Асель Казбековна Айтжанова
12 проявлений учителя
Он лежал, окруженный тысячами живых существ, пришедшими, чтобы попрощаться с Просветленным перед его уходом в нирвану. Высокие деревья осыпали его цветочными лепестками, а люди и животные проливали слезы, не сводя глаз с его умиротворенного светящегося лица. Как и многие другие, я забрался на дерево, чтобы получше наблюдать за происходящим. Я был опечален не столько уходом Будды, сколько тем, что так и не успел узнать, что со мной будет. Я наблюдал, как скорбят животные: слоны, лошади, олени, коровы и козы. Тогда я впервые осознал, что они так же, как и я, являются живыми существами, способными чувствовать. Я со всей остротой понял, что убивал не нечто неживое, а себе подобных. Раскаяние и ужас охватили мое сердце. Как мог я находиться в такой темноте и равнодушно причинять муки живым существам? Сколько животных я погубил! Сколько съел! Я переживал в своем сердце сильнейшее раскаяние.
В этот момент Будда сделал последний вздох. После этого никто уже не сдерживал громких рыданий. Горько плакали и люди, и животные. Я поднял глаза и увидел, что только одно существо бесстрастно наблюдает за происходящим. Маленькая серая кошка спокойно сидела возле его ближайших учеников. Я вспомнил ее соплеменницу, смерть которой вынудила меня совершить это долгое путешествие, и задрожал. Возможно, эта кошка была символом моих будущих страданий?
К счастью, в эту минуту я увидел среди прибывших учеников того самого бхикшу Риши, который когда–то первым просветил меня. Внезапно появившийся в толпе, он был словно послан судьбой, чтобы помочь в моем смятении. Я быстро пробрался к нему.
– Господин, какая удача для меня встретить вас!
– А-а, ты тоже здесь? – удивился он.
Тень печали, лежавшая на его лице, исчезла. Он искренне обрадовался, увидев меня.
– Как ты здесь оказался?
Я сбивчиво рассказал о цепочке событий, последовавших после его ухода, и напоследок жалобно спросил:
– Неужели из-за убийства этой кошки все мои усилия и мой путь к освобождению бесполезны? Неужели теперь вся моя карма вернется ко мне? Теперь я буду убит бесчисленное количество раз? Неужели я обречен на вечные страдания? Учитель! Возможно ли мне изменить мою карму?
– Наш блаженный учитель, – ответил Риши, – говорил об этом так: «Даже я – Будда – не могу ни смыть с кого-то деяния, ни стереть страдания существ рукой. Но, хотя я не могу передать свое постижение другим, я могу привести их к освобождению своим учением». Следуя за знанием и совершая правильные действия без привязанности к их плодам, ты сможешь преодолеть свою карму.
– Но как же быть с тем, что я из-за жуткой привычки совершил такую ужасную ошибку? – с отчаянием вскричал я.
– Тот, кто идет по пути освобождения, неизбежно будет совершать ошибки, – успокоил меня бхикшу. – Но главное, что ты встал на него и исполнен решимости пройти до конца. Бхагаван Гаутама учил нас: «Существуют только две ошибки, которые может совершить человек на пути к истине: он не проходит весь путь или не начинает свой путь». В конечном счете, твоя ошибка подстегнула тебя к правильному действию. Ты столько прошел, чтобы получить сангу великого Боддхисаттвы. В конечном счете, эта кошка была не только твоей жертвой, но и твоим гуру. Она научила тебя видеть жизнь в других существах. И, хотя последствия наших грехов будут продолжать приходить к нам, все же они не станут для нас препятствием. Хорошо, что ты так раскаялся. Но больше не думай о прошлом. Сосредоточь свой разум на практике. Останься в санге.
Слушая уверенный голос своего наставника, я почувствовал, что мой дикий страх проходит. Я решил последовать его совету и остался жить в санге, чтобы слушать учение архатов[40] и следовать их назиданиям.
После ухода Будды в паринирвану они аккуратно передавали его наставления из уст в уста и ревностно проповедовали учение.
Я также решил, что смысл моей жизни – тщательно запомнить все сказанные Гаутамой слова и без искажений донести их до других. Я верил, что нет на земле учения более милосердного и сострадательного, чем наше.
Впрочем, одна мысль смущала меня. После смерти Будды начали распространяться слухи о том, что кузнец Чунда был в сговоре с завистниками Будды и специально накормил его ядовитыми грибами. Мнения учеников Будды разделились. Некоторые настаивали, что Чунда – убийца, и требовала возмездия.
Я задумался: «А что, если бы на самом деле Чунда накормил Будду с намерением отравить его, мог бы блаженный простить его? Способны ли святые проявлять милосердие не только к невинным людям, но и к тем, кто осознанно причиняет им зло?»
Мне хотелось понять границы милосердия святых. Ведь проповедь милосердия Будды постоянно повторялась его последователями:
– Не позволяйте никому обманывать других
Или презирать кого-то где бы то ни было,
Или из-за возмущения или раздражения
Желать, чтобы другие страдали.
Как мать готова рисковать жизнью,
Защищая своего единственного ребенка,
Так нужно развивать безграничное сердце
По отношению ко всем существам.
С доброй волей ко всей вселенной
Развивайте безграничное сердце:
Вверху, внизу, и повсюду вокруг,
Без ограничений, враждебности или ненависти.
Нужно с решимостью об этом помнить.
Это называется высшим пребыванием
Здесь и сейчас.
Непредубежденный во взглядах,
Добродетельный и искусный в видении,
Подчинив желание чувственных удовольствий,
Больше никогда не окажешься в утробе.[41]
Глава 4. ФАРИСЕЙ. УРОК ИИСУСА.
Иудея.
33 год.
О том, как печалят нас дети, не следующие по нашим стопам.
В этой жизни я родился в семье благочестивого фарисея[42] и с детства изучал священные писания иудеев. Повзрослев, я обучал людей Торе и объяснял ее истинный смысл. Моя жизнь с женой и сыном протекала в обычных заботах и трудах, и я был вполне доволен ею. Я мог бы считать себя счастливым человеком, если бы одно постороннее вмешательство не разрушило все мои планы…
В этот вечер на улице стояла прекрасная погода. Теплый ветерок доносил в дом ароматы распускающихся роз и миндаля. Моя дорогая жена Рами весь день хлопотала на кухне, приготовив мои любимые блюда.
Но ни умиротворяющая тишина вечера, ни замечательный ужин не могли успокоить мой гнев. Я мрачно молчал, шагая по комнате и время от времени посматривал в окно. Впрочем, можно было смотреть туда целую вечность. Ожидание тянулось бесконечно долго. Наш сын Алтер и не думал возвращаться домой.
Моя дорогая жена тихо сидела в углу и не осмеливалась вымолвить ни слова. По моему поведению Рами догадывалась, какая ярость клокочет у меня внутри, и предпочитала не накалять обстановку. Кто кроме нее мог понять глубину моего разочарования и горя?
Есть ли худшее наказание для человека, чем то, которое обрушилось на мою голову? Смысл всей моей жизни, мой единственный горячо любимый сын, ради которого я совершал каждый свой вздох, принес мне самую большую боль в моей жизни. Он отверг путь своих предков, оставил религию своих родителей и… стал членом самой позорной секты Иудеи!
С самого его рождения я растил моего мальчика с величайшей любовью. Я гордился каждым его шагом и не жалел средств на образование и воспитание. Он подавал большие надежды. Алтер намного опережал в развитии своих сверстников. Он на лету схватывал все тонкости религиозной науки и совершал свои молитвы с неподдельной искренностью. Все мои друзья говорили, что Господь послал мне необычного сына. Я гордился им!
Как я мечтал, что он вырастет достойным фарисеем и прославит наш род! Какие планы на его жизнь я строил! Как старательно я обучал его всем тонкостям нашей религии! Как я надеялся, что он пойдет по моему пути и своим благочестием принесет мне радость в вечности! Бог послал мне только одного ребенка, и все свои чаяния и надежды я связал с ним одним. Сколько бессонных ночей я провел у его кровати, когда он болел! Как я молил Господа сохранить его жизнь! Мог ли я представить, что роковая встреча с назаретянином одним ударом разрушит все мои надежды и мечты? Мог ли я представить, что мой умный хорошо воспитанный ребенок попадет под влияние бессовестного шарлатана и свяжется с плохой компанией?
Мое сердце обливалось кровавыми слезами. Я не понимал, за что Господь Израиля покарал меня так сурово. Как я, учитель–фарисей, всю свою жизнь просвещавший народ и проповедовавший учение Моисея, посмотрю в глаза своим соседям? Что скажут они, когда узнают, что рабби Йоханан, учивший весь мир, не смог научить своего единственного сына?
О, почему же у всех моих друзей, которые не следовали так строго закону Моисея, родились дети как дети, а мое любимое чадо встало на ложный путь?
Уже много дней я не смел показаться на глаза своим друзьям. Разве хватит у меня сил предстать перед судом праведных иудеев? Какую ошибку я допустил в своем воспитании? Быть может, я слишком сильно любил своего сына и баловал его? Если бы я мог все переиграть, то, несомненно, был бы с ним более строг… Но какой смысл размышлять об этом?
Прошлого не вернуть… А ведь именно я по собственной глупости послал своего Алтера к этому ужасному шарлатану, околдовавшему его незрелый ум!
Это случилось не так давно. Несколько дней подряд слуги болтали между собой о том, что в Иерусалим приехал могучий лекарь из Назарета. Они рассказывали нелепые истории о чудесах, но я лишь посмеивался над их суевериями. Однако, когда наша соседка Ребекка, хромавшая уже двадцать лет, влетела к нам в гости, как юная девочка, и взахлеб рассказала о своем исцелении, мы не могли не удивиться. Как и положено, я постарался быстро забыть об этом. Но моя дорогая Рами уже много лет страдала суставными болями, начинавшимися при первых признаках дождя. Она вообще не переносила сырость и холод. Ни один из врачей, к которым мы обращались, не мог решить эту проблему. И тут в ее глазах загорелась надежда…
Несколько дней она уговаривала меня сходить на городскую площадь, откуда вернулось уже столько счастливых и исцеленных людей. Я не мог ей отказать. Но, как фарисей, я не хотел ронять свое достоинство, появляясь в толпе невежественных бедняков, калек и нищих. И я совершил величайшую глупость в своей жизни, отправив туда Рами в сопровождении нашего юного сына!
Вечером Рами была довольна. Ее боли полностью прошли, и она даже уговаривала меня пойти подлечить мою печень. Помня, что назаретский колдун не слишком вежливо отзывается о фарисеях, я отказался от этого совета и вознес Богу благодарственную молитву за исцеление жены. Если бы я знал, что именно в тот час в сердце моего шестнадцатилетнего мальчика были посеяны первые семена предательства! Его юный неокрепший ум попал под влияние этого шарлатана. Впечатленный массовыми чудесами, втайне от нас он стал посещать его собрания!
Скрипя зубами, я проклинал себя за то, что позволил своей семье встретиться с еретиком. Вот за это-то, наверное, и наказал меня Всемогущий Господь Израиля.
Сегодня к моим беспокойствам прибавилось новое. Я узнал, что синедрион[43], возмущенный последними действиями назаретского смутьяна, решил принять меры, чтобы расправиться с ним. И я переживал, что во время облавы на вероотступника и его последователей мой сын тоже будет схвачен и брошен в тюрьму. Я понял, что именно сегодня должен серьезно поговорить с ним и защитить его от ужасной участи. Однако характер моего избалованного чада был таков, что он не принимал ничего из страха или почтения. Чтобы переубедить его, я должен был воззвать к его разуму. Поэтому, подавив свой гнев, я приготовил все самые рациональные аргументы.
Время тянулось невыносимо долго, и я уже хотел отправиться на поиски любимого сына, как вдруг наконец–то он появился на пороге. Каждый раз, когда я видел его высокую стройную фигуру и красивое, такое же, как у его матери, лицо, мое сердце таяло от любви и нежности. О, каким же чудесным сыном одарил меня Господь! И будь проклят мошенник из Назарета, заморочивший ему голову!
Так в чем же цель религии?
— Как же поздно ты ходишь по ночам, сын, – поднимаясь ему навстречу, сказал я с упреком. – Мы с матерью так волновались за тебя!
– Ты же сам учил меня, отец, что Господь защищает того, кто идет путями Его, – услышал я серьезный ответ. – Не стоит вам волноваться обо мне.
– Если бы ты шел Его путями! – с горечью сказала Рами, вытирая мокрые глаза. – А ты ведь встал на путь отступников!
Как и всегда, Алтер был задет нашим отношением к его выбору. Стараясь сохранять сыновью почтительность, он все же возразил:
– Я встал на тот путь, который был предначертан нашему народу пророками древности. Я пошел за мессией, которого наш народ ждал так давно. Его путь – истинный. Он – сын Божий.
– Алтер, остановись! – воскликнул я, не в состоянии больше терпеть этот бред. – Назаретский мошенник показал людям свои чудеса, которые идут не от Бога, а от Сатаны. И этим ввел тебя в заблуждение!
Глаза Алтера стали красными. Он глубоко вздохнул и сказал как можно спокойнее:
– Дорогой отец, меня привлекли совсем не чудеса исцеления, которые он явил. Хотя это тоже свидетельствует о его божественной природе… Но меня привлекла глубина учения. Ты же знаешь, что я превосходно освоил писания фарисеев. Но, услышав его учение, понял, насколько оно превосходит наше!
Слышать эти слова мне было невыносимо больно. Я еле сдержал себя и, тяжело дыша, спросил:
– Ну и чем же лучше его учение нашего?
– Он не боится говорить истину и открыто бросает вызов устаревшим и ложным воззрениям нашего общества!
Так! Теперь мне стало понятно. Как это свойственно молодежи, мой сын привлекся революционными идеями мошенника, позиционировавшего себя борцом за истину…
– Алтер, – мягко обратился я к нему. – А разве мы, фарисеи, не боролись за истину всю нашу жизнь? Разве мы не пытались очистить религию Авраама от ложных изобретений, надуманных саддукеями[44]? Вспомни, когда саддукеи–священники захватили царскую власть, кто осмелился восстать против них? Саддукеи хотели наслаждаться положением духовных лиц и одновременно держать в своих руках административное управление. Но мы сказали, что не может человек быть и первосвященником, и царем в одном лице. Мы указали на то, что священник должен учить народ религии и возносить молитвы Богу, а царь с копьем в руках проливать кровь врагов, защищая благо народа. Разве не мы увидели эту роковую ошибку и боролись за разделение ветвей власти? Кто, если не мы, спас народ Израиля?
– Я понимаю, – склонил голову мой сын. – Весь народ почитает вас. Но правильная организация общества – это еще не самая главная заслуга перед Богом…
– А это разве наша единственная заслуга? – вскипел я. – А кто защитил народ Израиля от костного и слепого следования заповедям Моисея? Когда саддукеи отстаивали жестокий Моисеев закон, разве не мы боролись против них? Например, согласно Торе, такой отец, как я, имеет право убить непослушного сына вроде тебя. И сколько молодежи было погублено саддукеями! Разве не мы увидели, что наш народ находится на грани уничтожения, и ввели ограничения на исполнение этой заповеди? Мы придумали множество оговорок, таких как: согласие матери на убийство сына, здоровье обоих родителей, требования о том, чтобы оба не страдали каким–нибудь уродством, были достойны друг друга и обладали одним и тем же тембром голоса… Поскольку крайне редко все эти условия бывают одновременно выполнены, соблюдение заповеди стало невозможным. Так хитростью и разумом мы спасли столько жизней! С помощью разумных интерпретаций и комментариев мы сумели обезвредить все суровые законы Торы и облегчить людям жизнь. Неужели ты отрицаешь нашу огромную заслугу перед еврейским народом?
– Я не отрицаю, – кивнул Алтер. – Фарисеи, на самом деле, спасли наш народ от гибели. Но ведь это можно было сделать немного по–другому… Наш рабби Иисус принес более прямой путь. Вы боялись идти на конфликт с устаревшими обычаями и выбирали окольные дороги. Вы изобретали изощренные методы ограничений, боясь прямо бросить вызов невежеству. А почему? Потому что жизнь без конфликтов проще и комфортнее. И, если есть возможность сохранить имидж хорошего и законопослушного человека, зачем говорить правду о том, что какие-то вещи неправильны?
– А ты думаешь, что правильным является прямой вызов ценностям своих предков? – ужаснулся я. – Зачем говорить прямо, если есть возможность тактично и тонко исправить ситуацию, не вызывая ничье возмущение?
– Возмущение все равно будет, – прошептал Альтер. – Разве были саддукеи довольны вашим тактичным сопротивлением?
– Но они приняли его! И мы добились всего, что хотели! А что было бы, если бы мы просто отвергли обычаи своих отцов?
– Но наш учитель не ведает страха. Он не идет на компромиссы и всегда говорит правду. Он выгнал торговцев из храма.
– Твой учитель не знает, что такое смирение и такт! – разозлился я. – Откуда сыну плотника знать об этом?
– Отец, он исполнен истинного смирения, ибо учит подставить правую щеку, когда ударяют по левой, – возразил Алтер. – Но в вопросах, касающихся истины, наша тактичность и деликатность иногда превращаются просто в попустительство. Ведь если не сказать правду, то как люди научатся различать истину и ложь? Они так и будут блуждать во тьме невежества. Наш учитель смиренен во всем, что касается его самого, но бескомпромиссен во всем, что касается истины.
– О, особенно это смирение проявилось в том, что он объявил себя царем Израиля, – саркастично отметил я.
– Он сделал это для нас. Чтобы принести благо нашему народу.
– Вот что, сын, истинное благо нашему народу принесло учение фарисеев, – сурово сказал я. – Это фарисеи провозгласили миру высочайшую истину: «Закон для людей, а не люди для закона». Это наш святой рабби Гиллель одним предложением отразил истину всей Торы: «Что тебе не приятно, не делай ближнему». Разве не в этом высочайшая мудрость и истина? Наши учителя показали, что религия должна существовать во благо людям, а не во вред им. А что проповедует твой учитель?
– Что есть истина выше, чем материальное благо, – ответил Алтер. – Ошибка думать, будто религия существует, чтобы люди счастливо жили в этом мире. Вы считаете, отец, что за благочестивое поведение Бог должен наградить человека счастливой жизнью, богатством, детьми. Но это не так. Высшая цель религии – помочь людям вернуться в царство Отца нашего небесного. Наш рабби Иисус учит, что «удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в царство Божие[45]».
– Это бред какой-то! – закричал я, схватившись за голову. – Это безумное учение! Как можешь ты верить в такую ерунду? Бог дал нам эту жизнь для праведности и счастья. Какая глупость, что благочестивый человек не может быть богат! Бог наказывает бедностью и лишениями грешников, а праведников благословляет семьей и имуществом. Если праведный человек будет беден, то в чем разница между ним и грешником?
– Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут, ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше[46], – ответил мой сын.
Я смотрел на него с ужасом и недоумением. Мне казалось, что этот шарлатан из Назарета просто околдовал его. Как можно вообще верить в такую глупость? И это мой разумный сын? Мальчик, ради которого я всю жизнь тяжело трудился?.. Все мои чаянья были связаны с мечтами о его благополучной, богатой, достойной жизни… Я столько пахал не покладая рук, радуясь, что мой сын сможет позволить себе спокойное, безбедное существование, что он будет учить народ Торе и преданию, что ему никогда не придется отвлекаться от писания из-за житейских трудностей… И вот этот самый сын так глупо и самонадеянно осмеивает то, ради чего я прожил свою жизнь.
– Ты глупец! – я уже начал терять над собой контроль. – Ты поверил в нелепые россказни обманщика. Но скоро его мошенничеству придет конец. Завтра солдаты схватят его и поведут на суд. И там его накажут по заслугам!
– Что ты говоришь? – испуганно воскликнул Алтер. – Это правда?
– Еще какая!
– Я должен предупредить его, – пробормотал он и бросился к двери.
– Как бы не так! – разозлился я. – Неужели ты думаешь, я допущу, чтобы тебя, дурака, схватили вместе с ним?
Я позвал слуг, которые наготове стояли за дверью. Они быстро схватили вырывающегося Алтера и связали веревками.
– Заприте его в погребе. И пусть посидит там и одумается!
– Ты не понимаешь, что делаешь, отец! – взмолился мой сын. – Я должен предупредить его! Нельзя допустить, чтобы они схватили сына Божьего!
– Если он Его сын, то Бог предупредит его и без тебя, – отрезал я. – Не ты ли сказал сегодня, что Господь защищает того, кто идет путями Его? Не ты ли просил нас не волноваться? Так пусть Господь Сам позаботится о Своем сыне. А мой долг позаботиться о своем!
Мне было больно слышать жалобные крики Алтера. Рами украдкой смахивала слезы, когда его запирали. Но именно сейчас я должен был проявить твердость и ради его же блага посадить его под домашний арест.
– Отречешься от назаретянина – выпущу, – прокричал я. – А будешь упорствовать в своем заблуждении – так и сиди под замком.
– Не отрекусь никогда! – упрямо твердил он. – Скорее от вас отрекусь ради Отца нашего небесного. Ибо учил наш рабби: «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня[47]».
Слышать эти слова мне было нестерпимо больно. Я сел на скамью и опустил голову.
– Что может быть хуже неблагодарности? – горько прошептал я. – Сердце мое выжжено обидой, Рами! Как он отплатил нам за все добро, которое мы ему сделали? Отрекся от нас!
Рами закрыла лицо дрожащими руками.
– Тяжело наше испытание, мой господин, – ответила она. – Но завтра настанет час справедливости. И судьи накажут того, кто поднимает детей против родителей.
На следующий день мы узнали, что солдаты прокуратора схватили назаретского мошенника. Один из его же людей предал его, а остальные в страхе перед солдатами разбежались. Я благодарил Бога за то, что в этот опасный час удержал сына дома.
Суд синедриона был очень скор. После того как обманщик перед всеми назвал себя мессией, его приговорили к смертной казни. Окончательное решение было за прокуратором, но он без особого сопротивления согласился с первосвященником. Синедрион боялся, что многочисленные последователи преступника поднимут бунт и освободят его. Поэтому казнь была назначена на тот же день – пятницу.
Весть о казни бунтовщика, оскорблявшего священников и устои религии, быстро распространялась по городу. Вместе с Рами мы со злорадством отправились на место казни, торопясь увидеть смерть человека, обманувшего нашего ребенка.
ТЕРПЕНИЕ.
Толпы направлялись за город, чтобы полюбоваться на происходящее. Впрочем, по моим наблюдениям, люди испытывали разнообразные чувства. Кто-то, как и мы, с радостью торопился увидеть расправу над ненавистным возмутителем спокойствия. Кто-то выражал ему сочувствие. А кто-то откровенно горевал. Тем не менее никто не решался открыто выразить недовольство. Солдаты и охранники, плотным кольцом окружавшие место событий, внушали всем благоговейный трепет. Я радостно думал о том, что наконец–то будет положен конец обману. И злодей, нарушавший традиции, установленные предками, будет остановлен. Конечно, если бы он не сбил с толку моего родного сына, может быть, жажда мести не кипела бы во мне с такой силой. Как истинный фарисей, я не очень приветствовал смертную казнь и выступал за более гуманные наказания. Но заносчивое поведение самозванца возмутило меня до крайности.
Огромная толпа выстроилась с двух сторон от дороги, по которой его должны были повести к месту казни. Мы стояли почти у вершины Лобной горы и издали увидели, когда он появился.
Он шел, спотыкаясь и падая, и с трудом волочил за собой тяжелый крест. Я понял, что солдаты уже поиздевались над ним. Судя по шатающейся походке, его хорошенько отдубасили. На его голову какой-то шутник надел колючий венец, символизирующий его царское происхождение. Шипы терна раздирали кожу, и по лбу катились струи пота и крови, из-за которых я не мог хорошо рассмотреть черты его лица.
Стоило ему появиться, как толпа загудела.
– Спасал других, царь иудеев? – насмешливо кричали мои собратья. – Так, может, спасешь себя?
Кто-то весело улюлюкал. А кто-то злорадно выкрикивал:
– Ты обещал воздвигнуть храм за три дня, так яви же чудо! Спаси самого себя!
Увидев, что самозванец из Назарета приближается, я почувствовал, как закипела моя кровь. И вновь я пережил все свое горе, начавшееся с той самой минуты, когда я впервые узнал, что мой сын отверг учение предков и стал его последователем. Голос Алтера, отрекавшегося от любящих родителей, еще звучал в моих ушах. Я был жутко зол на этого падающего, окровавленного человека.
С презрением я вглядывался в его лицо. К моему удивлению, несмотря на жалкое состояние, он выглядел благородно. Хотя его походка была нетвердой, и он сгибался под тяжестью креста, все же от него исходила странная сила, притягивавшая к нему взгляды, как магнит.
В отличие от меня, Рами всегда была эмоциональной и не умела сдерживать своих чувств. Стоило ей увидеть человека, отнявшего у нее сына, как она начала кричать, осыпая его проклятиями. Когда он приблизился, она вытянула шею и подобно остальным смачно плюнула в его сторону. Ее плевок попал на его залитую кровью руку, и он поднял на нее свой взгляд. Я пристально наблюдал за ним. И меня поразило, что в эту секунду его бездонные черные глаза озарились, словно он узнал ее. Его взгляд с добротой скользнул по ее локтям и ногам, словно он радовался, что она смогла добраться до этого места. В его взгляде из–под слипшихся от крови волос было столько любви и сострадания, что я изумился. Тело Рами, плотно прижатой ко мне толпой, сильно задрожало. Она оперлась на меня рукой. Проклятье застыло на ее губах. Человек из Назарета споткнулся и пошел дальше под неистовые крики толпы.
Пальцы Рами больно впились мне в запястье, и я, очнувшись, посмотрел на нее.
– Он узнал меня, – медленно прошептала Рами.
В ее глазах стояли ужас и раскаяние. В эту минуту мы почувствовали странную перемену в своих сердцах. Большинство улюлюкавших и насмехавшихся над ним, были те, которых, как и Рами, он исцелил. Тогда почему же на его бледном лице нет и тени гнева или ненависти за эту очевидную черную неблагодарность? Я ожидал увидеть его гордым и надменным или злобным и испуганным. Но этот полный внутренней силы, любви и сострадания взгляд… Словно, не он, поруганный и замученный, идет на казнь, а мы испытываем нечеловеческие страдания.
В моем сердце началась борьба. Один голос внутри него – голос оскорбленного отца и фарисея – с гневом кричал: «Поделом ему!». Но другой голос тихо вопрошал: «Может ли преступник вести себя так странно? Возможно, он и в самом деле праведный человек?»
Чтобы разобраться в этом, я, расталкивая толпу, двинулся следом за назаретянином. Я хотел посмотреть, что же будет дальше. Рами, вцепившись в мою одежду, проталкивалась следом. В какую-то минуту она сквозь шум прокричала мне в ухо:
– А что, если он пророк? Что, если Господь спасет его и покарает нас?
Я ничего не ответил, продолжая проталкиваться дальше.
Наконец назаретянин добрался до вершины горы. Солдаты сняли с него крест и вбили его в землю. Солнце стояло высоко, ярко освещая все подробности этой сцены. Задумавшись над словами жены, я осторожно отступил назад. А вдруг и в самом деле произойдет чудо, и Господь спасет его от гибели?
Но ничего не произошло. Установив крест, солдаты подняли и подвязали назаретянина. Один из них раскрыл его ладонь и начал вбивать в нее гвоздь. Лицо назаретянина исказила гримаса страдания. Кровь струями лилась из его рук, а тело корчилось от боли. Несмотря на всю тяжесть происходящего, я почувствовал некое спокойствие. Раз небо не разверзлось и оттуда не раздался грозный голос, значит, назаретянин вправду был преступником, заслуживавшим наказание. Мне стало легче.
Но в ту минуту, когда я начал расслабляться, назаретянин открыл залитые кровью глаза и обвел нас всех блуждающим взглядом. Усилием воли он открыл рот. Я подумал, что сейчас, испытывая нестерпимую боль, он проклянет всех тех, кто такой неблагодарностью ответил на его исцеления и чудеса.
Однако слова, которые слетели с его губ, заставили меня содрогнуться.
– О Отец! – взмолился он. – Прости их! Они не ведают, что творят[48]…
Все были ошеломлены. Никто не ожидал, что агонизирующий преступник, которому надлежало сутками истекать кровью, испытывая нечеловеческие мучения, станет молиться за наше благополучие. Мое сердце в страхе сжалось. А Рами истерично захохотала. Ее смех перешел в крик, который слился с рокотом загудевшей толпы. Люди кричали и улюлюкали. Кто-то с ненавистью осыпал его проклятиями, не в силах вынести этой насмешки судьбы. Кто-то бился в рыданиях. Некоторые женщины теряли сознание. Среди всех этих криков, воплей, рыданий и смеха я стоял, ощущая в своем сердце нарастающую пустоту. Мой разум взрывался, не в состоянии переварить этот урок. Сколько дней я злился на неблагодарность сына, осмелившегося пойти против меня. Так как же этот человек не гневается на тысячи людей, которых он спасал от смерти и болезней и которые сейчас радовались его мучительной смерти? Почему он не гневался на них за их неблагодарность? Мне было трудно простить сына за то, что он просто на словах отрекся от меня…
Внезапно небо потемнело, хотя была самая середина дня. Жуткая темнота, опустившаяся на землю, вселила в наши сердца ужас. Многие попытались двинуться назад в сторону города. Я думал, что благодаря этому знамению, первосвященник Каифа отдаст приказ отменить казнь. Но никакой реакции не последовало. Солдат было не так легко запугать, а священники слишком ненавидели назаретянина, чтобы изменить свое решение.
Рами дрожала всем телом, не в силах смотреть на страдания назаретянина. Я попытался выбраться из толпы и вернуться домой, но это было уже невозможно. В удушливом ожидании пролетело несколько часов, во время которых я иногда поднимал глаза на корчащуюся фигуру распятого человека, а потом испуганно отводил глаза. Я слышал, как он успел обменяться словами со своими последователями, поручая кому–то из них свою мать. А также сказал что-то преступникам, распятым на соседних крестах. Его мучения на кресте усугублялись с каждым часом. Наконец в горьком отчаянии он издал крик:
– Боже мой, Боже мой, для чего Ты меня оставил?[49]
Этот крик был единственным человеческим проявлением во всем его странном поведении. Услышав его, священнослужители, стоявшие рядом, радостно закивали. До этой минуты их смущало терпеливое поведение преступника. Но этот крик показал им, что их цель достигнута: он на самом деле нес расплату за свой бунт.
