Бернар Миньер
Долина
14
Ирен Циглер дожидалась его за рулем огромного внедорожника «Форд Рейнджер» цветов национальной жандармерии, который он уже видел на месте преступления. Сервас вспомнил, что их первая встреча состоялась на борту вертолета. Она тоже была за рулем, и они поднялись тогда к самым вершинам. У него кружилась голова, и он чувствовал себя маленьким и беспомощным в компании этой женщины.
Потом несколько раз она спешивалась с мотоцикла, амазонка в черном кожаном костюме, без комплексов, с пирсингом, с татуировками, вооруженная ноутбуком и кучей идей, как надо строить новую полицию. Рядом с ней он, наверное, выглядел старым, заплывшим реакционером. Впрочем, наверное, так его и воспринимали те, кто был не способен отличить видимость от сути и шагал по жизни, вооруженный несокрушимой уверенностью.
Потом он лучше узнал Ирен и обнаружил, что под этой кирасой скрывалась личность сложная и незаурядная, из породы людей, которым всегда бывает мало только одной истины. Они подружились, во всяком случае, тогда ему так казалось.
Едва он уселся на пассажирское сиденье, она тронула машину с места, не произнеся ни слова. Примерно через километр, уже выехав из города, она сказала:
– Давай договоримся: если меня кто-нибудь спросит, я скажу, что не знала о твоем отстранении. Ты здесь оказался по своим делам, и мы случайно пересеклись. Ты в расследование не вмешивался, а просто наблюдал со стороны. Ты не давал никаких советов, и твое имя не будет нигде фигурировать. Это понятно?
Они взглянули друг на друга.
– А теперь рассказывай. За что тебя отстранили?
Сервас, зная, что дорога предстоит не ближняя, по возможности кратко рассказал о событиях прошлой зимы. Она внимательно слушала, но ему показалось, что с каждой фразой в ней нарастает недоверие. Наконец она улыбнулась.
– Значит, ты теперь стал отцом-одиночкой.
– А ты? Когда мы виделись в последний раз, ты была с…
– С Жужкой… Мы и сейчас вместе.
Жужка была девушкой, с которой Ирен жила, когда они познакомились. Такая же яркая брюнетка, как Ирен – яркая блондинка. Во время расследования серии убийств в Сен-Мартен-де Коменж она руководила ночным клубом «Розовый рай» или что-то вроде того. Похоже, Ирен не хотела больше касаться этой темы, по крайней мере, сейчас: в ее голосе он уловил напряжение.
– А Региональная полицейская служба? – спросил Мартен.
– Я получила должность директора управления в прошлом году. Дело движется. Работа хорошая. Но это расследование будет непростым.
– Тебе же всегда нравились непростые дела. Здесь поверни направо.
Они въехали в лес, и дорога пошла наверх в горы.
– На этот раз дело обещает стать резонансным, – сказала она. – Это еще чудо, что в первый раз никто не проболтался. Зато сейчас пресса возьмется проводить параллели.
– А ты заметила, что у жертв есть еще общая деталь?
– Вздутый живот, то есть намек на беременность?
– Да.
Сервас вдруг почувствовал, что все идет как в старые добрые времена. У них создалась особая группа. Они полностью друг друга дополняют, а внутреннее соперничество заставляет их превосходить друг друга. Он взглянул на Ирен. По ее лицу скользила тень листвы, а солнечные лучи, пробегая по загорелой коже, высвечивали легкий светлый пушок.
– А этот блондин, Тимотэ Хозье… Ангард сказал, что он был дилером… Он есть в TAJ, картотеке ранее судимых?
– Да. Видимо, в его прошлом надо порыться. С его родителями уже связались. Они живут в Тулузе. Отец – гинеколог.
– Гинеколог?
Она быстро на него взглянула.
– Да, знаю. Я подумала о том же. Но, может быть, это совпадение. Парня, которого нашли на озере замерзшим, звали Камель Эсани, ему было двадцать девять лет. Служил в охране. Спортивный, увлекался горным ориентированием. Был женат, имел сына трех лет. По свидетельству жены, употреблял травку, а если предоставлялся случай – то и кокаин, и экстази. Надо проверить, не являлся ли Хозье его дилером. У нас было время порыться в его прошлом.
– Ну и?
– Был способен на жестокость. Его жена не раз оказывалась в больнице. И всякий раз она, так сказать, о чем-то оживленно дискутировала с дверью, а однажды принялась грызть стену. Соседи часто слышали крики, и это отнюдь не были крики радости. На его счету и другие факты агрессии. Он был осужден за то, что избил шофера, который ему посигналил.
– «Служил в охране» – а это как понимать?
– Он устанавливал камеры слежения и тревожные кнопки частным лицам. Занимался слежкой по поручению своей конторы.
Сервас удивился.
– А разве прошлое людей, которые занимаются подобной работой, контролю не подлежит?
Она снова усмехнулась, словно он сказал что-то забавное.
– Конечно, подлежит. Им выдают удостоверение в Национальном Совете частных охранных предприятий сроком на пять лет. По правилам работодатель обязан раз в год подтверждать, что удостоверение его работника действительно. Для этого существует специальный сайт. Но – вот беда: там очень неудобный интерфейс, это раздражает. И если на предприятии служат десятки человек, как в случае с Эсани, то хозяин зачастую забывает зайти на этот сайт. В результате, если работник был осужден в течение этих пяти лет, как наш клиент, то работодатель узнает об этом, только когда пятилетний срок пройдет.
Ирен подмигнула Сервасу.
– Более того: в формуляре обновления удостоверения Национального Совета частных охранных предприятий Совет сам предупреждает служащих, что согласие или отказ на его запрос будет послан ему на дом, однако работодателя никто и никаким образом не известит. Иными словами, он сам должен решить, информировать Совет или нет, на кого он работает!
Ирен вела машину споро, на взгляд Мартена, слишком быстро проходя повороты и поднимая в воздух прошлогоднюю листву из ложбинок.
– А ты? Объясни мне, что произошло, когда Марианна тебе позвонила.
Он коротко описал ту кошмарную ночь, когда получил звонок.
– Один из монахов нашел телефон на дороге, – заключил он, – и я проявил на нем отпечатки пальцев. И попросил Ангарда отдать их на анализ.
– И для этого надо задействовать наши службы…
– Именно.
– Думаешь, удастся выявить связь?
Они переглянулись.
– Я об этом думал… Но на данном этапе выдвигать гипотезы пока рано.
Внизу появилось аббатство. Выдержанное в охряных и розовых тонах, с шестиугольной колокольней и сдвоенными дверными и оконными проемами, оно казалось каменным ковчегом, выброшенным на зеленый берег. Символом веры, который люди разместили внутри грозного и безмолвного Бога.
– Выглядит довольно уединенно, – заметила она. – Как можно жить в таком месте?
Сервас улыбнулся: он помнил, что Ирен всегда нравилась ночная жизнь.
Взгляд аббата перебегал с нее на него и наконец остановился на Сервасе. Молчание длилось всего несколько секунд. Когда отец Адриэль заговорил, в его голосе звенел с трудом сдерживаемый гнев:
– Вы утверждаете, что видели одного из наших монахов прошлой ночью в лесу с тем, кто потом был убит? И видели, как он давал этому человеку деньги в обмен на… наркотик?
Сервас кивнул, не открывая рта. О поцелуе, который за тем последовал, он предпочел умолчать. И о пачке купюр у монаха тоже. Это он припас для допроса.
– Чего вы ждете от меня? – спросил священник.
– Чтобы вы собрали ваших монахов, – твердо ответила Циглер, – для того, чтобы мы могли идентифицировать этого человека и задать ему соответствующие вопросы.
Опять наступило молчание. Не говоря ни слова, аббат кивнул. Ему в очередной раз объявили новую религиозную войну, которую, похоже, он вряд ли выдержит.
Двадцать пять монахов выстроились в ряд в зале капитула. Черные наплечники, из-под белых одеяний еле видны сандалии. Высокие и низкорослые, старые и молодые. Старых больше, чем молодых. Старение монашеских общин наблюдалось во многих аббатствах. За спинами монахов Сервас различал, как в садах внутреннего двора, освещенных солнцем, яркими красками вспыхивали цветы.
Аббат медленно шел вдоль строя, заложив руки за спину, как генерал перед своим войском. Сервас подумал, что в стенах монастыря он оставался pater familias, отцом семейства, всегда насупленным, строгим и бдительным. Но сейчас бдительность его потерпела поражение, и глаза сверкали яростью. По мере того как он рассматривал монахов одного за другим, он все больше становился похож на разъяренного орла.
Сервас был согласен с Ирен, что не стоит перед всеми называть имя того, кого он видел в лесу, а лучше будет допросить их всех по одному. Они попросили аббата выделить им комнату, где они могли бы заняться этим с полным соблюдением тайны следствия, но тот вдруг воспротивился:
– Что же, вы не скажете мне, кто это был?
Сервас засомневался: может ли он скрыть от главы общины личность монаха-беглеца?
– Будет лучше, если вы потом сами их допросите, – сказал он, смягчая удар. – Ведь вы дадите виновному возможность сознаться и, возможно, сделать первый шаг к искуплению.
– Искупление – слово великое и прекрасное, – резко бросил настоятель. – Негоже его употреблять налегке… В наше время такими словами слишком легко разбрасываются. Только и слышишь: искупление, прощение, раскаяние, покаяние, исправление. Словно достаточно щелкнуть пальцами или преклонить колена, чтобы искупить свою вину и войти в согласие с Богом и людьми… Впрочем, вы, несомненно, правы.
Он отступил на несколько шагов и осмотрел небольшую аудиторию.
– Эти люди из полиции, – быстро сказал он. – У них есть к вам несколько вопросов. Как вам известно, недалеко отсюда произошло ужасное событие. Вас будут вызывать по одному. Я прошу вас ничего не скрывать и отвечать с полной искренностью, как отвечали бы мне.
Если в последней фразе и содержалась некоторая доля иронии, он не подал виду. Допросы начались в маленькой комнате с совершенно голыми стенами, если не считать большого деревянного креста и скамеечки для молитвы. В комнату принесли стол и три соломенных стула. Первыми явились трое монахов. Брат Этьен, темноволосый, курчавый и невероятно худой, работал на кухне. Брат Эрве, колосс, который разговаривал тоненьким фальцетом, занимался огородом и фруктовым садом. Брат Эли, маленький лысый человечек с бегающими глазками, ведал счетами, учетом и контролем.
Сервас вспомнил, что все трое участвовали в ночном поиске. Помимо этого никто ничего не видел и не слышал.
Ему очень захотелось закурить, и он сунул в рот антиникотиновую жвачку, прежде чем открыть дверь четвертому. От группы ожидающих своей очереди монахов отделился толстый приор. Проходя мимо, он бросил на Серваса угрожающий взгляд.
– Можете не закрывать дверь, мне скрывать нечего, и выйду я быстро, – сообщил им брат Ансельм.
– Мы сами решим, закрывать или нет, – оборвала его Циглер, и Сервас увидел, как расширились две черные точки в середине мутных голубых глаз, когда приор на нее взглянул.
«А ведь этот человек способен на вспышки гнева», – подумал он.
– Садитесь, – твердо сказала Ирен, поскольку приор остался стоять.
Тот нехотя подчинился.
– Вы управляете монастырем и замещаете отца Адриэля в его отсутствие. Это так?
– В основном да.
И тут же стал искать другое определение:
– Скажем так, он занимается делами духовными, а я – земными. Мы представляем собой два столпа, на которые опирается это аббатство.
По всей видимости, брат Ансельм был высокого мнения о своей роли в общине.
– Следовательно, если кто и знает обо всем, что происходит в стенах монастыря, так это вы?
– Совершенно верно.
– Известно ли вам о некоторых нарушениях устава или о… скажем так, проступках братьев?
Толстые губы любителя покушать растянулись в улыбку.
– О проступках против чего? Против нашего устава или против правосудия?
– Отвечайте, пожалуйста.
Приор пожал плечами.
– Мы достаточно изолированы, но полностью не избежали того упадка, что царит повсюду в это бурное время. У нас есть паршивые овцы, это верно…
– И одна из этих паршивых овец имеет дурные наклонности?
– Уже не имеет.
– А раньше?
– Раньше имела…
– Можете изложить подробнее?
– Брат Циприан. У него были проблемы с наркотиками. Мы помогли ему избавиться от зависимости и отказаться от них. Сегодня он вернулся в наши ряды. Он чист, как у вас говорят.
– А какой наркотик он употреблял?
– Кокаин, крэк…
– Вы держите его под наблюдением?
Приор бросил на Циглер острый взгляд.
– Устойчивость нашего сообщества зиждется на ответственности каждого из его членов и на доверии, – отчеканил он. – Здесь взрослые люди, а не дети. Я здесь не для того, чтобы строить из себя… полицейского.
– Короче, по ночам вы чувствуете себя в полной безопасности.
Брат Ансельм оглядел Ирен с головы до ног.
– Я действительно очень крепко сплю.
Стоявший за его спиной Сервас видел жирный затылок приора. Сбритые наголо волосы начали отрастать и топорщились седым пухом, образуя на шее валик вроде ошейника.
– К чему эти вопросы? – огрызнулся монах. – Вы кого-нибудь подозреваете?
– Мы пытаемся понять, мог ли один или несколько ваших монахов ночью покинуть монастырь и, гуляя по лесу, что-нибудь увидеть, – ответила Ирен.
Толстяк нахмурил брови.
– Какого дьявола, прошу прощения за выражение, кому-то из нас понадобилось бы гулять ночью по лесу? Абсурдная идея.
– Необязательно, – вступил Сервас, понимая, что вторгается на территорию Циглер, и выходя из роли наблюдателя.
Приор обернулся.
– Это что, трюк такой у сыщиков: один спереди, другой сзади? Типа добрый коп – злой коп?
Э, да он, в конце концов, не так уж и далек от мира. И куда делся весь его церковный лексикон? Небось заходит к братьям посмотреть какой-нибудь сериал или фильм со сценами насилия. А вот где границы, отделявшие их от общества, Сервас пока не знал.
– А вы сами, – сказала Циглер не без коварства, – не имеете дурных наклонностей, вас не мучает бессонница или тревога?
В том, как приор заерзал на стуле, Сервас уловил признаки беспокойства.
– Нет.
Что-то ты слишком быстро ответил.
– Я вам уже сказал: сплю довольно крепко. Наш жизненный распорядок не оставляет времени на праздность. К тому же праздность – враг души. Между литургией и множеством дневных работ промежутки очень редки. Летом мы встаем в четыре утра к первой службе, ко всенощной, еще до рассвета. Потом в семь пятнадцать идут лауды, в девять пятнадцать час третий, час шестой незадолго до полудня, час девятый в два часа пополудни, вечерня в пять пятнадцать пополудни и повечерие в восемь часов. Есть еще Часы Большие и Малые, есть время индивидуальной молитвы. И при этом надо еще заниматься своими делами, выполнять ежедневные работы по поддержанию порядка. Как видите, наши дни длинны и утомительны. Здесь вовсе не лагерь отдыха, – подытожил он с беспримерным самодовольством.
Сервас подумал, что приор пытался утопить их в потоке абсолютно лишней информации, как обычно делали в Тулузе главари мелких банд, которые проходили через комиссариат.
– Благодарю, отец мой, – сказала Циглер, – позовите, пожалуйста, следующего.
Толстяк тяжело поднялся и зашагал к выходу. Открыл дверь. Подал знак монахам, ожидавшим своей очереди. Отвернувшись от двери, Сервас переглянулся с Циглер. Она пожала плечами.
Когда же он повернулся, чтобы взглянуть на следующего, перед ним в луче солнца, падавшем из окна, стоял тот самый монах-беглец, за которым он следил прошлой ночью.
15
Совсем мальчик, подумал Сервас. Детское лицо, большие светло-голубые глаза, обрамленные длинными каштановыми ресницами, маленький рот с красными, как смородина, губами… Пухлые щеки сразу же зарделись под пристальным взглядом сыщика. Ростом парень был около метра семидесяти, а на подбородке пробивалась бородка, больше похожая на юношеский пушок.
Он уставился на Циглер, и Сервас понял, что присутствие женщины его смутило.
– Садитесь, – сказала Ирен.
В ее голосе послышались сухие нотки школьной директрисы той эпохи, когда в ходу еще были телесные наказания. Парень повиновался, стараясь занять на стуле как можно меньше места. Вне всякого сомнения, будь у него плащ-невидимка (Сервас читал Гюставу «Гарри Поттера», хотя тот и понял далеко не все), он бы поспешил исчезнуть.
– Итак, вы…? – спросила Ирен.
– Э-э… брат Циприан.
Что там говорил отец Ансельм? Что мальчик чист. Ага, как же… Из-за спины монашка Сервас сделал Циглер незаметный знак, и она тут же выпрямилась на стуле и посмотрела парню прямо в глаза. Ледяным взглядом. Лесной скороход опустил глаза. Сервас был уверен, что не пройдет и пяти минут, как он сознается.
– Вы страдаете бессонницей? – спросила Ирен.
– Что?
– Вы собираетесь заставить меня повторять каждый вопрос?
Тон был безапелляционный. Брат Циприан съежился.
– Я… Бывает, что я плохо сплю… Несмотря на то, что у нас нет времени, чтобы…
– Чтобы что?
– Чтобы отдыхать…
– Я вижу. И что вы делаете, когда вам не удается… заснуть?
– Читаю… слушаю музыку… молюсь, – быстро прибавил он, словно только что вспомнил, что он монах.
– Вы молоды, наверное, нелегко такому, как вы, все дни проводить здесь.
– Это жизнь, которую я выбрал.
– Почему вы сделали такой выбор?
Он оглядел полицейских одного за другим.
– Я… я думал, что меня станут спрашивать, не видел ли я чего.
– Когда? – ледяным тоном произнесла Циглер.
– Ну… в ту ночь, когда…
– И что? Вы что-нибудь видели?
– Нет, нет, я был в постели.
– В самом деле?
Он быстро закивал.
– Тимотэ Хозье, – это имя о чем-нибудь вам говорит? – спросил Сервас.
– Нет.
Ирен Циглер изобразила удивление.
– Нет?
Монашек смутился.
– Ну, может быть…
– Так «нет» или «может быть»?
Голос ее все больше леденел.
– Не знаю.
– Ах вот как? Однако тебя видели с ним вместе в лесу за два часа до его смерти.
– Что?
Сервас увидел, как Циглер встала, взяла свой стул и медленно потащила его вокруг стола, чтобы сесть как раз позади монашка. Потом она наклонилась к нему так близко, что он, наверное, почувствовал в ухе ее дыхание, и очень тихо, но ясно шепнула ему на ухо:
– Еще одно идиотство – и я посажу тебя в камеру с сутенерами, проститутками и насильниками. Они с восторгом проведут ночь с таким, как ты…
На мгновение он совсем растерялся. Нижняя губа задрожала, глаза наполнились слезами, а дыхание стало сиплым.
– Я слушаю, – шептала ему на ухо Циглер с терпением почти материнским. – Отсюда просто так не выходят, ты мое слово знаешь.
Молчание.
– Тимотэ продает мне наркотик… Я… Я начал, еще когда был студентом в По… Но сейчас я употребляю гораздо меньше, чем раньше, клянусь вам. Господь помогает мне избавиться от демонов. Шаг за шагом, понемногу. Такие дела в один день не делаются…
Стоя рядом со стулом Циглер, Сервас наклонился к другому уху парня.
– Я видел, как ты с ним целовался.
Румяные щеки брата Циприана стали багровыми.
– Я его не убивал… – пробормотал он. – Это не я!
Сервас взглянул на него. Теперь он буквально пылал и вытирал пот со лба тыльной стороной ладони.
Циглер встала, взяла свой стул и вернулась на прежнее место напротив монашка.
– Расскажи нам о Хозье. Как ты с ним познакомился?
Монашек долго подыскивал слова.
– Когда я приехал в Эгвив, я знал, на что иду. Знал, что без травки или порошка долго не протяну…
– То есть все, что рассказывал тут брат Ансельм про то, что ты чист, полная ерунда?
Она посмотрела ему прямо в глаза, и он отвел взгляд.
– Да, на какой-то момент так оно и было. Но я снова сорвался…
– А дальше?
Он помедлил.
– Это случилось уже потом. Тимотэ словно читал мои мысли… словно угадывал каждое мое… желание…
– Расскажи нам о нем.
От волнения глаза у него заволокло дымкой, зрачки замерцали.
– Тимотэ был недобрым человеком… Человеком без морали. Для таких, как он, делать зло – вторая натура. Врать, мошенничать, воровать, угрожать, обманывать… Он все это обожал. Он подчинялся только своим самым… разрушительным и нездоровым порывам. Не знаю, до каких пределов он мог бы дойти. Иногда он меня просто пугал.
Сервас вспомнил то ощущение опасности, которое охватило его, когда он увидел в лесу блондина.
– Но бывали моменты, когда я не мог противиться его… притягательности.
– Ты знал кого-нибудь из его клиентов? – спросила Ирен. – Его круг общения?
– Нет, к сожалению.
– Может, он чувствовал себя в опасности? Чего-нибудь боялся? Или кого-нибудь?
Он покачал головой.
– Я бы рад вам помочь, – жалобно оправдывался парень, – но я не знаю. Клянусь. Он никогда со мной об этом не говорил.
– А о чем он с тобой говорил? Он тебе доверялся?
– Несколько раз.
– И что он тебе поверял?
Юный монах помолчал, собираясь с мыслями.
– Ну, вот, к примеру, у него была навязчивая идея…
Циглер дожидалась продолжения.
– Он был одержим всем, что относилось к религии. Предметами культа, ритуалами, статуями, живописью, текстами… Об этом он знал все, это его завораживало, он обожал об этом говорить. И все спрашивал себя, существует ли ад. И еще постоянно говорил мне, что я должен помочь ему спасти душу… Что в прошлом он совершил что-то ужасное.
Ирен отреагировала, и от Серваса это не укрылось.
– И что он говорил?
Взгляд брата Циприана скользнул с одного на другую, потом остановился на Ирен.
– Он рассказал, что в шестнадцать лет убил свою сестренку. И даже посещал психиатра.
Циглер смотрела на монашка, разинув рот.
– И ты поверил? Думаешь, он говорил правду?
– Я нашел в интернете статьи того времени. Он был несовершеннолетний, и его имя не указывали. Но все сходилось: возраст, внешность, то, что отец был гинекологом…
– А кто был психиатр? Он тебе говорил?
– Нет.
Циглер и Сервас переглянулись.
– А что еще ты знаешь о Тимотэ?
– Он ненавидел отца…
Монах произнес это как вещь абсолютно очевидную, и Сервас подумал, что именно это их и объединяет.
– Откуда ты достаешь деньги? – спросила Ирен.
– Отец… Он посылает мне деньги каждый месяц, я заставил его поверить, что это для аббатства.
– А что ты делал в ту ночь после того, как встретился с Тимотэ? – поинтересовалась Циглер.
Они снова вогнали его в краску.
– Вам ведь это хорошо известно, вы следили за мной… И вы прекрасно знаете, что потом я сразу пошел спать.
Сервас не стал уточнять, что при сем он не присутствовал.
