Артуро Перес-Реверте
Революция
В ответ по ее четко и твердо очерченному лицу скользнуло подобие улыбки; Диана поставила сумку на пол, у выглядывавших из-под подола сапог, покрытых пылью и засохшей грязью. От яркого света, лившегося в открытое окно, вспыхивавшего на стеклах, в ее глазах цвета корицы снова заметались золотисто-соломенные искорки.
– Спасибо, – сказала она.
Потом вытащила шпильки, и волосы рассыпались по плечам. Она стала выглядеть моложе – так, по крайней мере, показалось Мартину. Не столь неприступной, непроницаемой и самоуверенной. Он положил ключ на бюро и двинулся к двери.
– Не за что… Думаю, ваш номер скоро будет готов. А до тех пор чувствуйте себя здесь как дома.
– Спасибо, – повторила она.
Потом повернулась к зеркалу и принялась расстегивать пуговицы на жакете так, словно уже осталась в одиночестве. Мартин вышел в коридор и прикрыл за собой дверь.
Проспект 16 Сентября был заполнен мадеристами. Повсюду, насколько хватало глаз, виднелись лошади, разнообразное оружие, шляпы с широкими и узкими полями, просторные белые одеяния пеонов, выцветшая серо-сизая парусина на плечах рабочих и путейцев, бурые и желтые куцые куртки фермеров. Грязное и свирепое людское море накатывало прибоем: мадеристы отдыхали, прислонясь к стенам, вступали в разговоры с теми жильцами, кому хватило смелости высунуть нос на улицу, глазели на закрытые двери лавок и таверн.
Мартин снова убедился, что дисциплина остается на высоте, а грабеж – в пределах разумного: если не считать пожара на почтамте да разгромленных магазинов «Кетельсен & Дегетау», торговавших скобяными товарами и оружием, лишь несколько съестных лавок подверглись нападению алчных маркитанток-сольдадер, которые шли за войском с узлами и с детьми за спиной, а теперь прямо на улицах раскладывали сковороды, жаровни и котлы, готовясь кормить своих мужчин. И в окнах большой аптеки на углу проспекта Хуареса не осталось ни одного целого стекла, дверь была высажена, и мадеристы выносили на улицу бинты, лекарства и склянки с йодом.
– Гляди, инженер. – Хеновево Гарса стволом карабина показал на длинную вереницу федералов, под конвоем инсургентов тянувшуюся по проспекту. – Как они тебе? Как гвоздили нас, помнишь? А вот так, вблизи, да когда хвост прищемили, выглядят не так браво.
– Что с ними будет?
– А сам не знаешь? Те, которые мобилизованные – мы их зовем «хуанами» или «плешивыми», – могут по желанию записаться к нам. В конце концов, какой спрос с бедолаг, которых выпустили из тюрем или силком взяли в амию.
Мартин сочувственно рассматривал этих низкорослых парнишек со смуглыми индейскими лицами в пыли и копоти. Кое-кто хромал, опираясь на товарищей.
– А остальных?
– Остальные… Знаешь, небось, и про остальных. Как ни крути, а ведь это они и начальство ихнее отнимают у наших бедняков свиней и кур, жгут наши дома, уводят наших жен… Миндальничать с ними не станем и возвращать их правительству, чтобы оно снова послало их в бой, – тоже. Разве я не прав?
У центральной таможни они встретили Тома Логана. Американец, сидевший в тени среди мадеристов, при виде майора с Мартином встал и пошел им навстречу. С «ремингтоном» в одной руке, с ломтем сушеного мяса, от которого он время от времени откусывал, – в другой.
– Слыхали про генерала Наварро? – спросил он.
И, услышав отрицательный ответ, начал рассказывать. Прошел слух, будто начальник гарнизона со своими последними людьми – их человек пятьсот – сдался, предварительно выдвинув условия, а среди них такое: сохранить жизнь всем, в том числе офицерам и сержантам. Передают еще, что Франсиско Мадеро условия эти принял, чем навлек на себя ярость генерала Ороско и полковника Вильи, у которых были свои счеты с Наварро, приказавшим не так давно расстрелять в Серро-Прието их людей.
– Ладно, там видно будет, – заметно помрачнев, сказал Гарса.
Логан с интересом взглянул на Мартина:
– Диану видели? Я ее оставил у дверей того же отеля, где вы живете.
– Видел. Она там.
– А не знаете, удалось ей номер снять?
– Кажется, удалось.
Логан прожевал последний кусок и поковырял ногтем в зубах.
– Примечательная дамочка, а? Вроде бы она сама настояла, чтобы «Нью-Йорк ивнинг джорнал» отправил ее сюда. Что называется, не робкого десятка. И вчера, и сегодня стояла под пулями.
– А вы? – осведомился Мартин.
– А что я?
– Вы, американец, что тут делаете?
Логан удивленно склонил голову набок:
– Тот же вопрос могу задать и вам. Вы, испанец, что тут забыли?
– Сеньора инженера об этом попросили мы, – внес ясность майор. – И он согласился, с дорогой душой пошел, без возражений.
– Да что вы?
– Точно вам говорю. В динамите разбирается лучше всякого сапера.
– А-а.
Они двинулись дальше. Гарса подмигнул Мартину, показав на Логана:
– А этот гринго – бог по части пулеметов.
Логан улыбнулся и взял ружье на плечо. Из-под опущенного поля шляпы сталью поблескивали серые глаза, отливали красным рыжеватые бакенбарды.
– Обожаю возиться с ними, чинить, если вдруг что не так… Когда мы воевали с Испанией, лежал за «гатлингом».
Мартин взглянул на него новыми глазами:
– Были на Кубе?
– В Пуэрто-Рико, на холмах Сан-Хуана… Ваши земляки отбивались отчаянно. Я с тех пор зауважал испанцев.
При этих словах майор Гарса рассмеялся сквозь зубы:
– Вот что я тебе скажу… Инженера вот, хоть он по виду еще мальчишка, здесь всякий уважает. – Он ласково хлопнул Мартина по плечу. – Он заслужил себе право зваться мужчиной.
Перед центральной таможней бурлила толпа, в толчее мелькали сосредоточенные лица, гудели голоса. Толпа инсургентов не сводила глаз с дверей, где стояли на карауле люди из личной охраны Франсиско Мадеро. Майор локтями проложил себе путь к крыльцу в тот самый миг, когда в дверях, позванивая шпорами, появился полковник Вилья и несколько его штабных. Он был не при параде – в запыленных кожаных гетрах, с револьвером у бедра. Шагал широко, сомбреро надвинул на глаза и тер ладонью мрачное лицо. И явно сдерживал ярость. При виде Гарсы остановился:
– Здоро́во… Далеко собрался?
– Да вот, сопровождаю инженера, сеньор полковник.
Вилья даже не взглянул на Мартина.
– Инженеры мне сейчас до… одного места. А вот ты мне очень нужен.
– Что случилось?
– Что случилось, спрашиваешь? – Оглянувшись и увидев, что их обступили люди, он повысил голос: – Да у меня слов приличных нет, чтоб тебе объяснить! Генерал Наварро вышел сухим из воды, вот что случилось.
– То есть как?
– А вот так! Сеньор Мадеро переменил свое решение. Раньше обещал, что он выдаст мне этого убийцу, когда возьмем Сьюдад-Хуарес. И мы его взяли! А теперь сеньор Мадеро заявляет, что это невозможно. Человечность и милосердие не дают, понимаешь ли!
– А что говорит генерал Ороско?
– Он принял сторону Мадеро и всей этой звездобратии, которая вокруг него вьется и именует себя его правительством: всей этой швали, которая сидит, в потолок поплевывает, пока мы там лоб под пули подставляем… И теперь твердит, что хлопнуть эту тварь паскудную, это потаскухино отродье будет политически неверно.
– Неверно?
– Так и говорят, всеми буквами! В общем, нам плюнули в душу, а меня учтиво послали… не скажу куда.
Собравшиеся вокруг инсургенты возмутились. Стали вспоминать, сколько народу казнил генерал Наварро, и, хлопая по прикладам своих винтовок, требовать, чтобы таможню сейчас же взяли штурмом, а Тигра Серро-Прието расстреляли безо всяких церемоний. Часовые в дверях начали тревожно переглядываться. Крик поднялся такой, что самому Вилье пришлось вскинуть руки и утихомиривать распаленную толпу.
– Спокойно, ребята, спокойно, – сказал он под конец. – Ступайте к бабам своим – у кого они есть, конечно. Ешьте и отдыхайте, вы это заслужили. И не волнуйтесь – все уладится, я вам обещаю.
Вилья, Гарса и Мартин в сопровождении Сармьенто и еще двоих двинулись прочь от таможни. Том Логан с «ремингтоном» на плече невозмутимо провожал их взглядом.
– Да вы бы видели этих мразей, – продолжал сетовать Вилья. – «Правительство демократической Мексики»! Сплошь, сплошь помещики да адвокаты… Ни одного бойца нет среди них, ни единого вояки! У них даже военный министр винтовку в руках не держал.
– Ну и что же нам делать, сеньор полковник? – осведомился Гарса.
– Я подал рапорт. Ухожу.
– То есть как это так – ухожу?
– А вот так, – мрачно подтвердил Сармьенто. – В отставку.
Вилья кивнул:
– Индеец сказал как. Уеду на свое ранчо в Сан-Андрес – и дело с концом.
– Ага… Поладили, значит?
– Не поладили, а нагадили. Мне в душу! Но сам знаешь – кулик в своем болоте велик. Бери десять тысяч песо – и ступай на все четыре стороны.
– Ай, мамочка моя… – протянул майор и растерянно заскреб в затылке. – А нам что делать?
– А вы поступаете в это… как его?… распоряжение Рауля Мадеро, президентова брата… Теперь под его началом будете, и скажи спасибо, что не под концом.
– А если мы не желаем?
– А не желаете – валите домой, к свиньям своим… Заметь, я не сказал «к свиньям собачьим». Тебе тоже выплатят сколько-то, мы ведь за это бились, верно?
– А революция-то, сеньор полковник?
Вилья полуобернулся и взглянул на здание таможни.
– По словам господ, которые там сидят, революция уже совершилась. И они уже видят себя в столице. По всему судя, теперь, когда Сьюдад-Хуарес взят, старику Порфирио скоро крышка. И теперь все изменится. Так они говорят, хотя я лично особых перемен пока не наблюдаю.
Гарса понуро покачал головой. Шляпу он снял, и на ярком солнце шрам вдоль щеки казался глубже. Потом майор с опаской взглянул на Сармьенто:
– Индеец тоже остается?
– Нет, со мной поедет. Охранять будет.
– А я, сеньор полковник?
Сказано было так безнадежно и горестно, что Вилья ободряюще улыбнулся:
– В самом скором времени – все, что тебе заблагорассудится, но пока, в настоящую минуту, продолжаешь выполнять приказы. Не можем же мы все разом взять и отвалить.
– Послушай, Панчо…
– Ну что еще, дружище? И брось ты этот похоронный тон.
Мартин не пропустил мимо ушей ни внезапный переход на «ты», ни неуставное обращение по имени, а не по званию. Хеновево Гарса еще ниже опустил голову, разглядывая свои запыленные сапоги. Было видно, что ему трудно выговорить то, что он произнес:
– Мы ведь с тобой вместе хрен знает сколько времени… С тех пор, как поступили в руралес в Сьерра-Асуль, так ведь?
– Так, Хено, все так.
– Прежде, чем ввязались в нынешние дела… Когда нас называли просто бандитами…
– Истинная правда. И что с того?
Майор больше не проронил ни звука. Он по-прежнему созерцал носки сапог, и лицо у него было страдальческое. Вилья обхватил его за плечи, крепко обнял. Дон Франсиско Мадеро, сказал он, человек порядочный. Но кое-чего не видит.
– Чересчур он добросердечен. Понимаешь, брат, о чем я? Если я уйду, разве можно оставить его одного в когтях Ороско и прочего воронья? Среди этих ненасытных стервятников? Надо, чтобы рядом с ним были хорошие люди, надежные люди. Испытанные революционеры навроде тебя.
– Сармьенто же ты забираешь с собой?
– Забираю, потому что тебе доверяю больше, чем этому головорезу, который без моего пригляда свернет не на ту дорожку и пойдет крошить не тех, кого надо. Пока он рядом, я за ним присмотрю. – Он мрачно улыбнулся индейцу. – И потом, у нас обоих есть одно незаконченное дельце.
Вилья, словно собственные слова напомнили ему о Мартине, внимательно посмотрел на него. Оглядел с ног до головы, и улыбка его стала злорадной.
– Кстати, сеньор гачупин… Вижу, вы помылись и причесались, однако, по нашему плану, боюсь, придется вам опять перепачкаться.
– О чем вы, сеньор полковник? – удивился Мартин.
– Революция по-прежнему может на вас рассчитывать?
– Не знаю, право… – с запинкой, смущенно ответил инженер. – Майор Гарса… Ну, если он остается…
– Правильно ли я понял, что тогда и вы останетесь?
– Пока да… Я так думаю…
Вилья расхохотался. Этот бывший бандит всегда смеется так, вспомнил Мартин. Громко, звонко, жизнерадостно. Все в этом человеке чрезмерно – и ярость, и благодушие.
– Договорились, дружище Хено? Всегда будете вместе и рядышком? – Он подмигнул Мартину. – Надеюсь, твоя Макловия не приревнует: она ведь в гневе страшна, как пантера.
От сдержанной улыбки лицо майора просветлело. Он тряхнул головой, возвращаясь к доброму расположению духа и к субординации.
– Не смейтесь, сеньор полковник.
– Так где же мне придется испачкаться? – настойчиво спросил Мартин.
Вилья пожал плечами, показал куда-то на юг:
– Говорят, федералы готовят контрнаступление. Телеграфисты сообщили, что в Хуарес движется эшелон со свежими войсками. А в местечке под названием Монаший Бугор его можно придержать.
– Знаю это место, – сказал майор. – Милях в восьми отсюда; железнодорожный мост там перекинут через глубокую лощину.
– Именно так… И нашего гачупина мы попросим пустить его под откос.
Вилья вдруг замолчал и указательным пальцем прикоснулся к груди Мартина на уровне сердца.
– Только имей в виду, дружок… – добавил он. – Попадешься федералам раньше, чем справишься с поездом, они с тебя заживо шкуру сдерут.
– Постараюсь не попасться.
– И правильно. Сейчас тебе всё растолкуют. Получишь подробные конст… нет, инструкции. А теперь вот такой к тебе вопрос. Слушай, чего ты ввязался в это дело? Тебе вроде бы надо быть с теми, кто вверху, а не с нами.
Мартин медлил с ответом. На этот вопрос ему по-прежнему нелегко было ответить. Даже себе.
– Сам не знаю, – выговорил он наконец. – Я уж объяснял вчера: шахты закрылись.
– А любопытство, о котором ты толковал, не унялось, значит?
– Еще не вполне.
Вилья уже собирался продолжить путь, но Мартин не тронулся с места. Он продолжал искать ответ.
– И, кроме того, иногда, – добавил он, – те, что внизу, мне как-то ближе.
– Только иногда?
– Часто.
Довольный Вилья одобрил ответ:
– Вот это ты верно сказал, дружище.
– Спасибо.
Полковник, сунув большие пальцы за ремень с кобурой, всматривался в инженера.
– То есть так надо понимать: тебе нравится, что ввязался в драку?
– Нравится… – почти застенчиво ответил Мартин. – Да, пожалуй, нравится.
– Когда бьешься за правое дело, за народ, чувствуешь себя честным, чистым, а? Верно? И настоящим мужчиной. А?
– Может быть.
– А скажи-ка еще вот что: каковы мы, на твой испанский взгляд? Умеем умирать?
Мартин немного подумал и сказал:
– Обижать мексиканца – не только несправедливо, но и опасно.
– Хорошо сказано.
– Да, вы умеете драться. Вы люди жестокие и нежные одновременно.
Вилья опять расхохотался:
– Нежные? Да неужто?! Неужто мы все так уже обабились? – Он взглянул на Гарсу. – А я тебе говорил, майор: когда спишь – задницу не выставляй, а то, не ровен час, кто прельстится.
Мартин продолжал смотреть на него. И по непонятной причине чувствовал себя гораздо уверенней, чем раньше. Откуда-то взялась отвага, граничащая с дерзостью.
– Позвольте спросить, сеньор полковник?
– Разумеется. Валяй, спрашивай.
– Известно ли что о пропавшем грузе?
Вилья изменился в лице. Кофейного цвета глаза сузились, в них появилось недоверие.
– А тебе-то что до этого?
– Да ничего, на самом деле… Но это золото ведь тоже разжигает мое любопытство. В конце концов, это я помог его добыть.
– Любопытство – прямая дорожка в могилу, – вмешался Сармьенто.
Он сказал это негромко, сквозь зубы. Мартин взглянул в бесстрастное индейское лицо. И такое бесстрастие пугало сильней, чем злобная гримаса или неприкрытая словесная угроза. Вилья же как будто уже остыл.
– Ничего не знаю, – сказал он спокойно. – А знал бы, кто это постарался, я бы его на месте убил. Его или их.
Он повернулся, собираясь продолжить путь, и вдруг ощупал карман:
– Я, сеньор испанец, не забыл, что должен вам золотой… Он не пропадет, как пропало все остальное. Так что постарайтесь дожить – и получите его. Если встретимся.
– И если раньше не убьют, – добавил Сармьенто.
Вилья снова захохотал, зычно и грубо:
– Это уж само собой. Если дружка нашего раньше не убьют.
4
Монаший Бугор
Было холодно. В свете звезд вырисовывались очертания домов, в темноте подрагивали красноватые блики костров. Их было так много, что они заполняли все пространство от Миссии Гваделупе до таможни и даже за ней. Весь проспект 16 Сентября превратился в огромный бивак, где стали лагерем мадеристы. Шел одиннадцатый час, и в воздухе еще витали запахи горящего хвороста, жареного мяса и фасоли, кофе, приправленного цедрой, корицей, гвоздикой. Сотни едва различимых фигур лежали у стен и в подъездах, сидели вокруг костров или медленно бродили между ними. Почти все это призрачное воинство хранило молчание, изредка нарушаемое негромким журчанием разговоров, ржанием привязанных лошадей, песней, которую заводил чей-то далекий мужской голос и время от времени с разных сторон подхватывали хором:
Охмурял, просил и клянчил…
Наконец достал пятак…
А могла б меня уважить,
Между прочим, и за так!
Мартин Гаррет, набросив на плечи одеяло, наблюдал за всем этим из дверей отеля «Монте-Карло», вдыхал этот аромат приключения, круживший ему голову, сладостно томивший душу. Многообразные ощущения и чувства хаотично пересекались и скрещивались, прогоняли сон. И потому, хотя он очень устал за два последних дня, а завтрашний день обещал быть еще утомительней, инженер сидел, привалившись спиной к колонне портика, всматривался и вслушивался в эту странную ночь. Думал о том, что нынешняя его жизнь двусмысленна, а будущая неведома, и удивлялся, что нет в душе ни тревоги, ни страха. Последние сорок часов он несся в каком-то безграничном пространстве, и открывавшийся ему необозримый ландшафт не вселял беспокойства, а подстегивал и звал вперед. Нечто подобное ему приходилось читать в романах и в описаниях путешествий, но он и представить себе не мог, что переживет это наяву. Сейчас он будто парил во времени и пространстве, перестал понимать смысл и значение прошлого и будущего, утратил осознание их важности, обретя взамен диковинное спокойствие, словно порожденное действием мягкого наркотика. Быть может, таков и есть мой истинный характер, отметил он с удивлением. Мое призвание. Мое желание жить в приключении, которое происходит в бесконечно длящемся настоящем. А я до сих пор этого и не знал.
Он почувствовал запах хорошего табака, шорох ткани у себя за спиной, стук сапог по дощатому полу и, обернувшись, едва узнал в полутьме Диану Палмер. Американка остановилась рядом: Мартин разглядел, что волосы у нее распущены и покрыты шерстяной косынкой. В пальцах мерцал огонек сигары.
– Какой необычный город, – пробормотала она.
Сказано это было не Мартину, а как бы про себя. И он ничего не ответил. Созерцая красные точки костров, оба молчали.
– Ну, как ваш номер? – наконец осведомился он.
– А-а, прекрасный. Чуть поменьше вашего, но вполне достаточный. Ваш приятель Пабло расстарался.
Снова повисло молчание. Вдалеке вместе с последним гитарным перебором замирала песня.
– В котором часу отправляетесь на юг?
– Кто? – почти удивился Мартин.
– Не валяйте дурака. Вы и те, кому поручен федеральный эшелон.
Он снова взглянул на нее. На этот раз недоверчиво.
– Что вам известно об этом?
– Достаточно. Узнавать – это часть моей работы. И я попросила отправить меня с вами.
– Вряд ли вам разрешат. Это ведь…
– Не будьте столь категоричны, – перебила она не без яду. – Днем я обратилась к сеньору Мадеро, и он сказал «может быть».
Мартин обдумал услышанное. И решил: «Да мне-то что?»
– Выходим мы рано, на рассвете.
– Тому Логану поручено оповестить меня, если разрешение будет получено вовремя.
– А если не будет?
– Значит, останусь здесь, займусь другими делами. Материала у меня довольно.
– А вы уже отправили репортаж в свою газету?
– Да, еще днем, из Эль-Пасо. Под заголовком «Революционеры берут Сьюдад-Хуарес».
Огонек разгорался, когда она подносила сигару к губам. Не нравятся мне курящие женщины, подумал Мартин. Порядочная дама никогда не станет курить. Курят авантюристки и женщины легкого поведения.
– А вы не курите? – спросила она, будто прочитав его мысли.
– Не люблю.
– Правильно делаете. Зубы всегда будут белые и красивые.
Мартин мысленно поморщился, на миг представив, как целует ее и чувствует табачный перегар. Полутьма скрывала лицо Дианы, но он вспомнил соблазнительность ее губ, которой не мешал, а может, и способствовал их твердый очерк. Эту жесткую складку, эту обескураживающую строгость, столь несвойственную другим знакомым ему женщинам.
Раскаленный уголек сигары снова замерцал ярче.
– Можно вас называть просто Мартином?
– Сделайте одолжение.
– Вы спать не хотите, Мартин? Завтра, наверно, снова будет трудный день.
– Нет, – качнул он головой, как мальчик, избегающий лишних расспросов. – Все это так…
– Необычно?
Он взглянул на нее с легким удивлением:
– И для вас тоже?
– Я уже давно в журналистике, много ездила по свету, много видела и делала такого, что волнует. Но на войне я впервые.
– И я, – признался Мартин.
– Да? Но о вас рассказывают такое, что можно подумать, вы уже бывали на войне. Да еще эта рана…
Мартин ничего не ответил на это. Он смотрел на россыпь костров в темноте. Помолчав, женщина заговорила снова:
– Война не такая, как описывают в романах. Это не гром духовых оркестров и не монументы на площадях, правда ведь? Это кровь и трупы.
– Вам она видится так?
– Наверно. А вам – как?
Мартин помолчал немного.
– Жужжание мух и вонь, – сказал он наконец. – Вот эта смесь грязи и гари. – Он прикоснулся к своему носу, а потом к одежде. – Въедается намертво: кажется, что ничем не избавиться.
– Да, вы правы.
Мимо отеля проехали несколько безмолвных всадников – слышно было лишь, как цокают копыта. В свете костров на фоне звездного небе вырисовывались широкополые шляпы и длинные стволы винтовок.
– А о них вы что думаете? – спросила Диана.
На этот вопрос Мартину ответить было нетрудно:
– Люди простодушные и храбрые – так бы я сказал. Они трогательны даже в своем зверстве.
Ему почудилось, что она вздохнула, – интересно, что вызвало такой отклик. В полутьме снова разгорелся красный уголек сигары.
– Как вы считаете, добьются они своего? Свободы, я хочу сказать?
– Я не ясновидящий, – ответил он. – Но они ее заслуживают.
– Я разговаривала с их лидерами – с Мадеро и прочими. Они произносят правильные слова, у них самые добрые намерения, но я не уверена, что их цели вполне совпадают с целями народа, который они представляют. – Она помолчала, будто подыскивая доводы. – Вы, я думаю, читали книги по истории?
– Не много. Предпочитаю техническую литературу и легкие романы – Дюма, Жюль Верн, Бласко Ибаньес… В этом роде.
– А этот… «Анабасис», что я видела у вас в номере? Вам нравится еще и античная классика? Ксенофонт?
– Пока не знаю. Только начал читать.
– А почему взялись за нее?
– Просто под руку попалась. Там, в управлении шахты, где я работаю.
И услышал негромкий смех.
– Таласса, таласса… Это хорошая история – десять тысяч греческих наемников, окруженных неприятелем, ищут море, чтобы вернуться домой.
– До этой главы я еще не добрался.
– Доберетесь. Рано или поздно мы все там будем.
По взаимному молчаливому согласию они решили прогуляться: отошли от отеля и двинулись по улице, ведущей к таможне. Когда проходили мимо костров, на их лица ложились красноватые отблески пламени. Мужчины и женщины, сидевшие вокруг, поднимали головы, провожали их любопытными взглядами.
– История человечества изобилует подобными потрясениями, – говорила Диана. – Французская революция, американская Война за независимость, Парижская коммуна, политические бури в Европе… Героические трагедии, которые неизменно оканчивались нелепыми водевилями, а победителями неизменно выходили люди одного сорта. Мало кому удавалось остаться революционером, придя к власти.
– Может быть, здесь получится иначе, – возразил Мартин. – Мадеро вроде бы порядочный человек. Но Мексика…
Он осекся в сомнении, и Диана подхватила:
– Но Мексика, хотите вы сказать, – страна, где слишком вопиющее неравенство и сотнями лет живут впроголодь, а значит, здесь доминирует отчаяние?
– Трудно заставить этих людей смириться и безропотно жить по-прежнему, – как о чем-то вполне очевидном сказал Мартин.
Американка снова рассмеялась. На этот раз громче. И язвительней.
– Да уж не поборник ли вы социалистических идей?
– Нет-нет, – поспешил ответить Мартин. – Я принадлежу к той среде, где социализм не приемлют.
– Из тех, кто сверху, как говорят здесь?
– Да нет, скорее из тех, кто посередке, но поднялся снизу.
– Вот как… Откуда же взялась в таком случае ваша убежденность?
– Сам не знаю. Но во всяком случае, это новая, недавняя вера. Раньше я так не думал.
Он замолчал, добросовестно припоминая. Сосредоточился и наконец прибавил с простодушной категоричностью:
– Нет.
– Вы о чем?
– О том, что нельзя ни во что не верить… Я уважаю этих людей. И мне хорошо среди них.
– И вы превратились в чистого практика революции? – Диану, судя по всему, забавлял этот разговор. – В человека инстинктов и действия, как Логан?
Сравнение не понравилось Мартину.
– Да нет, пожалуй, – сказал он с неожиданной холодностью. – Я далек от такого. Я влюбился в эту революцию и ее людей – а это нечто совсем иное.
– Влюбились?
Мартин снова подумал.
– Мне так кажется.
Снова послышался приглушенный смешок. Диана Палмер бросила на землю окурок и раздавила его подошвой.
– Ну и ну… – В голосе ее звучала насмешка. – А ведь всего несколько дней назад вы еще работали на своей шахте… Вы настолько влюбчивы?
От ближайшего костра их окликнули. Там, составив ружья и карабины в пирамиду, сидел Хеновево Гарса со своей Макловией Анхелес и еще несколько человек, мужчин и женщин. Они потеснились, освободив новоприбывшим место у огня. Кое-кто мастерил ручные гранаты, заполняя круглые шары от кроватей и трубки обрезками гвоздей, шурупами и порохом. Этому, ко всеобщему восторгу, их недавно научил Мартин.
– Чего полуночничаешь, инженер? Тебе бы спать сейчас… Выходим рано, затемно.
– Да, сейчас пойду спать.
– Ты должен беречься. Ты нам нужен в полном порядке.
– Мы верхом поедем?.. Я не очень-то держусь в седле.
– Не беспокойся, у нас поезд есть – паровоз и два вагона с людьми и материалом.
Мартин показал на Диану Палмер:
– Сеньора вроде тоже с нами отправляется. По крайней мере, обращалась к начальству за разрешением…
– Ну, разрешат – так на здоровье. Вы ужинали? Может, кофейку?
Им протянули две выщербленные разномастные чашки. Мартин отпил из своей. Ароматный, крепкий кофе был обжигающе горяч.
– Очень вкусно.
– Это из лучших сортов, «Ла Негрита». Свежесмолотый. Моя Макловия разжилась в съестной лавке – она называется «У турка Хасана», ну, там, внизу.
– А я думала, грабить запрещено, – сказала Диана.
– Да разве ж это грабеж, сударыня моя? – Гарса улыбнулся, скрывая неловкость. – Революционерам, чтоб продолжать борьбу, тоже ведь есть-пить надо… И вот, примите в расчет, что сидим мы тут под открытым небом, а могли бы войти в дома да спать под крышей. Однако же мы уважаем закон. Разве не так?
Диана взглянула в непроницаемое лицо сольдадеры.
– У вас так много женщин… Они тоже воюют?
– Скорее да, чем нет. Если подопрет – воюют, куда денешься… Тем более, что многие умеют дырявить не хуже любой другой христианской души. Но сейчас в этом надобности нет. Сейчас этим занимаемся мы.
Макловия бесстрастно, словно речь шла не о ней, а о чем-то постороннем, собрала опустевшие чашки, налила в них кофе и передала их другим сидящим вокруг костра. Мартин заметил, что она сняла патронташи, прежде крест-накрест пересекавшие грудь ее белой и грязной блузы, но оставила кобуру на поясе. Пламя освещало ее твердое плоское лицо типичной северянки, толстую, смазанную жиром косу за спиной.
– Жизнь у них и так не сахар, не верьте тем, кто говорит иначе, – продолжал Гарса. – Им ведь надо и о еде позаботиться, и постирать-зашить, и таскать на горбу боеприпас и оружие, да мало ли чего еще… А многие и детишек за спиной носят… Навьючены иной раз, как мулы.
– И они при вас постоянно?
– Ну а как же? Кто ж обиходит человека лучше его законной? И счастье, что они есть у нас: повезло нам, можно сказать. Вы бы видели, как шли они сегодня за нами, когда в город входили, – с карабинами, кое-кто с пистолетами, и зыркают во все стороны: чего бы еще в торбы свои напихать. Им поперек дороги не становись – мать родную пришибут!
Майор обнял Макловию за плечи, нежно привлек к себе. Она осталась безучастна к этой ласке и продолжала следить за котелком на огне.
– А за федералами на войну тоже следуют женщины? – спросил Мартин.
– Да, и в немалом числе, но между вчера и сегодня, когда мы им накостыляли, не одна и не четыре остались вдовами… Теперь они тут, в нашем лагере, высматривают себе новых дружков. Ищут, кто бы их пригрел и оборонил.
– Неужели они так легко переходят на другую сторону? – удивилась Диана.
– Нет у них никакой стороны, сударыня моя. Мужчина есть мужчина, федерал он или наш, за революцию который. Однако с нами лучше, чем с ними. – Гарса потрепал Макловию по спине. – Так я говорю, моя ж ты королева?
Макловия Анхелес, на вкус Мартина, в королевы не годилась. И американка, судя по выражению ее лица, склонялась к тому же мнению.
– И ей тоже все равно, на чьей стороне быть? – спросила она.
– Ай, какая ж вы! Нет, моя чернушка из другого теста. У нее основания есть.
– А можно ли узнать, какие именно?
– Расскажи ей, Макловия. Не стесняйся.
Сольдадера подняла на Мартина большие темные глаза. Потом без большой охоты перевела их на журналистку. Глядела с сомнением, опасливо прикидывая, сумеет ли эта чужестранка понять ее.
– Я жила-поживала себе тихо-мирно в Касас-Грандес, – промолвила она наконец. – Пара коров, муж, двое детей… А однажды явились руралес правительственные.
Голос у нее, снова убедился Мартин, низкий, почти по-мужски хрипловатый. Глотка надсажена спиртом, табачным дымом, а может быть, и давними рыданиями. И не исключено – криками ненависти. Макловия замолчала, собирая чашки. Составила их вместе и медленно вытерла руки о подол широкой длинной юбки.
– А когда уехали, не было у меня уже ни мужа, ни детей, ни коров, ничего не было.
Стало тихо. Хеновево Гарса кивнул. Согласно и горделиво.
– Как познакомились, я помог ей отойти от всего этого. Я тогда воевал у Панчо Вильи и все искал того сержанта, который это сделал… Эпигменио Фуэнте тварь эту звали. И вот как-то вечером, быстро и тихо, накрыли мы его у дверей заведения и повели прогуляться.
– И она была при этом? – спросила Диана.
– Ясное дело, была. – Майор показал на женщину большим пальцем. – Она первая и веревку дернула, когда того гада мы стали вешать на акации, какая повыше. Не сробела, не хуже мужчины справилась. Верно я говорю, а, индианочка моя?
Макловия поднялась, взяла кувшин.
– Схожу за водой.
Сидевшие видели, как она будто растаяла во тьме между отблесками двух костров. Диана повернулась к Гарсе:
