Барбара О'Нил
Когда мы верили в русалок
Глава 6
Мари
После ужина Сара помогает мне убрать со стола и вымыть посуду. Наш дом – вилла, восседающая на возвышенности, что вздымается строго по диагонали к гавани. Я мою бокалы, передаю их Саре, а сама любуюсь опаловым блеском волн. Смеркается, и вытянутый крутой берег напротив начинает светиться мерцающими огнями.
Волосы Сары заплетены в косу, но, своенравные, они непослушными завитками обрамляют ее лицо и топорщатся надо лбом. На футболке пятна от травы, и даже сквозь аромат жидкости для мытья посуды я улавливаю запахи детского пота и грязи. Моя дочь постоянно с чем-нибудь экспериментирует во дворе: пытается вырастить сельдерей, авокадо, репчатый лук; возится с кормушками для птиц (кормушки трех видов) или с навороченным барометром (Саре его подарил дедушка вместе с портативной метеостанцией, которую он помог ей установить). Мой свекор, Ричард, давно вдовец. Он обожает ходить под парусом и очень любит мир природы, не меньше Сары. Каждый божий день после обеда она выходит во двор и, напевая себе под нос, что-то чинит и пристально изучает буквально все – от перьев до камней.
Абсолютный ботаник, точь-в-точь как моя сестра. Во всем. Сара напоминает ее и своим серьезным отношением к науке, и вниманием к деталям, и стремлением трезво оценивать окружающий мир.
Сегодня она молчалива, но я запрещаю себе снова расспрашивать ее про школу. Может быть, завтра. А сейчас я радуюсь тому, что она дома. Возможно, это заполнит некоторые пустоты, что оставили в ее душе недоброжелательные одноклассницы.
– После прими душ, а потом позволь мне заняться твоими волосами.
Она кивает и, оттопырив пухлую нижнюю губу, вытирает тарелку.
– О чем думаешь?
Сара поднимает голову, моргает.
– Вечером хочу почитать книжку.
– Прямо настоящую историю? Может, про Гарри Поттера?
– Нет, – сердито морщится она. – Выдумки я не люблю, ты ведь знаешь.
Знаю. И для меня это самая непостижимая вещь на свете. Сама я всю жизнь не расстаюсь с книгой, а она, едва подросла и научилась думать, принялась все ставить под сомнение.
Когда ей только-только исполнилось два года, она стала подбирать и рассматривать жуков. Вместе с дедушкой совершала вылазки на природу, во время которых он знакомил ее с разными видами флоры и фауны. Они исходили все тропы вокруг города, потом стали выбираться подальше. Он учит ее наблюдать за небом, определять силу ветра и высоту волны. Они очень близки.
Такого у нее никогда, никогда не будет с моими родными. И это тем более прискорбно, что они с Кит были бы в восторге друг от друга.
– Ладно. Так какую книжку?
– По ботанике. В библиотеке взяла.
Усилием воли сдерживаю улыбку.
– Я бы тоже такую почитала. – Даю дочери последнее блюдце, которое нужно вытереть насухо. – А после, может, «Русалочку»? – Это единственная сказка, что ей нравится. Не диснеевская классика, а более старинная и грустная версия Ганса Христиана Андерсена.
Сказку Андерсена я прочла Саре, когда ей было пять лет, и она влюбилась в Ариэль. Диснеевская история интересна, но печальные сказки тоже нужны. Дети знают, что жизнь состоит не только из светлых радостей. Знают.
– В новом доме, что я купила, есть целая полка с книжками о русалках. Можем вместе их посмотреть.
– Ладно. Хотя русалок не существует.
– Ты в них не веришь, а я верю. – Я думаю о Кит, о маме, о пиратском сундуке с награбленными трофеями. Я думаю о Дилане. Казалось, он вышел к нам из моря и туда же вернулся.
Почему я вспоминаю сейчас об этом?
– Мама, но это же глупо.
Я показываю свою руку, на которой мерцают чешуйки.
– Я всегда была наполовину русалкой.
Сара качает головой.
– Татуировки не превращают людей в русалок.
– Ну, не знаю.
– А я – знаю.
Она берет с сушилки две вилки.
– Папа сказал, мы будем жить в том доме.
– Да. Нужно еще привести его в порядок, но, в принципе, план такой. У тебя будет собственная лаборатория. – Последнее слово я произношу с новозеландским акцентом, делая ударение на «бо». Там есть и оранжерея.
– Честно-честно? Взгляд Сары загорается. У других девочек глаза так сияют при виде новых туфель. – Когда мы его посмотрим?
– Скоро. – Я забираю полотенце у нее из рук. – Иди в душ.
– Голову мне помоешь?
– Конечно. – Сара начала самостоятельно мыть голову всего пару месяцев назад, и у нее это получается с переменным успехом. – Крикни, когда будешь готова.
Я убираю тарелки в буфет. В заднем кармане звонит телефон. На дисплее высвечивается имя моей подруги – Гвенет.
– Привет, что стряслось? Хочешь отменить прогулку? – Мы гуляем вместе по понедельникам, средам и пятницам. Отправляемся сразу, как отводим детей в школу. Гвенет – домохозяйка, активно ведет «мамочкин» блог, так что она, как и я, имеет возможность организовывать свое время по собственному усмотрению.
– Я – нет, а вот Джо-Энн пойти не сможет. Не хочешь подняться на Такарунгу[11]?
У Джо-Энн свободное время выдается реже, чем у нас, поэтому более изнурительные походы мы приберегаем на те дни, когда ей нужно рано быть на работе. Согласовываем это заранее, потому что в такие походы я люблю брать с собой рюкзак «Кэмелбак», который в иных случаях оставляю дома.
– С большим удовольствием.
На другом конце линии где-то в глубине заливается лаем собака.
– Тогда встречаемся в семь тридцать! – восклицает она. – Пока.
– Пока.
В кухню, где я заканчиваю наводить порядок, неслышно входят собаки: двое сирот, доставшихся нам после смерти Хелен, и спасенный мною Тиранозавр Рекс – Ти. Кличку ему придумал Лео, в ту пору увлекавшийся динозаврами. Нечистокровный золотистый ретривер, он безумно рад, что у него теперь есть друзья, с которыми можно играть.
– На улицу хотите, ребятки? – спрашиваю я, и они виляют хвостами. Пэрис и Тоби немного потеряны. Пэрис – черная немецкая овчарка, худющая и с такими печальными глазами, каких я еще не видела. Крупная, с красивой длинной шерстью. Когда она проходит мимо, наклоняюсь и глажу ее. Она не противится, но, думаю, сердце ее сжимает скорбь. Про себя отмечаю, что надо поискать информацию о том, как излечивать от тоски горюющих собак.
Тоби гораздо меньше – помесь ши-тцу или лхасского апсо. Его бы немного прихорошить, а так он вполне уравновешенный песик. По окрасу бело-бурый, с живыми черными глазами. К моему удивлению, Саймон весьма проникся к нему. Тоби уже знает, что он преспокойно может запрыгнуть к Саймону на колени, когда тот сидит в своем большом кресле.
На горизонте сверкает молния. Открыв дверь, я ощущаю запах дождя, надвигающегося от воды, а вместе с ним – запахи океана и неба.
– Лучше поторопиться, ребятки.
Я стою в дверях, вдыхая полной грудью мягкий сгущающийся сумрак и пение парочки новозеландских туи, выводящих трели из двух нот. Над головой в воздушных потоках парит чайка. Вода зыбится, переливаясь зеленым и опаловым цветами, а также фиолетовым на кромках волн. Скоро грянет буря. Я смотрю на барометр в сарайчике Сары, но я не умею читать показания по пузырькам и гирькам.
Пэрис, сделав свое дело, возвращается ко мне и садится рядом, но бдительности не теряет.
– Ты – чудесная собака, да? – Треплю ее по длинным ушам, и она не возражает, но сама рыскает взглядом по периметру, высматривая незваных гостей. Я могла бы сильно привязаться к этой собаке. Она напоминает мне Уголька, нечистокровного ретривера, который был у нас в детстве. Именно Уголек предупредил нас о появлении незнакомца на пороге нашего дома в тот вечер, когда Дилана принесло к «Эдему».
Тогда тоже окна сотрясались от ураганного ветра с ливнем. Из окна гостиной нашего маленького домика, примостившегося на скале, откуда, казалось, его запросто могло сдуть, мы с Кит смотрели на дикое чудовище, в которое превратился вспученный океан. В ясные дни, по словам отца, видно было на сотни миль, и все это был океан. Океан, что преображался каждую минуту, меняя цвет и текстуру, голос и настроение. Можно было тысячу раз на день смотреть на одно и то же место, и оно каждый раз бывало разным.
Но в тот вечер океан бесновался. Мы с Кит рассказывали друг другу истории про кораблекрушения.
– Утром спустимся на берег, проверим, что прибило с кораблей, – предложила я.
– Ура, трофеи! – закричала пятилетняя Кит, маленьким кулачком разрубая воздух.
Уголек у нас за спинами вскочил и издал предупредительный рык. Из кухни, вытирая руки, вышла мама. В этот вечер из-за непогоды посетителей в «Эдеме» было немного, поэтому в кои-то веки мы находились дома, хотя мама ужин не готовила. А зачем, если папа нафаршировал кальмаров? Одна из работниц кухни, девушка по имени Мари, принесла макароны, хлеб и оливковое масло с травами, после чего мы сели есть.
Мама открыла дверь. На пороге стоял мальчик. Насквозь вымокший, он сильно дрожал; его длинные волосы липли к шее и лбу, хлопчатобумажная рубашка и джинсы – к телу. Лицо было в ссадинах и кровоточащих царапинах, словно его смыло с палубы разбившегося корабля, или это был призрак моряка, который утонул, но сам о том не ведал.
Мы с Кит читали множество подобных историй. Я вообще увлекалась книгами, которые были мне далеко не по возрасту, и любила читать сестре потрепанный томик «Большой книги о пиратах» с рассказами о кораблекрушениях, призраках и русалках, соблазняющих моряков и отправляющих их на смерть. Большинство из этих книг были выше нашего разумения, но они годами бередили наше воображение.
Мама завела мальчика в дом, принесла полотенца и кружку чая. Мы с Кит смотрели на гостя во все глаза, плененные его красотой. Он едва достиг подросткового возраста, хотя солгал, что ему пятнадцать лет, посему кожа у него еще была по-детски гладкая, туго обтягивала изящные скулы и подбородок. Глаза цвета раковины галиотиса – серебристо-голубые с лиловым отливом, словно он был рожден в море.
– Может, он водяной, – прошептала я Кит.
Бродяг – будь то кошки, собаки или люди – мама в дом никогда не приводила, но Дилана приняла как родного. Кит она переместила в мою комнату, а ее комнату отдала ему, да еще и на работу в ресторан устроила – мыть посуду.
– Девочки, будьте к нему добры, – предупредила она в тот вечер, укладывая нас спать. – Жизнь сурово с ним обошлась.
– Он что, водяной? – спросила Кит.
– Нет, милая, – ответила мама, погладив ее по голове. – Самый обычный мальчик.
Мальчик, которого она без каких-либо объяснений приютила и с тех пор растила.
Самый обычный мальчик. Стоя под расчерчиваемым молниями небом Окленда, я думаю о том, сколь непритязательна эта ее короткая фраза. Абсолютно точная и в то же время ошибочная.
В груди я ощущаю пульсирующую боль. А если бы мама позвонила в полицию и сообщила о беглеце? Что если бы его отправили в сиротский приют и он не пустил бы корни в нашей семье?
Но нет, мама просто солгала, говоря всем и каждому, что это ее племянник из Лос-Анджелеса. Никто не усомнился в ее словах, а папа в ту пору потакал ей почти во всем.
Собаки, ожидая, когда я кончу витать в облаках, нетерпеливо трутся у моих ног и лижут мои пальцы. Я завожу их в дом, затем иду мыть голову дочери.
* * *
Позже Саймон смотрит фильм, нечто приключенческое про джунгли, грязь, тварей, что режут и кусаются, и про дюжего человека, который идет впереди. Его любимый жанр. Читать Саймон не любит, зато обожает научно-фантастические и приключенческие киноленты, и, пересмотрев из них все что можно, находит на «Ютьюбе» видео на ту же тематику.
Я сижу рядом со своим ноутбуком. К вечеру похолодало, и мои ноги укрыты одеялом. Саймон пьет имбирное пиво, время от времени закидывая в рот арахис, а подле меня стоит чашка зеленого чая, который наверняка уже остыл. Просто стоит, для мебели.
Я разместила на «Пинтерест» свои идеи относительно обустройства Сапфирового Дома, потом нашла рецепты блюд с фейхоа, теперь ищу сведения о Веронике.
Моя подруга Гвен в восторге от нее и часто потчует меня и нашу общую подругу Нэн историями об оклендской легенде. Меня давно интриговали ее взлет и трагический конец. И мне в какой-то мере понятна ее попытка переделать себя, стать другим человеком, в чем она преуспела.
Но подобно Икару, она была наказана за свою дерзость и умерла молодой.
Я загружаю с «Ютьюба» фильм, который прославил Веронику. К тому времени она снималась в Голливуде уже несколько лет и сыграла много ролей, главным образом в амплуа девушки из джунглей. Но с появлением звукового кино ей предложили роль коварной, бесцеремонно амбициозной и прекрасной женщины, и между ней и ее партнером по фильму вспыхнула страсть. Вот он, знаменитый поцелуй, вот оно, знаменитое платье, столь прозрачное и облегающее, что кажется, будто на ней ничего нет.
Меня шокируют либеральный тон сценария и смелая насмешливо-ироничная манера исполнения Вероники. Ее тело, облаченное в то знаменитое платье, – это чистая провокация: лиф из скользящей кружевной ткани создает иллюзию сосков (или это соски создают иллюзию кружева?), округлые бедра, стройные руки, тонкая талия.
И сценарий, и игра актрисы поражают интеллектуальностью, и это стало для меня большим сюрпризом, как и то, что в итоге победа остается за ее персонажем – развязной девицей. Словно кто-то переписал с точностью до наоборот весь этический свод правил киношников.
Просматривая разные сайты, я нахожу новую информацию о той эпохе, очень непродолжительном периоде, получившем название «докодексовый Голливуд». В течение всего пяти лет между появлением звукового кино и введением в 1934 году кодекса Хейса, в киноиндустрии не существовало строгих нравственных принципов, и кинематографисты пользовались этим на полную катушку. Снимались десятки фильмов, в которых открыто эксплуатировались сексуальные темы и зачастую солировали сильные женские образы, которые подчеркивали сексуальность и амбиции женщин.
Меня изумляет, что в ту давнюю эпоху женщины обладали столь широкой свободой самовыражения, что в их руках была сосредоточена столь огромная власть. У меня мелькает мысль, что, наверно, для женщин жизнь сложилась бы иначе, если бы та свобода по-прежнему одобрялась, приветствовалась обществом. Даже восхвалялась.
Грациозная длинноногая Вероника Паркер с изящными руками и сексуальным голосом как актриса прославилась именно в ту пору. За пять лет она снялась в тринадцати кинолентах, делая почти по три фильма в год. И за это ей прилично платили: ее ежегодный доход составлял сто десять тысяч долларов. В начале тридцатых, в период Великой депрессии, это были бешеные деньги – в пересчете на нынешние это полтора миллиона долларов в год, прикидываю я. Вполне достаточно, чтобы построить прекрасный дом, в котором она почти не жила.
После принятия кодекса Хейса в Голливуде Вероника стала менее востребована, и один новозеландский режиссер уговорил ее вернуться на родину, пообещав главную роль в любовной трагедии. К сожалению, фильм так и не вышел на экраны. Согласно «Википедии», Питер Вус был вовлечен в десятки скандалов, связанных с женщинами. На фото запечатлен красивый блондин с высоким лбом. Нигде не указывается, почему фильм так и не был создан: в качестве причины приводится лишь один довод – «творческие разногласия». Вероника с тех пор перебивалась небольшими ролями, и всегда это были образы женщины-вамп или опасной любовницы.
Кутаясь в одеяло, я пытаюсь представить, что она чувствовала: каково это подняться до высот мировой славы, а затем впасть в немилость, когда ты еще молода и способна много дать? Меня охватывает уныние, и я закрываю ноутбук.
– Я спать пошла, – говорю я Саймону, целуя его в лоб. – Не засиживайся допоздна.
– Нет-нет, скоро приду.
Я про себя отмечаю, что надо бы найти еще фильмы с участием Вероники и посмотреть их. Может быть, вместе с Гвенет. Она выпадет в осадок, узнав, что мы купили Сапфировый Дом.
Глава 7
Кит
Из-за смены часовых поясов я пробуждаюсь в четыре часа утра. Какое-то время пытаюсь снова заснуть, но тщетно.
Шторы открыты. Между моим балконом и гаванью высятся офисные здания, но по краю центральной части города темнеет чернильная вода, отделяющая район от какого-то острова. Там сверкают огни, типичные огни ночного города. Лежа на боку, я представляю, как моя сестра крепко спит в одном из домов где-то неподалеку, и на нее светит та же луна, что и на меня. Я воображаю, как она встает и по пути в ванную, притягиваемая моим напряженным взглядом, останавливается у окна и смотрит на центральный деловой район и на мое окно, затерявшееся среди множества других окон. Она чувствует меня. Знает, что я здесь.
В далеком детстве, пока не появился Дилан, у каждого из нас была своя комната. Но с тех пор, как мне исполнилось пять, и до самого окончания колледжа, мы с сестрой всегда жили вместе. Сначала в комнате с видом на океан, где мы засыпали под шум волн, когда было открыто окно; потом в большой спальне нашей квартиры в Салинасе. Я долго привыкала к пустоте комнаты, в которой слышалось только мое дыхание. Теперь у меня есть Бродяга, и по ночам он заполняет эту пустоту, свернувшись клубочком в сгибе моих колен или положив мордочку на подушку у моей головы, словно мы с ним две кошки. За это я особенно его люблю. В такие моменты мне до слез жалко своего питомца, и я невольно задаюсь вопросами: куда подевалась его мать, какие ужасы ему пришлось пережить прежде, чем я принесла его в свой дом и оставила у себя?
Мысль о коте заставляет меня взглянуть на часы. В Санта-Крузе почти восемь утра. Мама уже, должно быть, проснулась. Я звоню ей, а сама, тихо ступая босыми ногами, иду к кухне, занимающей узкую полоску пространства у двери, и наливаю в чайник воду. В трубке гудки, гудки. Я уже отчаиваюсь услышать ответ. Меня охватывает знакомое чувство разочарования и тревоги: все-таки она не сдержала слова, не осталась с Бродягой. Думаю о своем несчастном коте, который доверяет только мне, ведь он столько всего натерпелся до того, как я его приютила. А теперь он в доме один…
В последний момент мама отвечает.
– Кит! Я здесь! – звучит в трубке ее запыхавшийся голос.
– Где? У меня дома?
Секундная пауза. Она знает, что я ей не доверяю.
– У тебя, Кит. Я во дворе была, поливала твои растения, а телефон в доме остался.
– Бродяга выходил с тобой на улицу?
– Ой, нет. Он даже из-под кровати не выползает.
У меня екает в животе. Я живо представляю его черную мордочку, лохматые лапы.
– Ты у меня ночуешь?
– Да, клянусь. Он ест и ходит в туалет, когда я ухожу. По-моему, он написал в твои теннисные туфли. Ты оставила их у входа.
– Наверно, заявляет свои притязания на меня. Свои вещи держи в шкафу.
– Так и делаю. У нас все хорошо, Китти. – Милое имечко. – Честное слово. У меня были кошки, я знаю, как с ними управляться.
– Ну хорошо.
– Всего-то два дня прошло. Привыкнет.
– Ты, главное, следи, чтобы он на улицу не выходил. Не надо, чтобы он меня искал.
– Не пущу, не волнуйся, – обещает мама урезонивающим тоном, и я осознаю, что веду себя как ненормальная, из-за того что не могу контролировать ситуацию.
Кошмар.
Я делаю глубокий вдох, протяжно выдыхаю.
– Ладно. Я тебе верю.
– Спасибо. А теперь рассказывай. Как там? Красиво?
Я возвращаюсь к раздвижным дверям, открываю их, впуская в комнату влажный воздух, и выхожу на бетонный балкон, находящийся на высоте восемнадцатого этажа.
– Потрясающе. Вода, холмы, экзотичные деревья… изумительно. Сегодня попозже пришлю тебе фотографии.
– Ой, было бы здорово. – Мама не спешит засыпать меня вопросами и комментариями, а ждет, когда я продолжу. Этот прием она освоила на встречах группы анонимных алкоголиков. Если б раньше им владела, мое детство было бы в десять тысяч раз лучше.
– Я была на месте пожара, – говорю я. – Вот честно, ума не приложу, что она могла бы там делать. В том ночном клубе, насколько можно судить, обычно тусовались юные азиаты, а не дамы европейского типа средних лет.
– Какая же она тебе дама средних лет?!
Я вскидываю брови.
– Если она действительно жива, ей теперь почти сорок три. А любой человек, перешагнув через сороковник, вынужден признать, что он вступил в фазу среднего возраста.
Мама пренебрежительно фыркает. Я слышу, как она затягивается сигаретой, хотя сама она думает, будто я не знаю, что она курит.
– Ну и какой твой следующий шаг?
– Если честно, понятия не имею.
– Покажи ее фотографию работникам магазинов в округе. Спроси, может быть, кто-то ее знает.
– Неплохая идея.
– Можно обратиться на телевидение.
– Если еще что надумаешь, – смеюсь я, – пиши, не стесняйся. А то это не самая сильная моя сторона.
– Если кто и может ее найти, так это ты, – говорит мама.
– А если не найду?
– Значит, не найдешь, – твердо отвечает она. – Но попытаться надо.
В трубке слышно, как во дворе моего дома в Калифорнии, за многие тысячи миль, поет голубая сойка. Это мне остро напоминает, что я очень и очень далеко от дома и вынуждена довольствоваться только собственным обществом. Как же мне одиноко на чужбине без своего кота и – да, признаю, – без мамы, с которой я привыкла видеться каждый день.
– Сделаю все, что в моих силах, – обещаю я. – А ты постарайся подружиться с Бродягой. Он нуждается в любви.
– Постараюсь. Вчера вечером я купила ему тунца, и он рискнул высунуть нос, чтобы его отведать.
– Это ты умно придумала, – смеюсь я. – Спасибо, мама. Скоро позвоню.
* * *
Я сажусь на кровати, скрестив ноги. Рядом ставлю поднос с чашкой чая. В номере чашки крошечные, так что сегодня надо будет купить где-то кружку. Гуляя по городу, я видела один из «Старбаксов», но как-то смешно и глупо, находясь за семь тысяч миль от дома, посещать кафе хорошо известного мне бренда.
Запустив ноутбук, я вывожу на экран карту квартала, где стоит сгоревший ночной клуб, и просматриваю названия магазинов в соседних зданиях. Я уже и сама видела, что это туристический район, здесь полно кафе, ресторанов и сувенирных лавок, где продают открытки и футболки. Но с одной стороны к нему примыкает Бритомарт, на первый взгляд, более престижный торговый район с более дорогими ресторанами, кофейнями, бутиками и прочими подобными заведениями. Возможно, Джози бывает в таких местах?
Даже вообразить трудно, что она теперь собой представляет? Во мне начинают бурлить эмоции – гнев, страх и некое странное ощущение надежды. Я пытаюсь мыслить аналитически. Как представить нынешний возраст человека, который сымитировал собственную смерть и начал новую жизнь вдали от родины? Почему она так поступила? Как живет теперь? Как жила последние полтора десятка лет?
Потягивая чай, я наблюдаю за командой уборщиков, пылесосящих пол в офисе напротив моих окон. И обдумываю возможные варианты.
Одна из моих последних встреч с Джози состоялась в ее очередной приезд в Сан-Франциско. Я училась в мединституте, занималась сутки напролет, а она, как всегда, принеслась в город, позвонила мне с таксофона рядом с пляжем.
– Может, встретимся?
Я закрываю глаза. До этого она приезжала в Сан-Франциско шесть-восемь месяцев назад, но у меня все равно не было времени. Джози предпочитала веселиться всю ночь, опустошать мою скудную кухню и снова идти за готовыми блюдами, ожидая, что платить буду я, хотя денег у меня было ноль, и питалась я, главным образом, печеным картофелем с некондиционными овощами, которые покупала в супермаркете с большой скидкой, да еще китайской лапшой.
– Джози, у меня дежурство.
– Да просто кофе выпьем или еще что-нибудь? Мы давно не виделись, Кит. Я соскучилась.
– Да, я тоже, – машинально ответила я, солгав. В жизни, бывало, сотни раз мне отчаянно не хватало сестры, но в те долгие одинокие дни в Салинасе после землетрясения, когда Джози с самозабвением предалась двум своим пристрастиям – серфингу и наркотикам, я наконец-то осознала, что по-настоящему она никогда не вернется ко мне. – Только у меня заданий уйма.
– Ладно, забудь, все понимаю. Мединститут – это не шутка. Я так горжусь тобой.
Ее слова затронули струнки в самой глубине души, всколыхнули тысячу воспоминаний о том, как сильно я любила ее.
– Хорошо, давай встретимся, – вздохнула я. – Ты где?
– Не бери в голову, сестренка. Правда. Я же все понимаю. Если времени нет, значит, нет. Просто хотела увидеться.
– Куда ты потом?
– М-м. Пока не знаю. На Бахе хорошие волны, но в Мексику я больше не хочу. Может быть, в Оз[12]. Мы тут компанией подумываем о том, чтобы найти местечко на грузовом судне или еще как.
Чем дольше она верещала своим скрипучим чудесным голосом, тем сильнее я жаждала обнять ее.
– А знаешь что? Я смогу выделить пару часиков.
– Правда? Я не хочу ни от чего тебя отрывать.
– Ты не отрываешь. Одному богу известно, когда ты вернешься в Сан-Франциско. Я сейчас приеду. Ты где?
* * *
Мы встретились в кафе неподалеку от пляжа Оушен-Бич, у которого ее высадил какой-то парень с взлохмаченной белокурой шевелюрой и как минимум тремя кожаными браслетами на руке. Джози соскочила с грузовичка, всем своим видом напоминая существо из книг Чарльза де Линта – городского призрака или эльфа, гуляющего среди смертных. Поскольку она круглый год занималась серфингом, ее тело покрывал густой-прегустой загар; невероятно длинные волосы рассыпались по ее тонким рукам, опускаясь ниже пояса. Одета она была в крестьянскую блузку из индийского хлопка, шорты из джинсовой ткани и сандалии, и все особи мужского пола от шести до девяноста шести лет, завидев ее, в восхищении останавливались как вкопанные. С ее левого плеча свисал затасканный, но вполне крепкий рюкзак.
Заметив меня, Джози раскинула руки и припустила бегом. Я невольно двинулась к ней навстречу, принимая в свои объятия ее гибкое упругое тело. Мы крепко обнялись. Ее волосы источали запах свежего ветра, и меня, когда я ощутила его, обуяла тоска по серфингу, мне захотелось бросить учебу и помчаться с ней на пляж.
– О боже, – выдохнула она мне в ухо, руками обвивая меня за шею. – Как же я по тебе соскучилась!
Мои глаза обожгли слезы. К тому времени я постоянно держалась с ней настороже, но не прошло и двадцати секунд, как она увлекла меня в свой мир.
– Я тоже, – призналась я, на этот раз совершенно искренне. Пару минут я просто обнимала ее. Меня переполняла любовь к сестре, вытеснившая все остальные мысли. Главное – она была рядом, прижималась ко мне своим стройным телом, волосами касалась моего лица. Я отступила на шаг. – Отлично выглядишь.
– Свежий воздух, – усмехнулась Джози, трогая мое лицо. – А у тебя усталый вид.
– Мединститут.
В кафе, где все еще господствовал дух семидесятых – кабинки, обитые красной искусственной кожей, хромовая отделка, – мы сели у окна и заказали чизбургеры.
– Рассказывай. Все рассказывай, – попросила она, потягивая через соломинку кока-колу.
– Ммм… – замычала я, пытаясь придумать, о чем бы поговорить, кроме учебников, дежурств и конспектов. Я училась на третьем курсе и впервые проходила практику в больнице, что меня невероятно воодушевляло, но я ужасно уставала. – Даже не знаю, что сказать. Пашу, как папа Карло.
Джози понимающе кивнула, и я заметила, что глаза у нее красные. Под кайфом, как всегда.
– Ну, что ты делала вчера?
– Вчера… – Я протяжно вздыхаю, пытаясь вспомнить. – Встала в четыре, чтобы успеть в больницу к утреннему обходу. Потом мы делали обход всей нашей командой в хирургическом отделении, я ведь работаю с хирургами и ординаторами. Присутствовала на операциях по удалению желчного пузыря и аппендикса. – Я умолкла, чувствуя, что меня клонит в сон. Казалось, меня укачивает в медленно движущемся поезде. Я на мгновение зажмурилась. Тряхнула головой. – Что еще? Перед ужином посетила семинар, потом поела, потом вернулась домой и стала готовиться к утреннему обходу.
– Ни фига себе. – Джози вскинула брови. – Ты вообще спишь?
– Иногда, – кивнула я.
– Даже не верится, что ты станешь врачом. Я всегда хвастаюсь, какая у меня умница сестра.
– Спасибо. – Нам подали чизбургеры. От их солено-жирного запаха у меня потекли слюнки. Я наклонилась к тарелке, вдыхая этот аромат. – Умираю с голоду.
– И поесть не успеваешь. А серфингом хоть занимаешься?
– Иногда. Не часто, но бывает. Когда-нибудь этот этап будет пройден, и я стану жить как все.
Джози ткнула в меня ломтиком жареного картофеля.
– Только тебя будут величать «доктор Бьянки».
– Звучит как песня, – улыбнулась я, кладя на сыр соленые огурчики и томаты, добавляя горчицу. – Ну а ты как? Чем занималась на прошлой неделе?
Она рассмеялась. Смех у нее низкий, шелестящий, мгновенно приковывает внимание.
– Хороший вопрос. – Джози откусила чизбургер и, пережевывая кусок, кивнула, словно размышляла обо всем том, о чем могла бы рассказать. Салфетку она разложила на коленях, чем сразу напомнила мне маму. – Наверно, ты за один день делаешь больше, чем я за месяц. – Она аккуратно промокнула рот салфеткой, чтобы на губах не осталось кетчупа и жира. – Но вообще-то прошлая неделя была классной: мы гнались за ураганом вдоль всего побережья, от Флориды до самого Лонг-Айленда.
– Ничего себе. – Во мне всколыхнулась зависть. – И где были самые большие волны?
– В Монтоке. Тебе бы там понравилось.
– Ладно, ты меня проняла. Я исхожу завистью.
– То-то. – Она раздвигает губы в проказливой пленительной заразительной улыбке. Зубы у Джози белые, но не очень ровные, потому что ей нужно было носить брекеты, а родители так и не удосужились сводить ее к стоматологу. Первый раз мы попали к зубному врачу, когда уже учились в средней школе, и то лишь потому, что у Джози сильно разболелся моляр и Дилан настоял, чтобы ее показали кому-нибудь.
– Ты не думала профессионально заняться серфингом? – спросила я.
Помешивая соломинкой лед, Джози едва заметно улыбнулась.
– Не-а. Я не настолько хорошо катаюсь.
– Чепуха. Нужно просто сконцентрироваться, сделать это увлечение центром твоей вселенной.
Она лениво передернула плечом, скривила губы в пренебрежительной усмешке.
– Это неинтересно. Во мне нет твоего драйва.
Какое-то время я сосредоточенно жевала чизбургер, наслаждаясь настоящей едой – не из контейнера или коробки.
– Я так горжусь тобой, Кит, – снова сказала Джози.
– Спасибо.
– Как мама?
– Хорошо. Навестила бы ее.
– Может быть. – Она опять пренебрежительно передернула плечом, словно отмахиваясь от моих слов. – Я здесь ненадолго.
Должно быть, во мне заговорила зависть или я слишком соскучилась по ней, а может, я испытывала одновременно и то, и другое, но что-то такое заставило меня спросить:
– Ты намерена всю жизнь так вот скитаться?
Джози встретила мой взгляд.
– А что в этом плохого?
– Ты должна пойти работать, получить профессию, чтобы ты могла содержать себя…
– Когда стану старой и безобразной?
– Нет, – морщусь я.
– Кит, у меня ведь не твои мозги. Я плохо училась в школе, ни один приличный вуз меня не возьмет, так что, по сути, выбор у меня небольшой: либо мучиться в каком-нибудь дрековском местном колледже, либо перебиваться случайными заработками, скользить по волнам и любить свою жизнь.
