Бенгт Янгфельдт
Нобели в России. Как семья шведских изобретателей создала целую промышленную империю

Полная версия

Ларс Габриэль фон Гартман

Банкротство в сочетании со слабым спросом на изобретения окончательно разорили Иммануила. Когда один из кредиторов обратился в канцелярию городской управы с ходатайством о возвращении своих денег, было решено, что в случае непогашения задолженности в течение 14 дней Иммануил будет «посажен в долговую тюрьму вплоть до того дня, когда возместит всё сполна». Решение городской управы помечено 30 ноября 1837 года. Особой ответственностью в финансовых вопросах Иммануил никогда не отличался, но при этом преступником он не был. Перспектива заключения побудила его принять решение, ставшее причиной самых драматических последствий. В тот самый день, когда решение о лишении свободы должно было вступить в силу, 15 декабря 1837 года Иммануил расписался в городской управе в получении паспорта на имя «И. Нобель, механик» и отплыл в Або (Турку).

За неделю до этого – 7 декабря – он в большой спешке продал свою каучуковую фабрику Антону Фанейельму (1807–1875), лейтенант-механику, состоящему на службе в механической бригаде Королевского флота. Как и Иммануил, Фанейельм отличался редким изобретательским талантом. В 1836 году он занялся вопросом методов подъема затонувших в результате кораблекрушения судов. Эти размышления побудили его вложить средства в резиновую фабрику Иммануила, на которой он впоследствии произвел первый в Швеции водолазный костюм. (Помимо этого, у Фанейельма были и другие интересы, роднившие его с Иммануилом: в возрасте 26 лет он с успехом представил самовоспламеняющийся минный взрыватель наследному принцу Швеции Оскару.)

Как объяснял Иммануил, целью поездки за границу была попытка «реализовать некоторые из моих планов, снискав одобрение и похвалу за неустанные мои старания, ясно осознав всю невозможность достижения этого у себя на родине».⁴

Антон Фанейельм

Приняв решение попытать счастья на Востоке, Иммануил оставил жену с детьми дома в Стокгольме. Этот выбор сопровождался чувствами, которые, по его словам, он не был в силах описать: «Особо же в момент прощания с высоко почитаемой и любимой мною супругой, тремя малыми сыновьями и горячо любимой и почитаемой тещей моей, которых я вынужден был покинуть на произвол неизведанного будущего».

В паспорте конечной целью поездки значилась Финляндия, а в русской визе было указано, что поездка совершается на условиях aller et revenir, то есть «туда и обратно». На самом деле целью была не Финляндия, а Петербург. С тех пор как в начале XVIII века Россия открыла свои границы Западу, многие предприимчивые иностранцы воспользовались этой возможностью. Для шведов, как по географическим, так и по языковым причинам, путь в Петербург лежал через Финляндию, в начале XIX века ставшей Великим княжеством Финляндским.

Присоединение Финляндии к России означало переход многих высокопоставленных финнов на русскую службу. К числу этих лиц принадлежал Габриэль Эрик Гартман, который за лояльность к новой власти уже в 1810 году получил дворянство. Сын его, Ларс Габриэль (Лаврентий Гаврилович Гартман, 1789 – 1859), в 1811 году был назначен секретарем Комиссии финляндских дел в Петербурге и всю жизнь занимал высокие административные посты. С 1831 по 1842 год он был Або-Бьёрнеборгским губернатором, являясь тем самым одним из наиболее влиятельных лиц Великого княжества. Сфера занятий Гартмана преимущественно была связана с экономическими вопросами. Весной 1837 года он был назначен особым посланником при шведском дворе с задачей вести переговоры о заключении торгового, судоходного и дружественного пакта между Россией и Швецией.

С этой целью фон Гартман провел в Стокгольме пару летних месяцев 1837 года. Сопровождали его в поездке супруга Ева Вильгельмина («Минетта») Маннергейм, ее брат Август и теща. Жена и шурин Гартмана были приближены к русскому двору. Ева Минетта была фрейлиной императрицы, а Август носил чин камер-юнкера и служил в канцелярии статс-секретариата по делам Великого княжества Финляндского в Петербурге.

Планы эмиграции зародились у Иммануила в период пребывания Гартмана в Стокгольме. Они были представлены друг другу на обеде у главы американской миссии. В своих рукописных воспоминаниях Иммануил пишет, что за столом Гартман спросил его, не пожелает ли он «направиться в Санкт-Петербург, дабы предложить некоторые из моих изобретений российскому правительству». Русский министр в Стокгольме ван Сухтелен умер в 1836 году, и его место занял Лев Потоцкий, у которого, со слов Иммануила, были хорошие отношения с фон Гартманом. С помощью Потоцкого Гартман пообещал оказать всевозможную помощь Иммануилу в России. Он сдержал свое слово, снабдив Иммануила рекомендательными письмами, в том числе военному министру Александру Чернышеву и морскому министру Александру Меншикову, которые, по воспоминаниям изобретателя, «превосходили все мои ожидания».

По словам Иммануила, за этими столь лестными рекомендациями лежали его идеи водонепроницаемых надувных солдатских ранцев. В это легко поверить, принимая во внимание их потенциальное военное значение. Также возможно, что с русской стороны присутствовало желание загладить инцидент, связанный с незаконным копированием его чертежей.

Являлись ли слова Гартмана предложением или приглашением российского правительства? Согласно одному источнику, Иммануил прибыл в Санкт-Петербург по приглашению Гартмана. Один советский исследователь намекал даже на то, что переезд в Петербург был следствием негласной договоренности между шведским и российским правительствами. Этому утверждению доказательств нет. Если такое соглашение и существовало, то его следует рассматривать в свете дружественных отношений между странами, отличающих период правления Карла XIV Юхана, в том числе между самим королем и Николаем I. Примером может служить частный визит императора в Стокгольм в 1838 году, дабы засвидетельствовать свое личное расположение шведскому королю. В связи со столь важным посещением несколько российских подданных были награждены орденом Св. Серафима, в том числе и Александр Меншиков, бывший не только морским министром, но и генерал-губернатором Финляндии, который в 1834 году возглавил чрезвычайную посольскую миссию в Стокгольм.

Портрет Ларса Габриэля фон Гартмана работы Тимолеона фон Неффа

Имел ли запрос Гартмана форму «предложения» или «приглашения», не так важно. Очевидно одно: в ходе бесед с фон Гартманом Иммануилу дали понять, что, если он готов предоставить в распоряжение русского правительства свой изобретательский талант, его встретят с распростертыми объятьями на самом высоком политическом и военном уровне.

Подводная шахта, акварель Иммануила

Иммануил Нобель и сыновья

Незадолго до Рождества 1837 года Иммануил отправился в Финляндию, но не на обычном пароходе, обслуживавшем маршрут Стокгольм – Або, а на почтовом судне. Первая часть пути до Аландских островов прошла спокойно, а на вторую половину пришлось немало драматизма. Ледяные заторы время от времени заставляли пассажиров покидать судно и самим тянуть его на бечеве по временами ломкому льду. Иммануил был счастлив, что остался жив. «Ступив ногою на твердую почву Финляндии, вознес я чувство благодарности тому, кто столь диковинно управляет судьбами нашими, и в этот раз спасшему меня ради близких моих».¹

Иммануил прибыл в Або 20 декабря. На следующий день он отправился на прием к фон Гартману, который встретил гостя с большой теплотой. Благодаря его заботам для Иммануила сразу же нашлось «подходящее жилье» – две комнаты у зажиточного купца Юхана Шарлина. Его также представили влиятельным людям города, принявшим его «самым дружелюбным образом». Среди этих лиц стоит упомянуть двоих весьма состоятельных горожан: коммерции советника Абрама Кингелина и городского аптекаря Эрика Юлина.

Немалое состояние Юлину принесла не фармацевтика, а предпринимательство, главным образом связанное с судостроением и судоходством. Кроме того, он был партнером в пароходной компании, обслуживавшей маршрут Або – Петербург. Абрам Кингелин тоже был судовладельцем, хозяином верфи в Або и ведущей фигурой в финском деловом мире. Надо предположить, что у Иммануила, уроженца портового города, славившегося своими судоверфями и судоходством, с этими господами имелось немало тем для разговора.

Брат Эрика Юлина, Йон, тоже был успешным предпринимателем, владельцем чугунолитейного завода и механической мастерской «Фискарс» и близким другом фон Гартмана. Когда Иммануил в сопровождении Эрика посетил мастерскую, возможно, чтобы презентовать очередную свою идею, он был готов к тому, что богатый предприниматель не захочет «вступать в более тесные отношения с неимущим шведом». Но Йон Юлин оценил и его самого, и его «скромный талант». Неуверенность Иммануила объясняется не только неудачами последних лет, но и его комплексом неполноценности. Для человека простого происхождения, имеющего в багаже всего пару лет начальной школы и три года мореплаваний, общаться на равных с деловой элитой Финляндии, по всей вероятности, было непросто.

Сведений о пребывании Иммануила в Або немного. В «Списке выданных иностранцам пропусков для дальнейшего путешествия или проживания в пределах Империи» указано, что ему на один год было выдано разрешение на пребывание в городе с правом выезда в Петербург. Почему Иммануил, изначально направляясь в Петербург, задержался в Або на целый год – неясно. Обширная статья «O продуктах из каучука», опубликованная в апреле 1838 года в «Абоской газете», свидетельствует о том, что, несмотря на утрату своей мастерской, он продолжал рекламировать свою продукцию. Заказать и приобрести изделия из каучука можно было либо через него в Або, либо непосредственно по месту изготовления в Стокгольме.

Согласно его высказыванию, будучи в Або, Иммануил занимался «различными размышлениями», в том числе касательно камнерезной машины, способной прямо из скалы вырезать готовые каменные диски с двумя плоскими сторонами. Однако, как он сам утверждал, затея сошла на нет из‑за отсутствия подходящей рабочей силы и мастерских. Через фон Гартмана он получил заказ на педальную мельницу для Абоской тюрьмы, но и этот проект сорвался из‑за «личных интересов заведующего работами». Прямым свидетельством пребывания Иммануила в Або является большой каменный дом в городском квартале номер 16 (позже Нюгатан, 8), который он спроектировал для Шарлина. Строение располагалось через дорогу от того дома Шарлина, в котором Иммануил квартировал. В 1827 году в Або случился пожар, в результате которого уцелела только треть домов, и город пришлось отстраивать заново. Дом Шарлина, с виднеющейся на заднем плане башней городского собора, увековечен на самой старой в Финляндии фотографии – дагеротипе 1842 года.

Дом Шарлинов в Або, фотография (дагеротип) Хенрика Каяндера, 1842 год. На заднем фоне видна башня собора

Следующим важным лицом, с которым Иммануил познакомился в Або, был барон Юхан Рейнгольд (Иван Иванович) Мунк. Его карьера в русской армии развивалась стремительно. В девятнадцать лет он участвовал в оккупации Парижа, а поворотным моментом в его продвижении по службе стало восстание декабристов в 1825 году. В день вступления на трон императора Николая I ряд реформаторски настроенных офицеров восстал против самодержавия. Мунк и его полк не примкнул к заговорщикам, в связи с чем император приказал ему отвечать за расстрел пяти офицеров, приговоренных к смертной казни. По словам знакомых, этот факт биографии мучил его всю оставшуюся жизнь. В любом случае доверительные отношения между императором и Мунком способствовали взлету карьеры. На момент знакомства с Иммануилом Мунк был полковником и командиром батальона Павловского полка, а уже в 1839 году был назначен генерал-майором и командиром Преображенского полка.

Человек, благодаря которому знакомство состоялось, был барон Юхан Клас Флеминг, камергер шведского наследного принца Оскара. Он знал Иммануила еще по Стокгольму и застал того во время одного из своих посещений Або. По словам Иммануила, Флеминг попросил Мунка «дружелюбно позаботиться обо мне по приезде моем в Петербург», что Мунк и выполнил.

Город на Неве

Несмотря на светлые надежды, связанные с его будущим в профессиональном плане, последние месяцы пребывания Иммануила в Або были тяжелы в плане личном. 31 августа 1838 года умер его любимый брат Бернхард, а менее чем через пять недель ушла из жизни двухлетняя дочь Шарлотта.

После года проживания в Або Иммануил 20 декабря 1838 года наконец прибыл в Петербург.^[1] Море было сковано льдом, и путешествие шло по суше. Встретил его говоривший по‑шведски офицер, которого полковник Мунк послал помочь на таможне. В Петербурге Мунк дал возможность Иммануилу найти жилье у одной шведки по фамилии Хольмквист и оставил в его распоряжении говорящего по‑шведски офицера. В социальном плане Иммануил первое время был достаточно беспомощен, поскольку не знал ни русского, ни двух других основных языков, на которых общались в российской столице, – французского (языка общества) и немецкого (языка делового и торгово-ремесленного мира).

Мунк сразу ввел Иммануила в самые влиятельные шведскоязычные круги Санкт-Петербурга. Свой первый сочельник Иммануил отпраздновал у барона Густава фон Котена. Его отец, Густав фон Котен-старший, был главным судьей Выборгского судебного округа и членом экономического департамента Императорского Финляндского сената, а также носил чин действительного статского советника. Густав-младший служил штабс-капитаном императорского Московского лейб-гвардии полка и являлся младшим братом штабс-капитана Казимира фон Котена. Последний занимал высокие посты в Финляндии и России и был адъютантом морского министра Меншикова. Анна Шарлотта, жена Казимира фон Котена, приходилась Ларсу Габриэлю фон Гартману сводной сестрой и, как и жена брата, была фрейлиной императрицы. В числе гостей был сам Казимир и его самый младший брат Мориц – лейтенант императорского Московского лейб-гвардии полка. Мориц, как и барон Юган Аксель Седеркройц, родился в Швеции, но с юных лет состоял на русской службе, которая впоследствии привела его на должность губернатора Абоской и Порской губерний.

Еще один гость, генерал-майор Андерс Эдвард (Эдуард Андреевич) Рамзай, был начальником 3‑го стрелкового Финского лейб-гвардии батальона в Петербурге. Он отличился в 1825 году во время восстания декабристов, когда лично ему была поручена охрана наследника престола, будущего Александра II, а также Андерс Эдвард принимал участие в подавлении Польского восстания в 1830 году. За рождественским столом присутствовал также Август Маннергейм, годом ранее в компании с фон Гартманом посетивший Стокгольм, с которым Иммануил, судя по всему, был лично знаком. По словам Иммануила, сочельник прошел «самым приятным образом», хотя и тяжело было ему вспоминать об оставленной в Стокгольме семье.

Учитывая высокие административные и командные должности хозяина и его гостей, можно было подумать, что речь шла о людях пожилого возраста. Это не так – все присутствующие были ровесниками Иммануила или моложе него. Густаву фон Котену-младшему было тридцать лет, его жене – двадцать лет, а сыну – пять месяцев. Общество, в которое ввели Иммануила, своим общественным положением, традициями и родственными связями представляло собой сплоченную и влиятельную шведскоязычную элиту. Их непоколебимая преданность русскому императору сыграла важную роль в карьере нового члена шведской общины в российской столице.

Опыты со взрывчатыми веществами

Во время своих мореплаваний Иммануилу поверхностно удалось ознакомиться с миром вне родины. Но ничто из того, что он видел за годы в Средиземном море, не могло сравниться с тем, что предложила его взору российская столица. Основанный в 1703 году и ставший российской столицей в 1712 году, Санкт-Петербург всего за столетие превратился из ничего в мировой мегаполис. Населяло столицу около полумиллиона жителей, что сделало Санкт-Петербург одним из крупнейших городов Европы.

На момент прибытия Иммануила в Россию страной железной рукой правил Николай I, чье прямолинейное мышление наложило отпечаток как на архитектуру, так и на общественный климат. Идеалом императора была казарма – и как строение, и как строй мышления. Россия была абсолютной монархией, где подданные жили в условиях политического гнета и парализующей бюрократии. Экономика страны была централизована, капитализм не развит, хотя и были разрешены торговые дома. Любой амбициозный предприниматель должен был иметь связи на самом высоком уровне. Это касалось всех, но особенно – иностранцев.

Как и пребывание в Або, первое время Иммануила в российской столице скупо документировано, поэтому о его жизни в этот период мы знаем главным образом из его собственных воспоминаний. Летом 1839 года он получил возможность продемонстрировать концепцию воздухо- и водонепроницаемых ранцев, которые он к тому времени переделал в своего рода сундуки. На подготовку ему было выделено из казны три тысячи рублей серебром, испытание технологии проходило на канале около Нарвской заставы в присутствии высокопоставленных военных. Переправа через понтонный мост с верховой батареей и одной пушкой прошла превосходно, но эксперимент ни к чему не привел. Причина заключалось в том, что качество эластичной резины зависит от внешней температуры: при нагревании изделия становились мягкими и липкими, а при охлаждении – жесткими и ломкими. Осуществить идею удалось только благодаря методу вулканизации, который открыл Чарльз Гудьер в том же году. Однако в промышленность новая технология обработки каучука была внедрена гораздо позже.

Вскоре после смерти брата и дочери, осенью 1838 года, Иммануила настигла еще одна скорбная весть. 29 января 1839 года скончался его отец, которому был восемьдесят один год. Иммануил унаследовал часть родительского дома в Евле, которую он продал своему шурину, брату Андриетты, таможенному начальнику Людвигу Альселю. Эта доля наследства была оценена всего в триста двадцать пять крон, что вряд ли помогло ему уладить финансовые проблемы. Кроме того, раздел наследства затянулся, перейдя в тяжбу, поскольку незадолго до кончины у брата Бернхарда возникли крупные долговые обязательства, гашение которых теперь легло на плечи Иммануила и его шурина.

Великолепный вид, который встретил Иммануила по приезде в Санкт-Петербург: Невский проспект у Немецкой церкви. Справа – улица Малая Конюшенная, где находилась шведская церковь и проживали шведы и другие выходцы из скандинавских стран. Акварель 1828 года. Неизвестный художник

Осенью 1839 года Иммануил вместе с управляющим шведского порфирового завода Й. Э. Экстрёмом основал «механическое учреждение». В 1838 году Экстрём отвечал за доставку порфировой вазы, подарка шведского короля Карла XIV Юхана Николаю I, которую впоследствии установили в Летнем саду. Императорское вознаграждение за аккуратную перевозку составило две тысячи рублей, которые Экстрём вложил в совместное с Иммануилом дело. Остальной стартовый капитал внесли владелец серебряно-бронзовой мастерской в Петербурге Карл Тегельстен и его директор Карл Леннгрен. Единственное, что известно о судьбе «механического учреждения», это то, что Иммануил оставался в долгу перед Экстрёмом до конца своих дней.²

К Иммануилу поступали разного рода заказы. Мунк познакомил его с генерал-майором Иваном Рёрбергом, вице-директором Департамента военных поселений, который попросил Иммануила устранить сырость в казармах Московской гвардии. Для решения этой задачи Иммануил спроектировал печи, которые не только осушали и нагревали воздух, но и значительно экономили дрова: по сравнению со старыми печами расход топлива сократился на две трети. Сей успешный результат привел к установке его печей в различных государственных зданиях. Однако плату за свою работу Иммануил не получил. Явившись к министру путей сообщения и публичных зданий Петру Клейнмихелю, он был, по собственному утверждению, принят как «проситель подаяний», и в компенсации ему было отказано.³

Неиссякаемый и необузданный гений Иммануила породил огромное количество изобретений, но слава его зиждется преимущественно на одном из них: на подводной мине. Российское правительство в течение многих лет поощряло и финансировало разработки новых видов оружия для защиты отечественных портов. В ноябре 1839 года был образован Комитет по подводным опытам (Минный комитет), возглавляемый высокопоставленными военными чинами и одним штатским, немецким профессором физики Морицем Германом (Борисом) Якоби. Профессор прибыл в Петербург в 1837 году по приглашению правительства. В задачу комитета входила, в частности, оценка пользы от подводных мин, разработанных военным инженером Карлом Шильдером, генерал-адъютантом Николая I.

В течение 1840 года было проведено несколько испытаний мин Шильдера – небольших пороховых зарядов, расположенных на поверхности воды. Детонация происходила за счет гальванического (электрического) разряда, посылаемого через управляемый с суши кабель. За техническое решение отвечал Якоби. Проблема заключалась в отсутствии достаточно хороших методов изоляции кабеля, позволявших без обрыва или короткого замыкания протянуть его на сотни метров под водой. В связи с этим было трудно избежать нежелательных детонаций. Решение этой проблемы появилось только несколько лет спустя, после открытия Вернером фон Сименсом изоляционных качеств гуттаперчи.

Однажды во время обеда у морского министра Меншикова Иммануил (через переводчика) услышал, как Шильдер, Якоби и несколько других высокопоставленных военных обсуждают назначенные на следующий день испытания подводных мин. Там также присутствовал и Эберхард (Иван) фон Шанц, еще один видный финн, состоявший на русской службе. Фон Шанц был корабельным конструктором и заслуженным морским офицером, дослужившимся в будущем до адмирала.

Вступив в дискуссию, Иммануил утверждал, что, находясь на большом расстоянии, практически невозможно определить ни местонахождение корабля, ни момент детонации мины. На вопрос Шильдера, известен ли в Швеции лучший метод, он ответил отрицательно, но выразил убежденность в том, что имеется более удачное и безопасное решение. Если бы правительство возместило ему расходы, связанные с подготовкой и проведением испытаний, он бы продемонстрировал такое решение. На что Шильдер ответил, что «ежели дело увенчается успехом, то я бы смог запросить и получить за него сколько ни пожелаю». Непрошеное вмешательство Иммануила в дискуссию и его во многих отношениях рискованное предложение показывают, что работа над минами не была для него чем‑то новым. Еще в Стокгольме (и, вероятно, также в Або) ему доводилось разрабатывать противопехотные мины.

Подводная мина Иммануила состояла из наполненного порохом бочонка, который привязывался к зафиксированному на морском дне канату. В отличие от мин Шильдера и Якоби, воспламенявшихся посредством гальванического провода, мина Иммануила взрывалась при соприкосновении с вражеским кораблем. Взрыв происходил в момент столкновения корабля с одним из трех детонаторов, расположенных под крышкой бочонка.

Великий князь Михаил Павлович, брат императора

В сентябре 1840 года Иммануил представил свой метод великому князю Михаилу Павловичу (1798–1849), младшему брату императора. Великий князь был генерал-инспектором по инженерной части и оказал решающее влияние на технологическое развитие военной области. Он заинтересовался идеей Иммануила и поручил Минному комитету проверить, осуществима ли она. 12 октября 1840 года на Малой Невке было проведено испытание.

В 1860-х годах Иммануил написал несколько акварелей, изображающих производство мин. На картине показано их размещение

Испытание проходило следующим образом. При помощи закрепленного под бочонком блока с балластом мину погрузили на заданную глубину. Маневрировать ею можно было при помощи продетого через блок каната. Таким образом, находясь на суше, становилось возможным определить местоположение и глубину залегания мины. Сложность операции состояла в том, чтобы объяснить четырем русским матросам, «которые не понимали меня, так же как и я не понимал их языка», как установить заряженную мину «без каких‑либо мер безопасности». Это был «наиболее рискованный шаг из всех, что я когда‑либо предпринимал», вспоминал потом Иммануил. Несмотря на просьбы предоставить ему в помощники шведскоязычных финнов, минерами назначили русских. Сознавая, что любое колебание приведет к «нежелательному для меня исходу», пришлось тем не менее смириться с «воистину смертельной опасностью», грозящей ему и его гребцам.

Предназначенное к взрыванию судно оказалось плотом. В момент столкновения плота с миной устройство сработало, и плот разлетелся на куски. Генерал Шильдер был так счастлив, что обнял и поцеловал Иммануила, а затем пустился в пляс. Столь неожиданный эмоциональный порыв генерала объяснялся тем, что он был ответственен за минный проект, который до сих пор не давал желательных результатов и при этом обходился казне очень дорого.

Испытание на Малой Невке снискало единодушное одобрение Минного комитета, о чем свидетельствует отчет, составленный уже на следующий день после испытания и незамедлительно переданный Михаилу Павловичу. О результатах отчитывался генерал-лейтенант Петр Козен, герой Наполеоновских войн. В отчете он отметил, что опыт был «совершенно удовлетворительным и соответствующим цели». До тех пор неизвестный в России способ детонировать мины «только столкновением с плавучим телом <…> представляет изобретение большой важности, о каковом заключении Комитет имеет счастье донести Вашему Императорскому Высочеству».

В отчете есть намек на то, что в случае неприятия его предложения Иммануил намеревается вернуться в Швецию. В связи с этим комитет предложил выплатить ему возмещение в размере двадцати пяти рублей серебром за каждый день работы по дальнейшему развитию мины. Очевидно, Иммануил был недоволен темпами своего продвижения в России, но после успешного испытания отбросил мысли о том, чтобы покинуть Петербург. Вместо этого начались переговоры об условиях его сотрудничества с Минным комитетом. Иммануил заявил о своей готовности продать свое изобретение российскому государству за двадцать пять тысяч рублей серебром, что тогда равнялось примерно сотне средних годовых окладов. Кроме того, он запросил по двадцать пять рублей в день (эквивалент месячной зарплаты) за время, необходимое для обучения российских рабочих.

Однако осенью Иммануил заболел, и переговоры были приостановлены. Поскольку, по формулировке Иммануила, «система правления в России такова, что недостатка в интригах здесь никогда не наблюдается», пока он занимался здоровьем, комитет поручил лейтенанту флота Карлу Отто Рамстедту дальнейшую разработку нобелевской мины. Рамстедт проделал тот же эксперимент, что и Нобель, правда, по словам Иммануила, в умывальном тазу, «не учитывая большой разницы между созданием настоящей мины и бросанием куска калия в воду».

Снисходительный отзыв о Рамстедте был, возможно, вызван чувством обманутости и обойденности. При этом его можно рассматривать и в качестве профессиональной зависти, усиленной тем, что сопернику было всего двадцать семь лет. Уроженец Хельсинки, Рамстедт был талантливым изобретателем. В качестве примера можно привести, что в 1842 году российское правительство предоставило ему десятилетнюю привилегию на метод использования магнитов «для поиска и извлечения из воды больших металлических грузов». Когда летом 1846 года шведский наследный принц Оскар прибыл в Петербург на свадьбу великой княгини Ольги с принцем Карлом Вюртембергским, Рамстедт, будучи его официальным сопровождающим, был пожалован брильянтовым кольцом. А осенью того же года, во время посещения Швеции в связи с русским правительственным заказом Механическому заводу в городе Мутала, был удостоен шведского ордена Меча.

Акварель Иммануила, на которой изображено, как судно с турецким флагом подрывается на подводной мине. Двое мужчин, наблюдающих за успешным экспериментом, – сам Иммануил и, предположительно, великий князь Михаил Павлович

Через несколько дней после наступления нового, 1841 года Минный комитет обратился к Михаилу Павловичу, доложив о проблемах при сотрудничестве с Иммануилом, с рекомендацией отказаться от его изобретения. Пожелание мотивировалось величиной затрат, в том числе связанных с отсутствием у Иммануила языковых знаний, что требовало дополнительных денег для найма переводчика. Также была отмечена возможность разработки подобной мины собственными силами (то есть Рамстедтом). Еще через месяц генерал-инспектор приказал Минному комитету выплатить Нобелю единовременно сумму в тысячу рублей и приостановить с ним сотрудничество.

Сдаваться было не в характере Иммануила. Поворотный момент наступил в июне 1842 года, когда было проведено новое испытание, на этот раз под наблюдением, как писал Иммануил, «честного во всех отношениях» генерала Козена. Испытание и в этот раз было успешным. В отчете Михаилу Павловичу отмечалось, что «едва нос барки коснулся мины, как последовал взрыв, и разметанная на мелкие части барка погрузилась в воду». Комитет пришел к выводу, что нобелевский метод детонации подводных мин «основан на ясных, остроумно приложенных и опытом оправданных законах физики, механики». Поэтому комитет счел полезным «обратить на сии мины особое внимание ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЫСОЧЕСТВА как на вещь, заслуживающую пожертвования со стороны Правительства».

Согласно этому отчету, нобелевские мины были готовы для пробной демонстрации пред лицом самого императора. Императорское Величество повторные испытания не наблюдал, однако на морском полигоне 2 сентября 1842 года присутствовали его брат Михаил Павлович и наследник престола Александр Николаевич. Через две недели генерал-инспектор сообщил «иностранцу Нобелю», что «за переданное им изобретение имеет быть выдано ему по ВЫСОЧАЙШЕМУ велению в самом непродолжительном времени двадцать пять тысяч рублей серебром». Одновременно с этим Иммануила снова пригласили в Минный комитет с окладом в двадцать пять рублей в день.

Новость эта вскоре достигла Швеции. В прессе сообщалось, что «Российское правительство в Петербурге выплатило шведскому подданному, г-ну Э. Нобелю, вознаграждение в размере восьмидесяти тысяч рублей за изобретение, которое с помощью подводных бомб защищает порты и фарватеры от вражеских кораблей. Согласно полученному описанию, эти военные машины состоят из пороховых бочек, фиксированных под водой, которые детонируют от трения при сталкивании, взрывая днище корабля».