Б. Г. Юдин
Человек: выход за пределы (сборник)
© Коллектив авторов, текст, 2018
© Юдин Г.Б., составление и предисловие, 2018
© Юдина А.Б., дизайн и оформление, 2018
© Прогресс-Традиция, 2018
* * *
Предисловие
Философский проект Б.Г. Юдина
В этой книге собраны работы видного российского философа Бориса Григорьевича Юдина (1943–2017), которым он посвятил последний период жизни. Нередко поздние годы жизни исследователя становятся временем, когда он повторяет и уточняет достигнутые ранее результаты. Интеллектуальная траектория Б.Г. Юдина сложилась иначе – в последние десять лет его активность не затихала, а увеличивалась, он обратился к новым для себя и своей дисциплины темам и проблемам, предложил ряд оригинальных идей, задумал и реализовал проекты сразу в нескольких областях.
Впрочем, из-за разнообразия интересов ему не удалось представить результаты последних лет в качестве единого целостного проекта – за всю жизнь Б.Г. Юдин опубликовал всего одну собственную монографию[1]. Задача настоящего сборника – отчасти исправить ситуацию, собрав и систематизировав под одной обложкой наиболее важные работы последнего времени. Некоторые из них хорошо известны, однако опубликованы в разных источниках, и потому за ними непросто сразу увидеть объединяющую идею. Другие, напротив, публиковались в изданиях с небольшим тиражом и были недоступны широкой аудитории. Часть работ выходила на английском языке, и в русском переводе публикуется в этом сборнике впервые. Наконец, ряд ключевых для своего проекта мыслей Б.Г. Юдин сформулировал в интервью, которые дал академическим и общественно-публицистическим изданиям.
Б.Г. Юдин начал свой путь в философии под влиянием старшего брата, Э.Г. Юдина, и вслед за ним занимался системным анализом, философией и методологией науки. Вскоре он обратился к этическим проблемам науки, над которыми долгое время работал вместе с И.Т. Фроловым[2], а затем – самостоятельно и совместно с другими коллегами. Из этики науки выросли все его интересы в дальнейшем. В данном сборнике они разделены на несколько основных тематических разделов: этика и методология науки, техно-наука, гуманитарная экспертиза, биоэтика, «улучшение» человека.
Поздние работы Б.Г. Юдина объединяет общее философское беспокойство. Предмет этого беспокойства состоит в том, что мы наблюдаем, как размываются границы человеческой природы. Воспользовавшись его словами, можно сказать, что «поплыло ядро» человека: долгое время мы были уверены в том, что как бы сильно прогресс ни менял среду нашего обитания, в человеке имеется константа, которая всегда позволяет нам ответить, что же такое человек. Однако сегодня уже неясно, есть ли такая константа и не трансформирует ли запущенный нами же прогресс нас самих до неузнаваемости.
С точки зрения Б.Г. Юдина, наиболее радикальное воздействие на человеческую природу оказывают новейшие научные технологии. Он исходит из того, что в последнее время наука существует в качественно новой форме. Отношение науки с технологией вышло за рамки того, что принято просто называть «научно-техническим прогрессом», и сформировало симбиоз, «технонауку» (термин, который он заимствует у Ж. Оттуа), в которой уже невозможно понять, какой элемент является ведущим, а какой – ведомым. Сегодня технологии уже не являются результатом научной работы, отвечающей на запрос общества; они настолько плотно вплелись в ткань науки, что способны сами направлять научную деятельность и незаметно менять человека.
Наибольшей трансформирующей силой обладают новые биомедицинские технологии. Они действуют в нескольких ключевых «пограничных зонах», в каждой из них расшатывая природу человека и ставя под вопрос устоявшиеся представления о ней. Борис Григорьевич Юдин выделяет четыре такие зоны: 1) граница между бытием и небытием (между жизнью и смертью); 2) граница между небытием и бытием (зона, предваряющая рождение человека); 3) граница между человеком и животным; 4) граница между человеком и машиной. Биомедицина постоянно расширяет наши возможности по продлению биологической жизни, проведению пренатальной диагностики, созданию химер и киборгов. Все эти технологии вынуждают нас задавать один и тот же вопрос: «Где кончается человек?»
Эти модификации столь масштабны, что у многих вызывают естественное желание защитить человеческую природу от безграничного конструктивизма, чтобы сохранить в ней что-то нетронутое, «естественное». Однако Б.Г. Юдин показывает, что такая реакция вряд ли способна добиться своих целей. Дело в том, чтобы поставить конструктивизм под контроль, а не отрицать его. На позицию Бориса Григорьевича Юдина в этом отношении оказал влияние опыт общения с Г.П. Щедровицким, взаимодействия с его радикально конструктивистской установкой. Юдин чётко отделяет себя от Щедровицкого и его движения: «я не могу считать себя последователем или адептом Г.П. Щедровицкого»; однако понимание принципов конструирования и проектирования реальности позволяет ему выработать рефлексивное отношение к «точке зрения искусственного». Чтобы адекватно реагировать на угрозы конструктивизма, нужно сначала признать и усвоить его уроки и получить возможность подчинить его благу человека.
Какой ответ Б.Г. Юдин предлагает на вызов, который технологии бросают человеческой природе? Он состоит в разворачивании вокруг современной науки и научных технологий широкой общественной и экспертной дискуссии. Нет смысла и нет возможности останавливать технологический прогресс чьим-то волевым решением; и точно так же нельзя продавливать прогресс силой. Вместо этого необходимо добиться, чтобы решения о внедрении и распространении новых рискованных технологий были осознанными и принимались всем обществом. В этой модели общественной делиберации несложно увидеть влияние философских идей Юргена Хабермаса; однако это не только теоретическое, но и практическое решение – его невозможно реализовать, просто опубликовав философскую статью. Б.Г. Юдин убеждён в том, что работа философа не может сводиться только к поиску абстрактных рекомендаций.
Реализации общественного обсуждения должна поспособствовать разработанная Борисом Григорьевичем Юдиным методология гуманитарной экспертизы. В ней наравне с экспертами в соответствующих областях участвуют и обыватели: «эта экспертиза предназначена не для того, чтобы решать что-то за человека, а для того, чтобы человек сам, и притом осознанно, мог участвовать в принятии затрагивающего его решения». Философ берёт здесь на себя сразу несколько функций: наряду с экспертом в области этической аргументации, он становится модератором дискуссии, связующим звеном между другими экспертами, публичным интеллектуалом и педагогом.
Таким разносторонним проектом для Б.Г. Юдина стала биоэтика, которую он основал и укрепил в России. Познакомившись в 1980-е годы со сравнительно ранними образцами организации биоэтики в США, он адаптировал многое для своей страны. Биоэтика была учреждена как философский прикладной проект, сочетающий в себе академические исследования, разработку правового регулирования, экспертизу общественно значимых проблем, просвещение и создание среды для публичного осуждения. В настоящем сборнике читатель может увидеть примеры всех этих форм. Отдельно стоит обратить внимание на исторические кейсы, которые автор разбирает с тщательностью эмпирического исследователя, чтобы сделать обоснованные выводы: Хабаровский процесс 1949 года над японскими военными и преднамеренное инфицирование испытуемых в ходе экспериментов в Гватемале в те же годы.
Вместе с тем, Б.Г. Юдин не ограничивается американской моделью и предлагает более широкий взгляд на биоэтику. Он принял участие в международном «переоткрытии» работ немецкого пастора Фрица Яра, которого теперь считают изобретателем термина «биоэтика». Вслед за Яром, Юдин исследует возможности включения в область биоэтики отношений с животными и вообще взаимоотношений между разными формами жизни. Ценные идеи в этой области он ищет в русской философской мысли.
Философский проект Б.Г. Юдина носит одновременно теоретический и практический характер. В данном издании можно найти конкретные принципы и методы проведения гуманитарной экспертизы; обоснование организаций и проектов, занимающиеся биоэтической экспертизой; указание на регламентирующие документы, разработанные при философской поддержке; результаты разных форм сотрудничества философии с естественными и социальными науками. Подход Б.Г. Юдина, с одной стороны, исходит из того, что философии не место в башне из слоновой кости, а с другой – опирается на уверенность, что только классические компетенции философа способны помочь справиться с главными угрозами современности. Его проект, развёрнутый в первую очередь для решения проблем биоэтики, можно рассматривать и как ответ на вызовы, перед которыми стоит сегодня философия в целом. Это проект одновременно и публичный – но не активистский, и экспертный – но не технократический, и теоретический – но не приемлющий игру в бисер.
Особое беспокойство и особый интерес Б.Г. Юдина в последние годы был связан с технологиями «улучшения» человека (преодоления его естественных ограничений) и философией трансгуманизма, служащей обоснованием этим технологиям. В то время как основная полемика в этой области происходит между трансгуманистами, ратующими за неограниченное расширение возможностей человеческого тела и разума, и биоконсерваторами, стремящимися уберечь природу человека, Б.Г. Юдин занимает более взвешенную позицию. Указывая на опасности трансгуманистического подхода и призывая к осторожности в «переделке» человека, он призывает в первую очередь к институционализации биоэтической рефлексии. Именно процедура рефлексии позволит вырабатывать решения по поводу технологий «улучшения человека». В пылу спора между трансгуманистами и биоконсерваторами важнее всего не потерять метод, с помощью которого такие споры должны эмпирически разрешаться. Коллективная биоэтическая рефлексия позволит уравновесить стремление к преодолению ограничений разумными соображениями о рисках неконтролируемой модификации человека.
В этой книге предложена систематическая программа философской работы с технологическими вызовами природе человека. Она включает в себя философскую аргументацию, эмпирическую исследовательскую работу, формирование рамок для публичной дискуссии, разработку программ преподавания и просвещения, поиск фундаментальных принципов этического и правового регулирования. В своей работе Б.Г. Юдин сочетал все эти виды деятельности, и потому книга предназначена для читателей с самым разным опытом и знаниями. Каждый найдёт в этой книге что-то для себя, и в то же время со своей собственной стороны подойдёт к заключенному в книге общему философскому проекту.
Г.Б. Юдин
Раздел I
Этика и методология науки
1
Результативность и добросовестность в исследованиях: истоки противостояния[3]
В последние годы в недрах Министерства образования и науки РФ разрабатывается и интенсивно внедряется в практику управления наукой система, призванная объективно оценивать результативность научной деятельности и тем самым стимулировать эффективность последней. Однако эта система, в основу которой положено количество статей, публикуемых исследователем или исследовательской группой, лабораторией и т. п., в статусных научных журналах, вызывает множество нареканий. В данном тексте будут рассмотрены некоторые дефекты этой системы (в дальнейшем будем называть ее СМОН – система Минобрнауки).
В дискуссиях по поводу результативности исследовательской деятельности и критериев ее оценки часто высказывается такой аргумент: СМОН и те системы оценки, которые при ее разработке выступали в качестве моделей, подходят для естественных наук[4], но не позволяют отражать специфику того, чем занимаются гуманитарные науки, включая философию. Эта специфика заключается в том, что статья в научном журнале является далеко не единственной формой публикации результатов исследований в гуманитарных науках.
Так, в философском сообществе принято считать ведущей формой представления исследовательских результатов монографию как фундаментальный результат продолжительных исследований. Сразу замечу, что я не считаю такую позицию ни единственно возможной, ни бесспорной. С моей точки зрения, вполне приемлемой является и другой подход гуманитария, когда он предпочитает «малые формы» своей исследовательской деятельности, ограничиваясь публикацией журнальных статей. Возможно, в какой-то момент эти статьи будут объединены под одной обложкой, став главами монографии. Столь же возможно и то, что «монографический исследователь» будет время от времени публиковать фрагменты своей работы в виде отдельных статей[5]. Но ни то, ни другое нельзя рассматривать в качестве обязательного требования, по крайней мере до тех пор, пока не будет сформулирован и утвержден (и, что особенно важно, «интернализован» научным сообществом) соответствующий нормативный акт. Впрочем, скорее всего сообщество сочтет такую норму неоправданным ограничением свободы научного творчества.
Если же мы принимаем позицию «монографического исследователя», это ведет нас к кардинально иной трактовке как единиц, так и масштабов измерения продуктивности. Вместо ежегодной публикации n журнальных статей во главу угла придется ставить подготовку монографии, что занимает m лет. Таким образом, оказывается под вопросом правомерность самого принципа ежегодной оценки продуктивности исследовательского труда[6].
Еще одной дискриминируемой частью творчества ученого-гуманитария оказывается его популяризаторская и публицистическая деятельность. Отметим прежде всего, что популяризация выполняет более широкий круг функций применительно к гуманитарному, чем к естественнонаучному, знанию. Применительно к естественным наукам до недавнего времени принято было считать, что популяризация, как бы ни была она важна с точки зрения укрепления статуса науки в обществе, тем не менее не входит в круг непременных профессиональных обязанностей исследователя. Если же говорить о гуманитарных науках, то здесь есть все основания утверждать, что она является не выходом за пределы, не просто продолжением, а необходимой стороной собственно познавательной деятельности.
Впрочем, тенденции развития современной науки таковы, что популяризация результатов исследований все чаще начинает рассматриваться в качестве составной части самого исследовательского процесса не только в социальных и гуманитарных, но и в естественных науках. Объясняется это тем, что социальная поддержка науки становится сегодня все более значимым ресурсом, жизненно необходимым для ее развития. Вместе с тем эта поддержка отнюдь не гарантирована: для ее обеспечения и государству, и научному сообществу необходимо вырабатывать и реализовывать активную, целенаправленную политику.
На прежних стадиях развития науки ее взаимодействие с обществом ограничивалось, в общем и целом, именно популяризацией науки и ее достижений. Ныне, по мере движения к обществу знаний, решение такого рода задач, а значит, и деятельность научного сообщества по популяризации научных достижений, с одной стороны, становится все более важной. Но, с другой стороны, самой по себе такого рода деятельности оказывается недостаточно. Поэтому во многих развитых странах в последние годы уделяется значительное внимание поиску путей и механизмов, выработке технологий более активного вовлечения общества, в том числе многочисленных неправительственных организаций, в определение приоритетных направлений научно-технического развития.
В целом деятельность ученых, направленная на ознакомление широкой общественности с тем, чем они занимаются в лабораториях, становится сегодня все более и более важной и необходимой. Дело в том, что возможность получения ресурсов, необходимых для развития науки, во многом определяется уровнем доверия общества к науке. В свою очередь, и та информация о результатах и перспективах исследований, которую сообщают ученые, привлекает все более широкое внимание, особенно в тех случаях, когда исследования касаются вопросов здоровья и безопасности людей.
Учитывая это обстоятельство, некоторые исследователи, а также и научные учреждения уделяют все более серьезное внимание популяризации своей научной деятельности и в целом тому, что можно назвать «работой с общественностью», пиаром. Порой для этого внутри научных учреждений создаются даже специальные подразделения.
Между тем научные традиции предписывают, чтобы те сведения, которые адресуются широкой аудитории, предварительно были удостоверены научным сообществом. На практике это обычно достигается тем, что такие сведения первоначально публикуются в научных журналах – сам факт такой публикации означает определенную степень признания сообществом исследовательского результата. В наши дни, однако, эта норма действует не так уж непреложно – подчас СМИ сообщают о новых научных достижениях одновременно или даже раньше, чем специализированные научные издания. И следовательно, широкая аудитория получает такую информацию, которая еще не прошла экспертизу научного сообщества. Это вызывает особую тревогу, когда речь идет, к примеру, о новых методах лечения серьезных болезней или о возможных негативных экологических, токсических, генетических и т. п. последствиях тех или иных широко распространенных в быту материалов, технологий, продуктов питания, медикаментов и пр. Такая информация, с одной стороны, вызывает повышенный интерес аудитории, и, с другой стороны, может провоцировать в обществе необоснованные ожидания либо опасения.
Другая проблема состоит в том, что в контактах с широкой аудиторией наиболее успешными оказываются те, кто, хотя и не пользуется никаким авторитетом в научном сообществе, тем не менее берется выступать с сенсационными заявлениями якобы от лица науки. Весьма характерный пример в этом отношении – постоянно появляющиеся в прессе сообщения о том, что вот-вот родится или уже родился клонированный человек. В итоге же получается, что людям более известны имена шарлатанов, будоражащих общественность, чем тех, кто ведет серьезные и ответственные исследования в этой области.
В ноябре 2005 г. Генеральный директорат по исследованиям и разработке технологий Европейской комиссии организовал семинар на тему: «От науки и общества к науке в обществе: определение рамок кооперативного исследования»[7]. Формулировка темы весьма примечательна, поскольку за ней стоит принципиально новое понимание социальной роли науки и характера ее взаимоотношений с обществом. Имеется в виду, что наука и общество соотносятся между собой не как две автономные сущности, а скорее как часть и целое. Выражение «наука в обществе» призвано зафиксировать в качестве реалии современного общества более непосредственную, более, если угодно, тесную связь науки и общества.
Следующим важным шагом в этом направлении стал доклад «Глобальное управление наукой», подготовленный в 2009 г. группой экспертов для Генерального директората по исследованиям Европейской комиссии[8]. В докладе, в частности, отмечается, что взаимоотношения науки с традиционной национальной политикой являются амбивалентными: с одной стороны, ученые ищут от правительств признания и финансовой поддержки, с другой стороны, те же ученые могут оказывать сопротивление правительственному контролю. В свою очередь, правительства стремятся к тому, чтобы их решения были легитимизированы наукой, в то же время пытаясь формировать науку в соответствии со своими собственными интересами. Авторы доклада формулируют ряд рекомендаций, среди которых отметим следующую: «Ото всех ученых требуется делать результаты их исследований настолько широко доступными, насколько это возможно – путем открытого доступа к протоколам публикаций»[9]. Это требование широкой доступности, между прочим, имеет самое непосредственное отношение к проблеме добросовестности при проведении исследований. Ведь тем самым, с одной стороны, затрудняется фальсификация исследовательских данных, а с другой стороны – открывается максимум возможностей для независимой их проверки.
Особый интерес в этой связи представляет пример Великобритании, где на протяжении ряда лет проводится целенаправленная политика по укреплению социальной поддержки науки. В этой связи имеет смысл обратить внимание на доклад, опубликованный в 2006 г. фондом Wellcome Trust – одной из крупнейших организаций, финансирующих исследования (его годовой бюджет – около 600 млн фунтов стерлингов). Доклад озаглавлен «Включаясь в науку: мысли, дела, анализ и действие»[10].
Авторы доклада отмечают, что корни участия общества в науке уходят в глубь времен. Однако в отличие, скажем, от времен Ньютона природа взаимоотношений между учеными и непрофессионалами сегодня существенно изменилась, она в значительно большей мере является двунаправленной.
С момента возникновения Лондонского Королевского общества джентльмены считали важным присутствовать при проведении экспериментов, так что публика всегда была в сфере интересов науки, хотя формы ее участия отнюдь не были постоянными. Популяризация науки – отнюдь не феномен одной лишь сегодняшней реальности.
Вскоре после Второй мировой войны, как известно, наряду с преклонением перед наукой в общественном мнении возникают и новые нотки разочарования, враждебности или просто недоверия по отношению к науке. Вместе с тем ученые предпочитали прятаться в своих раковинах, осуждая в своей среде тех, кто рискует обращаться к публике.
В 1985 г. был опубликован подготовленный сэром У. Бодмером доклад Королевского общества, озаглавленный «Понимание науки обществом». Вскоре после этого под эгидой Королевского общества был создан комитет по этой проблеме, а затем возникло и общественное движение, ставящее своей целью повышение научной грамотности общества. Доклад Бодмера отразил беспокойство влиятельных научных кругов по поводу того, что отступление ученых от контактов с обществом достигло таких масштабов, которые ставят под угрозу финансирование научных исследований. После выхода в свет этого доклада в Великобритании в беспрецедентных масштабах начинают поощряться ученые, стремящиеся делать свои дисциплины открытыми для общественности и общаться с нею.
В 1995 г. Комитет, возглавляемый астрономом сэром Арнольдом Уолфендэйлом, подготовил для Бюро по науке и технике парламента Великобритании доклад, посвященный пониманию науки обществом[11]. Одна из рекомендаций доклада состояла в том, что ученые, которые получают финансирование для своих исследований из государственных фондов, обязаны сообщать о результатах этих исследований общественности. В 2005 г. Совет по науке и технике при премьер-министре Великобритании опубликовал универсальный этический кодекс поведения ученых, в котором говорится, что ученые должны «стремиться к обсуждению проблем, которые наука ставит перед обществом»[12].
Теперь ученых, подающих заявки на финансирование исследований, спрашивают об их планах взаимодействия с общественностью, и организации, которые осуществляют такое финансирование, используют различные схемы, призванные способствовать взаимодействию с общественностью.
Впрочем, как показывали результаты социологических опросов, к 2000 г., несмотря на все усилия и затраты, научная грамотность граждан не повысилась. В этом контексте комитетом по науке и технологиям палаты лордов парламента Великобритании была инициирована подготовка нового доклада[13]. В начале ХХI в., отмечается в нем, вопрос о взаимоотношениях науки и общества приобретает иные очертания: теперь становится ясно, что суть его – не в низкой научной грамотности населения, а в том, что наука и базирующиеся на ней новые технологии ставят человека перед лицом новых трудностей, новых проблем. На смену «дефицитной» модели коммуникации науки и общества, в рамках которой главной проблемой считается недостаточность имеющихся у рядовых людей научных знаний, невежество населения в области науки, приходит другая модель, которая подчеркивает необходимость диалога между учеными и гражданами и самого серьезного отношения к знаниям и верованиям публики[14].
«В современных демократических условиях наука, как и любой другой игрок на публичной арене, может игнорировать установки и ценности людей только во вред самой же себе. Наш призыв ко все более широкому и интегрированному диалогу с публикой направлен на то, чтобы сохранить за наукой лицензию на свою деятельность», – говорится в докладе[15].
В 2002 г. начинают говорить о кризисе самой методологии, на которой базируется концепция понимания науки обществом (PUS – public understanding of science). На смену ей постепенно приходит другая концепция (PEST, public engagement in science and technology), название которой можно перевести как «включенность общества в науку и технологию»[16].
Но если для естественных наук включенность, вовлеченность общества – это то, чего надлежит достигать, к чему надо стремиться, то в гуманитарных науках нечто подобное предполагается изначально. Дело в том, что знание, получаемое в гуманитарных науках, вообще говоря, воспринимается субъектом, которому оно адресовано, иначе, чем знание естественнонаучное. Каждый воспринимаемый таким субъектом новый квант знания о мире природы добавляет нечто к тем знаниям, которыми он уже обладает; при этом в каких-то случаях дело не ограничивается простым суммированием – оказывается необходимой еще и определенная перегруппировка, перестройка имеющихся у него знаний.
Знания, вырабатываемые в гуманитарных науках, имеют наряду с этим еще и другой вектор. Они призваны так или иначе воздействовать на сферу ценностей воспринимающего их субъекта, в них должен наличествовать существенный элемент суггестии, побуждения к тому, чтобы субъект-потребитель этих знаний в каких-то аспектах переосмыслил свои ценностные предпочтения и установки. Следовательно, речь в данном случае идет не столько о добавлениях к существующим массивам гуманитарных знаний, сколько именно о переосмыслении, переоценке этих предпочтений и установок. И естественно, такой посыл обращен в конечном счете не к коллеге по профессиональному сообществу (которое в данном контексте выступает лишь в качестве инстанции, удостоверяющей – исходя из принятых критериев научности – приемлемость данного фрагмента знания), а к широкой публике.
Иначе говоря, в современном обществе гуманитарные науки выступают в качестве такого института, который обладает социально санкционированным доступом к сфере выработки и пересмотра ценностей и смыслов. А это значит, что когда ученый-гуманитарий выступает в роли популяризатора или публициста, он нисколько не выходит за рамки своих профессиональных обязательств, а напротив, в полной мере их выполняет. Между тем те информационные каналы, по которым осуществляется такая деятельность, никоим образом не фигурируют среди библиометрических баз, на которые опирается СМОН.
Разумеется, профессиональная деятельность ученого-гуманитария включает те аспекты, которые могут быть учтены и сочтены библиометрическими средствами. Однако эти средства, как мы видим, способны фиксировать далеко не все то, что входит в круг его профессиональных интересов и обязанностей.
* * *
Само по себе использование такого критерия, как количество публикаций (будь то общее или количество публикаций в рецензируемых журналах), в качестве едва ли не единственного и уж во всяком случае определяющего для оценки научной продуктивности влечет за собой целый ряд негативных последствий, затрагивающих интересы всего научного сообщества. Какие-то из этих последствий достаточно отчетливо обозначились уже сейчас, другие могут обнаружиться в более или менее близком будущем.
Вообще говоря, сами попытки предложить те или иные критерии, притом формализуемые, для оценки продуктивности исследователей свидетельствуют, помимо всего прочего, об определенных напряжениях, возникающих во взаимодействии научного сообщества и структур, призванных вырабатывать научную политику и обеспечивать ее реализацию. Если прежде такого рода оценка почти исключительно рассматривалась как внутреннее дело научного сообщества, то в последние десятилетия властные структуры (а также и бизнес, и многообразные социальные группы и движения) становятся все более активными при определении как приоритетных направлений исследований, так и того, насколько эффективно используются ресурсы, выделяемые на исследования.
Такая активность вполне естественна, поскольку именно эти социальные агенты наиболее причастны к выделению финансовых и иных ресурсов для исследователей и, следовательно, наиболее заинтересованы в эффективном использовании этих ресурсов. Здесь, однако, лежит первый источник напряжений, поскольку критерии для оценки результативности, эффективности и т. п. исследований у научного сообщества, с одной стороны, и у внешних агентов – с другой, как правило, не совпадают.
Вообще говоря, эти результативность и эффективность должны оцениваться как многомерные параметры, что не может учитываться в полной мере, если в основу оценки кладется количество статей либо производные от этой величины, такие, как количество статей в рецензируемых журналах или параметры, основывающиеся на цитируемости тех же статей.
Все эти меры, с одной стороны, встречаются в штыки многими представителями научного сообщества, которые считают их, как сказал бы И. Лакатос, карикатурой реальной исследовательской деятельности, огрубляющими и примитивизирующими ее содержание и смысл. С другой же стороны, они не учитывают того, что в первую очередь интересует внешних агентов. Действительно, если научное сообщество ставит на первое место приращение так или иначе обоснованных, подтвержденных и, что особенно важно, новых знаний, то для внешних агентов основное – это новые, способные дать тот или иной исчисляемый практический эффект технологические решения. Оценки, основанные на измерении количества статей, не позволяют охарактеризовать этот аспект результативности исследований, что не может не отразиться на отношении к таким оценкам членов научного сообщества. Но и количество статей по своей сути является не более чем производной от выполненных исследований, особенно тех, что получают высокую оценку коллег. А с точки зрения традиционного этоса науки именно качество проведенных исследований выступает главным основанием для доступа к источникам финансирования новых исследований, которые позволят получить новые качественные результаты, и т. д.
