Ашира Хаан
Одноклассники бывшими не бывают
50 лет школе
Гимн как-то настроил всех на правильный, чуть торжественный лад. Все успокоились и расселись. К счастью, речей пока никто не толкал. Просто выходили классные руководители разных лет и рассказывали про свои выпуски.
Наша классная ушла из школы после того, как доучила нас.
И, видимо, сильно обиделась за что-то на руководство, раз не явилась даже на юбилей.
Мы успели почувствовать себя бедными сиротками и расстроиться, что нам не достанется доброго слова, но получилось даже лучше, чем я надеялась. Про наш выпуск решил рассказать учитель информатики.
Несмотря на то что мне всегда лучше давались гуманитарные дисциплины, а всем сердцем любила я и вовсе географию с историей, об уроках информатики у меня сохранились самые теплые воспоминания. Компьютеров тогда в школе было очень мало, поэтому заниматься разрешили тем, кому это нужно для поступления или крайне интересно.
Я собиралась на экономический или в рекламу, казалось – зачем мне вся эта компьютерная ерунда? Но все равно ходила, потому что программирование оказалось ужасно интересной штукой. Учили нас, конечно, совсем примитивным вещам вроде рисования кругов и движущихся точек, но я была в восторге.
Потом компьютеры обновили, поставили на них современные офисные программы, и девочек отдали другому преподавателю, который называл нас «будущими секретаршами» и учил какой-то ерунде вроде перекрашивания буковок в разные цвета.
Я взбунтовалась и сбежала обратно к мальчишкам и точкам, движущимся по координатам. В итоге, конечно, я все равно училась на факультете рекламы и пиара, но сейчас мне пришлось даже сморгнуть пару слезинок, когда любимый учитель упомянул мое имя.
Зря я все-таки не последовала его совету поступать на программирование.
– Наташка!
Меня дернули за руку, указали на сцену.
Пока я ностальгировала, уже успели рассказать про самый последний выпуск, и теперь на сцену вышла…
– Смотрите, Наташка!
– А говорила – опоздает из-за концерта.
– Так все правда же.
…наша любимая Наташка Белова.
Именно она была той, кто собирал все встречи нашего выпуска предыдущие пятнадцать лет. Как будто скучала по нам всем сильнее прочих.
Потому все так и удивлялись, что она до сих пор не пришла.
А она, оказывается, устроила нам сюрприз. Стояла на сцене в сверкающем блестками красном платье с разрезом, держала микрофон и улыбалась.
Но сначала должна была выступить наша завуч.
Невероятно строгая женщина: всегда в черном, с аккуратной прической и поджатыми губами. В школьные годы мы называли ее мегерой и строгой госпожой. У нее был нюх на коварные затеи. Звон ее металлических набоек на каблуках разносился по всем этажам школы, и все, задумавшие нехорошее, тут же становились паиньками.
Сегодня мы второй раз в жизни видели ее такой растроганной и почти плачущей. Первый был на выпускном, это не считается. Мы все были немного не в себе в тот день.
Она едва совладала с треснувшим голосом:
– Наша школа выпустила много достойных людей. Среди наших выпускников есть академики, телезвезды, писатели, ученые, художники, балерины, создатели большого адронного коллайдера, арктические исследователи, спортсмены, изобретатели, многодетные матери – у Катеньки Патишиной одиннадцать деток! – преподаватели, в том числе работающие в Оксфорде, члены правительства. Даже один космонавт! – Завуч нашла глазами кого-то в зале и властным жестом поманила его: – Поднимись, пусть на тебя посмотрят. Вот у этого человека можно брать автографы. Мы гордимся каждым нашим учеником и надеемся, что помогли вам достичь того, чего вы хотели.
Она щелкнула пультом, и с потолка спустился огромный белый экран, на котором начали мелькать фотографии выпускников. Я даже заметила себя!
– Я бы могла рассказать вам про каждого. Я не шучу. У учителей совершенно уникальная память и самая большая семья в мире. А у директоров и завучей еще больше. Вот поднимите руки, кто не верит. Ага. Вася Морских, выпуск девяносто седьмого года. В девятом классе ты написал под окнами школы признание в любви Кате Антиповой. А на последнем звонке, чтобы доказать, что готов ради нее на все, выпрыгнул с борта теплохода.
– Я на ней женился потом! – выкрикнул из зала Вася.
– Молодец, – отозвалась завуч. – Хоть не зря МЧС вызывали.
– У нас трое деток!
– Только не отдавайте в нашу школу.
– Поздно, в следующем году придем.
– О боже… – Завуч закатила глаза, но счастливая улыбка выдавала ее истинные чувства. – Ладно, кто еще?
Взвился лес рук.
– Пусть кто-нибудь просто выйдет вперед, а то решите, что я специально выбираю тех, кого помню.
Женщина в деловом костюме сделала шаг из первого ряда.
– Меня вы точно не помните, – тряхнула она головой.
– Конечно, помню, – усмехнулась завуч. – Алиса Северова. Ты училась всего один год в девятом классе. Удивлена, что ты пришла. Ты писала великолепные статьи в школьную газету, мы обсуждали их на каждом педсовете.
Алису, кстати, я тоже помнила.
Очень хотела быть на нее похожей – такой же независимой и яркой.
– А теперь давайте поприветствуем нашу выпускницу, ставшую певицей. Маленькая музыкальная пауза, чтобы вы немного отдохнули. Кстати, в школе она ненавидела уроки музыки. Никогда не ставьте крест на своих детях, даже если они утверждают, что алгебра им никогда не пригодится. Вдруг у вас вырастет новый Перельман? – И завуч тем же властным жестом пригласила Наташку в центр сцены.
Она была чуть ли не единственной моей подругой в школе. Учила меня краситься, а я помогала ей с химией. Вытаскивала меня на школьные дискотеки и подговаривала своих кавалеров меня приглашать на танцы. Всегда звала меня на дни рождения и отдавала старую одежду, которая выглядела моднее и ярче моей новой.
А еще она была единственной, кому я говорила про то, что влюблена в Илью. Один раз мы даже подсмотрели в школьном журнале его адрес, нашли дом и несколько часов наматывали вокруг него круги, потому что мне очень хотелось его увидеть.
Наташка фыркала, что нечего так унижаться из-за какого-то парня, но продолжала ходить вместе со мной. Только когда мы замерзли, а свет в его квартире погас, мы пошли по домам. Мне тогда здорово влетело за позднее явление.
Я покосилась на сидящего рядом Илью. Как-то мы с ним на этой встрече слишком много общаемся. Она запросто подумает, что я решила тряхнуть стариной и закрыть этот гештальт школьных лет.
* * *
После музыкальной паузы – а Наташка и правда неплохо пела! – официальная часть закончилась, и все стали разбредаться кто куда. Одни снова по классам общаться друг с другом, другие шли поболтать к любимым учителям, третьи разглядывали фотографии со школьных праздников, вывешенные в столовой. Из актового зала выносили стулья: собирались устроить дискотеку.
Я не удержалась и сбегала обнять своего любимого учителя информатики и поблагодарить за теплые слова, а потом нырнула за кулисы и пробралась в каморку за сценой. Наташка была еще там и очень мне обрадовалась:
– Кондратьева! Явление Христа народу! Пошли покурим и расскажешь, кто тебя уломал все-таки прийти, если не я! Буду ревновать, сразу говорю.
Несмотря на нашу дружбу в школе, после ее окончания мы как-то разошлись в разные стороны. Она поступила в институт туризма, я на рекламное отделение журфака. У нее появились поклонники и тусовки, у меня – активная политическая жизнь. Сложно было учиться среди лучших новостников, которые уже работали на телевидении и в газетах, и не вовлекаться в эту движуху.
Я приходила в гости к Наташке и вываливала на нее гору важных новостей, призывала сходить на митинг, на встречу с местными депутатами или хотя бы подписать петицию. С жаром делилась своим возмущением по поводу очередной глобальной несправедливости.
Она выслушивала меня со скучающей улыбкой и все реже и реже звала на свои тусовки с новыми подругами. Впрочем, мне тоже были неинтересны закрытые вечеринки в ночных клубах и бары, где можно потанцевать на стойке за бесплатный коктейль.
У нас оказались слишком разные интересы.
Это с годами, лет через десять после выпуска, начинаешь ценить любого человека, с которым не противно, не скучно и есть хоть одна общая тема для разговора.
А в юности кажется, что и дальше друзья будут нанизываться на твою жизнь так же легко, как в школьные и студенческие годы. Только отрастают колючие шипы принципов и все сложнее притираться к новым людям. Со многими из тех, кто мог бы стать близким, больше не подружишься так просто. Они уже при встрече высказали что-нибудь слишком радикальное, и теперь подавать им руку не комильфо.
Вот и остались протянувшиеся ниточками соцсети, поздравления с днем рождения, которые все короче с каждым годом, пока не вырождаются до картинки в личку.
Но раз сегодня день ностальгии, ностальгнем и с Наташкой?
Курилка на территории детского учреждения в наше суровое время – это все равно что устроить бордель в школьном подвале. А ведь, помню, в далекие либеральные годы у нас в школе разрешали курить тем, кому уже исполнилось шестнадцать и кто принес справку от родителей. Сейчас мы переглянулись и все-таки решили соблюсти закон и выскочили через дыру в заборе к трансформаторной будке. Судя по количеству окурков за ней, не одни мы были такие умные.
– Ну что, Ритка? – Наташка ловко выудила длинную сигариллу из яркой пачки, я жестом отказалась. – Видела уже нашу подружку-шлюшку? Как тебе ее губищи?
– Ты про кого так нежно? – изумилась я.
– Про Рикиту же! – Наташка постучала мне пальцем по лбу. – Или у нас еще кто-то из девок себе губы наколол так, что кажется – осы покусали?
– А что с ней? – все еще не понимала я. – Ты ее так за губы приложила?
– Когда все в актовый зал ломанулись, она в спортивной раздевалке Женьке отсасывала.
– Серьезно? – Я представила, как картиночно-глянцевая ухоженная куколка Рикита этими своими пухлыми губками берет у пузатенького Протасова в рот… и сделала это зря. – Он же… Фу!
Наташка хрипло рассмеялась, глядя на мою реакцию, затянулась и выпустила дым в предзакатное небо.
– Она в него весь десятый класс была влюблена. Помнишь, он ходил тогда в качалку и был такой гладкий мускулистый пупс со светлыми кудряшками? По нему половина девок вздыхала, но ее прям клинило. Может, она до сих пор вместо лысинки видит те кудряхи.
– Она же замужем?
– Ну так муж в Германии. О чем он не знает, то ему не навредит.
– Блин…
Я так растерялась от ее демонстративного цинизма, что забыла даже про свою роль успешной звезды и независимой женщины. По-хорошему, это я должна была говорить текст про «муж далеко», но…
– Сафронова не приехала, кстати? Разжирела и стесняется? – Наташка докурила и вытащила следующую сигарету. Щелкнула зажигалкой. Мы же тут сплетничать, я так поняла, под это дело можно и пачку уговорить.
– Нет, там всего человек пятнадцать. Морозов, Синаева, Чернозуб, Вешнякова…
– О, а Синаева приехала, хотя у нее тоже жопа с дом. Но есть оправдание. Иванова тоже мне сказала, что не приедет. Видела ее на фотках? Время не пощадило. Такая, знаешь, тетка нашего детства, так и ждешь, что за поломанную сирень влетит.
– А что, все, кто не приехал, стесняются? – хмуро уточнила я.
То есть все эти годы про меня думали и говорили вот такое же?
– Ну а как еще? Это ж только на словах все такие: ах, к чему вспоминать наши детские обиды! А в реальности все отлично помнят. Особенно хорошо помнят те, кого травили. Зато те, кто травил, они самые светлые человечки.
Ее мысли были таким неприятным отражением моих, что я поежилась. Грубым, темным. Но похожим. И мне совсем не хотелось с ней соглашаться, хотя говорила она вроде бы правильные вещи.
Просто… мерзко.
– Илюха-грязнуха тоже тут? Никогда не ходил на наши встречи, как и ты, а тут, смотрю, на юбилей выманились.
– Да, тут.
У Ильи в старших классах действительно было такое прозвище. Как-то в школьном походе он отказался идти с парнями в деревенскую баню, сказав, что вполне помоется и в ледяной речке, только в одиночестве. С тех пор и прилипло. Нечего отрываться от коллектива.
– Меня после школы на свидание тоже как-то звал. Но я не Варька, я его прямым текстом послала. Представляешь, рассказывала бы потом, что гуляла с Илюхой-грязнухой! Да меня бы все наши оборжали. Докатилась.
– Ну не знаю… – я постаралась сделать равнодушный вид, хотя неловкость и стыд ошпарили изнутри. Теперь я точно знала, что она будет говорить про меня после этой встречи, если увидит, как Соболев со мной воркует. – Он сейчас такой красавчик стал, особенно на фоне остальных…
Наташка поправила роскошное декольте своего сверкающего платья, перекинула длинный хвост темных волос с одного плеча на другое и кокетливо заметила:
– Да, Рикита же не постеснялась с Протасовым. Может, и мне замутить?
– С Протасовым? – непонимающе переспросила я.
– Да нет же, – она засмеялась. – С Илюхой! Раз ты говоришь, он теперь огонь.
Я будто ударилась лицом о бетонную стену. Глубоко втянула носом воздух с запахом табачного дыма и закашлялась.
* * *
Наташка как будто не заметила моей реакции. Или и вправду не заметила? Она всегда была немного эгоисткой, но в детстве такие вещи не критичны. Это потом они оплетают бывших друзей как щупальца спрута, так что до живого человека и не дотянуться.
– Ну а когда еще карнавалить, Рит? – спросила она с вызовом, будто я возражала. – Последняя наша молодость уходит!
– Не знаю, вон ВОЗ продлила возраст молодости до сорока четырех лет. Может, рано прощаться? – попыталась я отшутиться.
– Кому мы в сорок четыре нужны будем, Рит? Сейчас надо зажигать! Муж с одноклассниками на пятнадцатилетие выпуска тупо сауну сняли на всех. Чего туда-сюда мотаться? Все, кто в школе и после не успел, там воплотили свои мечты. Зато больше никаких сожалений.
– Погоди, муж? Ты замужем? И он спокойно это тебе рассказывает? – вот на этом месте я просто охренела.
Кажется, тут не я буду самой отвязной зажигалкой. Теряю позиции, пора что-то с этим делать.
– Он меня уверял, что у них в классе все бабы страшные, а выпускники детского садика, где он встретил первую любовь, почему-то не собираются. А он, может, до сих пор в самые ответственные моменты дрочит на ее красные лаковые туфельки.
– И ты веришь?
– Ой, Ритуль, мне по фигу! – скривилась Наташка. – Главное, чтоб его отпустило. А то у некоторых крышечку лет через тридцать сносит, на пороге пенсии. Уже пора к похоронным костюмам присматриваться, а они бегут жениться на той, с кем на теплоходе целовались во время Последнего Звонка. Для того и нужны эти встречи. Пока еще мы можем видеть друг друга прежними, какими нас больше уже никто никогда не увидит.
Последние ее слова прозвучали так пронзительно и тревожно, что я поежилась, несмотря на то что воздух был теплым, почти летним.
Это правда.
Самая правдивая правда.
Одноклассники помнят меня плохо одетой мямлей в очках, но они же помнят меня в самом соку, в обтягивающем серебристом платье на выпускном, под которым не было лифчика, потому что сиськи стояли и так.
Я тогда как раз прочитала в журнале про тест с карандашом, который надо было совать под грудь, чтобы проверить, отвисла она уже или нет.
И как я ни совала, не получалось этот карандаш никак прижать. Неужели это вообще возможно? Так я тогда думала.
Сейчас об этом смешно вспоминать. Даже бывший уже муж не помнит меня такой. А вон те люди, бухающие в тридцать третьем кабинете, да!
– Пойдем, – Наташка наконец накурилась. Или соскучилась в моей компании. – Я в туалет по дороге заскочу только. Теперь там двери запираются, прикинь? Нынешняя молодежь пороху не нюхала.
Да, в наши времена были только перегородки между унитазами. А в других школах иногда обходились и без них. Зато теперь не надо стоять на стреме, повернувшись спиной, пока там подружка занимается своими делами.
Можно просто пойти домой.
Действительно уже пора линять. Всколыхнула болотце, наступила всем на хвосты, покрасовалась, поплакала, пощекотала себе сердечко переглядками с Ильей – и хватит. Сейчас игры пойдут по-взрослому: в раздевалках и пустых кабинетах, профессионально, как умеют такие, как Наташка. А я не умею, я двенадцать лет замужем была, уже не помню толком, как флиртуют.
Надо заново учиться. А то я после мужа встретилась только с его другом, который весь наш брак строил мне глазки, и еще с одним старым поклонником. Ни там, ни там ничего толком не вышло.
Только пробегусь в последний раз по школе и ускользну как дисциплинированная Золушка, которая следила за временем и не разбрасывалась обувью.
Здесь висел телефон-автомат. Сначала с диском, потом поменяли на кнопочный, а мы, те, кто ходил на информатику, в интернете нашли способ, как взламывать такие автоматы и звонить бесплатно. Это работало!
Дальше по коридору была библиотека, где я пряталась от одноклассников, когда у них были особенно «злые» дни. Увы, среди тех, кто дразнил меня, были и заучки, поэтому скрыться от них не получалось. Но в тихом читальном зале соблюдалось перемирие.
Еще дальше – медицинские кабинеты. От зубного всегда пахло дезинфекцией и страхом. На профилактические осмотры нас приглашали группами прямо с уроков, и идти по лестнице вниз на казнь было страшнее, чем три минуты посидеть в кресле с открытым ртом, получить свое обычное: «Здорова» – и вприпрыжку вернуться на ненавистную – обожаемую в этот момент! – алгебру. С прививками так легко не прокатывало, их делали всем.
Сейчас в коридоре почему-то не пахло этим медицинским ужасом. Может быть, мы тогда его больше придумывали, чем ощущали?
Мимо столовой я проскочила не останавливаясь. В какой-то момент во всех школах ввели одинаковые завтраки и обеды и куда-то делись поварихи, которые кроме обязательных противных каш и супов пекли совершенно волшебные румяные булочки. За которыми, если честно, я бегала целый год после выпуска, притворяясь школьницей.
Вот под этой лестницей все целовались. А когда там никто не целовался, там тусовался самый крутой школьный народ. Те, кто не целовался и не был крутым, иногда забегали, чтобы почитать, что нового написали на стенке. Это была наша своеобразная газета сплетен, потому что по традиции целующиеся там писали первые буквы своих имен в сердечке. А вся школа потом гадала, кто это – «Р+И».
Кажется, так никто и не узнал.
Но в наше время там, конечно, все было закрашено, и вместо старой банкетки навалены сломанные стулья и парты. За пятнадцать лет традиция сошла на нет. Даже жаль немножко.
На этом я решила экскурсию закончить и сбежать через боковую дверь, но тут чья-то фигура заслонила свет.
Кто-то еще пришел поностальгировать по школьным поцелуям?
* * *
– О, Ритка-Маргаритка!
Я вздрогнула.
Голос был мне знаком. Как-то не подумала, что он тоже тут будет.
Игорь зашел под лестницу, и свет упал на его лицо. Рыжие странно стареют. Как высыхающие фрукты – выцветают и скукоживаются, блекнут, обращаясь в мумии. От пронзительно-яркой апельсиновой шевелюры остались какие-то неопрятные ошметки пегого цвета, от голубых глаз цвета южного моря – потускневшее северное небо.
Он учился раньше нас на десять лет. Когда я мыкалась со своим букетом по рядам первых классов, он гордо шел с алой лентой «Выпускник». Был тогда по сравнению с нами, семилетками, безумно взрослым. Вообще из другой жизни, как родители. Когда выпускницей стала уже я, пропасть лет превратилась в узкую расщелину, которую было легко перепрыгнуть, если надо.
Зачем-то ему понадобилось.
Я пришла на отбор в школьный театр. Пробовалась, как и все девчонки, на главную роль в «Ромео и Джульетте». И, конечно, не прошла.
Режиссер сказал, что в нашем с Ромео поцелуе не было достаточно любви и страсти. Конечно, ведь мой партнер, который тоже пришел пробоваться на главную роль, постоянно шмыгал носом. По-настоящему мы, конечно, не целовались, но я все время боялась, что сопливый Ромео ткнется в меня влажными губами и меня стошнит. Сейчас это был бы прекрасный артхаусный фильм: Джульетта испытывает отвращение к Ромео, имитирует свою смерть, чтобы избавиться от него, но даже это не помогает.
Тогда я, конечно, расстроилась. Бежала плакать в туалет, когда по пути меня отловил Игорь, уже выпускник, которого все равно приглашали играть в школьных постановках. В этой должен был быть Эскалом, герцогом Веронским, который в финале и говорит знаменитую фразу: «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте».
Он предложил научить меня актерскому мастерству. Вот прямо под этой лестницей.
Что ж, целовался он и вправду отлично. Но для роли этого было маловато, а мое бедное сердечко было слишком плотно занято Ильей. Хотя, конечно, мне льстило внимание такого взрослого мужчины.
Мы еще немного походили на свидания, невинные, с мороженым и дельфинарием, а потом, когда Игорь стал намекать на большее, я трусливо слилась, отмазавшись подготовкой к экзаменам.
Ну как – слилась… Просто перестала подходить к телефону, когда на определителе высвечивался его номер. Он был упорный, в день бывало по сорок звонков. Родители уже начинали закипать, но постепенно все сошло на нет. Я очень боялась, что он придет на выпускной, но обошлось. Видимо, нашел кого-то посговорчивее.
– Тоже вспоминаешь былые победы? – усмехнулся Игорь. – Я в лучшие времена оставлял тут по сердечку в месяц. А теперь стал старенький, и девушки меня больше не любят.
Видно было, что он кокетничает и ждет, что я скажу, что в сорок с хвостом для мужчины все только начинается. Но я даже не знала, что меня взбесило больше: это самодовольное высказывание про лучшие времена или то, что при этом он меня все же запомнил!
Даже странно при такой-то плотности графика.
– Радуюсь, что некоторые славные традиции канули в Лету, – честно призналась я.
То нацарапанное им сердце жгло мне душу страхом еще долго. Мне казалось, что если Илья узнает об этом, то больше никогда на меня не посмотрит.
Не узнал. Но и не посмотрел.
– Мне кажется, у нас зря ничего тогда не вышло, – вздохнул Игорь. Подошел и устало, как-то грузно, сел на сломанную парту. – Как думаешь? Попробуем еще разок? Кольца у тебя нет, ничего не мешает.
– Ты уже всем из «лучших времен» это предложил? – фыркнула я.
– Колючая. Жестокая, – как-то даже нежно сказал он. – Всегда такой была, поэтому и нравилась.
– Иди на фиг, – честно сказала я и направилась к лестнице.
Реально у них всех бес в ребро, что ли?
– Давай хоть в «Фейсбуке» зафрендимся! – крикнул он мне вслед.
Я только еще раз фыркнула, быстро стуча каблуками по ступеням.
И вспомнила, что вообще-то собиралась домой, когда уже взялась за ручку двери нашего класса.
– На той тусовке даже Ритка была! – услышала я в ту секунду, когда уже была готова отпустить дверь и все-таки сбежать.
Так-так-так… Сплетничают обо мне?
– Это Корниенко ее заставила!
– Да ладно? Это как?
Я натянула улыбку и вошла.
– Это так, что у меня не было выбора, – я оглядела класс и заметила, что Наташка уже сидит рядом с Ильей. Флаг им в руки и бронепоезд навстречу. Отошла в противоположную сторону и подхватила последний свободный стаканчик. – Я уронила ее плеер, и у него раскололась задняя крышка. Она сказала, что либо я оплачиваю замену, либо прихожу на ту вечеринку.
Забавно, они все считали, что я просто стеснялась тусовок. На самом деле меня никогда не приглашали. Но я настолько выпадала из поля их внимания, что оказывалась в нем только тогда, когда меня хотели как-то поддеть.
– Но это была МЕГА-вечеринка! – зажмурилась Наташка, толкнула Соболева плечом, да так и осталась сидеть, прижавшись к нему. – Ты помнишь? Как Денисов нажрался и блевал из окна на клумбу? Как мы разбили дизайнерский плафон и пытались его склеить из самых мелких осколков? Как Дашка прятала от нас варенье из фейхоа на шкаф, чтобы не сожрали?
– И как мы пытались выговорить название этого варенья – тоже, – подхватил кто-то из наших. – Фейх… фейховайное? Фейховое?
Я из той вечеринки помнила, как мы пробовали по глоточку разноцветные ликеры из родительского бара и как почему-то все решили, что у меня начались месячные, и подходили, чтобы поиздеваться по этому поводу под видом заботы. Не надо ли тебе, Риточка, таблетку? Грелку? Шоколадку? Запасную прокладку? Вроде бы совершенно невинно, даже по-доброму, но не когда это делают двадцать человек подряд с паузой в пару минут.
– Илюш, не нальешь мне еще шампанского? – проворковала Наташка прямо Соболеву на ухо. И прижалась еще теснее. Ничего особенного, но буквально за три минуты она добралась с ним до стадии, до которой мы не дошли и за пару предыдущих часов.
Никогда я такому не научусь, просто никогда!
– Конечно! – легко откликнулся он.
Забрал у Наташки стаканчик, открыл новую бутылку, положил на тарелку несколько ягод клубники и винограда, хотя она не просила.
Поставил перед ней…
И отошел. Ко мне.
Сел рядом на свободное место, чокнулся своим шампанским с моим и спросил:
– Тебе тоже понравилась та тусовка?
– А ты разве на ней был? – изумилась я.
В огромном загородном доме, роскошном даже по нынешним временам, можно было спрятать половину нашей школы, но уж Илью-то я бы заметила!
– Все были. Меня Варька пригласила, чтобы точно не отказался. Хотели огромную вечеринку, как в американских фильмах. Но я быстро ушел.
– Как это ушел?.. – я растерялась. – Там даже автобусы не ходили, нас в «Газели» привезли-отвезли.
– Ну так… – В серых глазах заискрился смех. – В шестнадцать лет бешеному лосю двадцать пять километров не расстояние.
– Ты псих… – пробормотала я.
– Просто не люблю дешевых манипуляций.
Мне показалось или при этом он посмотрел на Наташку, через весь класс прожигающую нас взглядом?
– Кстати! – совершенно некстати вылез Денисов. – А помните, мы на выпускной делали такую огромную стенгазету с фотками и там все писали, кем хотят стать, а остальные приписывали, как им кажется, сбудется или нет? Вот бы сейчас это перечитать!
– Я помню, что хотела стать певицей, – рассмеялась Синаева. – Такая глупенькая была.
– А вот Наташка стала, – подколол Першин. – Думаешь, она глупенькая?
– Наташ, а ты кем хотела?
Наташка закинула ногу на ногу. Я ревниво заметила, что у нее это получается куда сексуальнее, чем у меня. На меня только Соболев слюни пускал, а она притянула все взгляды, даже девчонок. Кроме собственно Соболева.
– Не помню… Жаль, мы эту газету не сфоткали тогда хотя бы. Ее, наверное, выкинули.
– Да нет же, – удивилась я. – Она у меня дома лежит на антресолях. Ты же мне и помогала ее тащить, она ж метров пять в длину, я бы не справилась.
– Серьезно?!
– Кондратьева, а ты далеко живешь?
– Тут, в пяти минутах, – я кивнула на свой дом, который было видно в окно класса. – Принести?
– Конечно!
– Давай помогу? – предложил Илья, вставая вслед за мной.
* * *
Ну вот и меня наконец мальчик провожает из школы домой.
Пять минут быстрым шагом. Десять – нога за ногу и отвлекаясь на кошек.
Пятнадцать – если вам есть о чем поговорить.
Я была на каблуках, но Илья легко подстроился под мой шаг.
Да, пять минут – это оптимистичный расчет для тринадцатилетки с избытком энергии. В моем солидном возрасте так не получится.
И не надо.
Этот майский день слишком славный, чтобы куда-то торопиться.
Можно идти рядом, с трудом удерживаясь, чтобы не взять Илью за руку, и представлять, как это могло бы быть тогда. В те времена, когда за такую прогулку я отдала бы половину своей крови и десять лет жизни.
Можно подставлять лицо солнцу и чувствовать, что тебе снова пятнадцать, все впереди – только хорошее! – и мир пахнет клейкими тополиными почками и счастьем.
– Ты так близко живешь? – удивился Илья, когда я кивнула на свой дом. – Повезло…
– Можно было еще ближе. Из той пятиэтажки до школы идти быстрее, я проверяла, – рассмеялась я.
– И всю школу так жила? Пять минут от дверей до дверей?
– Представь себе…
– А мы не высыпались! Тащились по утрам от остановки, проклиная весь мир! – возмутился он. – Я кофе начал пить лет в четырнадцать, чтобы хоть как-то по утрам глаза открывать. Жил на той стороне, у леса, пешком минут сорок отсюда.
Чуть было не ляпнула: «Я знаю». Вот было бы палево.
Наша школа считалась хорошей. Немного с прибабахом со всеми этими традициями и гимнами, но зато учителям было на нас не пофиг и увидеть ее сгоревшей мы не мечтали. Поэтому в нее с радостью приезжали и с другого конца города, и даже совсем издалека, как та же Дашка, которую личный шофер возил каждое утро из загородного дома.
Таких как я, живущих близко, было меньшинство.
– А сейчас ты как? Родители с тобой живут? – полюбопытствовал Илья.
Все-таки одноклассникам мы позволяем больше. Спроси это кто-нибудь другой, я бы как минимум поморщилась от бесцеремонности.
– Нет, они переехали в деревню, когда я стала самостоятельной. Там огород, речка, лес, собак можно завести хоть стаю, мама всегда мечтала.
– Значит, с мужем и детьми? – хмыкнул Илья, но тут же спохватился: – Ах да, ты же не замужем. И детей не любишь.
– Ну что значит – не люблю! – запротестовала я. – То, что я решила их не заводить, вовсе не значит, что прямо не люблю. Я с удовольствием вожусь с детьми подруг.
– Интересный вариант. С удовольствием, но своих не хочешь.
– Думаешь, все должны хотеть детей? – Я помрачнела. – А вдруг не получится их полюбить, например?
Удерживаться на грани между правдой и бравадой становилось все сложнее.
– Дети – это же твое продолжение. Как их можно не полюбить?
– Надо для начала любить себя, чтобы полюбить свое продолжение, – вздохнула я.
– А ты себя не любишь? – Илья остановился.
Нам оставалось только свернуть на тропинку, ведущую через поляну, заросшую радостными желтыми одуванчиками. Ощущение сияющего счастья оттого, что вокруг весна, светит солнце, теплый ветер ласкает мои плечи и ворошит пшеничные волосы Ильи, не мог перебить даже этот грустный разговор.
Неопределенно пожала плечами в ответ на его вопрос.
Я вдруг как-то устала от этой придуманной роли записной стервы. Наташка в ней смотрелась органичнее.
А мне хотелось насладиться этим моментом, будучи самой собой.
Сбылась моя самая заветная мечта. С опозданием минимум на пятнадцать лет, но ведь сбылась!
Хорошо, что я все-таки решилась пойти на эту встречу.
– Это философский вопрос, – тихо сказала я и перевела тему: – Идем! Надеюсь, ты простишь меня за бардак. Сейчас я вытащу хлам с антресолей, и станет еще хуже!
Про бардак я, разумеется, кокетничала. Буквально накануне я вылизала всю квартиру, и порядок нарушали только валяющиеся на кухонном столе фото из школьного альбома.
Илья взял нашу общую фотографию одиннадцатого «А» и стал разглядывать так внимательно, словно у него своей такой нет.
Перевернул и хмыкнул:
– Ты тоже не подписала, кто есть кто.
– Вечером подпишу, пока помню. – Я взяла табуретку и утащила ее в прихожую. С этой стороны антресолей торчала только елка и коробка с новогодними игрушками, а вот с другой как раз должны были быть свернутые листы ватмана с нашей выпускной стенгазетой.
