать, единицы. В фильме Цукера такого момента быть не могло. Потому что ровно в такой же ситуации герой Патрика Суэйзи поступает ровно по тому принципу, который использует Стивен Кинг – помещай реальных людей в фантастические ситуации. Всякий раз герой Суэйзи пытается преодолеть собственные психологические страхи, оставшиеся ещё с воспоминаний о жизни. И именно это и интересно. Вербер же считает, что обычный человек готов прыгнуть с шестого этажа, чтобы доказать только что встреченной женщине, что всё вокруг сон. Угу. Вот просто блуждающий дух Станиславского сюда притащите, чтобы он проорал всей своей эктоплазмой: «Верю».И все остальные эпизоды такие же. В них фантастический элемент – это не привидения, а люди. Потому что люди действуют не так, как действуют люди, а так как нужно автору для смешнючести или очередного монолога о метафизике. И когда моя оценка поднимается до четвёрки за фразу «Мы испытываем гордость за себя, когда продрались сквозь сложную книгу, а за удовольствие от чтения развлекательной литературу мы испытываем стыд», то на сцене подглядывания за голыми женщинами (всё уже было в «Симпсонах»! Ой, то есть в «Привидении»), мне хочется фейспалмить и давать единицу. Среди авторов воображения упомянуты Жюль Верн и Пьер Буль. Нет уж, господин хороший. На книги этих авторов можно с успехом поставить англоязычные имена и никто не заметит разницы. Их стиль не «фантасто-французский», они писали так же, как и классики американской фантастики, то есть соблюдая реальную психологию, из-за чего их сказки были реалистичны.У меня было искушение выдать в рецензию фразу вроде: «Современной прозой увлекаются только лентяи». Ну, раз в сторону любителей жанровой постоянно летят оскорбления, почему бы не ответить тем же. Ведь жанровую я люблю не потому, что больше ничего не читаю, а потому, что свою тягу к «серьёзной» удовлетворяю литературой «технической». Ну, то что мне интересно – от программирования и писательских пособий до истории и эзотерики. Когда пытаешь уложить в голове историю жизни Иосифа Флавия, вот совершенно не тянет читать про чьи-то выдуманные страдашки. Реальная жизнь намного интереснее придуманной. Но, разумеется, любое обобщение всегда ложно (вот эта фраза тоже обобщение и она тоже ложная, потому что в любом правиле масса исключений). Современная проза есть и хорошая, и любители её точно так же ищут отличные образцы, как я хорошие детективы. Проблема только в том, что в жанровой прозе недостатки виднее и более признаны людьми. В жанровой книге писатель обязан сочетать разные по атмосфере эпизоды, а писатель соврпр и прочего, что по тупоумию называют «интеллектуальным», может перенять только один приём и тупо гнать его от первой буквы до последней точки. Надеюсь, что вам стало понятней, зачем рецензию предваряет первый абзац про Цукера и Хогана. Потому так много литературы, полной депрессии писателя. Потому что больше ничего писатель не умеет. Он умеет только ныть про свои пострадашки, размазывая тонким слоем. Почти каждый человек это умеет, честно слово. И я понимаю, как сейчас пригорает у большинства. Людей обманули. Они преодолевают писанину о чужих пострадашках, чувствуют гордость за себя, что справились, а тут я со своей никому не нужной правдой. Да помидором в меня: «Да ты просто завидуешь, а я миллионер, потому что у меня овердопиццот акций МММ! Да ты просто тупая и не можешь понять всей интеллектуальной бизнес-мощи Мавроди!». Ему с три короба соврёшь и делай с ним, что хошь… Я не говорю, что каждый такой роман плох. Но слишком много плохих романов хвалят только потому, что читатели не в состоянии оценить, что хорошо и что плохо, а хвалят по принципу «нового платья короля».Писать жанровую прозу сложнее. Пушкин – жанровый писатель, Лев Толстой – соврпрный. Пушкин ломал схему. Гений – парадоксов друг. Даже в стихах у него каждая следующая строчка и логична, и неожиданна. Принцип анекдота. Хороший анекдот заканчивается всегда логично, но так, как ты и представить не мог. Толстой писал ровно так же, как и любой иной представитель его времени. Долго, нудно, с малым количеством оригинальных мыслей. Ещё для зарубежного читателя одолевать его легче, потому что при переводе хотя бы исчезают инверсивно построенные фразы. Вербер – соврпр. Сюжета нет. Есть размышления (не оригинальные), есть эпизоды, неплохи вставки из «Энциклопедии относительного знания». Кстати, фактологические ошибки – Гудини умер не от удара кинжалом в живот, а от удара кулаком. Дойл и Гудини были друзьями в фильме «Волшебная история» и сериале «Гудини и Дойл», об их реальных отношениях информации нет, но спишем на художественный вымысел. Уверенность Габриэля, что кокаин и героин изобрели нацисты, спишем на тупость персонажа. Я понимаю, почему Вербера можно любить. Понимаю и почему можно ненавидеть. Но у меня он эмоций не вызвал. Читалось легко: иногда запоем, иногда было ужасающе скучно. Концовка никакая. За то, что у меня появился повод подумать о разнице стилевой и жанровой литературы, спасибо.

Те, кто меня знают, в курсе, что Вербер – один из моих любимых писателей. С его творчеством я познакомилась еще в школе, и тогда первая прочитанная книга, «Империя ангелов», впечатлила меня своим новым взглядом на жизнь и то, что следует после нее.Конечно, все его произведения воспринимаются как сказка – хотя, претензия на правдивость есть в каждой книге – но от этого чтение не становится менее захватывающим.Но вернемся к «С того света». Эта книга о писателе, Габриеле Уэллсе, который внезапно обнаруживает себя мертвым, существующим ныне в качестве эктоплазмы. При помощи медиума, Люси Филипини, которая может его слышать, он решает раскрыть тайну своего убийства, взамен обещая медиуму помочь найти возлюбленного, которого та потеряла 9 лет назад.Но эта история – не банальный детектив. Подобно всем Верберовским историям, здесь замешана и мистика, и фантастика, и драма, и мелодрама. И, конечно же, малая толика сумасшествия, которой наделен каждый роман. И это неплохо, это интересно, но, иногда, Вербер все же перегибает палку. Например, сцена, где персонажи книг боролись между собой – это, на мой взгляд, перебор.И я писала уже, что одним из минусов прозы Вербера является его страсть к повторам. Некоторые части его сюжетов напоминают друг друга. Но в этот раз он представил отличный от той же «Империи ангелов» сценарий событий, происходящих после смерти человека.Итак, резюмируя вышесказанное, отмечу, что это довольно интересная вещица, однако, она не попадет в мой топ любимых книг этого писателя.