Айгуль Малахова
Умрут не все
Все персонажи, места действия и легенды являются следствием неудержимой фантазии автора, все совпадения – чисто случайными.
Пролог
Глухие удары ворвались в мой сладкий предутренний сон. Кто-то сильно колотил в окно… Стоп. В окно? Мысль растревожила спящее сознание, и я рывком села на постели, чувствуя, как напряглось тело.
Бум! Бум! Тарарам! Удары сменились грохотом и звоном, и я мгновенно похолодела, осознав, что стеклопакет вышибли. Напрочь позабыв о дальнейшем продолжении сна, я вскочила на ноги и кинулась к источнику шума. Тело обдало предрассветной сыростью, а в оконном проёме я увидела довольную физиономию соседа.
Стоя снаружи, он сосредоточенно сбивал топором остатки стекла, торчащего подобно острым клыкам. Потеряв дар речи, я молча попятилась спиной в бабушкину комнату. В этот момент Ильдар-агай поднял голову. Увидев меня, он растянул рот в радостной улыбке, обнажая местами отсутствующие зубы. Опухшее, заросшее щетиной лицо казалось неимоверно широким, но не это повергло меня сейчас в ужас. Глаза соседа…
– Привет, Эльвирка! – проскрипел Ильдар-агай сиплым голосом. – Угости чем-нибудь! – он громогласно загоготал во всю силу легких и ринулся вперёд, переваливаясь через раму. Раскрыв рот в беззвучном вопле, я послала мысленный сигнал конечностям, понимая, что сосед хочет отнюдь не гостеприимства и даже не оросить горящие трубы. Не думаю, что даже с жестокого похмелья в поисках выпивки миролюбивый Ильдар-агай стал бы разбивать моё окно.
Сердце ухнуло куда-то в область пяток и отчаянно затрепыхалось там, пока я не заставила онемевшее от ужаса тело рывком влететь в комнату бабушки и захлопнуть дверь на защелку. Вдавившись в стену, я шарила по окружающим предметам бессмысленным взглядом.
– Привет, Эльвирка! Угости чем-нибудь! – раздалась за дверью всё та же фраза, произнесенная скрипучим неживым голосом.
Громкий удар по двери, предательски хрустнувшее деревянное полотно заставили мою осмысленность вернуться. Я прекрасно поняла, что если сосед доберётся до меня, то с такой же лёгкостью обрушит топор на мою голову. Взгляд мой скользил по комнате, в поисках какого-нибудь оружия, но, как назло, недавний бардак сменился почти стерильной чистотой, уборка дала ощутимые результаты: все лишние предметы были безжалостно снесены на свалку.
Между тем, сосед продолжал методично разносить дверь и в образовавшейся щели я увидела мелькнувший страшный зрачок. Взвизгнув от очередной волны ужаса, я метнулась к окну, распахнула его и одним движением выпрыгнула на улицу, в густой утренний туман. Терять время и бежать в обход к калитке не стала: пока сосед будет выламывать дверь, я перескочу через забор. Решив так, понеслась к нашему забору из профнастила. Ах, бабушка, ну зачем тебе был нужен такой высокий забор?
Я подпрыгнула, с трудом уцепилась за край и почувствовала, как кромка нещадно режет конечности. Металл впивался в кожу, казалось, сейчас пальцы короткими обрубками упадут на землю. Вскрикнув, я разжала руки и полетела на мокрую от росы траву.
– Эльвирка! Угости чем-нибудь! – знакомая фраза раздалась совсем рядом, я поняла, что сосед без труда нагоняет меня. И ещё осознала: он прекрасно видел в густом тумане. Мысленно прощаясь с жизнью, я вдруг заметила перед глазами черенок лопаты, торчащей из земли. Спасибо, бабушка!
Схватив инструмент, я коротко размахнулась и наугад рубанула белесый воздух. Вовремя. Лопата встретилась с препятствием, что-то звучно хрустнуло, чавкнуло и меня обдало струёй горячей крови. Под ноги, шумно хрипя повалилось тело с торчащим из шеи инструментом, продолжая орошать меня кровью. Я вскрикнула и…
Проснулась, сев на постели с вытаращенными глазами. Перед внутренним взором таял туман и предсмертный хрип соседа. Приснившийся кошмар был так ярок и реалистичен, что я долго не могла унять разбушевавшееся дыхание. Нащупав ногами тапочки, сползла с кровати. Взглянула на часы. До самолёта ещё пять часов, вещи давно собраны, но, пожалуй, сна сегодня больше не будет.
Приснится же такое! Вскоре мне предстояло увидеть соседа Ильдара-агая, и многих других. Скорее всего, под влиянием различных мыслей о деревне и явилось такое «чудное» сновиденье. Я собиралась лететь в далёкую Башкирию для того, чтобы заняться оформлением бабушкиного дома, доставшегося мне по наследству.
Конечно, можно было бы поехать на машине, но перспектива провести за рулём полторы тысячи километров, не радовала. Да и в свете последних событий: прежде всего моего изменившегося мировоззрения – хотелось побыть именно обычной женщиной, а не леди с привкусом металла. Никуда не спешить, не делать сто дел одновременно, забыть, что такое: пресмыкаться перед начальством и довлеть над подчинёнными, как Дамоклов меч.
Боже мой! Мне самой не верилось, что такое возможно. Что Эльвира Талгатовна Хамитова, грозный управляющий банка, скоро будет ходить ножками по запыленным деревенским дорогам, готовить ручками незатейливую пищу (ибо служб доставки еды в деревне нет!) и одеваться в спортивные костюмы и кроссовки, а не в строгие костюмы и туфли-лодочки, за много лет не просто надоевшие – вызывающие приступы тошноты.
М-м-м. Прикрыв глаза и воочию представив всё это счастье, я даже заурчала от удовольствия. Перед мысленным взором всплыли картины могучих гор, обступивших деревню. Их грозная величественная красота впиталась в мою душу ещё в детстве, когда я приезжала к бабушке на каникулы и с тех пор тянула к себе, как магнитом. Забыть их нереально.
Возможно, именно в горах и крылся секрет Аютау. Люди не уезжали из этой деревни, не пытались перебраться ближе к комфортному городу. Несмотря на отсутствие работы, они строили новые дома и продолжали здесь жить.
– Почти все мужчины ездят на работу вахтой. Кто-то в большие города, кто-то на Север, – как-то раз ответила бабушка на мой вопрос о том, на что живут местные жители.
Она усмехнулась, слегка прищуривая опутанные сетью морщин глаза, которые были полны бесконечной добротой и одновременно, грустью, – эх, внученька. В больших городах все слепые, как новорождённые котята, жалко вас. Каждый возле своей сиськи, другого не видит. Носитесь целыми днями, как угорелые, а в душе что? Пустота. Все чужие вокруг. Разве это счастье: быть таким одиноким среди людей? Ты, вон, много соседей в доме знаешь? Даже тех, кто живёт рядом – и их имён не скажешь! – внезапно разозлившись, в сердцах закончила она.
Воспоминание о бабушке привычно болезненно укололо в сердце. Вздохнув, я пошла собираться.
Я скучаю по тебе, олэсяй.
Глава 1. Детство
Олэсяй – на местном диалекте по-башкирски значит "бабушка".
Сейчас мне двадцать девять лет. Моей бабушке, когда она умерла, был сто один год. Как это возможно? Как именно бабушка смогла стать долгожителем, причем оставаясь крепкой (физически и умственно) до конца – сказать не смогу, хотя предположить можно. Свежий воздух, хорошая экология, умеренное питание – думаю наличие таких факторов многое объясняет.
Наша колоссальная разница в возрасте тоже вполне понятна. Бабушка поздно родила мою маму, в сорок лет, мама дала мне жизнь тоже будучи уже дамой, в тридцать два года. У бабушки была только одна дочь, хотя рожала она несколько раз. Все остальные дети погибали совсем маленькими, как будто над ними довлело страшное проклятье. Из куцых рассказов мамы я поняла, что история с умирающими детьми повторилась и с ней.
Сама тема об умерших детях всегда была под негласным запретом: я видела, какую боль доставляют подобные разговоры маме и бабушке, но, по обрывкам их рассказов предполагала, что виной этим печальным обстоятельствам стало наследственное генетическое заболевание, из-за которого гибли младенцы.
Я была желанным ребенком и долгожданной внучкой. Из куцых рассказов родителей, а в последующем, бабушки, я знала, что у меня был брат, который умер ещё во младенчестве. Его фото, лаконично перечеркнутое траурной лентой, стояло на комоде и было неприкосновенно.
Родители не чаяли во мне души, береги и лелеяли, но ближе всех мы были с бабушкой. Она была настоящей бабушкой старой закалки, из той самой породы, которых держит на этом свете активная деятельность, движение. До самого конца она сажала в огороде, а потом закатывала в банки овощи, варила компот и варенья. Конечно, в последние годы с моей помощью. Специально для этого я брала отпуск в конце августа и прилетала в Аютау. Для посадки и выкапывания всегда привлекался сосед, Ильдар-агай, дядя Ильдар, значит.
Единственное, что я наотрез отказалась делать: засаживать картофелем её огромный, в сорок соток, участок за домом.
– Нет, нет и нет! – говорила я расстроенной бабушке, – не сходи с ума, олэсяй! Столько картошки тебе не нужно!
– Может быть, я её продам! – пыталась протестовать старушка.
– Я тебе сама целое поле картофеля куплю, если захочешь, – устав от препирательств, говорила я, – не нужно тебе столько!
Самое интересное, ей и раньше не нужно было столько, но каждый год – пока были живы родители – мы приезжали и засаживали поле картофелем, а потом выкапывали его. Правда, убирать с использованием трактора нам помогали местные фермеры: бабушкины ученики. Она до шестидесяти лет преподавала в школе русский язык и литературу.
Я догадывалась, куда уходила львиная доля урожая: бабушка многое отдавала многодетным семьям и тем бедолагам, что вечно сидели без работы.
– Нет, тебе хватит вот этого куска земли, – говорила я, стараясь каленым железом вытравить из себя непрошенную жалость. Потому что понимала, что из деревни бабушка не уедет, а уход за таким большим полем – слишком тяжёлая работа, даже если рядом будут помощники. В итоге Ильдар-агай засаживал совсем небольшой клочок земли, с которого выходило всего несколько мешков картофеля.
Я с детства любила приезжать в просторный, очень добротный деревенский дом. Часто олэсяй садилась посреди комнаты, ставила большую прялку и начинала плести нить. Тогда у бабушки ещё были овцы и весь процесс рождения шерстяных носков я наблюдала «от и до».
Вычесанная шерсть, почему-то всегда напоминавшая мне грязно-серую сладкую вату, цеплялась за прялку и сухие цепкие пальцы начинали ловко плести шерстяную нить. Она получалась удивительно ровная, вилась из-под тонких пальцев, наматывалась на веретено, похожее на юлу, когда на нем было много ниток. Я всегда завороженно смотрела на этот процесс, каждый раз изумляясь ловкости и быстроте бабушкиных пальцев. Это было настоящее волшебство – рождение чуть колючей пряжи из непонятного куска ваты. Олэсяй тихо напевала, задумчиво глядя в неведомую даль.
Иногда олэсяй начинала рассказывать сказки. Это были легенды, иногда красивые, а иногда жутковатые. Чего стоила одна её легенда о древнем божке по имени Кхакха!
– Давным-давно, когда людей на Земле было ещё мало, всем заправляли Боги. Их было много – Бог Огня, Бог Воды, Бог Леса… – начинала рассказывать своим певучим, чуть надтреснутым голосом, бабушка. – Как-то раз Бог Гор и Ветра – Кхакха решил, что он главнее всех.
Стал он воевать с другими Богами, насылал на леса ураганы, которые выкорчевывали с корнями древние деревья, заваливал камнями реки, раздувал ветром огонь, превращая его в смертоносный. Требовал от всех полного подчинения. Разгневались Боги. Собрали совет, на котором решили, что нельзя больше оставлять Кхакху на свободе.
А так как он был бессмертным, то решили они заточить выскочку. Изловили его хитростью, да и с помощью самых сильных заклятий заточили Бога Кхакху в глубокую темницу, откуда нет хода. С тех пор он сидит глубоко под землёй и изредка пытается выбраться. Не даёт ему сделать этого лава – магическая сила продолжает держать Кхакху в темнице. Услышав эту легенду от бабушки в первый раз, лет в семь, я живо представила себе разъяренное лицо божка с кашляющим именем и в страхе спросила:
– А вдруг он вырвется? Что будет, если Кхакха окажется на свободе?
Мама, которая тогда тоже была с нами, услышала обрывок нашего разговора и недовольно цыкнула:
– Никто не вырвется, Эльвира. Это же сказка. Ты уже большая, знаешь, что сказки – это выдумка.
Олэсяй задумчиво посмотрела на неё, прекратила прясть и неожиданно ответила:
– Беда будет большая, если вырвется.
Почти всё время в деревне я проводила на улице со сверстниками. Мы ходили на берег нашей реки Ия. Она брала свои истоки из подводных горных ручьев и, шумливая, беспокойная – всегда была холодной. Когда это останавливало детей? И мы мчались наперегонки к реке, всегда поначалу визжа, когда ледяные брызги касались оголенного тела. Кожа мгновенно покрывалась крупными мурашками, а губы синели, но мы продолжали плескаться и нырять, до тех пор, пока вода не начинала казаться тёплой.
Потом мы выбирались на воздух, который поначалу казался колючим и недружелюбным, мы начинали вновь трястись от холода. Постепенно прикосновения ветра становились всё мягче, солнце ласково поглаживало кожу, высушивая капли горячими прикосновениями и незаметно для нас покрывая наши тела новым слоем загара.
К концу августа, когда наставала грустная пора прощаться с подругами и друзьями, мы становились похожими на чертенят: загоревшие до шоколадного цвета, с обесцвеченными хулиганским солнцем волосами. Я возвращалась в город, шла в школу и пару недель сильно грустила по летним беспечным дням, которые всегда пролетали незаметно. Потом учёба и школьные дела, общение с городскими подругами затягивали в привычный суетливый круговорот, но иногда в памяти нет-нет, да и всплывал кусочек ушедшего лета, неизменно вызывая улыбку с лёгкой грустинкой. Потому что каждое лето было неповторимым, особенным, каждый прожитый в деревне день был наполнен своим особым смыслом, и в этом было счастье.
Шли годы, я взрослела. Всё реже хотелось приезжать в деревню, стали больше привлекать лагеря для отдыха или просто каникулы в городе. Мне надолго запомнился один случай, который произошёл, когда мне исполнилось тринадцать лет.
В лагерь мне не хотелось, да и в деревню тоже. Мы с подругами Ларисой и Ирмой все дни проводили вместе: учились краситься, бродили по интернет-пространству и магазинам в поисках красивой одежды, а вечерами собирались в парке неподалёку от моего дома.
У нас была своя компания: три мальчика, Олег, Тагир и Рустам, три девочки: Ирма, Лариса и я. С девочками мы учились в одном классе, а мальчики были старше нас на пару лет. Мы дружили и уже потихоньку начинали разделяться на симпатизирующие друг другу пары. Мне нравился не темненький Рустам, или шатен Тагир, а рыжий выдумщик Олег. Впрочем, лишь до тех пор, пока в наш класс не пришёл новенький – Саша Вавилов.
Понятно было моё возмущение, когда меня бесцеремонно выдернули из намечающейся подростковой влюблённости и отправили в деревню к олэсяй? Предлог был донельзя банален: хватит валяться дома, помоги немного бабушке. Я злилась, но истинную причину своего нежелания ехать в деревню не выдала бы даже под страхом смертной казни и поэтому пришлось мужественно прикрыть сердце на замок. Отправиться к олэсяй. Там я постоянно ныла и капризничала, показывала характер и дулась. Бабушка не обижалась, лишь улыбалась, глядя, на меня своими голубыми, как ясное небо, глазами.
– Ильвира, пойдём-ка завтра с утра в лес, сейчас сезон твоих любимых ягод, – сказала она.
Бабушка всегда называла меня именно так, на деревенский манер: нарочито игнорируя букву «Э», подставляя вместо неё «И», с ударением на последнюю гласную: ИльвирА. Я давно привыкла к этому.
Вопреки обыкновению, я не сказала: "Не хочу!". Лесные ягоды я любила, хотя собирать их оказалось непросто.
На следующий день мы оделись так, чтобы не было оголенных участков тела (дабы не обгореть на солнце), натянули панамки и отправились по дороге в сторону гор. Знакома ли вам жадность собирателя ягод? Ощущение ломоты в пояснице от бесконечных наклонов, мысленное обещание "Всё, последняя банка", а затем "Ну, ещё одна и хватит", а потом… Ещё одна полная семисотграммовая банка. С лёгким шуршанием сыпались в десятилитровое ведро дразнящие алые ягоды. Ещё одна! Я уже не могла нагибаться, каждый наклон отдавался непривычной ломящей болью в спине, и я с удивлением смотрела на олэсяй, которая все так же легко собирала манящие спелыми бочками плоды.
В конце концов я стянула с головы мешающую обзору панаму, заткнула её за пояс и стала собирать ягоды чуть ли не лёжа. Солнце исчезло за набежавшими тучами, бабушка озабоченно посмотрела наверх:
– Дождь собирается? – она быстро зашептала что-то неразборчивое.
Стало совсем темно, угрожающе заворчал гром, острое лезвие молнии прорезало тяжёлое вспухшее брюхо неба, и… в этот момент что-то произошло со мной. Я очутилась в глубине какой-то пещеры. На стене загадочно и зловеще светились письмена на незнакомом языке.
На улице рокотал гром и бесновался сумасшедший летний ливень, а в пещере кто-то протяжно напевал, точнее, как будто мычал на одной заунывной ноте.
– Олэсяй! Ты где?! – испуганно закричала я, озираясь.
Меня охватил ужас, такой глубокий, что единственным желанием было выскочить из этой пещеры и бежать прочь со всех ног. Но… Выхода не было видно. Лишь исчерченные диковинными, горящими во мраке, буквами каменные стены нависали надо мной. Песня-вой прервалась и наступила тишина. Но ненадолго. В следующий миг раздался оглушительный хохот и чудовищный рев, в котором я, теряя сознание, успела разобрать слова:
– Даже не думай остановить меня!!!
…Меня больно хлестнули по щеке, и я открыла глаза. Надо мной нависло озадаченное лицо бабушки, а над её головой стремительно расходились в разные стороны мрачные тучи. Превращались в лёгкие облака, которые, в свою очередь, испарялись, таяли на глазах. На лоб мне с ощутимым стуком упали две тяжёлые капли. Две капли – и больше ничего. Небо вновь стало безоблачным и засияло иссушающее солнце. Олэсяй помогла мне подняться, сердито выговаривая:
– Сказала же, не снимай панамку! Голову напекло! Иди, посиди в тени, попей чай, отдохни.
Я отошла к ароматным липам, дающим прохладное спасение. Уселась на траву, подстелив олимпийку. Глотая ароматный чай с душицей и зверобоем, который мы взяли вместо воды, я размышляла над тем, что со мной приключилось. После некоторых раздумий, пришла к выводу, что мне все привиделось из-за солнечного удара.
С того времени в жаркие дни я всегда надевала бейсболку, до тех пор, пока не повзрослела. Каждый раз при этом яркой вспышкой в памяти проносилась мрачная, пещера без выхода и тут же истаивала в неизведанных лабиринтах мозга. В такие минуты я вновь ни с того, ни с сего испытывала тот самый первобытный ужас, от которого начинало замирать сердце, а лоб покрывался холодной испариной. То, что произошло при сборе ягод – было всего лишь минутной слабостью организма, техническим поражением от яростных солнечных лучей, но оставило неприятный след на всю оставшуюся жизнь.
После этого лета я всё неохотнее приезжала в деревню, а вскоре вышла замуж, и мы всей семьёй переехали в Москву. Тогда мы стали приезжать к бабушке вместе с Сашей, мужем. Я видела: он не понравился олэсяй. Что-то такое она увидела в его глазах, нахмурилась и по привычке чуть заметно зашевелила губами, как будто нашептывая что-то про себя. Я постаралась не обращать на это внимания, да и сама олэсяй относилась к моему мужу ровно и доброжелательно, но почему-то тем вечером, когда мы остались одни, Саша сказал:
– Бабушка у тебя… Как будто в душу залезла. помешала там кочергой, покрошила угли, да и закрыла дверцу. Вот как я сейчас. Не очень приятное ощущение. Она у тебя не ведьма? – Он закрыл печную дверцу и поставил кочергу рядом.
– Всё может быть! Ей, кстати, девяносто лет. Но тогда и я ведьма?
Расхохотавшись, я схватила веник, зажала его ногами и стала скакать по комнате, изображая летающую нечисть. Сашка подбежал ко мне, отобрал метелку, отбросил её в сторону и поднял меня на руки:
– Хоть ты и вредная, натуральная ведьмочка, но я тебя люблю, – улыбка сползла с его губ, а глаза стали серьёзными.
Глава 2. Мой мир меняется
И я… Любила тогда своего Сашку. Хорошего заботливого парня, славного и доброго. Когда же он изменился? В какой момент что-то надломилось в нём, превратив его в бессовестного лгуна, что заставило его посреди благополучной жизни стать зависимым?
У меня не было ответа на эти вопросы. Только отголоски былого горя, которые уже притупило всемогущее время. И чувство вины, тяжёлое, давящее. Как будто я была причиной его болезни, а потом гибели. Я всегда запрещала себе думать о смерти Саши, потому что срывалась на другие мысли, вольно или невольно. На причиняющие боль размышления о том, что всего этого могло бы не быть, если бы я тогда согласилась родить, а не сделала аборт.
Я выскочила замуж, едва мне исполнилось восемнадцать. Мы тогда ещё жили в Башкирии, в небольшом городке Салавате. Папа был главным инженером на заводе, мама – домохозяйкой. Потом друг отца позвал его работать в Москву. Мы переехали.
Моя первая любовь – одноклассник, Саша Вавилов, дружили с самых юных лет, а потом дружба переросла в более глубокое чувство. А может быть, не переросла, мы просто перепутали игру гормонов с любовью. Мы поженились сразу после школы: дружили до этого события пять лет с тех пор, как он пришёл в наш класс. Наверное, через год неразлучной дружбы мы решили, что поженимся и сообщили об этом родителям. Я пришла домой после сеанса кино и сказала:
– Мам, пап, мы с Сашкой поженимся.
Помню, как охнула моя мама, мгновенно побелев и изменившись в лице.
– Ты… Вы что, ждёте ребенка? – не своим, а каким-то низким грудным голосом произнесла она.
Наверное, мои слова были настолько неожиданными, что она ляпнула, не подумав. Я недоуменно переводила взгляд с мамы на застывшего с газетой в кресле папу. Он как будто превратился в статую, даже глаза не мигали.
– Нет. При чем тут… – до меня дошло, и я захохотала, – нет, мам, я не беременна! И вообще, мы пока не собираемся!
Я почувствовала, что лицо заполыхало огнём. Постеснялась произносить слово "спать", но родители всё поняли без лишних слов
– Вот и правильно, Элечка! – с облегчением улыбнулась мама, – вот и хорошо.
– Я имела в виду, что мы поженимся сразу после школы, – зевнула я.
Родители переглянулись.
– До окончания школы четыре года, дочь, – осторожно сказала мама, – ещё передумаете сто раз.
– Неа, не передумаем. Мы решили. Раз и навсегда. Вместе.
Я говорила уверенно о любви навсегда и через год после свадьбы, и через два. Я знала, что это мой мужчина, моя затерявшаяся, а потом чудом найденная половинка. Банально, да. Что поделаешь? "Все счастливые семьи похожи." И мы были такими, безумно, бессовестно счастливыми, каждый день ныряющие в купель своей любви, а потом дарящие окружающим свой волшебный свет!
Поначалу всё шло сказочно. Я поступила в институт, родители мои купили трёхкомнатную квартиру в Москве, куда мы все дружно переехали. Сашка в универ пролетел, поступил в колледж учиться на механика до армии.
Потом – армия, я дождалась, само собой, жена законная. Год быстро пролетел. А после армии началось… Как будто подменили человека. Начал выпивать, про поступление уже и разговоров не было. Отмахивался, дескать, и так хорошо зарабатываю, что не нравится? А потом и вовсе стал приходить странный. Трезвый, а глаза пустые. Смотрит на меня, а не видит.
Я быстро всё поняла, но к тому времени зависимость было уже не побороть. Не моими хлипкими силами, по крайней мере. И начался в нашей жизни страшный период, под названием: запрещённые вещества.
Саша тогда уже как будто умер, исчез. Вместо него появилось на свет существо со стеклянным взглядом, постоянно виснущее, временами отвратительное и жалкое. И всё равно – любимое и желанное. Мы всегда верим в то, что близкий человек изменится. Даже зная, что он смотрит в глаза и лжёт. Вскоре я забеременела. Банально, порвался презерватив. Рожать от наркомана? Я не рискнула. Потому что вскоре выяснился страшный диагноз мужа: ВИЧ. Каждый день холодеть от мысли, что у ребёнка может обнаружиться эта болезнь? К тому же он и так был бы в группе риска из-за наследственной генетической аномалии. Я не заразилась чудом, возможно потому, что к тому времени мы спали врозь. Наш брак развалился задолго до смерти мужа. Наверное, в тот момент, когда я убила маленькую жизнь, теплящуюся под сердцем. Получила за это бездетность на всю оставшуюся жизнь. Вскоре Саши не стало. Умер от передозировки.
Оставшись наедине с собой, могла признаться: я оказалась слабой. Не смогла пройти этот путь. Побоялась хождения на приём в "нехорошую больницу", устрашилась, что меня там увидят знакомые. Испугалась всего, что могло сопутствовать постыдной для меня болезни. И как следствие – получила бесплодие. Мне повезло: я не заразилась. И ребёнок мог родиться здоровым. Мог. Когда я думала о ребёнке, душа каменела. Нет, нельзя вспоминать. Табу.
Больше замуж мне не хотелось. Да и как-то незаметно пролетели годы. Выучилась, получила диплом, устроилась в банк. Сначала обычной кассиршей, потом поднялась по карьерной лестнице до управляющей банком. Хорошая машина, квартира, денежный достаток. Что ещё нужно женщине для того, чтобы чувствовать себя самореализовавшейся?
…Сидя за столом в офисе, я достала карманное зеркальце, вытерла непрошенные слёзы. Иногда, стоит отвлечься от бесконечных графиков и таблиц, в мозг врываются незваные мысли, уносят в прошлое. Хорошо, что такое происходит нечасто. Прихорашиваясь, усилием воли перевела мысли на свою внешность.
Я не похожа на башкирку. У нас в роду все такие: светлые глаза, белая кожа, русые волосы. Папа говорил, что башкиры бывают и такими. Вот глаза у меня странные. Нет, на первый взгляд очень обычные, только непонятного цвета. Мама так и не смогла определить их цвет и смеялась: "Серо-буро-малиновые." На самом деле они меняли цвет в зависимости от света и настроения. Когда на моей душе было безоблачно, то и цвет радужки отражал безмятежную голубизну неба. Если я становилась раздраженной или злилась – глаза темнели, становились серыми.
На работе сначала думали, что я ношу цветные линзы. Пока я довольно быстро (за два года) не сделала карьеру от простого кассира до управляющей филиалом банка. Почему поверили, что это мои натуральные глаза именно тогда? Всё просто. Волшебное преображение происходило часто во время совещаний. Иногда голубые глаза становились серыми, и внимательные клерки знали, что их ждёт небольшой, но жёсткий разнос.
Когда я сделала аборт, а после умер Саша, мои глаза несколько месяцев были даже не серыми – грязно-пепельными, подернутыми тёмной дымкой сгоревших надежд. Горе наполняло их мутной взвесью. И когда ушли друг за другом мама и папа. И теперь, когда не стало бабушки.
Все мы постигаем науку – как продолжать жить после потери близких людей, учимся всю жизнь, но никто ещё не смог сдать экзамен. Потому что так, как было раньше, до потери – не будет. Боль остаётся с нами навсегда, меняя душу изнутри, прорастая в неё тонкими пульсирующими нервами. Задень один волосок ярким воспоминанием – и она вернётся, оживёт, полыхнёт вспышкой, раздирая душу. Оттого с годами даже в самые счастливые минуты в наших глазах появляется печаль. Отблеск вросшей в душу боли.
Таково большинство людей. Такова я, Хамитова Эльвира Талгатовна, управляющая одного из филиалов "Сити-Глобал-Банк", "женщина со стальным стержнем", как любя называл меня мой босс.
Несмотря на мою впечатлительность и ранимость, я оказалась довольно удачливым приспособленцем. За четыре года работы управляющей поняла, что весьма гибко могу адаптироваться под какие угодно обстоятельства. Да и возможно ли по-другому занять более-менее весомый пост в наше время?
Мы все носим маски в той или иной степени. Мысль не нова, думаю, ей столько же лет, сколько человечеству. Живем в социуме и подчиняемся его правилам, иногда негласным: улыбайся, будь любезным, делай вид, что у тебя всё хорошо. На работе я много раз наблюдала за людьми, потерявшими своих близких. Почти все они улыбались и шутили, как прежде, лишь в глубине глаз пряталась грусть. Совсем незаметная, если не присматриваться.
Как-то раз я задумалась о своём поведении после смерти родных людей. И пришла к выводу, что вела себя точно так же. Потому что негласно не принято выставлять своё горе напоказ, да и не хочется. Слишком личное. Проще натянуть привычную маску и жить дальше с улыбкой, даже если на душе скребутся неведомые твари с метровыми когтями.
Я вскарабкалась по карьерной лестнице не по головам и не через кровать. Всему виной – моя целеустремлённость, а после некоторых событий в личной жизни – зацикленность на работе. Мне повезло с шефом: толстый, истекающий литрами пота, с невероятной одышкой… Почему повезло? Потому что у него и в мыслях не было так или иначе домогаться меня. Более того – думаю, его бы хватил удар, если бы я сама вдруг вздумала строить ему глазки. Мой босс, Герман Генрихович Видергольд, как и многие вершители судеб, мог заигрывать только с деньгами – они были его настоящей и единственной любовью. Интересно, испытывал ли он горечь от потери близких?
От размышлений о сильных мира сего меня оторвал непривычно возбуждённый голос Тани, раздавшийся по конф-коллу:
– Эльвира Талгатовна, к вам посетительница! Я сказала, что вы заняты, но она… – секретарша не успела договорить по громкой связи: ко мне в офис ворвалась пожилая женщина с седыми волосами, собранными в аккуратный пучок на затылке. Несмотря на конец августа, она была одета в старинное осеннее пальто, довольно плотное. "Как не жарко…" – мелькнула равнодушная мысль и тут же исчезла. Я вежливо улыбнулась:
– Добрый день. Чем могу…
Я тоже не договорила, потому что старушка кинулась прямо к моим ногам и рухнула на колени. Наверное, выражение лица у меня в этот момент было идиотским.
– Встаньте, пожалуйста! – Я кинулась к ней, попыталась поднять, но женщина как будто пустила корни в пол.
– Помоги мне! Фатеру отбирают! – низким голосом пробасила она, вцепившись в мою руку.
– Что отбирают? – в эту секунду я поняла, что она имела в виду квартиру. И очевидно жильё отбирает не кто иной, как наш банк.
– Фатеру! – взревела старушка и слёзы покатились по маленькому морщинистому лицу, оставляя на щеках блестящие полоски.
– Так. Давайте для начала поднимемся на ноги и пересядем в кресло! – я пришла в себя и кивнула Татьяне, вставшей на пороге кабинета с видом солдата, готового кинуться грудью на вражеский дзот.
Почему хороший секретарь работает на своём месте годами? Потому что понимает начальника без слов, читает мысленные посылы и невербальные сигналы. Вот и Татьяна глазами просигнализировала мне, что всё поняла и испарилась.
