Август Котляр
Шлемазл
На сцене зажигается свет. В большой гостинной за столом с ноутбуками сидят Марк и Август, вокруг ходит Изя.
АВГУСТ: Значит, ты настаиваешь на чём-то драматическом?
ИЗЯ: Мне бы хотелось сыграть что-то противоречивое. Сыграть две роли – добра и зла, человека хорошего, сообщающегося с человеком не особо хорошим, и показать всю противоречивость человеческой натуры, и в то же время открыть как божественное начало в человеке, так и нечто призёмлённое, как это мы сделали в Банкире.
МАРК: Ну, тут действительно напрашивается какая-то вечная тема. Только не Христос с сатаной в пустыне. А то получится ещё один Гамлет.
АВГУСТ: Пилат! Давай попробуем сыграть Иисуса и Пилата. Но не в доме префекта Иудеи, а потом.
МАРК: Ты про их встречу в вечности? Что может сказать убиенный убившему? Конфликт палача и невинной жертвы? Один делает свою работу согласно своим представлениям о правильном, а другой делает свою и оба правы, только один принимает безвинно смерть, а другой… Мучаться ему или не мучаться? Вот в чём на самом деле вопрос, а в том, кто прав и кто виноват.
ИЗЯ: Это неожиданно. Мне нравится! Сыграю за обоих!
АВГУСТ: Тогда попробуем. Так и напишем: Пи-лат!
Август печатает на компьютере, на экране возникает надпись
“Новелла “ПИЛАТ”
Гаснет свет, гаснут экраны. Тёмная сцена. Появляются две головы как два световых пятна. Они над сценой как бы висят в воздухе. Одна голова римлянина, это Понтий Пилат, другая голова иудейская, это Иисус Христос. Экраны над сценой показывают лица крупным планом. Экран один – Христос, Экран два – Пилат. Обе головы принадлежат Изе, но в изменённых нейронной сетью обличиях.
ПИЛАТ: Слушай, Иисус, я тебе в тысячный, в миллионный раз повторяю – я тут ни при чём! Ты мне уже две тысячи лет выносишь мозги – а был ли у тебя выбор? Ну какой выбор? Я ж этим твоим поганым соплеменникам сказал – не нашёл я вины в этом человеке, и даже руки помыл, как у вас, евреев, принято в таких случаях. Это ты им претензии предъявляй, не мне.
ИИСУС: Понтий, драгоценный ты мой человек… А что ты чувствовал, когда меня к тебе привели?
ПИЛАТ: Да что я мог чувствовать? Башка лопалась с похмелья, сушняк долбил, тётку накакнуне не смог оприходовать, потому что конь мой не встал, с деньгами проблемы были, легионеры безобразничали, жалобы на меня в Рим строчили твои соплеменники, дескать, я казну разворовал и дороги не построил, хотя деньги выделялись… Тут этот твой кагал галдящий вваливается, тебя волочёт, и хором несёт какую-то околесицу про вашу эту религиозную хрень. И, прошу тебя, со мной оставь эти высокопарные обороты: из чрева твоего потекут реки воды живой и тому подобное. Не вода живая из меня выходит, когда живот прихватывает.
ИИСУС: Что было в сердце твоём?
ПИЛАТ: В сердце? Не было у меня сердца. Вместо него был геморрой. Я сидеть не мог, только лежать или стоять. И кровь хлестала из задницы. И пописать не мог толком – подцепил где-то гонорею. А тут ты, такой красивый, величавый. Очень меня взбодрил.
ИИСУС: Понимаю.
ПИЛАТ: Что ты понимаешь? Да, конечно, ребята перестарались мои. Я им сказал: дайте ему пару плетей, чтоб поменьше болтал и не дразнил этих пейсатых мудил, и отпустите с миром. А они в раж вошли. Садюги хреновы. Профессиональная деформация личности.
ИИСУС: Ты где был?
ПИЛАТ: Да пошёл похмелиться. Винца прохладненького попил в подвале. Разморило на жарюке. Закемарил. Проснулся – а тебя уже мои черти отрихтовали. Даже мне не по себе стало. Зачем же так с живым человеком, пусть он даже и еврей.
ИИСУС: Ты не любил евреев?
ПИЛАТ: Что значит – не любил? Публика вы достаточно склочная, скандальная, в головах у вас какие-то непонятные мысли, смесь дельного с бредятиной, религия какая-то странная – один бог на все случаи жизни, и которого ещё никто никогда не видел. Хоть бы статую ему какую-нибудь поставили, как у нас, у нормальных людей. А то ж вообще ничего не понятно.
ИИСУС: Ты пробовал разобраться?
ПИЛАТ: Поначалу. Позвал ваших ученых мужей, говорю: рассказывайте. Один начал, другие тут же стали его перебивать и поправлять. Возник у них спор промеж себя, на каждый вопрос у них по семь мнений, и все кричат своё одновременно. Дошло у них дело до драки, пришлось охране выкинуть их вон.
ИИСУС: Ты бы кого-то одного позвал. Самого толкового.
ПИЛАТ: Да как определить, кто у них самый толковый? Надо же от чего-то оттолкнуться, а от чего? Все друг про друга говорят гадости, доносы мне пишут. Анонимные.
ИИСУС: Ты сказал, что не нашёл на мне вины. Но отправил на смерть. Невиновного человека.
ПИЛАТ: Издержки демократии и местного самоуправления.
ИИСУС: И ты ничего не мог сделать?
ПИЛАТ: Мог. Но не стал.
ИИСУС: Почему?
ПИЛАТ: Ты был встроен в систему власти, знаешь, что такое иерархия?
ИИСУС: Вообще-то, я и Мой Отец – это верховная власть во Вселенной.
ПИЛАТ: Это ты тут власть. А ты вспомни себя тогда: нищий оборванец с завиральными идеями. Бродит повсюду и баламутит общественность. Живёт как альфонс. За счёт баб. Собрал шайку каких-то нищебродов, какие-то лекции читал народу, толпы собирал; говорят, целительствовал, воду заряжал, слепым глаза вставлял, парализованных бегать заставлял, мёртвых воскрешал. Что может подумать нормальный человек?
ИИСУС: Что Бог воплотился в человеке.
ПИЛАТ: Знаешь, Иисус, при всём моём уважении, ты ничего в реальной жизни не понимаешь. Потому что в реальной жизни чудес не бывает, и если про кого-то рассказывают, что он воскрешает уже разлагающиеся трупы, то это – либо фокусник, либо шарлатан.
ИИСУС: Но ведь я творил чудеса.
ПИЛАТ: Я этого не видел. А что записано с чужих слов – это всего лишь чужие впечатления.
ИИСУС: Ты не веришь людям?
ПИЛАТ: Верю. Тем, кому можно верить. Кто проверен. А к чему ты клонишь? Я понял. Ты, догадываюсь, хочешь сказать, что я поверил старейшинам и первосвященникам, что оклеветали тебя, и отдал тебя, невинную овечку, на казнь. И не перепроверил эти сведения?
ИИСУС: В том числе.
ПИЛАТ: Так какого хрена ты молчал, когда я тебя допрашивал по существу вопроса? Ты же ничего не сказал в своё оправдание!
ИИСУС: В чём я должен был оправдываться? Я же ни в чём не был виноват.
ПИЛАТ: У твоего начальства была другая точка зрения.
ИИСУС: Они мне не начальства.
ПИЛАТ: Теперь-то конечно. Но это они тебя приволокли и выдвинули обвинения. С чего бы им притаскивать невинного человека к префекту? Да ещё к такому, как я.
ИИСУС: Как ты?
ПИЛАТ: Я на свой счёт не обольщаюсь. Да, я обращался с казной по-свойски. Да, в милосердии меня сложно упрекнуть. Но как было с вами всеми управляться? Вы ж по-хорошему не понимали, бузили всё время против цезаря.
ИИСУС: Зачем вы вообще пришли в Иудею?
ПИЛАТ: Не ко мне вопрос. Я чиновник прежде всего, а политик поневоле. Зачем Рим пришёл в Иудею – это вопрос к Риму. Я же исполнял служебный долг и делал всё, чтоб было тихо. Чтоб цезарь не волновался и чтоб меня не выкинули со службы на улицу, как собаку.
ИИСУС: Ты испытываешь раскаяние?
ПИЛАТ: В чём мне раскаиваться? Я действовал по обстоятельствам. В рамках имевшихся полномочий. Решал возникавшие проблемы. Ты был одной из них.
ИИСУС: Ты мог поступить по-другому.
ПИЛАТ: Хватит мне морочить голову. Давай начистоту. Если б мои орлы тебя не распяли, кто б ты был? Ну так, по совести? Бродячий тунеядец, несущий какую-то ахинею, говорящий загадками и софизмами. Думаешь, я не знаю, что ты ответил, когда тебя спросили, позволительно ли платить подати кесарю? Ты спросил: что изображено на денежке? Кесарь? Так отдайте кесарю кесарево, а Богу божье. Ловко передёрнул, не хуже учёных греков. Провёл даже своих хитросложных соотечественников.
ИИСУС: Где я тут передёрнул?
ПИЛАТ: При чём тут изображение кесаря? А если бы там было изображение задницы, что бы ты сказал? Засуньте золотой динарий в задницу, а Богу воздайте божье? Тебя же конкретно спросили – надо ли платить налоги? А ты отвечал всякими головоломками. А сам при этом платил налоги. Помнишь, когда к тебе прискакал этот слабоумный Пётр, и говорит: ой-ой-ой, пришло время платить налоги. Что ты ему сказал? Иди, поработай, пусть тебе заплатят, и отдай часть заработанного на налоги? Нет, ты сказал: иди, вылови без рыбку из пруда с золотой монеткой за жабрами, и заплати за меня и за себя.
ИИСУС: И что не так?
ПИЛАТ: Да всё не так. Чему ты людей учил? Посмотрите на птиц небесных, не жнут, не сеют, а сыты бывают? Посмотрите на траву полевую, как её Бог одевает, красивее, чем одевался царь Соломон? Вовсе не про радость созидательного труда ты проповедовал.
ИИСУС: Ты ничего не понял.
ПИЛАТ: Что тут было понимать? Вы в своей Иудеи жили как скоты: грязные, вонючие, дикие какие-то, вши, везде дерьмом воняет, улицы замусоренные, дорог нет, почты нет, воды нет. Зато какая духовность! Не знаю… Может, вас манна небесная развратила за сорок лет тунеядства в пустыне? Халява быстро расхолаживает. Работать надо было. Посмотри. Мы, римляне, куда бы ни пришли, что делаем? Строим акведуки, строим общественные бани, строим общественные сортиры с канализацией. Мостим дороги. Организовываем почту. Патрулируем улицы. Ловим воров и бандитов. Упорядочиваем налогообложение. Вводим закон и порядок. Всё-таки правовая система у нас работает, и префект даже в самой далёкой задмуханной провинции, вроде меня в этой поганой Иудее, знает, что за ним стоит вся мощь Рима, и сам эту мощь побаивается, потому что если что не так – башку оторвут однозначно.
ИИСУС: Так что было бы, если б ты меня не распял?
ПИЛАТ: Сдох бы ты в канаве. Тебя по-любому побили бы камнями. Свои же. От зависти. Которые твоего Отца считают своим Отцом. Они тебе завидовали, Иуда тебе завидовал. Он же ревновал тебя ко всему – к твоей стати, к твоему красноречию, к твоему успеху. Он и у меня был, предлагал тебя сдать, но мне какое дело до ваших еврейских штучек? А даже если и не убили… Пока ты был молодой и красивый, и говорил свои заумные проповеди, ты тёткам нравился, и они давали тебе деньги. Вот ты и твоя шайка ездили бабам и простофилям по ушам, они тебе копейку подбрасывали, вы шлялись по всей Иудеи и не работали, жили за чужой счёт. А потом бы ты всем надоел со своим занудством. Побирался бы, просил милостыню на перекрестке. За чудеса ты денег вроде не брал? Пришлось бы брать. И ты разве один был чудотворец? Да их по всей Иудее и Египту сотни шлялись. Вот скажи мне, Иисус: если ты умел воду обращать в вино, что ж ты камни не обращал в золото, чтобы со вдов и работяг бабло не стричь?
ИИСУС: Мне такое даже в голову не приходило.
ПИЛАТ: А мне вот, видишь, пришло.
ИИСУС: Мы по-разному видим мир.
ПИЛАТ: Не знаю, как видишь ты, а я смотрю на вещи, как они есть. Тебя называют Словом, Логосом, тобою творился мир. И какой мир тобою сотворён? Только не говори про свободу воли и всё такое, это ни тебя, ни Бога, ни нас не оправдывает. Ты думаешь, ты поменял мир? А твой древний дедуля, царь Соломон, сказал: что делалось, то и будет делаться под солнцем. Ну вот издох ты на кресте с каким воплем? “Отец, зачем ты бросил меня?” Страшно было? Больно? Невыносимо? Это люди сделали, которых ты за три дня до этого учил милосердию и состраданию. Что поменялось в мире? Человеческая природа, что ли, поменялась? Блаженны нищие духом… Что это всё значит?
ИИСУС: Именно это и значит.
ПИЛАТ: А ты помнишь, что мне сказал на допросе? Я тебя спрашиваю: ты царь иудейский? А ты мне: это ты говоришь. Только за одну такую дерзость следовало съездить по твоей божественной морде.
ИИСУС: Чего не съездил?
ПИЛАТ: Я – префект, высшее должностное лицо в вашей вонючей дыре. Мне ещё руки об всякую шваль марать? Ну подумай, кто был ты и кто был я? Да и, по правде говоря, не расположен я людей бить. Даже такое ничтожное и никчёмное существо из задницы мира, каким ты был в земном обличьи.
ИИСУС: А казнить расположен?
ПИЛАТ: Ты опять за своё? Я, что ли, орал “распни его”? Я, что ли, кричал “кровь его на нас и детях наших”? Да мне потом жена моя, Прокула, полгода к себе не подпускала, обижалась, что я не отпустил тебя. А как мне было отпускать тебя? Я и хотел, а они, твои священнички и моралисты, потребовали душегуба Варавву, а тебя, безобидного юродивого, велели распять. Какие ко мне вопросы?
ИИСУС: Только один. Почему ты не использовал свою власть, чтобы отпустить невиновного?
ПИЛАТ: Если б я тебя отпустил, то никакой бы власти у меня не было: они бы подняли бунт, Рим бы прислал легионы, распяли бы тысячи человек, меня бы выгнали взашей. Так что я отделался малой кровью.
ИИСУС: Невинной.
ПИЛАТ: Ну прости меня.
ИИСУС: Вот именно это я и хотел услышать. Я прощаю тебя, Пилат.
Свет гаснет. Экраны гаснет.
ГОЛОС АВГУСТА (из темноты): Стоп! Снято! Антракт 15 минут.
Действие третье.
В большой гостинной сидят за столом Марк, Август и Изя. На экранах над сценой их лица.
ИЗЯ: Я хочу ещё! На библейские вечные темы.
На экранах появляются кадры, изображающие странные картины на библейские сюжеты.
МАРК: А не слишком ли занудно? Может, добавим движухи?
АВГУСТ: И чего-нибудь веселого. Раскроем характер нашего вошедшего в раж героя через конфликт, который он не понимает – с кем он имеет дело, и как его при этом имеют. На библейском фоне.
ИЗЯ: Это как?
АВГУСТ: Ты – человек искусства? Любишь всё прекрасное? Допустим, у тебя хватает таланта создавать прекрасное, скажем, картины. Так и напечатаем…
Слышен стук клавиатуры. На экранах появляется надпись “Новелла “Мазила”.
Гаснет свет. На экранах видно, как Изя стоит перед холстами и пишет картины, работая с палитрой, смешивая краски и нанося их на холст, стоящий на подрамнике. Экраны гаснут, зажигается свет на сцене.
Картинная галерея. На стенах висят странные абстрактные и фигуративные картины. На экранах появляется надпись “Опыты Эйзегезы. Персональная выставка Исаака Шапиро”. Изя вешает на стену большую картину.
Входит Феликс Самшиттер с двумя роскошными и социально безответственными девицами, Снежанной и Роксоланой. В руках у Феликса штатив с фотоаппаратом, который он ставит в углу и проделывает с ним манипуляции. Видят Изю, вешающего картину. Феликс осматривается. Он удивлён. Он смотрит внимательно на большое полотно, которое Изя пытается закрепить. На нём изображён Херукуси – карлик в самурайских доспехах. Изя стоит на стремянке, прилаживая Херукуси. Феликс стучит по стремянке, снизу вверх обращаясь к Изе.
ФЕЛИКС: Слышь, братан, а где мазила, в смысле художник?
ИЗЯ: А вы кто?
ФЕЛИКС (представляя себя и барышень): Я? Феликс Самшиттер. А это родненькие мои, близкие.
ИЗЯ: Самшиттер? Это фамилия?
ФЕЛИКС: Не нравится? От слова “самшит”. Предки возили самшит из Грузии в Белоруссию. Кормились с того.
ИЗЯ: А моя фамилия МазиллО. Это мои картины.
ФЕЛИКС
Ты гонишь? Твои картины? Похоже на мазню душевнобольных. Как в дурдоме. Значит, ты у нас мазила?
ИЗЯ: Слышали – были такие художники МикеланджелО, ДонателлО, УтриллО, КалО, МуриллО, а я вот МазиллО.
РОКСОЛАНА: Котик, мне нравится вон та палочка, беленькая на чёрненьком.
ФЕЛИКС: Сколько просишь вон за ту хренотень?
ИЗЯ (слезая со стремянки): Десять тысяч долларов.
ФЕЛИКС: А не до хрена?
ИЗЯ: Так это же и есть хренотень.Это фаллическая кость. Настоящий костяной хер. Бакулюм.
ФЕЛИКС: Не понял?
ИЗЯ: Ещё раз – это хер моржовый. Костяной каркас. Почти метровый. Чтоб в ледяной воде исполнял свою функцию.
СНЕЖАНА: Масик, я тоже хочу такую картинку. В будуар.
ИЗЯ: Такая большая только одна такая. Есть мышиные пенисные кости – они поменьше и подешевле. По пять и по три.
СНЕЖАНА: Не хочу мышью письку. Хочу моржовую!
РОКСОЛАНА: Я первая!
СНЕЖАНА: Роксоланочка, не будь сучкой. Тебе Биркин двадцатую уже подарили? Вот и успокойся. Я, может, искусство шибко-шибко люблю. Больше, чем сумки Хермес и бланики.
ФЕЛИКС: Так, мазила, пока эти обезьяны не сцепились, дам им ещё какой-нибудь хер. Только высокохудожественный. Без похабщины.
ИЗЯ: Ну, в принципе, эта выставка моих работ вся посвящена теме… Этой самой теме.
РОКСОЛАНА (озираясь): Что-то я не понимаю… А где тогда тётки? Без них какой смысл?
ИЗЯ: Дело в том, что мужское начало, воплощённое в мужском конце – это не столько для тёток…
СНЕЖАНА: Это что, для голубеньких? Ты модельер, да? Стилист? Мне нужен новый визажист, а то мой престарелый педик сжёг мне кожу и рожу.
ФЕЛИКС: А ты сам-то, в натуре, не заднеприводной?
ИЗЯ: Натурал. Я вам поясню. Вот видите – картина. На ней Авраам, праотец наш, сам себе сделал обрезание. Потому что это символ завета человека с Богом. Бог ему сказал – и он сделал.
РОКСОЛАНА: Котик, ты тоже сам себе отчекрыжил? Мой бедненький! Пойдем, я тебе в него холодок вдую.
СНЕЖАНА: Тебе бы только дуть. Дай человеку рассказать.
ФЕЛИКС: А что это за облако в трусах теребит его за конец?
ИЗЯ: Это архангел Рафаил снимает боль. Анальгина ещё не было.
СНЕЖАНА: Я тоже умею снимать боль. Масечка, пойдём, помассирую простату. Боль буквально рукой снимет.
ФЕЛИКС (Изе): Слышь, мне б товарищу подгон братский сделать. Тему ты поднял лютую. Значит, смотри, что мне надо. Дружок у меня есть, чёрт голимый, хитрая жидовская морда, вроде меня. Он как бы мне и друг, и партнер по бизнесу, и в тоже время все норовит меня нае… нажухать. Но мы с ним с детства, как братаны. Но чтоб он помнил: деньги деньгами, но есть ещё совесть.
РОКСОЛАНА: Котик, ты такой у нас умненький… Но только у тебя эти понятия тоже не совмещаются.
СНЕЖАНА: Да, масечка, мы тебя любим не за это. И даже не за твой… этот….
ИЗЯ: Бакулюм?
СНЕЖАНА: Типа…
ФЕЛИКС: Я знаю, за что вы меня любите.
РОКСОЛАНА: Ну при чём тут деньги?!
ФЕЛИКС (указывая на картину с карликом Херукуси): А что это за Тирион Ланнистер? Клоун из театра Кабуки?
ИЗЯ: Это особая картина. Это тоже карлик. Я придумал мангу, на основе реального самурая из Древней Японии. Он очень храбрый, но маленький. И он не мог дотянуться мечом до головы врага, поэтому в суматохе и неразберихе боя он откусывал члены своим врагам, а когда те падали, отрубал им головы. Он считал, что таким образом враг лишается мужества. Имя этого карлика – Херукуси. Мне порой кажется, что он живой, и вот-вот спрыгнет из картины и пойдёт…
ФЕЛИКС: Кусаться? Не-не-не, на хер такое счастье. Я такое даже врагу не подарю. Что-нибудь повеселее, ближе к еврейской тематике есть?
ИЗЯ: Тогда обращу ваше внимание вот на эту картину. На ней, смотрите, Ктулху, Чужой и Хищник стоят с перебинтованным достоинством, а рядом стоит знаменитый рав Соловейчик, ваш земляк, корнями тоже из Любавичей.
ФЕЛИКС: Какой земляк? Он из Пружан. До них семьсот верст от Любавичей. Но главное ты уловил чутко. Так что с того?
ИЗЯ: А то, что любое разумное существо может стать евреем. Обрезание открывает всем разумным существам путь к свету Творца и свету Торы.
