Руслан Белов
Крайняя маза
15. Сначала Юлия, Таити потом
Домой Смирнов пришел утром, в половине шестого. Хотелось есть. Еще бы – всю ночь не спал. И еще было стыдно перед Юлией. Она ему доверилась. Она, его будущая преданная женушка. Будущая мать его будущих детей. Мальчика и девочки.
"Нет, я законченный подлец. И потому, что отдался Марии Ивановне, и потому, что поверил Шуре. Поверил, что Юлия кончила с ним два раза.
Со мной она не каждый раз кончает. Не то, что Маша.
Нет, Шура, лжет. Он всегда лжет.
Мстит.
Пойду посмотрю на доллары, может, полегчает…"
Доллары были на месте. Но не полегчало. Совесть не отпускала. Достав из морозильника весь передавленный куриный окорочек, Смирнов бросил его на сковороду.
"Триста пятьдесят тысяч долларов в морозильнике, а куриную ногу жарю. Нет, Смирнов, ты плебей. И чувствуешь, что от денег только сопьешься и разжиреешь. В том числе и мозгами. Пожертвовать что ли? Кому? Везде жулики. Особенно в благотворительных фондах. А может, купить дальнюю деревеньку? Колонию в ней устроить? Починить избы, плетни, дороги. Навезти самоваров, косовороток, сапог, сарафанов с кокошниками. Поставить кирпичный заводик. Лесопилку. Чтобы пилить лес воем циркулярной пилы. Это же здорово. Вжиг-вжиг-вжиг и готова корабельная сосна – уноси готовенькую. Люди поднимутся, станут сами себе нужными…
Утопия…
Господи, я же забыл, что женюсь на Юлии! Триста пятьдесят тысяч – это мой калым. Фиг с ней, с деревней. Через триста лет все равно парниковый эффект. Трясет природу, то жара, то холод. Вон, Антарктида тает. На глазах разваливается.
Все равно женюсь. Надо жить сегодняшним днем".
Перевернул куриную ногу.
"У Маши мясо в горшочках осталось… Вкусное…
Нет. Хватит. А то определенно раскусит, что никакой не киллер. А фраер. Совок.
Вот загадка… Что же все-таки происходит? Получается, что это дерьмо, этот Шура, действительно случайно попал в мою квартиру. И случайно изнасиловал Юлию. А потом кинул меня. И смерти мучительной от паяльника избежал, и Пашу устранил… Странный тип этот Шура…"
Зазвонил телефон. Звонила Юлия. Из Каира.
– Милый, мне снился дурной сон. Ты мне изменил, да?
– Да ты что, лапушка!! Ты же меня знаешь!
Уверение получилось так себе. Евгений Александрович легко и с удовольствием привирал, но лгать умел не очень.
– Нет, что-то у тебя не то, – упал у женщины голос.
Смирнов решил не рассказывать Юлии о Шурике. О том, что он пил с ним водку и тесно общался. Пил, общался и философствовал с человеком, ее изнасиловавшим.
– Что есть, то есть, – сморщился он. – От А до Я, но кроме Е. Приедешь – расскажу.
– Ты меня любишь?
– Очень. Всю ночь глаз не сомкнул, о тебе думал. О твоих грудках, о твоей крутой попочке, о твоем таком сладком клиторе.
– Перестань, я сейчас кончу.
– Кончи, а? Я очень этого хочу… Представь, как моя рука скользит, лаская, по твоему бархатному животику, бедрам. Твоя грудь воздымается. Ты знаешь, что тебя ждет пронзающий миг счастья. Я вжимаюсь в тебя всем телом. Я глажу им тебя. О господи, как ты красива, как ты обворожительна, как бесконечна! Ни одна женщина мира не годиться тебе и в подметки… Любая модель перед тобой поломойка. Ты богиня, ты божество всех зрячих и осязающих!
– О, господи, как хорошо! Говори, милый, говори! Мне так сладко от твоих слов!
– Мне так приятно слышать это, я забыл обо всем, я вошел в тебя, двигаю членом взад-вперед, потом кругом. Быстро-быстро. И медленно.
– О, Господи! Еще, милый, еще! Как хорошо.
– О, я сейчас кончу! Ляг, как я люблю!
– Я встала на колени, голову опустила на подушку. Сердце колотиться. Внутри так сладко. О, Господи, неужели это кончиться! Ну, что же ты медлишь?
– Я сел на корточки, вставил разгоряченный пенис в твое восхитительное влагалище, обхватил руками попку, твою мягкую круглую попку и делаю приседания. Мой член движется в тебе, как метроном, нет как шатун бешено мчащегося паровоза.
Из кухни запахло дымом.
– Я кончила, – радостно засмеялась в Египте Юлия.
– Я тоже… Погоди, отдышусь. У меня все горит.
– Я так люблю тебя, милый. Ты такой единственный на свете…
– А ты такая любимая…
– Мне звонили с работы. Кажется, Михаил Борисович чем-то недоволен. Как бы он меня не подставил.
– Не бойся милая, я разбогател, – проговорился Смирнов.
И испугался: "А вдруг разговор прослушивают?"
В Каире звонко рассмеялись:
– Расчет за отпуск получил, да?
– Ты угадала.
– Как не угадать? – вздохнула Юлия. – Деньги и ты – две вещи несовместные.
– Ты и не представляешь, как ошибаешься.
– Ты там глупостей не наделал?
– Нет. Я, как Бобби Фишер все просматриваю на пятнадцать ходов вперед.
– Ну ладно, держись, я скоро приеду.
– Не хочешь повторить?
– Я вся липкая после… Я скоро приеду. Не изменяй мне, ладно?
– Ты меня злишь!
* * *
Смирнов чувствовал себя полнейшим мерзавцем. Наставил рога любимой женщине. Еще этот секс по телефону. У него даже не встал, так ночью намучался.
Куриная ножка, конечно же, сгорела. Отрезав обуглившиеся край, Смирнов выдавил на оставшуюся часть ножки пол-лимона, стал есть. В дверь позвонили. Посмотрел в глазок – никого. Открыл, зная, что делает глупость.
На коврике лежал пухлый конверт без подписи.
"Взрывчатка? Вряд ли. Кто на меня тратиться будет?"
Поднял. Внутри – три или четыре вдвое сложенных листа.
Вытащил. Расправил. Начал читать.
Дорогой Евгений!
Я сожалею, что у нас все так получилось. Да, я был неискренен с вами, но не до такой степени, чтобы вы жаждали прекратить наши отношения посредством моего безнравственного и несвоевременного умерщвления. Если вы по-прежнему жаждете обнаружить и наказать недоброжелателя Вашей прекрасной невесты, позвоните мне, и я немедленно предстану перед вами.
Ваш Александр.
P.S. К своей записке прилагаю пару любопытных документов. Уверен, они Вас заинтересуют.
P.P.S. На деньги, заработанные нами, я ни в коей мере не претендую.
"Тень на плетень наводит. Из-за баксов, точно", – подумал Смирнов, перекладывая записку в конец стопки листов.
Первый документ был ксерокопией служебного удостоверения Стылого Александра Константиновича, сотрудника отдела безопасности… экспортно-импортной фирмы "Северный Ветер".
Смирнов посвистел. Шурик работает в Юлиной фирме! Интересные шляпки носила буржуазия!
Второй документ был записью телефонного разговора Бориса Михайловича с неким Владом.
* * *
15 сентября 2001 года. 13-43. С ном. 351-51-47 на ном. 923-83-78
– Ты, Борис, развел там у себя демократию… Ну на хрена тебе на эту дуру жизненную энергию тратить?
– Да она, понимаешь…
– Ничего я не понимаю. На прошлом месяце я тебе звонил по поводу молибдена, и решение надо было принять немедленно. А ты обсуждал с ней два дня… А взрывчатка с Алтая?
– Так завалились же дела…
– Из-за этого и завалились… В общем, давай, решай. Даю тебе две недели, а потом досвидайкин. Нам такие партнеры на хер не нужны.
* * *
"Нет, все это сфабриковано, – покачал головой Смирнов, бросив листы на стол. – Доллары хочет получить на блюдечке с голубой каемочкой. "На деньги, заработанные нами, я ни в коей мере не претендую". Как же, поверили. А может, слинять пока не поздно? Пойду, куплю билет на Таити, сниму там хижину из сушеных пальмовых листьев и буду жить как Гоген, глядя на море и пощупывая грудь разморенной зноем таитянки. Или необъятно-силиконовые груди прихваченной с собой кокетливо-фривольной француженки. Тьфу! Тоже мне Робинзон Крузо. Но что-то в этом есть… Свобода… Естественность. Никто не докапывается.
А они убьют Юлию. Будут ее насиловать, пока не сломается. Нет, Сначала Юлия, Таити потом.
16. Нил и крокодилы
Шура звонку обрадовался.
– Через тридцать пять минут буду у тебя.
– Ты только варежку не разевай, деньги сын унес, а его я сам найти не умею.
– Да к черту эти деньги, я же писал!
* * *
Через тридцать минут Шура сидел на диване перед журнальным столиком. Свежий, гладко выбритый и пахнущий тонким одеколоном. Разбитые губы умело загримированы.
На столике гости – две бутылки хорошего вина и большая, теплая еще пицца с ветчиной и шампиньонами, – знакомились с хозяевами-фужерами, не пожелавшими помыться.
– Ну, рассказывай, – сказал Смирнов, не спеша выпив фужер искрящегося прасковейского портвейна.
– Ты был прав, – пригубив вино, заговорил Шура. – Это не Центнер заказал мне Юлию. И не мог заказать, мне заказать, потому что в упор не знал. В отличие от меня – в базе данных "Северного Ветра" он полтора мегабайта занимает, целый неоконченный бандитский роман, а не биография. А усек я его во всей красе, когда вас с Юлией Кирилловной пас… Усек и, поразмыслив, понял, зачем он к Марье Ивановне тайно ездит… Ну и решил ощипать его с твоей помощью.
– Понятно. А кто Юлию заказал?
– Борис Михайлович, кто же еще…
– За что?
– За то, что она хочет, чтобы все по уму было. И не только хочет, но и требует. Требует налоги платить, с бандитами размежеваться и, наконец, требует прекратить импорт в Россию всякой просроченной и подмоченной дряни. И не только требует, но и действует.
– Понятно. Любой бизнесмен скорее кастрирует себя, чем на это согласиться…
– Факт. Борис Михайлович ведь по уши наверху торчит. Осадок наверху, как говорил Жванецкий. Он же с самого начала начинал. Большие люди назначили его богатым человеком, и теперь он от них никуда. А твоя дурочка этого не понимает.
– Еще раз услышу оскорбления в адрес Юли – получишь по морде личности.
– Договорились.
– А как вообще Юлия в эту компанию попала? – помолчав, спросил Смирнов.
– Папочка у нее известный человек, ты знаешь…
– Знаю, как же… Из тех, кто приватизацию намазал на свой кусок хлеба со всех сторон, да так густо, что до сих пор вся морда в масле.
– Да, из тех. Так он и пристроил ее в эту фирму. Вместе со своими денежками. И она пришлась там. Московский университет с отличием плюс стажировка в Сорбонне это…
– Не Минская школа КГБ… – усмехнулся Смирнов.
Стылый посмотрел на него тягучим взглядом и, неприязненно двинув губами, продолжил:
– А поначалу все было хорошо… Ее посылали на конференции, даже в Давос однажды отрядили. Показывали в правительстве, в деловых кругах, иностранцам важным: "Вот, мол, кто у нас погоду делает. Не кто-нибудь, а передовая, образованная молодежь и весьма привлекательная, заметьте". Потом сделали первым заместителем Бориса Михайловича…
– Зиц-председателем, – хмыкнул Смирнов. Юлия гордилась своим положением и не раз подтрунивала над ним, прочно застрявшим в старших научных сотрудниках.
– Ну да. Типа Фукса из "Золотого теленка". Только, как я уже говорил, они не рогами-копытами торгуют. В общем, когда Юлия узнала, чем конкретно фирма занимается, и начала права качать, ее решили потихоньку убрать. Но по-хорошему убрать, без скандала – она многое знает, к тому же у нее связи, папочка, опять таки, журналисты и тому подобное.
Смирнов насупился. У Юлии были журналисты и тому подобное. Она частенько говорила о них. И личико ее светилось самодовольством.
– И не только журналисты, – продолжал рассказывать Стылый, – у нее до тебя хахаль был с Петровки, генерал теперь…
Смирнов отвернулся к окну. Генерал у Юлии действительно был. Он иногда звонил ей по сотовому телефону. И не Юлия ушла от него, а он от Юлии. От Юлии к своей жене – только так можно было сменить три полковничьи звездочки сначала на одну, а потом и две генеральские.
– Он бы такую бучу поднял, – продолжал держать Шура персты в застарелых ранах собеседника.
– Слушай, хватит молю катать, – поморщился Смирнов, потянувшись за бутылкой. – Давай короче.
– Да я уже почти все рассказал! Ты что, не слушал? Не сказал только, что они решили сделать так, чтобы она ушла из фирмы с нулевым вариантом, то есть с кукишем в кармане…
– Послушай, а что, Юлия не знает о нравах господ, подобных Борису Михайловичу?
– Полгода или около того – все или почти все знает. Но, понимаешь, оценивает их неадекватно. Менталитет у нее другой… Идеалистка, короче. Прикинь, она однажды сказала одному благоволящему к ней гангстеру, в третьем поколении гангстеру: "Как вы не понимаете, что сейчас уже нельзя жить по гангстерским законам?" Он на нее, как на котенка слепого посмотрел.
– Понятно. А извести они ее решили с твоей помощью…
– А что сделаешь? Я – человек подневольный. Вызвал меня начальник службы безопасности на явочную дачу и выписал на нее путевку…
– Сейчас ударю.
Стылый, сделав испуганное лицо, оградился ладонями и быстро заговорил:
– Отказаться я никак не мог. Из нашего отдела люди уходят либо в наспех вырытую яму с последующим салютом из двух приглушенных выстрелов в затылок, либо под фанфары и траурные речи в глубокую могилу на Ваганьковском кладбище.
– А почему Юлия тебя не знает? Она говорила мне, что знает всех служащих "Северного Ветра", и не только знает, но и помнит по имени-отчеству? Вплоть до курьеров и уборщиц?
– Меня знают только Борис Михайлович и Василий Васильевич, начальник службы безопасности. А в офисе мне запрещено показываться. Тайный агент я, понимаешь? По особо деликатным поручениям.
– А как ты думаешь, она догадывается, что ее хотят убрать из фирмы? – проглотил Смирнов "особо деликатные поручения".
– Догадывается, точно. Но и думать не думает, что альтернатива этому – смерть в подъезде или в собственной машине. Жалко ее. Баба она хорошая…
Последнюю фразу, закончившуюся мечтательным вздохом, Смирнов не слышал. Он, закусив губу, думал о Юлии. Стылый, подосадовав, что шпилька осталась не воспринятой, продолжил:
– Мне кажется, что ты должен попытаться ее спасти. Хотя бы потому, что вы часто видитесь, ездите вместе, и у тебя есть шанс загреметь на небеса вместе с ней.
Смирнов молчал, исподлобья поглядывая на радетеля своей подруги. И своего радетеля.
– Ты что смотришь? – спросил Стылый простецки.
– Да не верю я тебе. Знаешь, что из твоих слов получается?
– Что?
– Да то, что тебе приказали устранить Пашу… Ты же докладывал о нем своему начальнику? Докладывал. И он наверняка подумал, что не зря Центнер и Юля в одном доме тайком тусуются. И приказал тебе помимо Юли и с Пашей разобраться. И ты, сукин сын, расправился с ним моими руками. Расправился и меня в свою выгребную яму с головой окунул. Повязал, короче, по рукам и ногам.
– Шерлок Холмс… – с улыбкой протянул Стылый. – Ничто от твоего дедуктива не спрячется. Устранить человека чужими руками в нашем деле – это шик, высший класс. Кстати, Паша – это тот гангстер в третьем поколении, о котором я тебе рассказывал… Он нас крышевал.
– Ну-ну… – Смирнов представил Юлию в компании Центнера. – Ну и как ты мне предлагаешь ее спасти?
– Ты должен убедить Остроградскую оставить фирму, и уехать с тобой в кругосветное свадебное путешествие. С Пашиными деньгами, естественно.
– Вот почему ты их мне подарил…
– Факт. Благотворительностью я не занимаюсь, масштаб не тот. Так как, поговоришь с Юлией?
– Бесполезняк. Утопия… – проговорил Смирнов, вспомнив свою несгибаемую подругу.
Стылый скривился.
– Мне бы кто такое предложил… Кругосветку. Представь: волны с хохолками пены, яхта под парусами, белая майка с какой-нибудь идиотской надписью типа "Поцелуй мою биту, она не мажет", сухой мартини в высоком стакане с трубочкой и любимая женщина в прохладной каюте. В бикини, с туманными глазами и розовыми пятками…
– Юля не согласится уйти, – покачал головой Евгений Александрович. – Полезет в бутылку. Сто пудов. Она не только Дева, но и Коза. Термоядерная смесь.
– Тогда ей конец, – Стылый с жалостью смотрел на Смирнова. – И мне, и тебе тоже.
– И каким это образом конец?
– Это просто, как дважды два. Хоть я и сказал Василию Васильевичу, что не имею к исчезновению Центнера ни малейшего отношения, со временем он сообразит, как это исчезновение использовать в интересах Бориса Михайловича. Короче, он Пашу на Юлю повесит, зуб даю, повесит. Скажет братве, что по слезной ее просьбе убил его ты. Она его к тебе заманила, а ты убил. Свидетели, поверь, найдутся. Та же уборщица Рая хотя бы. И тогда я, тебе, дорогой Евгений Александрович, не завидую. Они на краю света тебя найдут. И по капельке всю кровь выпустят. Из тебя, из Юлии, из твоего сына, из твоей доченьки и мамочки, а также из всех твоих домашних тараканов. После всего этого ты расколешься, и все про меня и себя расскажешь.
– А почему ты тогда со мной канителишься? Мог бы давно меня вечерком на улице подстрелить. Или, что совсем хорошо, инсценировать что-нибудь популярное и убить нас обоих?
– Что-нибудь популярное? Типа твоей ссоры с ней, любовницей? С ее убийством зазубренным кухонным ножом и последующим твоим ностальгическим самоубийством через повешение на батарее парового отопления? Мог, конечно. Но в награду за устранение Остроградской меня убили бы. Ликвидаторы таких известных людей, как она, продолжительностью жизни не отличаются, ты это хорошо знаешь. А если бы я убил тебя одного, то мне все равно пришлось бы продолжать работу с Юлией. И потому я решил на вашу с ней сторону переметнуться. Это единственный для меня шанс и рыбку съесть и на не сесть. Вы же – гуманисты, вы на всякий случай или просто так не замочите.
– Это точно, – скривился Смирнов.
– Ну так что ты выбираешь? Смерть Бориса Михайловича, или свою смерть и смерть своих близких?
Смирнов представил свою мать зарезанной. Замученного сына. Дочь, убитую ударом тяжелого ботинка. И с ненавистью посмотрел на Стылого.
Тот напомнил ему кобру, ушедшую на заслуженный отдых в расцвете сил.
– Послушай, а ты и в самом деле работал в органах? – спросил он, спросил, чтобы хоть на минуту вырвать из сознания жуткие картины, навеянные собеседником.
– Майор в отставке, – хмыкнул Шура. – И учился, между прочим, не в Минске, а в Москве.
– В КГБ бывают отставники?
– Бывают. Выперли меня в девяносто первом, сразу после августовских событий.
Жуткие картины – убитые сын, дочь, мать – не покидали сознания Смирнова.
– Я могу навести справки, – продолжал он изгонять их. – У меня есть на Лубянке один человек…
– Якушкин Иван Карлович, полковник?
– Откуда ты знаешь!?
– Ты Юлии о нем говорил… А у нас в фирме святое правило – раз в неделю каждый сотрудник должен исповедоваться в СБ. С кем был, с кем жил, что узнал и так далее.
– И Юлия исповедовалась?
– Естественно. И данные твои паспортные у нас есть. И еще на пять тысяч человек. Перед сбором подписей на выдвижение кандидатур Борис Михайлович дарит их своим друзьям. Так что ты раз пять голосовал за политических уголовников и проходимцев.
– Замечательно… – протянул Смирнов, игнорировавший свободное волеизъявление после известного выступления Ельцина в сенате США. – Значит, ты на нашей с Юлией стороне…
– Да. И если мы втроем хотим выжить, мы должны сразиться с устоями нашего государства, с его костяком, с его скелетом в виде организованной преступности и Бориса Михайловича как ее неотъемлемой части.
Стылый, пытаясь добраться до сердца Смирнова, экспериментировал со стилями речи.
Евгений Александрович представил себя, сражающимся со скелетом своего государства. Его чуть не передернуло.
– Предпочитаю бороться с мельницами… – сказал он. Помолчав с минуту, проговорил задумчиво:
– Значит, ты предлагаешь мне убить Бориса Михайловича…
– А что? Его уход на тот свет решил бы все проблемы. Юлины, мои и твои.
– Ну-ну. Я убиваю, а ты становишься на его место.
Стылый пожал плечами:
– Если вы с Юлей захотите этого. Но вообще-то мне место Василия Васильевича больше нравится.
Смирнов, встал, подошел к окну и, найдя пейзаж неизменившимся, проговорил:
– Знаешь, что мне кажется? Мне кажется, что ты, подсознательно, не подсознательно, хочешь сделать из меня киллера. Из меня, чистюли-ученого, любителя Окуджавы и легкой симфонической музыки… Ты хочешь, чтобы все стали такими, как ты.
– А что? Классная работа, непыльная и денежная, – Стылый пропустил мимо ушей догадку Смирнова. – К тому же из таких, как ты, получаются неплохие ликвидаторы. Я в свое время писал диссертацию на тему организации их научного подбора и подготовки.
– Защитился?
– Нет, не успел, руководителя уволили.
Смирнов налил себе вина. Выпил. Увидел пиццу. Взял кусок. Начал есть, посматривая "Вести". Показывали репортаж об очередном заказном убийстве в Петербурге.
Стылый последовал его примеру. Посматривая телевизор, расправился с двумя кусками, очистил зубы языком и сказал:
– Ты еще можешь один смыться… Со всеми деньгами. Я бы на твоем месте так и поступил… Юлия тебе не пара. Ты хочешь лежать под пальмой, возделывать бататы и растить детишек, а у нее, как ты хорошо знаешь, ко всему этому сердце не лежит.
– Не, смыться не смогу, – вздохнул Смирнов. – Исключено. Не то воспитание. В душе я остался комсомольцем. А если сам хочешь смыться – бери половину денег и мотай на юга. Представь: вместо всего этого городского дерьма вокруг синие волны с хохолками пены, а ты яхте под парусами, лежишь на полубаке в белой маечке с идиотской надписью, сухой мартини в высоком стакане с трубочкой стоит под рукой, и девушка в бикини дожидается тебя в прохладной покачивающееся каюте. Девушка, потрясающе глупая и понятливая, как само счастье…
Стылый покачал головой.
– Нет, лучше в яму, чем всю жизнь бояться… Ты боялся когда-нибудь подолгу? Нет, не боялся, по глазам вижу…
Знаешь, как это погано, как подло бояться месяц, бояться полгода, бояться год? Чувствовать, как превращаешься в серую мышь – ручки-ножки дрожат, сердце в тисках, глаза красные от постоянного напряжения. И не в маленькую серую мышку превращаешься, а в большую, в полный человеческий рост… В маленькую хорошо бы – шмыг в норку и хихикай до потери вокала.
…А в большую плохо. Спрятаться некуда, все тебя видят, все видят обреченность в твоих глазах. Все видят, и потому ты знаешь, что они придут, эти люди с жестяными глазами, не сегодня-завтра придут и равнодушно выстрелят в твое живое тело, в твое тело, не уставшее еще бояться…
Они помолчали. Стылый вспоминал, как после августовских событий боялся несколько лет. Именно ему, неизвестному в высших кругах КГБ и далекому от спецподразделений офицеру, был дан письменный приказ устранить Ельцина, и он не выполнил приказа только потому, что был убит случайным выстрелом, был убит на полчаса. За это время (плюс пятнадцать минут в реанимашке и два часа на операционном столе) все кардинальным образом изменилось. И страна, и сам Стылый. Уверенный в себе волк стал мышью, которая боялась несколько лет, боялась, лишь ненадолго забываясь, боялась, пока к ней не пришли с бутылкой "Бифитера", коробкой конфет и приказом, данным ему в девяносто первом, не пришли и не предложили это долбанное место в этом долбанном "Северном Ветре".
Смирнов ничего не вспоминал, он пытался представить себя большой серой мышью, загнанной в угол. Мыши не получилось, получилась ощерившаяся крыса, или, скорее, помесь крысы с выведенным из себя аллигатором.
– А как Бориса Михайловича можно достать? – похвалив свое воображение за мужество, поднял глаза Смирнов.
– Это трудно. Даже в супружеской постели между ним и женой Софочкой наш человек лежит.
– Шутишь?
– Как хочешь, – дернул плечами Стылый. – Но я тебе скажу, что всенародно избранный так не охраняется, потому, что так не боится.
– А что он за человек?
– Трудоголик. И гомик активный.
– А кого же он е…? Охрану?
– В общем, да… Начальник службы безопасности при наборе кадров учитывает наклонности шефа.
– Так ты не шутил, говоря, что между ним и женой качок пассивный лежит?
Стылый загадочно улыбнулся.
– Ну, ладно, мне пора кормить верблюдов, – сказал он, дружески смотря в глаза собеседника. – Но ты на всякий случай имей в виду, что может быть, сейчас в Гизе, близ величественной пирамиды Хеопса, Юлию Кирилловну вынуждают получать второе подряд незабываемое удовольствие.
Смирнов, сжав кулаки, подался к Стылому.
– Вру, вру, вру, – заслонился тот ладонями. – Никаких пирамид Хеопса. Только Нил и только кровожадные крокодилы! Кровожадные и самые большие в мире. Некоторые, между прочим, достигают в длине десяти и более метров.
– Сволочь.
– Почему сволочь? А ты уверен, что ее доводку до требуемой кондиции поручили мне одному? А если, как это у нас принято, еще кто-нибудь работает по этому делу в другой плоскости?
Смирнов встал, подошел к телефону. Набрал длинный номер. Ответила Юлия:
– Да, милый.
– Как ты там?
– Нормально. Как ты?
Смирнов почувствовал, что рядом с Юлией кто-то есть, и потому она не склонна продолжать разговора. Евгений Александрович не любил быть третьим лишним и потому сразу перешел к делу.
– Ты там будь осторожнее. Не ходи одна по городу и в Ниле не купайся – Там крокодилы. Договорились?
– Договорились. Я позвоню тебе позже. Тут меня один немец белокурый достает…
Юлия почувствовала, что Смирнов почувствовал. И, как всегда, отредактировала ситуацию в свою пользу:
– Он такой представительный, настоящий фриц, а жена у него – ты ухохочешься – маленькая семенящая китаянка с маленькими ножками и двумя сыновьями, полуистинными арийцами, полукитайцами.
Смирнов знал, что европейские мужчины своим туземным эмансипированным женщинам предпочитают неграмотных, но домовитых жительниц Китая и Юго-Восточной Азии.
– Она тебе глаз не выцарапает?
– Как? Она у себя в номере, а мы – у меня!
Они засмеялись.
– Ну ладно, – совсем отошел Смирнов. – Будь осторожна. У меня есть серьезные основания полагать, что…
– Не порть мне настроения, милый. Я позвоню позже. Этот немец меня достал. Так прижал, что не знаю, что и делать…
– В шахматы, что ли играете?
– Да, Испанскую партию. Ладно, милый, я, кажется, увидела как минимум ничью…
Положив трубку, Смирнов уселся напротив Стылого. Насадил его на взгляд.
Тот поерзал. Подвинул к Смирнову пачку сигарет:
– Кури.
Евгений Александрович закурил. Он думал, ехать ему в Египет или нет.
– Не надо в Египет, – ответил Шура. – Максимум, что ей могут там сделать, так это подбросить в постель морского ежа.
Ежи в Египте были колючие. Смирнов знал. Наступил однажды.
– И вообще забудь пока о ней. В настоящей ситуации она ничего не решает, – продолжил Стылый, наблюдая, как Смирнов курит. Сам он бросил эту вредную привычку, но иногда ему хотелось наплевать на свое здоровье. – Она уже сделала свой выбор, ты об этом недавно говорил. Она как метеорит, который не свернет, и который долбанет в первые попавшиеся ворота, чтобы рассыпаться в песок. Все решаешь ты. Ты, который может свернуть, может вернуться и может обойти.
Смирнов курил, выпуская дым к потолку.
– Так что ты решил?
– Надо с ней поговорить, – ответил Смирнов, докурив сигарету до фильтра.
– Ты знаешь, что Остроградская ответит, – поморщился Стылый запаху горящей пластмассы. – Она не отступит еще и потому, что будешь просить ты. Она – Дева, упрямая Дева, ты сам только что говорил.
Смирнов набычился. Он понял: "Юлия – Дева. Человек несгибаемой воли. А ты Рыба. Перекошенная камбала, камбала, сердцем прижавшаяся к затхлому донному илу".
Наверху заходили по полу. Тук-тук-тук туда-сюда. Евгений Александрович мог поклясться, что это стучат высокими каблучками домашние туфельки Марии Ивановны.
"…Без задников туфельки, на голую ножку. Пятки гладенькие, розовые, как будто только что родились.
Туфельки стучат по толстенному персидскому ковру? Черт те что.
Не черте те что, а сигналит. Живи я над ней, я бы давно чечетку над ее кроватью танцевал…"
– Я его убью, – выцедил Смирнов, глянув на потолок. Он имел в виду Бориса Михайловича.
– Если ошибешься хоть на миллиметр, хоть на слово, хоть на минуту, они тебя в ящик сунут…
– Какой ящик?
– Узнаешь…
Смирнов понял, что его берут на "слабо". И напрасно – ведь он уже все решил.
– Посмотрим… – усмешка получилась натуральной.
– Спорим, что размажут! – продолжал давить Стылый. – Ты же пижон, фраер, ботаник.
– На что споришь?
– На ящик шампанского. Есть какие-нибудь мысли по этому поводу?
Стылый ковал железо, пока горячо.
– Скоро узнаешь. А теперь вали отсюда. Устал я слушать.
Стылый пожал плечами и ушел, не простившись.
