Азад Эльдарович Гасанов
Тамерлан. Война 08.08.08
Решение подсказал неприятель. Когда гурган увидел, как хан Каганбек впереди своего резерва мчится к подножью левого холма, он оставил сомнения и вывел из горловины тигров Аллаха. Обе хазары развернул к холму и направил вверх по склону.
Конные копейщики были главной ударной силой гургана. Став во главе их, он намеревался встретить атаку хана Каганбека встречным ударом. Скатиться лавиной с вершины, когда тот подойдет к подножью, и взять его на копья. Если ему удастся осуществить намеченное, он опрокинет резерв Каганбека, и после этого у него появится возможность ударить в тыл неприятельских войск, теснивших его мечников в горловине. Тем самым он исправит допущенную ошибку, избежит позора и выполнит поставленную отцом задачу.
Однако планам гургана не суждено было осуществится. Подвели лучники. Мухаммад Джахангир со своими копейщиками успел одолеть подъем только на половину, когда лучники, не выдержав усилий жестокой схватки, отступили и сдали вершину врагу. Пришлось гургану направить свои копья против них.
На пересеченной местности, а тем более на подъеме копьеносная конница, чтобы не потерять строй, всегда идет на мелкой рыси. Так и гурган шел в гору на рысях. Медленное движение его тысяч не могло обеспечить необходимый натиск. Его копейщики не опрокинули, как им положено, не продырявили строй кипчаков, они завязли в нем, и сабельщики врага пробились внутрь его рядов. Пришлось бросить копья и обнажить мечи.
Рубка длилась недолго, но когда Мухаммад Джахангир освободил вершину, Каганбек со своим полутуменом уже поднимался по склону. Дистанция была недостаточной, чтобы копейщики гургана могли взять необходимый разгон и нанести сокрушающий удар. И копья подбирать было поздно. Гурган пошел под склон на мечах. Произошла вторая сшибка. Воистину это сражение было укором всем уложениям и боевым уставам. Оно было опровержением всяческих истин. И чем это должно закончиться известно одному Аллаху. Да, помогут потерявшим терпение его небесные ангелы!
Васико нашла «своих» на вершине холма. Побросав луки, они бились на мечах.
– Я принесла стрелы! – крикнула Васико. – Это последние, больше не осталось!
На нее никто не обратил внимание. Ее просто не услышали.
Васико спрыгнула с коня, подобрала брошенный лук и попробовала выстрелить сама. Стрела, не пролетев и двух локтей, ткнулась в землю. И опять ей резануло пальцы.
Тогда Васико бросила лук, запрыгнула обратно в седло и схватилась за меч. Звон, с которым клинок вышел из ножен, укрепил ее решимость. Она метнулась в гущу своих и стала выискивать врага. С ее стороны это была грубейшая ошибка. Всякий опытный воин твердо знает, что прежде, чем ринуться в атаку, надо отыскать противника. Нацелиться на него глазами прежде, чем нацелиться мечом. Найти его слабое место, самый короткий путь клинка до незащищенной плоти. И тогда уже разить.
Ее меч вознесся над головой. Она крепче сжала рукоять, чтобы удар получился сильнее. Но подлый саврасый шарахнулся. И тут откуда-то сбоку вынырнул вражеский клинок и острием ужалил в ляжку. Конь отпрянул, и Васико, не удержавшись, вывалилась из седла.
Грохнулась об землю и почувствовала, как ножны врезались в печенку. Кувыркнулась в траве и покатилась кубарем под склон. Десять раз, наверно, кувыркнулась прежде, чем остановилась. А как остановилась, села, задрала подол платья и увидела на ляжке огромную резаную рану.
Ни боли, ни страха она не ощущала. Просто хлопала глазами и смотрела на то, как кровь, пузырясь, выходит из раны и лужей собирается на траве. И вдруг озарило: а ведь с каждой каплей крови из нее вытекает жизнь! Эта простая мысль повергла в ужас.
И тогда она заскулила. Она хотела закричать, но не хватило воздуха. Попробовала вдохнуть полной грудью, но грудь словно обручем стянуло. Вот и заскулила.
На вершине свои бились с врагами, а она сидела на спуске и не могла сдвинуться с места. Сверху доносился лязг клинков, гул бьющихся щитов, скрежет затупившихся лезвий. Было слышно, как фыркают и огрызаются кони, как хрипят и стонут люди, как земля гулким эхом отбивает удары копыт. А она в эту мешанину звуков подпустила еще немного писка.
Пищала до тех пор, пока не ощутила мягким местом, как затряслась земля. Испуганно, тревожно. Вскочила, обернулась и увидела, как тесными рядами поднимается многотысячный отряд. Всадники в красных кафтанах, кони вороной масти, и длинные копья наперевес. И вся эта грозная масса движется прямо на нее. Укрыться или увильнуть в сторону было невозможно – отряд шел широким фронтом. Чтобы спастись, оставался один путь – вверх, туда, откуда она скатилась.
Васико припустила в гору. Бежала во всю прыть, едва не задохнулась. А как добралась до вершины, глядь, а своих-то уже почти и нет. Недавно вроде бы здесь было тесно от густоты людей, а теперь раздолье. Бродят кони, потерявшие всадников, мечутся ордынцы, добивая раненных бойцов, и кое-где, сбившись в кучи, отбиваются последние лучники гургана. Все, кто бились, полегли. Вся вершина устлана телами. Вон отсеченная голова смотрит в небо. А вон безглавое туловище плечами уткнулось в песок. А вон ее сотник. Лежит в потоптанной траве и, выпучив глаза, сучил ногами. А над ним скалой нависает огромный ордынец. На ордынце лисий малахай и овчинная шуба мехом наружу. Длинными ручищами он сдавливает горло сотника и сопит от нешуточных усилий. Ордынец настолько огромный, что сотник под ним смотрится цыпленком. И нет у него шанса на спасение. Как бы он ни тужился, ни выворачивался, как бы ни сучил ногами, ни брыкался, силясь спихнуть врага, все напрасно. Яснее ясного, что еще немного, еще несколько мгновений и шейные хрящи хрустнут, и тогда бедняга сотник испустит дух.
Так бы и случилось, если бы Васико не сделала то, чему ее научил брат Вахтанг. Она запрыгнула ордынцу на спину, обхватила руками его огромную голову и, собрав всю свою силу в кончиках пальцев, вогнала их в глазницы. Ордынец взвыл. А Васико закончила начатое: согнула передние фаланги и рванула яблочки на себя.
Глаза ордынца вывалились из глазниц, крик его хрипом застрял в разинутой пасти, а сам он замертво рухнул на землю.
В этот момент наскочили копейщики гургана. Они очистили вершину от неприятеля, после чего зачем-то побросали копья, схватились за мечи и ушли под гору.
Просто удивительно, как Васико и ее сотнику удалось уцелеть, как их не затоптали. Возможно, Ахура Мазда спас.
– Как тебя зовут? – спросил у испуганной девушки сотник.
Она ответила:
– Васико.
– Вставай, – приказал он, поднялся сам и протянул ей руку. – Я у тебя в долгу. Как-нибудь сочтемся.
Он пошел туда, где были свалены копья, подобрал одно и, выставив наперевес, заковылял в гущу схватки. Васико последовала за ним.
В этом бою Васико и ее сотник доказали, что и приверженцы законов Яссы могут сражаться в пеших порядках. Что пеший воин с длинным копьем это серьезная сила против сабельной конницы. Если кто не спесив, и не находит зазорным смотреть снизу-вверх на всадников, если у кого есть мужество не отступить перед брыкливым конем и терпение без устали колоть копьем, то он добудет славу на поле брани.
Кое-кто из, потерявших седло, последовал примеру Васико и ее командира. Подобрали копья и встали рядом с зачинателями нового боя.
Им дано было обнаружить еще одно преимущество пешего строя: стоя на ногах, на твердой земле, не надо бороться со строптивым конем, с его непредсказуемой волей; внимание свободно, и его целиком можно направить на противника, который в это время разбирается со своей лошадью.
«Вот, если бы все слезли с коней, – думала Васико. – Отпустили бы их на волю и взялись за копья». Но все, кроме малой горстки, увлеченно бились верхами. Били врага и погибали сами. До тех пор, пока у лошадей не вышло терпение. Пока не началась свалка.
Когда хан Каганбек, используя численный перевес, обогнул фланги, вышел в тыл, когда он взял войско гургана в кольцо и стянул его, вот тогда в образовавшейся тесноте у лошадей закончилось их лошадиное терпение. И началась свалка, кровавая рубка, побоище.
А Васико в этом бою испытала невыразимый восторг. В кровавой толкотне, в смертельном месиве она испытала такое возвышенное чувство, что ей показалось, будто душа ее воспарила ввысь. Вырвалась из оков страдающего тела, поднялась над жутью безостановочного убийства, и ее свободную, невесомую вознесло за облака, туда, где обитают Бог и его ангелы, и откуда Всевышний управляет своим небесным воинством.
Тело ее страдало, нанося и получая раны, а душа ликовала, пребывая рядом с богом. Ее тело отчаянно хваталось за жизнь, обрывая чужие жизни, а душа трудилась в воинстве Ахура Мазды, пела гимны, вдохновляя тело на подвиг. Она испытала то, что должен испытать каждый охотник, чтобы потом его назвали воином. Она испытала восторг трудной работы – спасать свою жизнь. Спасать и убивать, когда твоя душа пребывает вблизи Бога!
Сокрушитель Вселенной появился тогда, когда душа Васико ликовала в заоблачных высях.
Тумен кипчаков на правом берегу, только завидев его бунчуки, бросился бежать. Сахибкиран даже не подумал о погоне. Он оставил две хазары для охраны переправы, а сам во главе «львов Аллаха» спешно двинулся по хлипкому мосту на выручку сыну.
Он увидел два пульсирующих людских сгустка: один в теснине между подножий двух холмов, а второй на вершине. По столпотворению, которое творилось там, по жуткой, невозможной мешанине, он догадался: дело плохо.
– Где мой сын? – крикнул он лучникам, охраняющим левый берег. – Где гурган Мухаммад Джахангир?
Ему указали на вершину холма. И тогда Сахибкиран приказал:
– Стройся в три колонны! Копейщики вперед!
Три тысячи всадников встали в атакующих порядках. Взяли копья наперевес.
– Зорю! – скомандовал Повелитель.
Горнисты в задних шеренгах расчехлили боевые двухметровые трубы. Уронили широкими раструбами на плечи впередистоящих. И выдули первый зловещий рык: «Уу-ааа». Лошади встрепенулись, воины взбодрились.
– Аллаху агбар! – крикнул Сахибкиран и вскинул меч. – Олга!
Войско отозвалось:
– У-ур!
Карнаи26 взвыли:
– У-ааа!
Конница ринулась в атаку. И по степи пронесся победный клич Сахибкирана – вопли воинов, слившиеся с ревом карнаев:
– Уур-уаа! Уур-ааа! Ура-а-а!
Сахибкиран хотел воплями и ревом оповестить врага о своем появлении. Внести смятение в его ряды, посеять страх и обратить в бегство. Его не смущало, сможет ли он потом настигнуть ненавистного Каганбека. Сможет ли отмстить за поруганный Азербайджан, сможет ли смыть кровью врага позор нанесенного ему оскорбления. В эту минуту ему было важно одно: развеять туман угрозы, сгустившийся над головой его сына.
Он эту угрозу почувствовал сердцем. Под утро, когда во главе своих отрядов на рысях продвигался по правому берегу. Пронзительно, как стрелой кольнуло в сердце, и в тот же миг он увидел лицо сына. Прекрасный лик его наследника, солнцеподобного Мухаммада Джахангира! И черную тучу, нависшую над ним. Он погнал лошадей. Загубил седельных, пересел на заводных. И вот он здесь. А его сын, его наследник в немыслимой мешанине, которую невозможно назвать сражением. Где-то в толчее бессмысленно рубящихся людей, в толкотне обезумевших животных, в скрежете, грохоте, лязге металла! Где он? Ни бунчуков, ни хоругвей, развевающихся над схваткой, ни одного знака, чтобы указать его место. Уже можно различить лица, кровь на них, струи пота, прорезающие борозды на грязных щеках. Но лица сына не видно. Где оно? Где его блистательный венец? Пусть сверкнут в толпе серебряные зубцы его короны!
У подножия холма он отпустил часть сабельщиков на помощь бьющимся в горловине, а сам помчался в гору. Он не испытал и тени сомнения, врезаясь в толпу. Было неважно, кто насаживается на его копья: свои или враги. Важно было распороть этот человеческий, беснующийся клубок, разорвать в клочья, разметать и высвободить из удушливых, смертельных объятий толпы сына, бесподобного Мухаммада Джахангира. Только бы не зацепить его – этим было поглощено все внимание – только бы сына не затоптали кони!
Он пропорол этот сгусток дважды – вдоль и поперек – но не нашел принца Джахангира.
Толпа рассыпалась, враги пустились бежать, его нукеры бросились в погоню. И вот тогда, когда вершину освободили живые, под грудой мертвых он обнаружил сына. Сначала блеснули серебряные зубцы короны, а потом он увидел его бездыханное, окровавленное, обезображенное конскими копытами тело.
Его гвардейцы бились насмерть, подумалось Тимуру. Они защищали своего предводителя, пока не пали. Их тела вокруг гургана верное тому доказательство. Подумалось, и объяло ужасом. Сковало сердце.
Ему только сорок лет. Он могуч. Он в зените славы. Но как жить дальше? Изо дня в день, из ночи в ночь, пересиливая ночь наступающим утром. Как прожить каждый день и каждую ночь в отдельности, как прожить хотя бы один день и одну ночь, зная, что бесконечность подстерегает за порогом суток? Как прожить не день, а хоть одну минуту, когда в голове гремят барабаны, ревут карнаи! И все о том, что его сын мертв! Солнцеподобный, блистательный гурган Мухаммад Джахангир – мертв! Как жить теперь? И на кого возложить корону, кому оставить трон?
Пленных в этот день не брали. Сахибкиран унимал грохот барабанов и вой карнаев в больной голове видом проливаемой крови. Пленные – воины, их жены и дети, и всякое отрепье из обоза, все взошли на плаху. Труп Каганбека бросили к ногам Повелителя. Его казну доставили, и счетоводы пересчитали сокровища.
Сахибкирана не интересовало, какой будет его доля. Он раздаст паи войску и предводителям туменов. А на свой остаток построит усыпальницу в Самарканде, которым правил его сын. Мухаммад Джахангир был гурганом – его вдова принцесса из дома Чингисхана – а значит носить усыпальнице, в которой упокоится тело принца, название Гур-Эмир!
Когда был казнен последний из орды Каганбека, подошел на свою беду обоз с запасом стрел. Палачи к тому времени уже изрядно притомились, но пришлось им потрудиться еще. Погонщики все до единого поплатились жизнью за медлительность своих лошадей.
При дележе добычи досталась доля и Васико. Она получила золотые и серебряные монеты, медную лохань, ткани и платья из сундуков гарема кипчакских беков.
– Что ты еще хочешь? – спросил ее сотник.
– Я хочу, чтобы ты принял меня в свой отряд, – попросилась Васико.
– Зачем? – сотник не на шутку удивился. – Забудь, что ты была обозной шлюхой. В бою ты показала себя молодцом и спасла мне жизнь, а значит я тебе обязан. В благодарность я возьму тебя в жены. У меня их две, но третья мне не помешает. Когда вернемся в Самарканд, на долю с добычи построю тебе предел. Будешь рожать, растить моих детей, следить за хозяйством.
Васико мотнула головой.
– Мне не нужен предел. И я не хочу в гарем. Я хочу стать воином в твоем отряде.
– Ты что? – возмутился сотник. – Последние крупицы разума растеряла в бою? Или хочешь сделать из меня посмешище? Посмотри на себя – ты носишь юбку!
Васико отшвырнула от себя ворох платьев. Поднялась и ушла. Вернулась уже в штанах, которые стянула с убитого ордынца.
– Все, я больше не в юбке! – заявила она.
Сотник оторопел. Воины тоже.
– Ты женщина по естеству. Пойми! – взмолился сотник. – Дело женщины рожать и воспитывать детей. И еще ублажать мужа. А война – это удел мужчин, причем не всех. Ратный труд выбирает только самых достойных.
– Я спасла тебе жизнь, – напомнила Васико. – В бою не подвела. Значит, я достойна. И еще: забудь, что я женщина. Я мужчина. А то, что у меня дырка между ног, так это ничего не значит. Можешь входить в нее, когда захочется, но только ночью. А днем я буду воином в твоем отряде. И про долг не забывай. Верни, если ты мужчина.
Воины загоготали. Васико задрала ногу и ударила ближайшего пяткой в висок. Она проделала это молниеносно так, как учил брат Вахтанг. Насмешник рухнул. Гогот оборвался. А командир ее только сокрушенно покачал головой.
Войско тронулось утром. Пошло на восток.
За Итилем27 оно свернет на юг. По Сырдарье поднимется к Ташкенту. И там в два дневных перехода доберется до сердца империи – до славного Самарканда! Надо будет выбрать нового правителя столицы, заложить усыпальницу, вынести траур, а потом устроить курултай и обсудить планы будущих войн.
О своем пребывании на берегах Терека Сахибкиран оставил памятник. Рядом с двумя холмами, где погибло войско гургана, вырос третий холм. Его собрали из черепов казненных кипчаков. Место то стало запретным. Страшный курган обходили стороной. А имя хромого Тимура в тех местах произносили теперь только шепотом.
Омон Хатамов «Меня звали Тимур»
Я писал весь вечер предыдущего дня и время с полуночи до рассвета. А звонок от нее раздался только утром.
– Ты опять не спал? – спросила она и посоветовала. – Позавтракай. Поройся в холодильнике, что-нибудь найдется. Не стесняйся.
– Тебе приготовить?
– Нет, спасибо. Я буду позже.
– Когда?
Она успела повесить трубку.
Позавтракал сам. Нашел фаршированные баклажаны, разогрел в микроволновке и съел за милую душу.
После этого уже не отвлекался. Писал дотемна. До поздней ночи. Но Васико так и не дождался. После полуночи собрался и ушел. Тридцать серебряников оставил на столе. Во всей их символической целостности.
Я вернулся в свою съемную квартиру. В фанерной хибаре с душем и отхожим местом в конце двора было неуютно. Дурацкие мысли крутились в голове, и кошки когтями скребли печенку. чтобы спастись от надоедливых мыслей и от боли, сидел и писал. Уже без первого графоманского восторга. Теперь, вообще, не понимал, зачем я это делаю. Но писал, чтобы за вымышленными образами придуманной мной жизни спрятаться от образов реальной.
Писал натужно, упрямо, не отвлекаясь. С малыми перерывами для сна, еды и туалета. Мозг плавился, мысли тягучим потоком изливались на бумагу. А когда, исписываясь, вставал из-за стола, чтобы дать отдых себе и своим героям, реальные герои, как сонмы кровопийц, влетающих в открытое окно, набрасывались на меня.
«Уеду, – обещал я сам себе. – Выполню первый же заказ, получу гонорар и уеду. Ноги моей здесь больше не будет! И как меня только занесло в этот паршивый городишко? На этот паршивый курорт, в эти пародийные тропики!»
Для Васико находил более радикальные выражения. Настолько радикальные, что их нельзя излагать на бумаге. Позже, когда накал в черепной коробке немного спал, высказывания в адрес Васико так же несколько утратили в красочности и выразительности. Однако и их произносить вслух непозволительно. И только дня через три, когда половина истории о смерти внука Амира Тимура – принца Мухаммад-Султана – была написана, я нашел в своем словаре приличествующие выражения и для Васико. «Шлюха! Проститутка! Подлая тварь! Чтоб ей провалиться!» И далее по убывающей, по мере того, как убывали дни, и остывали страсти. «Подстилка, содержанка. Знать ее не хочу!» «Коварная, двуличная вертихвостка. Она еще пожалеет!» «Мне ее жалко. Глупая, бестолковая и самонадеянная дура. И что она возомнила о себе?» «Что она обо мне возомнила? За кого она меня принимает? Думает, я ее прощу?» «А с чего бы ей со мной церемонится? Поморочила голову и бросила. Все правильно». «Я тупица, я бестолочь. Я полное ничтожество! Надо скорее бежать, просить прощения!» «Лучше повеситься: мне ничего не светит. Повеситься духу не хватит, поэтому бежать. Собрать манатки и деру отсюда. Уносить ноги с этого пародийного курорта, пока не свихнулся в этих карликовых субтропиках».
К моменту финальных откровений я вконец испекся, и до конца написал о Тимуре, который, покоряя мир, покорно приносил своей удаче жертвы: жизни самых дорогих ему людей. Тимуру в ближайшем будущем предстояло разбить Золотую Орду – венец его ратных свершений – и потерять в битве, в низовьях Волги своего наследника, горячо любимого внука солнцеподобного гургана Мухаммад-Султана.
Исписанные листки вложил в газету и пошел к Васико. Добрался до ее дома, с карликовой пальмой у входа. Поднялся по лестнице до ее дверей и оставил на коврике у порога свое творение. Потом спустился вниз и спрятался в скверике через дорогу.
Она появилась через час. Выскочила из подъезда и замерла на крыльце. Жутко соблазнительная в шортах и коротком топе. В руках ее была газетка с моими опусами. Она беспокойно озиралась по сторонам. Но меня не обнаружила. Потом прошлась по улице: туда и обратно, а посмотреть через дорогу не додумалась. Да и что это была за дорога – две полосы – и я был виден, как на ладони. Глупышка. Она вернулась в дом, а я вернулся в свою хибару.
Второй раз увидел Васико, когда выбрался за сигаретами. Она слонялась по перекрестку, там, где однажды высадила меня, и устало высматривала меня среди прохожих. «Вот, – подумал я, – уже жалеет. Но поздно».
Потом сам ее искал. Дважды. Первый раз ждал на пляже, не дождался. Во второй раз повстречал ее на набережной. Она сидела на скамейке, и выглядела скверно – поникшая, осунувшаяся, с запавшими глазами. Теперь я уже не злорадствовал. Просто, кольнуло в сердце и сдавило в горле. А вечером, исписавшись, ошалев от своей галиматьи, решил: хватит, достаточно подурачились, пора мириться. Подумал: вот, подчищу то, что успел насочинять и вперед. С букетом цветов, если у меня хватит денег.
А денег, кстати, оставалось в обрез. И мне срочно, в пожарном порядке требовался заказ. Я решил, что, даже помирившись с Васико, я к грязным серебряникам не притронусь. Так что нужен был заказ.
И вот через два дня, когда я подсчитывал остаток денег, прикидывая, насколько паршивые сигареты мне сегодня придется курить, прозвучал звонок. Васико звонить не могла – она не знала номер моего телефона – значит мой агент, потому что ни с кем другим на этом карликовом курорте я не общался. Так и есть – агент! Наконец-то пришел заказ.
Причем хороший заказ – гонорар солидный, мне редко, когда столько сулили. Видимо, клиент попался жирный, из новых русских, вернее из новых армян, так как дело было на Армянской Ривьере.
Надо было снять на долгую память пассию нового армянина, которую он отправлял в отставку. Фотосессия в стиле ню и видео с игрушками. Представьте, некоторые индивиды из числа моих клиентов очень трепетно относятся к своим шалостям. И их не мало. Я с этого кормился последние два года. Нет слов, я выбрал не самое достойное занятие, но, когда я подвязался на этом поприще, особого выбора у меня и не было. Я остался без копейки денег, в чужой стране, терпел крушение. И один мой знакомый пражанин – поляк, владелец студии, снимающей фильмы для взрослых – бросил мне спасательный круг. Я и уцепился. И до сих пор держался за него. Более того, считал свое занятие вполне приемлемым для человека с моим образом мыслей и моим укладом жизни.
Я холостяк, без семьи, без друзей, потерявший связь с родными и родиной. Мне некого и нечего стыдиться. А преимуществ было немало: работа не пыльная, хорошо оплачиваемая, и в некотором роде не лишена приятности, ну, если не слишком привередничать. А мне привередничать особенно не приходилось. До последнего времени.
Но теперь, после того, как я познакомился с Васико, конечно все менялось. Признаться Васико, каким делом мне приходится заниматься, было невозможно, а значит, надо было менять занятие. Я тогда твердо решил: последний заказ и умываю руки. Чем займусь потом, представлял смутно, и до поры до времени решил не думать об этом.
Для съемок был снят номер в гостинице. Я пришел загодя, чтобы расставить оборудование и настроить свет. Когда закончил с приготовлениями, развалился в кресле и закурил. Принял жесткое решение: если доморощенная модель начнет приставать, я вполне корректно, не унижая ни ее, ни своего достоинства, дам понять, что у меня есть принципы. Собственно говоря, это решение далось мне без особого труда.
Я в последнее время не испытывал влечения ни к одной из женщин. Без преувеличений, если бы передо мной выстроили всех самых выдающихся красавиц мира, на меня бы это не произвело никакого впечатления. Как хотите, но рядом с Васико все остальные женщины смотрелись бледно.
Когда пришла модель, я докуривал вторую сигарету. Щелкнул ключ в замке, бесшумно открылась дверь, и донеся голос портье:
– Проходите, вас ждут.
Я встал с кресла и направился к мини бару.
У меня было правило: начинать фотосессию с выпивки. Под коньяк или виски, ведя непринужденную беседу, удается снять смущение и освободить начинающую модель от притворного стыда или наоборот сбить излишний кураж. Удается внушить, что ее и мое пребывание здесь не подразумевает ни подвига, ни унижения, что это всего лишь работа для меня и легкое приключение для нее.
Дверь захлопнулась. Раздались шаги в прихожей.
Из всего богатства мина бара я выбрал виски. «Все эти девицы предпочитают шотландское пойло».
Девица остановилась у входа в комнату. С бутылкой «чиваса» в руках я обернулся к гостье.
– Проходите, не стесняйтесь… – сказал я и обомлел.
В дверях стояла Васико. Тоненькая, стройная, длинноногая, в отвратительном наряде.
Бутылка выскользнула из рук и мягко ударилась об пол, застеленный толстым, ворсистым ковром. Глумливая улыбка эротического фотографа медленно сползла с моего лица.
А Васико удрала.
Была надежда, что она появилась здесь случайно. Она могла выследить меня. Но ее наряд… короткая расклешенная юбка, блузка без рукавов с глубоким вырезом и туфли на высокой платформе с тонким каблуком – лабутены, так их, кажется, называют. Ее наряд не оставлял сомнений. Я схватился за голову.
Коллапс! Полный коллапс! Наступил полный коллапс моей жизни. Мысли окаменели, взгляд застыл, уши забило пробками. Дышал, наверно, по привычке.
Я не сразу заметил, как она вернулась. Не услышал. Вижу, кто-то сидит напротив, нога на ногу. Длиннющие мослы, как у цапли. Пушок на бедрах. Руки, как плети, и не догадаешься, сколько в них силы. Грудь ходит ходуном, девушке тяжело дышать. Глаза пустые, даже страха в них не осталось. А губы… губы исчезли, от них остались только две кривые черточки. Потом слышу, говорит:
– Ладно. Хватит трагедию ломать, – а губы не шевелятся, цедит сквозь зубы, в тонюсенькую щель. – Все нормально.
И смотрит на меня пустыми глазами.
– Вставай. Делай то, что собирался сделать.
Я встал. И занялся делом.
В тот день мы сняли, наверно, самое грязное видео в мире. Полное самых отвратительных сцен и откровений. До меня, возможно, никто такого не снимал. Возможно, мы выдали своего рода шедевр. Возможно, на фестивале грязного кино нам присудили бы порнографический «оскар».
Мы сняли на одном дыхании, упиваясь. Было упоение жутью самого низкого падения. Битва в грязи. Была такая на заре воинской карьеры у Тимура. В той битве никто не победил. Вывалились только все, как поросята и разошлись.
Я, видимо, был совсем плох. Не скажу, что мои страдания оказались мучительней, чем страдания Васико. Скорее, сам я оказался слабее. Не привык держать удар. Раскис.
Васико забрала меня к себе. Церемониться не стала. Уложила в постель, и ее съемочное соло, мы повторили дуэтом.
Наверняка, опять выдали шедевр. И опять битва в грязи? Нет. Нечто внушительней – рождение из грязи. Творец развел вонючую жижу, перепачкал руки, но вылепил два существа и вдохнул в них часть своей сути. Уродцы вышли отъявленные. С дурными наклонностями, подленькие, лживые, корыстолюбивые. И разит от них за версту. Но что с них взять – их вылепили из грязи.
– Только писать для Кантемира не буду, – заявил я, лежа в ее постели.
Она согласилась.
– Завтра же верну аванс.
– Не торопись.
– Да?
Она разрешила закурить. Принесла пепельницу, открыла дверь на балкон. Задуло холодком – было-то под утро.
– А как быть с видео?
– Не знаю.
– Выкинуть?
– Сделай так, как делал прежде. Отдай и получи расчет. Сколько ты получишь?
Я назвал сумму.
– Нормально. Пригодятся, – голос ее звучал устало. Она смотрела на нарастающий столбик пепла на кончике тлеющей сигареты. – Давно хотела спросить: зачем ты куришь?
Я пожал плечами.
– Ведь это вредно.
– А что себя беречь?
Она тяжело вздохнула. Ее дыханием сбило пепел с кончика сигареты мне на грудь. Она сдула его на простыни.
– Вот так травишься, травишься, – проговорила она, – и не замечаешь, что уже всё, пора на свалку.
– Думаешь, пора?
– Нам обоим пора, а ты, как думал?
– Если ты будешь со мной, я как-нибудь поправлюсь.
– А со мной сложнее, – призналась она. – Ты меня не знаешь. Но если сумеешь вытерпеть меня, то и я, наверное, как-нибудь поправлюсь.
Помолчали. Потом она добавила:
– Я научусь готовить.
– Замечательно.
– Куплю поваренную книгу. Буду готовить все, что ты любишь. Как ты думаешь, у меня получится?
– Думаю, получится. Это не сложно, – я потянулся и поставил пепельницу на тумбочку. – Есть задача потруднее. Кое-кто должен отучиться трусить.
– Ты обо мне?
– Я о себе.
– А мне надо отучиться врать
– Мне тоже.
– Получится?
– Я постараюсь.
– Я тоже.
Мне захотелось закурить еще, но я сдержался. Натянул одеяло на грудь, а Васико поднялась и закрыла дверь.
– О чем ты думаешь? – спросила она, когда вернулась в постель.
– Так. О грустном.
– О грустном?
– Я думаю, чем мне заняться теперь. А грустно, потому что ничего не приходит в голову.
– Мы с тобой ни на что не годны, – согласилась Васико. – Если займемся чем-нибудь то, наверняка, новым идиотским делом. И тогда точно окажемся на свалке. Нам надо улизнуть отсюда. Куда-нибудь подальше. Где нас не знают. Где, вообще, никто никого не знает. И зажить там потихонечку. Но куда мы уедем без денег?
– Без денег никуда.
– Достать бы денег.
– Знаешь, где?
Васико отмахнулась.
– Поговорим об этом завтра. А сейчас – спать.
– Я не засну.
– Тогда притворись.
Я не согласился.
– Глупости. Выкладывай, что у тебя на уме?
– Тебе не понравится.
– Рассказывай.
– Все просто, – проговорила она. – В этом городе я знаю только одного человека, у которого есть деньги…
После долгой паузы я сказал:
– …Кажется, я догадываюсь о ком ты.
– Вот, – она зевнула, – говорила же, тебе не понравится.
План, который изложила Васико, оказался крайне авантюрный и опасный. Но при всех своих недостатках он в случае успеха давал возможность решить все проблемы сразу.
Вечером мы появились у Кантемира. И он сразу набросился на меня.
– Ты нохчи, совсем рехнулся? Совсем слетел с катушек?
Ударил по голове свернутыми в трубочку листками бумаги и вонзился в меня взглядом. Мне сделалось не по себе. Из головы вылетело все, что мы с Васико отрепетировали дома, и все мысли свелись к поиску ответа на вопрос: удастся ли выбраться отсюда невредимым в этот раз? Так что инициативу пришлось взять Васико.
– А что случилось? – поинтересовалась она.
Кантемир повернулся к ней.
– Что случилось? Да, ничего не случилось. Просто, сегодня утром мой специалист вернул мне это, – он сунул ей под нос смятые в кулаке листы бумаги, а потом еще раз ударил ими мне по голове. – Вернул и спросил, читал ли я эту галиматью? Я ответил: нет. А он мне: так прочти, – Кантемир ударил в третий раз.