Бенджамин Ли Уорф
Язык, мышление, действительность
Speech is the best show man puts on.
Benjamin Lee Whorf
Методы антропологии
Наблюдательный совет серии «Методы антропологии» Д.А. Функ (председатель совета), О.Ю. Артемова, К.Л. Банников, Б. Грант, Е.С. Данилко, И.В. Кузнецов, С.В. Соколовский, Д.А. Трынкина, Э. Уигет, Е.И. Филиппова, В.И. Харитонова
LANGUAGE, THOUGHT, AND REALITY
Selected writings of Benjamin Whorf edited and with introduction by Jonh B. Carroll
Перевод выполнен в рамках сотрудничества с Переводческим факультетом Московского государственного лингвистического университета (ФГБОУ ВО МГЛУ)
О переводчике: Валентин Игоревич Фролов, к.ф.н., доцент кафедры переводоведения и практики перевода английского языка ПФ МГЛУ
© Massachusetts Institute of Technology, 1956
© Соколовский С.В., предисловие, 2023
© Фролов В.И., перевод, комментарии, 2024
© Издательская группа «Альма Матер», оригинал-макет, оформление, 2024
© Издательство «Альма Матер», 2024
Бенджамин Ли Уорф и гипотеза лингвистической относительности
Научная биография Уорфа весьма подробно изложена во вводной статье Джона Кэрролла, составляющей часть этого издания, и потому можно обойтись краткой справкой. Бенджамин Ли Уорф (Уинтроп, Массачусетс, 24.04.1897 – Хартфорд, Коннектикут, 26.07.1941) получил образование в Массачусетском технологическом институте, завершив обучение по специальности «химическая инженерия» в 1918 году, и до конца жизни работал инспектором противопожарной безопасности в хартфордской страховой компании. Интерес к этнолингвистике, становление которой как научной дисциплины связано с именами Франца Боаса и Эдварда Сепира [1], Уорф начал проявлять с середины 1920-х годов, изучая материалы по языкам и фольклору Мезоамерики. Уже в 1928 году он выступил на Международном конгрессе американистов, представив перевод с языка науатль (nahuatl) документа, хранящегося в гарвардском Музее Пибоди. Вскоре после этого Альфред Тоззер – специалист по археологии майя из Гарвардского университета – рекомендовал ему провести исследования в Мексике, и в 1930 году Уорф, получив грант Совета по социальным исследованиям (SSRC), отправился в Мехико, где профессор Роберт Барлоу познакомил его с несколькими носителями одного из диалектов, что позволило Уорфу подготовить краткое описание этого языка, опубликованное лишь посмертно [2].
Вернувшись из Мексики, Уорф поступил на читаемый Сепиром в Йельском университете курс по языкам американских индейцев, где познакомился со студентами Сепира, ставшими впоследствии выдающимися лингвистами: известным компаративистом и специалистом по глоттохронологии и лексикостатистике Моррисом Сводешем и исследователями языков североамериканских индейцев Мэри Хаас, Чарльзом Трейгером, Чарльзом Фёгелином и Гарри Хойджером, автором термина «гипотеза Сепира – Уорфа». Хотя значительная часть составляющих данный сборник работ Уорфа посвящена проблемам лингвистики мезо- и североамериканских индейцев, за пределами американистики Уорф стал известен именно благодаря длящейся до сегодняшних дней дискуссии относительно различных интерпретаций этой гипотезы (Уорф называл ее «принципом лингвистической относительности») и методов, используемых для ее обоснования.
Уорф умер от рака в возрасте 44 лет, успев сделать вклад не только в американистскую индеанистику, но и в современные дебаты о соотношении языка и мышления. Для антропологов других специализаций существенен также его вклад в дискуссию о так называемых универсалиях, поскольку исследования культурных и языковых универсалий имеют общую методологию. Представленные в этом сборнике статьи Уорфа, прежде разбросанные по разным изданиям, значительная часть которых стала библиографической редкостью, а также вошедшие в эту книгу отдельные работы из его архива, хорошо отражают весь спектр его исследовательских интересов. Сборник, первоначально подготовленный к изданию давним знакомым Уорфа Джоном Кэрроллом, издавался дважды: первый раз в 1956 году (именно это издание было использовано для перевода на русский); второе дополненное издание (под редакцией Дж. Кэрролла, С. Левинсона и П. Ли) увидело свет в 2012 году [3]. В качестве приложения в это расширенное издание был включен рукописный отчет Уорфа о лингвистических исследованиях в Йельском университете за период с сентября 1937 по июль 1938 года с описанием методологии полевой этнолингвистики [4]. Перевод этого отчета, взятого напрямую из университетского архива, включен и в это издание по причине его высокой теоретической и методологической значимости (с. 155 и далее настоящего издания). Поскольку содержание Йельского отчета повторяет и развивает положения, содержавшиеся в одной из статей, вошедших в издания 1956 года (глава Language plan and conception of arrangement[5]), эта глава была исключена из перевода. Искючена из него и сохраняющая лишь биографический интерес и морально устаревшая статья о дешифровке иероглифики майя, гипотезы которой не были подтверждены позднейшими исследованиями Ю.В. Кнорозова, Г. Циммермана, Э. Томпсона, С. Мартина, Н. Грубе, Г.Г. Ершовой и др. [6] Кроме того, настоящий перевод [7] дополнен комментариями, раскрывающими теоретические прозрения Уорфа и актуальность его идей сразу в нескольких областях современного научного поиска, в частности, в философии языка, когнитивистике и лингвистической компаративистике.
Чтобы понять степень близости идей Сепира и Уорфа, достаточно сопоставить их высказывания относительно связи языка, мышления и реальности:
Люди живут не только в объективном мире и не только в мире общественной деятельности, как это обычно полагают; они в значительной мере находятся под влиянием того конкретного языка, который стал средством выражения для данного общества. Было бы ошибочным полагать, что мы можем полностью осознать реальность, не прибегая к помощи языка, или что язык является побочным средством разрешения некоторых специальных проблем общения и мышления. На самом же деле «реальный мир» в значительной степени бессознательно строится на основании языковых норм данной группы… Мы видим, слышим и воспринимаем так или иначе те или другие явления главным образом благодаря тому, что языковые нормы нашего общества предполагают данную форму выражения [8].
Было обнаружено, что фоновая языковая система (the background linguistic system)… каждого языка является не просто воспроизводящим инструментом для высказывания мыслей, но скорее сама формирует идеи, являясь программой и руководством для мыслительной деятельности индивида, для анализа его впечатлений и синтеза его мыслительных навыков.
Ни один из индивидов не свободен для объективного описания природы, но ограничен определенными модусами интерпретации, даже когда он полагает себя наиболее свободным… Мы, таким образом, узнаем о новом принципе относительности, утверждающем, что одно и то же физическое событие не приводит всех наблюдателей к одинаковой картине вселенной, если только их языковые обстоятельства не оказываются похожими или как-то калиброванными [9].
У гипотезы Сепира – Уорфа, помимо ее сторонников и противников, существовало немало предшественников, в силу чего ее иногда называют гипотезой Гердера – Гумбольдта – Сепира – Уорфа [10], Сепира – Уорфа – Коржибского [11] или даже гипотезой Вико – Гердера – Гумбольдта – Сепира – Уорфа [12]. В истории этой идеи выделяется влияние Гумбольдта, от рассуждений которого можно провести линию преемственности и ученичества к Боасу, а затем к Сепиру и, наконец, к Уорфу. Идея Гумбольдта о языковой картине мира через посредничество немецкого лингвиста Хаймана Штайнталя была усвоена Боасом, учеником которого был уже Сепир, как известно, передавший свой интерес к данной проблеме своему студенту – Уорфу [13].
В обширной литературе о принципе лингвистической относительности встречается множество разных объяснений ее непреходящей актуальности как предмета обсуждения. Действительно, с тех пор как по итогам симпозиума, в котором принимали участие двадцать американских лингвистов, антропологов, психологов и философов, подвергших всестороннему рассмотрению эту гипотезу, в Чикаго была выпущена книга «Язык в культуре» (1954) [14], авторы которой заняли в основном критическую позицию, высказавшись, однако, за дальнейшую экспериментальную проверку этой гипотезы. Дискуссии вокруг принципа лингвистической относительности и связанных с ним проблем пережили несколько волн замирания и обострения [15]. В числе причин непреходящей актуальности этой проблематики исследователи выделяют так называемый инженерный подход Уорфа к лингвистике [16]; возможность различных интерпретаций самой гипотезы влияния языка на мышление (некоторые ее критики насчитывали более сотни возможных здесь вариантов [17]); наконец, отсутствие консенсуса относительно основных категорий, используемых Уорфом в формулировке его принципа, а именно языка и мышления, но в особенности мышления [18]. К этому перечню можно добавить и соображение о справедливости тезиса Дюгема – Куайна применительно к гипотезе Уорфа – невозможности окончательного определения истинности соответствующей концепции из-за недодетерминированности ее положений эмпирическими данными, поскольку сторонники Уорфа (так называемые релятивисты), приводя подтверждающие эту гипотезу наблюдения, обычно сталкиваются с критикой со стороны так называемых универсалистов, опирающихся на иной набор фактов, этой гипотезе противоречащих. Впрочем, и сама гипотеза в интерпретации Сепира [19], а затем Уорфа была сформулирована в столь общих терминах, что любая попытка ее проверки сталкивается с необходимостью разработки более операциональных и точных понятий, причем у каждого исследователя из-за исходной неопределенности существует такая свобода в выборе интерпретации, способа операционализации и терминологических средств, что их итоговые и уточненные формулировки этой гипотезы оказываются затем с трудом сопоставимыми [20].
К настоящему моменту позиция, обозначаемая как критиками, так и сторонниками принципа языковой относительности, неоуорфианизмом, вновь привлекает внимание специалистов и становится все более популярной [21]. Читатель может сам попробовать уточнить связи между мышлением, языком и реальностью таким образом, чтобы они поддавались экспериментальной или – шире – эмпирической проверке, и убедиться, насколько сложна эта задача и почему ее разнообразные решения продолжают провоцировать жаркие дискуссии среди представителей самых разных дисциплин – от философов, психологов и лингвистов до антропологов.
Все эти обстоятельства объясняют, почему этот сборник с работами середины прошлого века публикуется в серии, посвященной методам антропологии. Ответ заключается не только в том, что изложенные в нем взгляды Уорфа стали частью классического наследия одной из антропологических специализаций – лингвистической антропологии, предметом которой остаются главным образом языки коренных народов, и не в том, что эти взгляды существенно повлияли на развитие так называемой когнитивной антропологии с такими ее проблемами, как категоризация и классификация, картина мира и т. д., но скорее в том, что отдельные положения, идеи и концепции Уорфа стали фокусом рассмотрения широкого мультидисциплинарного исследовательского поля и философских дискуссий о взаимосвязях и отношениях языка, мышления и реальности. Сформулированный Уорфом подход к анализу этих взаимосвязей продолжает влиять на развитие психо- и нейролингвистики, лингвистической типологии и компаративистики, концепции освоения языка, методологию полевой этнолингвистики и на множество других дисциплин и областей научного поиска, включая современные повороты в социальных науках (например, так называемые онтологический поворот и биоповорот, в антропологии чаще именуемый многовидовой этнографией – multispecies ethnography [22]). Все это дает основание надеяться, что публикация этой работы в серии «Методы антропологии» окажется полезной не только для студентов соответствующих специальностей, но и для исследователей, вовлеченных в изучение сложных проблем взаимовлияний языка, культуры и мышления и разработку методологии эмпирической проверки новых гипотез, постоянно возникающих в этой интереснейшей области междисциплинарного поиска.
С.В. Соколовский
Москва, июль 2023 г.
Введение
I
Жизненный путь Бенджамина Ли Уорфа, с одной стороны, можно описать как карьеру предпринимателя с особым талантом – одного из тех людей, кто, применяя нестандартную выучку и знания, а также благодаря преданности делу и проницательности, приносит немалую пользу любой коммерческой организации. С другой стороны, он был и необычайно грамотным и добросовестным исследователем сразу в нескольких на тот момент обделенных вниманием ученых областях: расшифровка утраченной письменности майя, изучение языков ацтеков в Мексике и хопи в Аризоне. Ни та ни другая характеристика сами по себе не делают его особенно интересным объектом биографического исследования. Однако когда приходит понимание того, что он оба этих поприща совмещал, добившись признания в коммерческой деятельности и достигнув высот в научной работе (без прохождения обычных предварительных формальных этапов пути ученого, например, получения ученой степени), а также привнес в нынешние дискуссии об изучении человека и его культуры сложный набор гипотез о связи языка с мышлением и познанием, его биография все чаще становится предметом сугубо профессионального интереса.
Он родился в Уинтропе, штат Массачусетс, 24 апреля 1897 года в семье Гарри Черча и Сары Эдны (урожденной Ли) Уорфов. Принадлежал к старинному американскому роду: его предки приехали из Англии и поселились в Провинстауне и других частях колонии Массачусетского залива вскоре после прибытия отцов-пилигримов. В Англии фамилия Уорф чаще всего встречается в Вест-Райдинге, в Йоркшире, и, возможно, с этим связано название реки Уорф в этом районе.
Бенджамин был очень похож на отца, как и двое его младших братьев, каждый по-своему. Бенджамин был интеллектуалом, любил книги и интересовался историей идей. Джон, родившийся в 1903 году, стал известным художником, в первую очередь акварелистом. Ричард, родившийся в 1906-м, проявил себя как актер и режиссер в театре и кино.
Интеллектуал, художник, драматург, отец преуспел во всех трех сферах. После непродолжительной учебы в Массачусетском технологическом институте (говорят, что он не проявлял интереса к изучению инженерного дела) Гарри Черч Уорф занялся прикладным искусством, дизайном, или, как он любил говорить, «замыслами», – для этого поприща подходили его талант чертежника и рисовальщика, а также богатое воображение. И в этом деле он преуспел. Среди работ, сохранившихся до наших дней, – вереница голландских девочек, опоясывающая каждую баночку известной марки чистящего порошка. Он также стал мастером быстро развивающегося в то время искусства фотолитографии. Но Гарри Уорф не собирался замыкаться в рамках одной профессии. Он использовал свои художественные дарования в многочисленных областях, среди которых важнейшее место занимала сценография. Он также писал и ставил пьесы для церковных и благотворительных организаций, написал либретто для музыкальной комедии «Бобби Шафто», которая однажды была поставлена в Бостоне. Он с удовольствием читал лекции на различные темы и, по-видимому, умел нравиться аудитории. Перед смертью в 1934 году он работал над рукописью, посвященной прибрежным областям Массачусетса – его геологии, истории, фауне, флоре.
Еще до рождения первого ребенка Гарри Уорф с супругой поселился в скромном доме в Уинтропе, пригороде, находящемся на полуострове, который закрывает Бостонскую гавань с севера. Дом, в котором хранились коллекции рисунков, книги, рукописи, химические реактивы, фототехника и прочая утварь, накопленная отцом, стал благоприятной средой для трех чрезвычайно любознательных мальчиков, наделенных талантами, которыми они и воспользовались. Подобно своим братьям, Бенджамин рано научился рисовать, но больше всего его интересовали химические реактивы, красители и фотографические аппараты. Он любил проводить различные эксперименты, например, опыт, в ходе которого жидкости разных цветов образуют разные слои в одном сосуде. Возможно, именно ранние опыты с реактивами побудили Бенджамина впоследствии изучать химические технологии в Массачусетском институте.
Он учился в государственных школах Уинтропа до старших классов, где, по нашим сведениям, учился хорошо. Далее нам известно, что уже в это время он развил привычку сильно сосредоточиваться на своих мыслях – вплоть до того, что становился рассеянным. Однажды, когда его послали в подвал за ведерком угля, он принес его, полное, в свою комнату, а не на кухню. Позже друзья иногда жаловались, что он проходил мимо них на улице, не узнавая. Не будучи особенно крепким, он был достаточно уверен в своей физической силе и защищал младших братьев от соседских хулиганов. Он любил играть с ними в интеллектуальные игры, особенно с Джоном, который был младше на шесть лет. Любимой была игра в секретные шифры: Бенджамин почти всегда мог разгадать даже самые сложные шифры, придуманные братом. Оставаясь один, Бенджамин много читал и развлекался сочинением юмористических стихов.
После окончания средней школы Уинтропа в 1914 году он поступил в Массачусетский технологический институт (знаменитый МТИ) на специальность «химические технологии». Судя по всему, успеваемость у него там была средней: в его послужном списке нет ни одной оценки высшей категории, даже по литературе или французскому языку. Разумеется, это хороший пример того, что между оценками в институте и успехами в дальнейшей жизни существует не самая прямая связь. В осеннем семестре выпускного курса из-за неизвестной болезни, которую он подхватил в летнем лагере, Уорф был вынужден отсутствовать на занятиях. Необходимость наверстывать упущенное следующим летом отодвинула получение им степени бакалавра в области химических технологий на октябрь 1918 года.
Мы не знаем, какую профессиональную карьеру планировал Уорф, будучи студентом МТИ. Скорее всего, он надеялся найти работу в должности инженера на каком-нибудь химическом производстве. Его профессиональная карьера оказалась весьма необычной, поскольку он стал специалистом в области, которая, как он однажды пожаловался в письме в организацию выпускников МТИ, в ту пору практически не признавалась как отдельная область даже в его альма-матер. В 1919 году, вскоре после окончания института, он был принят на должность стажера в компанию, занимавшуюся противопожарной техникой. В итоге он проработал в ней двадцать два года, до самой своей смерти. Согласно отчету, подготовленному г-ном Кремером, председателем правления страховой компании Hartford Fire Insurance Company, «он был выбран сотрудником компании г-ном Ф. К. Муром, который сам был выпускником МТИ и занимался страхованием зданий, оборудованных автоматическими установками пожаротушения». После окончания обучения в компании, которое г-н Мур проводил для инженеров, Уорф был направлен в главный офис компании в Хартфорде для участия в противопожарной инспекции застрахованных компанией объектов в северо-восточной части страны. Компания начинала развивать новую для того времени концепцию бизнеса, а именно проведение противопожарных инспекций в качестве услуги для владельца недвижимости и страховщика. В этой работе, требовавшей постоянных разъездов, Уорф стал чрезвычайно компетентен. «В кратчайшие сроки, – пишет Кремер, – он стал, по моему мнению, таким скрупулезным и оперативным инспектором по противопожарным мероприятиям, какого еще не было… Он был очень практичным и делился своими знаниями с инженерами и опытными работниками различных производственных предприятий». Он все больше и больше специализировался на проверке предприятий, использующих химические процессы в производстве.
Однажды при проверке химического предприятия его не пустили в одно из зданий. Даже руководитель завода, к которому его направили, настаивал на том, что никто посторонний не может это здание осматривать. Уорф спросил: «Вы производите такой-то и такой-то продукт?» Ответ был положительным, и тогда Уорф взял блокнот, быстро записал химическую формулу и передал его руководителю завода со словами: «Я думаю, что вы делаете вот это». Промышленник был изумлен: «Откуда вы знаете, г-н Уорф?» На что Уорф невозмутимо ответил: «Вы не могли сделать этого другим способом». Не стоит и говорить, что он был допущен в здание.
Уорф пользовался таким уважением среди производителей химической продукции, что к нему охотно обращались за советом. Во время инспекции химического завода со сложным производством в штате Коннектикут он предложил руководству отказаться от определенного процесса, пока он не станет более безопасным, и указал, как это можно сделать. Через некоторое время, после того как предложенные усовершенствования были внедрены, руководство отложило запуск процесса на несколько дней до тех пор, пока Уорф не смог вернуться на завод и одобрить его.
Восхищали не только его технические навыки, но и, как это ни странно для тех, кто знаком только с языковедческими работами Уорфа, его способность привлекать клиентов для своей компании. Однажды его попросили провести противопожарную инспекцию нескольких государственных школ, которые представляли лишь незначительный коммерческий интерес для компании. Данные им советы произвели такое впечатление на комитет одной из школ, что они решили назначить компанию Уорфа распорядителем их страхового счета, к вящему удивлению местного агента, который с трудом находил подход к руководству этой конкретной школы.
О том, что работодатель высоко ценил Уорфа, свидетельствует его назначение в 1928 году специальным агентом, а в 1940 году – помощником руководителя. Не исключено, что в компании гордились и его достижениями в области лингвистики и антропологии и, как нам известно, без проблем предоставляли ему периодические отпуска [23], но ценили его прежде всего за его фактические заслуги перед компанией. Поистине удивительно, что он смог добиться выдающихся результатов в двух совершенно разных видах деятельности. В некоторые периоды жизни он вел активную научную деятельность, сравнимую с работой многих профессоров-исследователей, но в то же время уделял компании не менее восьми часов в день. Его друзья нередко высказывали предположения о том, почему он решил остаться в своей профессии. Несмотря на то что в последние годы жизни ему неоднократно поступали предложения занять академические или научные должности, он неизменно отказывался от них, считая, что его дело дает ему возможность жить более комфортно и свободно развивать свои интеллектуальные интересы по собственному усмотрению.
Впрочем, страховой деятельности, языковедческих исследований и чтения оказалось недостаточно, и он нашел время для общественной деятельности, в частности начав работать в комитете по предотвращению пожаров при Торговой палате Хартфорда. Примерно с 1928 года он все чаще читает лекции в мужских клубах, исторических обществах и других подобных местах [24].
В 1920 году он женился на Селии Инес Пекхэм, от которой у него было трое детей: Раймонд Бен, Роберт Пекхэм и Селия Ли. Как и его отец, Уорф сумел пробудить в детях, словно магнитной индукцией, свое любопытство и смелое воображение.
По его собственному признанию, Уорф заинтересовался лингвистикой только в 1924 году, но можно проследить отчетливую череду интеллектуальных увлечений, которые его к этому привели. Даже в детстве, наряду с увлечением химическими экспериментами, он много читал. Он заинтересовался доисторической историей Центральной Америки, прочитав (как известно, не один раз) «Завоевание Мексики» Прескотта. Однажды его отец был занят оформлением сцены для пьесы собственного сочинения о принцессе народа майя и для этого собрал всевозможные книги по археологии майя. Юный Бен был впечатлен получившимися в результате декорациями, богато украшенными фасадами храмов майя, и, возможно, он начал задумываться о значении иероглифов. Интерес к секретным шифрам, упомянутый ранее, вероятно, усилил это любопытство, но если это и так, то данное увлечение пока таилось где-то в глубине его души. Уорф с головой погрузился в разные научные вопросы. Он заинтересовался ботаникой и выучил английские и латинские названия тысяч растений. Во время своей поездки в Мексику в 1930 году он сделал множество заметок о мексиканской флоре, а в 1936 году исписал несколько страниц одного из своих лингвистических блокнотов «тестом» по ботаническим терминам и диковинкам. Словно в противовес этому, он какое-то время сильно интересовался астрологией и развлекался составлением гороскопов для друзей. В какой-то момент у него начало проявляться нечто похожее на патологическую графоманию: в 17 лет он начал вести дневник и продолжал его вести на протяжении всей жизни. Он изобрел своего рода тайнопись, которую иногда использовал, чтобы скрыть часть содержания своих дневников, и которую он также использовал для записи своих сновидений.
Поселившись в Хартфорде, Уорф вскоре стал все больше увлекаться проблемой взаимоотношения науки и религии. Похоже, на его миропонимании оставило глубокий след воспитание в духе методистско-епископальной церкви, принципы которой зачастую противоречили современным научным идеям. Он был настолько глубоко поглощен этим вопросом, что написал работу объемом 130 тыс. слов в жанре религиозно-философского романа. Рукопись была закончена в 1925 году; он предлагал ее нескольким издателям, но никто не согласился ее напечатать. Более краткий вариант, подготовленный примерно в это же время, был озаглавлен «Почему я отказался от эволюции». Выдающийся генетик, которому она была представлена для комментария, дал хороший отзыв, заметив, что, хотя рукопись на первый взгляд кажется творением чудака, ее глубина и проницательность замечательны. Впрочем, далее ученый последовательно опроверг все аргументы Уорфа.
Тем временем, продолжая много читать самой разной литературы, Уорф пришел к убеждению, что ключ к очевидному расхождению между библейской и научной космогониями может лежать в глубоком лингвистическом толковании Ветхого Завета. По этой причине в 1924 году он обратился к изучению древнееврейского языка.
Кого-то может удивить тот факт, что интерес Уорфа к лингвистике проистекал из интереса к религии. Читателю, возможно, попутно следует напомнить о крепкой связи, которая издавна существовала между языковедческими и религиозными начинаниями: вспомним филологический подвиг авторов Септуагинты, создание Вульфилой готского алфавита, с помощью которого он смог перевести Библию, изучение сотен неевропейских языков миссионерами в XVII и XVIII веках, а также тщательные научные исследования, проводимые современными лингвистами и этнографами. Уорф, впрочем, не интересовался никаким конкретным переводом Библии, по крайней мере, в обычном смысле: он всерьез верил, что фундаментальные человеческие и философские проблемы могут быть решены путем нового осмысления самого содержания Библии. Было ли это убеждение сформировано самостоятельно, нам неведомо. Но мы точно знаем, что где-то в 1924 году его внимание привлекла книга, которая могла бы подкрепить его убеждения и которая, во всяком случае, приблизила его к лингвистике. Он сам пишет об этом в не издававшейся до сих пор статье, которая публикуется в настоящем сборнике (см. «Языковая подоплека мышления в первобытных обществах»). Эта книга, плохо известная современным ученым, была написана французским драматургом, филологом и философом-мистиком начала XIX века Антуаном Фабром д’Оливе (1768–1825). Она называлась La langue hébraïque restituée («Воссоздание еврейского языка») и была издана в двух томах в Париже в 1815–1816 годах. Уорф, скорее всего, читал английский перевод этой редкой работы, опубликованный в 1921 году, поскольку в его примечаниях фигурирует имя переводчицы Наян Луизы Редфилд [25].
Согласно французскому Большому всеобщему словарю XIX века, Фабр д’Оливе умер avec le reputation d’un fou ou d’un visionnaire [26]. Будучи довольно заурядным драматургом, он в конце жизни предался масштабным филологическим изысканиям. В вышеупомянутой работе, посвященной древнееврейскому языку, он попытался показать, что скрытые смыслы Книги Бытия могут быть прояснены путем анализа структуры трехбуквенных корней. Каждая буква древнееврейского алфавита, по его мнению, содержала в себе внутреннее значение, например, буква Алеф была «знаком силы и устойчивости идей, единства и определяющего его принципа». Буква Йод была знаком «проявленности». Таким образом, неполный корень Алеф-Йод «обозначает, – писал Фабр д’Оливе, – центр, к которому стремится воля, место, где она закрепляется, область деятельности, в которой она действует». Придя к выводу, что буква Цаде обозначает «завершение», он заключил, что трехбуквенный корень Алеф – Йод[или Вав] – Цаде означает «всякое желание, стремящееся к свершению». Принцип корня-знака был применен ко всем разделам еврейской грамматики и к толкованию нескольких сотен еврейских корней. Все это предлагалось отчасти как языковедческое исследование, призванное осветить принципы языка (он утверждал, что был в затруднении, какой язык выбрать в качестве основы для своего проекта – китайский, санскрит или иврит), а отчасти как осуществление его чаяния раскрыть тайный смысл космогонии Моисея. Сделав таким образом перевод Книги Бытия, он утверждал, что получил «сам язык Моисея, истолкованный мною в согласии с его структурными принципами, которые я постарался развить до удовлетворительной степени».
Несмотря на сомнительность невероятных результатов Фабра д’Оливе, его книга, по-видимому, произвела сильное впечатление на Уорфа, который впоследствии охарактеризовал его как «одного из самых мощных языковедов-интеллектуалов в истории». Уорф утверждал, что, хотя толкование библейского текста, которое пытался осуществить Фабр д’Оливе, нельзя воспринимать всерьез, его корень-знак на самом деле был предвестием того, что сегодня называется фонемой. Уорфа интересовал сам метод Фабра д’Оливе. Например, приходя к своим «значениям» букв древнееврейского алфавита, Фабр д’Оливе систематически сравнивал и сопоставлял самые разные корни, в которых они встречались, подобно тому, как можно попытаться найти «значение» буквы m в английском языке, выявив общее значение во всех наших словах, начинающихся на M. Мы можем допустить, что Фабр д’Оливе мог найти общий элемент даже в таких противоположных словах, как «мать» и «мерзавец»! Есть пределы, до которых можно дойти, и Фабр д’Оливе их переступил; тем не менее такая методика выделения изолятов по своей сути аналогична процедурам современной лингвистики по выделению фонем и морфем. Впрочем, как мы убедимся, методы Уорфа в некоторых областях его работы окажутся тесно связаны с подходами Фабра д’Оливе. Об этом свидетельствуют его ранние попытки прочесть иероглифы майя, а также некоторые из его неопубликованных работ по структуре ацтекского языка. Другой и, возможно, более глубокий способ, которым его методы напоминали методы Фабра д’Оливе, представлен в его смелом и проницательном поиске внутренних смыслов. Как Фабр д’Оливе доводил воображение до предела в поисках глубинного смысла древнееврейского корня, так и Уорф упорно боролся за то, чтобы извлечь из голого лингвистического факта его предельный смысл.