Аяна Грей
Хищные твари. Охота начинается
– Это правда.
Он отдал бы все, чтобы не видеть, как исказилось лицо брата. Нет слов, чтобы это описать. Это было столкновение разочарования, отвращения и отчетливой боли, какая бывает, когда видишь, как что-то ломается – что-то, что уже никогда не станет целым. Никто из остальных воинов-йаба не осмелился заговорить, тишину нарушал лишь тихий треск последних очагов пламени.
– Ты хочешь сказать, – возмущенно произнес Бааз, – что теперь Сынам Шести можно невозбранно нарушать закон? – Он посмотрел на Камау: – Скажи мне, в какой комитет мне обратиться насчет…
– Молчать.
Все повернулись в ту сторону, откуда донесся голос – голос, который Экон, ради всех богов и богинь, предпочел бы не слышать. Мир будто замедлился, когда отец Олуфеми шел по дымящейся земле Ночного зоопарка. Его губы были напряжены, лоб угрюмо нахмурен.
– Этот юноша – не воин, – сказал он. – Но он будет наказан.
Пальцы Экона плясали, словно обладая собственной волей, лихорадочно барабаня по ноге.
Раз-два-три. Раз-два-три. Раз-два-три.
Он попытался сжать руки в кулаки, чтобы успокоить их, но на него смотрело так много людей, что это было невозможно. Кажется, прошло столетие, прежде чем отец Олуфеми остановился в паре метров напротив него. Неподвижно глядя вперед, он заговорил:
– Претендент Окоджо. – Его голос был чересчур тихим. – Вы преднамеренно допустили побег невольника, находящегося в услужении на законных основаниях, и таким образом похитили у человека долг, который причитается ему справедливо и честно. Это преступное деяние и прегрешение. Ни тому, ни другому нет места среди Сынов Шести.
Экон не отвел глаз, стоя под обжигающим взглядом отца Олуфеми, но боковым зрением заметил, как остальные воины наблюдают за ним, и их отвращение становится ощутимым в едком ночном воздухе. Среди них формировалось и вырастало единодушное, пусть пока и невысказанное решение. Пальцы Экона двигались так быстро, отбивая счет, что у него начали болеть суставы.
Раз-два-три-раз-два-три-раз-два-три.
Отец Олуфеми сложил руки в тот же момент, когда Камау отвел взгляд. Экон понял, что сейчас произойдет, за секунду до того, как святитель озвучил это.
Семнадцать слов – плохое число.
– Экон Окоджо, – тихо сказал он, – с этого момента ваше пребывание среди Сынов Шести окончено. Вы больше не претендент. Вы свободны.
Глава 7. Ритм и мелодия
Коффи наблюдала за тем, как расколотое небо бледнеет по мере того, как ночь уступает рассвету.
Несколько хрупких секунд она оставалась такой же отстраненной, как облака, подвешенной в пространстве между кошмарами и снами, где реальность не могла дотянуться до нее. Это продлилось недолго: воспоминания о прошлой ночи скоро настигли ее.
Потом она вспомнила глаза.
Они были непроницаемо черными и накрепко отпечатались в ее сознании. Она помнила ощущение, будто падает, после того как прыгнула со стены Ночного зоопарка. Помнила, как приземлилась на ноги в грязь и споткнулась. Когда она выпрямилась, она оказалась лицом к лицу с монстром – и не просто каким-то монстром.
Шетани.
Она мгновенно узнала его. В детстве она часто слышала сказки о нем, но ничто не подготовило ее к истинному облику. Существо, которое она узрела, было соткано из кошмаров – масса сырой розовой кожи, туго обтягивавшей сухожилия и кости. Она представила острые, как ножи, зубы и лохматый хвост и то, как каждый из черных изогнутых когтей вонзается в землю, когда чудовище напрягает лапы. Возможно, его привлекла суматоха пожара в Ночном зоопарке, возможно, оно явилось за чем-то еще. Она была уверена, что оно убьет ее, а потом…
– Уходи.
Слово сорвалось с губ – шепотом. И снова она ощутила это странное покалывание в ступнях, словно ее пронзила какая-то волна.
– Уходи.
Она не была уверена, почему повторила команду. Она просто почувствовала, что так нужно. И снова, вопреки разуму… Шетани подчинилось.
Она представила, как оно отступает, исчезает в ночи, и попыталась припомнить другие детали. Кто-то тут же схватил ее – парень, которого она не заметила раньше, – но через какое-то время он отпустил ее, она воспользовалась возможностью и бросилась бежать. То же самое притяжение, которое она ощутила в зоопарке, вело ее через поля лемонграсса, а высокие кирпичные стены зоопарка становились все дальше, а ей навстречу открывались окраинные трущобы Лкоссы. С каждым шагом она все лучше попадала в ритм, монотонный барабанный бой, который вел ее ноги, поднимался к ребрам, пока и сердце не начало звучать в такт.
Тум-дум. Бе-ги. Тум-дум. Впе-ред.
Это притяжение вело ее по извилистым улицам, которые воняли гнилью и протухшей едой, пока она не нашла укрытие в особенно узком переулке, заполненном старыми ящиками, за которыми можно было спрятаться. Теперь она уселась за ними, подтянув колени к подбородку.
Пошевелившись, она ощутила острую боль под ключицей – болезненное напоминание о камне, который попал в нее. Она прикусила губу, заставляя слезы отступить. Она не станет плакать, решила она – не здесь. Заплакать сейчас – значит выпустить на волю что-то, открыться потопу, который она, возможно, не сможет укротить, высвободив его однажды. Ее желудок сжался, когда она попыталась сдержать одновременно два разных вида боли, не позволяя ни одному из них пожрать ее. Через несколько секунд одна боль отступила, но вторая осталась.
Мамы больше нет.
Это осознание пришло к ней не так, как она ожидала, – оно не было глобальным и подавляющим. Скорее оно накатывалось на нее волнами, и каждая была страшнее предыдущей, нарастая, пока Коффи не потеряла способность чувствовать хоть что-либо. Они с мамой были так близки, так близки к совершенно другой жизни. Она вспомнила надежду, которую видела в глазах матери, когда та рассказала, что они скоро смогут уйти.
– Мы можем пойти куда захотим, – сказала она. – Ты и я, мы покинем это место и начнем все сначала где-нибудь еще, и мы никогда, никогда не оглянемся назад. Мы никогда не вернемся.
А оказалось, что эта мечта даже не выбралась за пределы стен Ночного зоопарка.
Коффи смотрела на руки, по-прежнему завернутые в полоски ткани, которые мама оторвала от своей туники, чтобы помочь дочери забраться на стены. Коффи поморщилась, увидев их. Эти две драные полоски ткани были буквально частицами ее мамы – единственным, что от нее теперь осталось. Чем дольше она смотрела на них, тем сильнее обретали форму новые истины. Мама понимала, что кто-то из них может не суметь выбраться из Ночного зоопарка, поэтому она последовала материнскому инстинкту и велела Коффи лезть по стене быстрее. В итоге ее жертва решила все, но эта жертва была не единственной. Коффи внезапно вспомнила все мелкие мгновения, все моменты, когда мама делилась с ней едой, которой не хватало, или укрывала ее своим одеялом в холодные ночи. Даже прошлой ночью, перед побегом, мама была готова принять наказание, которого не заслужила, и отдать свою свободу, чтобы Коффи не пришлось отдавать свою. Мама всегда поступала так, всегда ставила других выше себя. Она никогда не получала ничего в ответ на это, а теперь никогда и не получит.
И это все твоя вина.
Коффи отшатнулась, когда в сознании прозвучало это язвительное обвинение. Опустошенность – э то одно, но вина ранила, словно нож. Ничего из того, что случилось прошлой ночью, не произошло бы, если бы она не забыла проверить шлейку Дико. Взорвавшаяся свечка, огонь, последствия пожара, все это – из-за одной небрежности. Она вспомнила, как выглядело мамино лицо в секунды перед тем, как взорвалась свеча, о том, что она сказала, когда они бок о бок выбежали из Хемы.
Если Бааз поймет, что ты сделала, поймет, кто ты, ты никогда отсюда не уйдешь.
Теперь Коффи сосредоточилась на этих словах, позволяя им звучать в голове снова и снова. Мама знала что-то о ней, но что именно? Что-то значительное случилось прошлой ночью, какая-то нить связала ее, Шетани и это странное чувство в ступнях, но она не понимала природу этой связи. Она ощутила еще один укол боли, когда поняла, что это не важно. Это странное чувство, чем бы оно ни было и что бы его ни вызывало, исчезло. Правда о нем, наверное, погибла вместе с мамой.
Все мышцы Коффи протестующе застонали, когда она заставила себя подняться на ноги, собирая те остатки решимости, которые у нее еще остались. Ноги болели, туника стала липкой, волосы наверняка расплелись. Но Коффи стиснула зубы с новой решительностью. Она не может оставаться в этом переулке. Последний дар матери – второй шанс для Коффи, и этот дар нельзя потратить впустую. Сидеть здесь и ждать, пока что-то случится или кто-то ее найдет, – явно не вариант. Ей нужно двигаться.
Ее глаза слезились, приспосабливаясь к солнечному свету, когда она медленно выбралась из трущобных переулков. Улицы Лкоссы, казалось, только-только начинали оживать, наполняясь людьми, которые выходили из домов, расставляли товары для дневной торговли. Коффи показалось, что видеть это своими глазами очень странно. А ведь именно отсюда она на самом деле была родом – когда-то ее семья жила в городе, прежде чем перебраться в Ночной зоопарк, – но прошли годы с тех пор, как она сама ходила по этим улицам в последний раз. Это было очень странно – ощущать, что какое-то место – твой дом, но при этом совсем не знать его.
Она тихо прошлась по улицам, стараясь мысленно составить карту. Казалось, у каждой части Лкоссы есть свой стиль и характер. Она прошагала по улице, которая пахла льном и мылом, затем по другой, где были развешаны вяленое мясо и шкуры животных, и по еще одной, с ремесленниками и горшками. Каждый раз, открывая что-то новое и неожиданное, она видела, как город оживает. Красная земля под ногами, казалось, пела без слов, а запахи, окружавшие ее, складывались в неповторимый аромат. Она была по-прежнему уставшей, по-прежнему на пределе, но что-то в этом городе успокаивало ее. Она осознала, что он не походил на Ночной зоопарк – у Лкоссы были собственные ритм и мелодия. Она закрыла глаза и прислушалась к тому, как люди шли по улицам, к хору продавцов, выкрикивавших цены клиентам, к звуку марширующих ног…
Она распахнула глаза. Этот новый звук, марш, явно отличался от утреннего городского гвалта. Она настороженно осмотрелась и поняла, откуда он доносится. С другого конца на улицу повернули три молодых человека, идущих строем друг за другом. На них были голубые кафтаны с золотыми поясами, с которых у каждого свисал кинжал-ханджари. Несколько продавцов уступили идущим дорогу, но большинство обращало на них мало внимания. Коффи застыла на месте. Это были Сыны Шести, возможно, те же, которые хозяйствовали в зоопарке. Они выглядели угрожающе, властно, как люди, привыкшие к подчинению. Ни один из них не посмотрел на нее, проходя мимо, но она все равно присела, спрятавшись за тележкой с фруктами, и подождала, пока они не пройдут дальше по улице. Гнев горячил ее кровь, когда она смотрела им вслед и вспоминала ночные события. Два воина гнались за ней и мамой, преследовали их, как животных. Она прикусила нижнюю губу так сильно, что ощутила вкус крови, и стояла так, пока воины не исчезли из вида. Сам их вид был неприятным напоминанием.
Она была беглянкой.
Сбежав из Ночного зоопарка, она нарушила свой контракт с Баазом – тот, который она и ее родители подписали много лет назад. Значит, она нарушила закон. То, что она совершила, считалось воровством и дезертирством, и если ее поймают, то изобьют палками, посадят в тюрьму или еще что похуже. Она инстинктивно оглянулась, и от свежего укола тоски у нее перехватило дыхание. Мамы рядом не было. Никого не было. С этого момента ей придется разбираться со всем самой. Она прижала пальцы к вискам, стараясь думать. Думай. Мама сказала ей той ночью кое-что еще, что-то о том, что нужно думать. Коффи попыталась вспомнить эти слова.
Но иногда нельзя позволять сердцу вести тебя. Нужно думать головой.
И теперь Коффи решила, что поступит именно так. Она будет думать головой, она придумает план. Они с мамой когда-то мечтали покинуть Лкоссу, и она это сделает.
Она выберется отсюда.
* * *
Солнце поднималось выше, утро продолжалось, так что каждая трещинка городских улиц и зданий излучала жар. В конце концов Коффи нашла общественный колодец, где смогла помыться. У нее не было сменной одежды, так что она просто вылила на себя несколько ведер воды, но, по крайней мере, избавилась от грязи и приставшего запаха дыма. Без масла ши и хорошей расчески с волосами невозможно было справиться, но она хотя бы попыталась. На ходу выжимая одежду, она дошла до конца одной из улиц и остановилась.
Лкосса была с виду как пирог – круг, нарезанный на толстые ровные куски, – а это должен быть ее центр. Ничего подобного она раньше не видела. Шатры всех форм, размеров и цветов были поставлены рядом, так близко друг к другу, что она едва могла различить, где кончался один и начинался другой. Она вдохнула, и ее легкие наполнились тысячью запахов одновременно. Она ощущала, как варится суп эгуси – густой, с луком, помидорами и свежим перцем, – а еще банку и рисовый джолоф. Женщины с подведенными сурьмой глазами порхали вокруг тележек с разноцветными горшками, а бородатые мужчины в экстравагантной одежде торговались за раскрашенные вручную ткани, которые трепал ветерок. Эта картина была одновременно ошеломляющей и восхитительной. Коффи была так захвачена ею, что не замечала ничего вокруг, пока не споткнулась.
– Ох, извините, я…
Она вздрогнула. Она не заметила женщину, которая сидела на одеяле. Это была старуха, перед которой были разложены блестящие безделушки: браслеты из бусин, сережки-кольца, несколько заколок с драгоценными камнями, но взгляд Коффи остановился на шести деревянных фигурках, разложенных полукругом на середине покрывала – журавль, крокодил, шакал, змея, голубь и бегемот, – символах фамильяров Шести богов.
– Ничего страшного, милая. – Старуха скромно улыбнулась ей. Ее туника была такой же простой с виду, как и одеяло, а белые кудри выбивались из-под хлопкового платка. Потрепанный амулет свисал с шеи. – Меня легко не заметить. – Она проследила за взглядом Коффи и кивнула на фигурки: – Ты верующая?
– Да. – Коффи сглотнула жесткий комок в горле. Фигурки, явно вырезанные из хорошего дерева марула, были совсем как те, которым они с мамой молились буквально вчера. Теперь казалось, что это было в другой жизни. – Очень красивые, – прошептала она.
– Спасибо, дорогая. – В голосе старухи прозвучала нотка гордости, и Коффи расслабилась, узнавая текучий говор женщины. Они общались на замани, но старуха явно была из джеде, как и она сама. Из уважения Коффи склонила голову.
– Доброе утро, тетушка, – сказала она, используя вежливое обращение к старшей.
– Ах. – Темные глаза старухи заплясали. – И тебе доброе утро, птичка. Боги добры сегодня, раз свели нас вместе. – Она более пристально посмотрела на Коффи. – Ты худая. – Это был не вопрос, но и не обвинение. – Ты голодна?
– Я…
Прежде чем Коффи успела ответить, старуха принялась копаться в сумке, стоявшей рядом. Она вытащила завернутый в ткань хлеб. От одного только запаха рот Коффи наполнился слюной.
– У меня тут более чем достаточно, если ты не против разделить его…
– М… – Коффи замялась. Она по-прежнему была осторожной, ведь ей стоило опасаться незнакомцев, но… мама как-то рассказывала ей о правиле рода. Никогда не отказываться от хлеба, если его предложил другой джеде. Кроме того, она умирала от голода. Словно прочитав ее мысли, старуха разломила хлеб пополам, не говоря больше ни слова. Коффи села рядом с ней на одеяло и принялась есть. Она едва сдержала стон. Еще никогда еда не заставляла ее плакать, но этот хлеб был таким вкусным, что наворачивались слезы. Казалось, что с каждым кусочком к ней возвращается частица ее самой и она оживает. Подняв взгляд, она увидела, что старуха наблюдает за ней.
– Ты, похоже, слишком мала, чтобы ходить на рынок одна, – отметила она.
Коффи выпрямилась.
– Мне восемнадцать, – соврала она. – Мне можно.
Старуха подняла седую бровь:
– Правда? Я бы, пожалуй, дала тебе шестнадцать.
Коффи была благодарна темному цвету кожи за то, что он скрывал ее смущение. Она показала на безделушки, разложенные на одеяле, надеясь сменить тему:
– И по сколько они на самом деле продаются? – спросила она.
– О. – Старуха смахнула крошки с коленей и оперлась спиной на здание, у которого они сидели. – Думаю, зависит от покупателя. Я принимаю монеты, разумеется, но иногда согласна и на бартер.
– Бартер? – Коффи повторила слово. Оно казалось смутно знакомым, но она не могла вспомнить, когда слышала его в последний раз.
– Это означает обмен, – пояснила старуха. – Одну вещь меняют на другую той же ценности.
Коффи посмотрела на нее:
– И ты тут этим тоже занимаешься, меняешь одно на другое без денег?
Старуха улыбнулась:
– Конечно. Все можно обменять, если знать истинную цену.
Коффи на мгновение прислонилась к стене, обдумывая эти слова. Сколько она себя помнила, они с мамой всегда жили одинаково. Каждый день они зарабатывали какую-то сумму, а потом использовали ее, чтобы оплатить долг. Мысль о том, что за вещи можно платить иначе, с помощью обмена, казалась ей совершенно чуждой. Она не могла перестать думать об этом, а ее взгляд блуждал по лежащим на одеяле предметам, постоянно задерживаясь на одном. Это было серебряное кольцо, с первого взгляда достаточно простое, но драгоценный камень в его центре выглядел восхитительно. Он напомнил ей опал, но был светлее и непревзойденно красив. Внезапно она почувствовала, что ее тянет к нему. И снова старуха проследила за ее взглядом.
– Ах да, камень дуниа, – понимающе сказала она. – Это скромная вещь, но она привлекает взгляд. На прошлой неделе ее собирались купить несколько человек, но никто не оказался достоин.
Коффи помолчала.
– Ты сказала… камень дуниа.
– Именно. – Теперь глаза женщины блестели. – Ты слышала про него?
– Конечно, в сказках. – Коффи вспомнила, что мама рассказывала ей о камнях дуниа в детстве. Считалось, что они поднимаются из самого сердца земли и встречаются только в … – Ты бывала на равнинах Кусонга, – сказала она вслух.
Старуха кивнула:
– Бывала.
Коффи уселась поудобнее, прислонившись к стене. Она совсем недавно сбежала из Ночного зоопарка, впервые с тех пор, как они с родителями стали невольниками Бааза, так что ей казалось невозможным представить что-то настолько далекое, как равнины Кусонга. Она была почти уверена, что Бааз никогда не забирался настолько далеко. Она смотрела на женщину, которая успела произвести на нее впечатление.
– Каково там?
– О, там прекрасно, – ответила старуха. – Там есть поля лемонграсса, которые тянутся на многие километры, а у еды вкус как в раю. – Она задумчиво закрыла глаза. – Я представляю, что божественные земли окажутся примерно такими же, если мне повезет туда попасть. Это и правда место чудес. – Она приоткрыла один глаз и посмотрела на Коффи. – И место магии.
Коффи фыркнула, не успев сдержаться, а затем попыталась замаскировать смех кашлем. Старуха открыла второй глаз и сжала губы.
– Не веришь в магию? – спросила она.
– Ну… нет, – сказала Коффи. – Магии не существует. Это просто сказки.
Теперь старуха выглядела оскорбленной.
– И кто тебе сказал такую чушь?
– Моя… – Коффи еле собралась с силами, чтобы закончить. – Моя мама.
– Уфф! – Старуха скрестила руки на груди и потянула носом. – Ну, твоя мама довольно-таки сильно неправа.
Коффи посмотрела на свои руки. Когда она заговорила, ее голос был еле слышен:
– Моя мама умерла.
– Ох.
Коффи подняла взгляд и увидела, что выражение лица старухи изменилось. Лицо стало четко очерченным, а глаза наполнились печалью. На мгновение показалось, что ей не хватает слов.
– Я… очень сочувствую тебе, маленькая, и жалею, что так случилось, – пробормотала она. – Я знаю, каково это – потерять любимого человека.
– Это… – Коффи умолкла. Она собиралась сказать, что все в порядке, такой ответ казался ей вежливым, но в то же время это было бы ложью. Все было не в порядке, она была не в порядке. Она не знала, будет ли она в порядке когда-либо. Прошло еще мгновение, и старуха заговорила снова:
– Уверена, мама говорила тебе то, во что верила сама, – более мягко сказала она. – Но ты должна знать, что магия не всегда заточена на страницах сказок. В другие времена она была здесь, реальная, как воздух, которым мы дышим.
Коффи села.
– Правда?
Старуха кивнула.
– В таких городах, как Лкосса, когда-то она была частью повседневной жизни. Люди использовали магию, чтобы исцелять больных и раненых, чтобы защищать наши границы, и ей даже учили детей. Ее могли унаследовать и йаба, и джеде, и тех, кому она доставалась, обучали служители храма Лкоссы. Таких людей называли дараджами.
Коффи нахмурилась.
Мама совершенно точно не рассказывала ей ничего такого. Она осмотрелась по сторонам, стараясь представить, как выглядел бы этот город, если бы магия проглядывала из-под его поверхности. Искрилась ли она или была невидимой? Опасной или совершенно обыденной? Было сложно это даже представить.
– Что с ней случилось? – спросила она.
Старуха подняла взгляд, посмотрела куда-то в суету рынка, глядя словно сквозь него.
– Разрыв.
– Разрыв? – повторила Коффи. – Какое отношение землетрясение имеет к магии?
Старуха пристально посмотрела на нее.
– Ты, конечно, слышала об этом, – сказала она. – Истории о разрывах в земле и небе, о волнах жара, который сжигал тела целиком. Я достаточно стара, чтобы помнить об этом, и, могу тебе сказать, это было ужасно. Никто до сих пор не знает, из-за чего случился Разрыв, но после него все в Лкоссе изменилось. Люди перестали воспринимать дарадж как полезный ресурс и начали видеть в них угрозу. Год за годом их изгоняли, выслеживали, как…
– Как животных, – закончила Коффи. – И так магия была потеряна.
– Не потеряна. – Глаза старухи сверкнули. – Скрыта.
Коффи нахмурилась:
– Скрыта?
Старуха начала раскачиваться из стороны в сторону.
– Многие дараджи бежали из Лкоссы, когда ощутили, что здесь больше не безопасно, но я уверена, что магия по-прежнему остается в городе и что есть и те, кто способен ею управлять, даже если они сами этого не знают.
Коффи не ответила. Она подумала о том, что случилось в Хеме, о том, что она тогда ощутила. Она вспомнила чувство свободы, когда взорвалась свеча, свои липкие руки, мамины слова.
Если Бааз поймет, что ты сделала, поймет, кто ты…
Когда-то в городе существовала магия, и люди были способны ее использовать. Мысль о том, что она может оказаться одной из таких людей, казалась невозможной, но… Другого объяснения тому, что она сделала, не было. Вся жизнь вела ее к вере в определенные принципы, но было и то, о чем мама ей никогда не рассказывала, то, что она прятала от нее. Почему? Сколько она знала? Коффи рассматривала свои руки.
– С тобой все хорошо, дорогая?
Коффи подняла взгляд. Старуха теперь смотрела на нее куда более внимательно. Коффи стало почти что неуютно. Она медленно поднялась на ноги и встряхнулась.
– Спасибо вам большое за хлеб, – поблагодарила она. – Вы были очень добры.
Старуха наклонила голову:
– Я тебя расстроила, девочка?
– Нет. – Коффи осознала, что ответила слишком поспешно, но не стала ничего добавлять. На самом деле она едва могла понять, как себя чувствует. Она была уставшей, растерянной, даже рассерженной. Почему мама не рассказала ей правду? Почему она все это время держала дочь в неведении? Она откашлялась, осознав, что старуха по-прежнему смотрит на нее. – Просто… Думаю, я уже потратила достаточно вашего времени.
– Глупости, – женщина отмахнулась. – Мне понравилась твоя компания, и на самом деле… – она показала на безделушки, – мне как раз не хватает помощницы. Тебе интересно такое предложение?
Коффи помолчала – эти слова застали ее врасплох. Предложение было щедрым и невероятно привлекательным, но… что-то по-прежнему останавливало ее. Всю жизнь она полагалась на других, которые определяли ее путь, помогали ей понять, какой шаг будет следующим. Если она хотела научиться, как выживать в этом мире, ей нужно начать прокладывать путь самой.
– Спасибо. – Она склонила голову. – Но… мне надо идти.
– Очень хорошо, малышка. – Старуха кивнула, и в ее голосе снова зазвучала печаль. – Знай, что предложение остается в силе, и я надеюсь, что когда-нибудь боги снова сведут нас. Береги себя.
Коффи оглянулась в последний раз и двинулась дальше по извилистым дорожкам рынка.
* * *
Когда Коффи ступила на улицы Лкоссы, жизнь в городе еще только закипала, но пока она разговаривала со старухой, город проснулся по-настоящему. Улицы, по-прежнему уставленные лавками, казались еще более многолюдными. Здесь так тесно, что было невозможно идти, никого не толкнув. Кто-то, пробивавшийся через толпу, врезался в нее справа; кто-то другой крикнул, чтобы она смотрела, куда идет. Больше не было прекрасного ровного ритма: чем дольше Коффи оставалась здесь, тем более оглушенной себя чувствовала. Она снова вспомнила о старухе, которая спокойно, почти задумчиво сидела на одеяле с безделушками. Странное дело – прошло только несколько минут, но ей уже было сложно вспомнить, как именно выглядело лицо женщины. Их встреча все больше походила на сон, хотя Коффи была абсолютно уверена, что она произошла на самом деле. Она сосредоточилась на словах женщины, на ее предложении, и ощутила сожаление. Это была щедрая возможность, но она отказала, не особо задумываясь. И снова она просто отреагировала, вместо того чтобы пораскинуть мозгами.
«Стать ее помощницей – это была бы хорошая работа, – произнес голос в голове. – У тебя был бы стабильный доход, может, даже шанс выбраться из Лкоссы».
Старуха сказала, что раньше бывала на равнинах Кусонга. Возможно, она планировала вернуться туда. В голове Коффи начал быстро складываться план. Да. Она вернется и найдет старуху, примет ее предложение. Может, она освоит какое-то новое ремесло, и, может, старуха расскажет ей еще больше о магии. Что-то толкнуло ее в спину, когда она застыла посреди дороги, но ей было все равно. У нее был план, путь вперед, надежда. Она развернулась, чтобы отправиться туда, откуда шла.
А затем чья-то ладонь зажала ей рот.
Коффи вздрогнула. В горле поднимался крик, хватка напавшего становилась все крепче, и в шуме толпы никто не услышал ее приглушенный возглас. Еще одна большая ладонь схватила обе ее руки мертвой хваткой и завела за спину. Ее оттащили в сторону от дороги. Она поежилась, услышав тихий смешок, а потом ощутила знакомый запах пряного одеколона, и ее кровь похолодела.
– Привет, Коффи, – сказал Бааз Мтомбе.
