Артур Мейчен Смятение

Неспешно прогуливаясь по Оксфорд-стрит и невозмутимо разглядывая все, что так или иначе привлекало внимание, мистер Дайсон наслаждался во всех его редчайших оттенках ощущением, будто он выполняет поистине важную работу. Наблюдения за людьми, экипажами и витринами магазинов щекотали его чувства, словно ароматы изысканного букета; он напустил на себя серьезный вид, какой бывает у человека, на которого возложен груз величайшей ответственности, и беспрестанно переводил взгляд то вправо, то влево, опасаясь упустить какое-нибудь значимое обстоятельство. На перекрестке он едва не угодил под колеса экипажа, ибо терпеть не мог ускорять шаг, а день к тому же стоял почти жаркий; едва он остановился у буфета, пользующегося в этот час большим спросом, как его внимание привлек хорошо одетый мужчина на противоположном тротуаре; глядя на то, что вытворяет незнакомец, Дайсон замер в изумлении, раскрыв рот, словно выброшенная на берег рыба. Двухколесные экипажи, кареты, дилижансы, кэбы и омнибусы с грохотом носились по мостовой в три ряда на восток и на запад, и даже самый отчаянный авантюрист не рискнул бы испытывать свое везение на этом перекрестке; но человек, привлекший внимание Дайсона, неистово метался на самом краю тротуара, то и дело порываясь броситься через дорогу, невзирая на опасность гибели под колесами, и после каждой неудачной попытки чуть ли не приплясывал от нетерпения, чем немало развлекал прохожих. Наконец в потоке экипажей возник просвет, которого хватило бы беспризорному мальчишке, чтобы перебежать дорогу, и незнакомец ринулся вперед, пересек мостовую, побывав на волоске от верной смерти, и накинулся на Дайсона, будто тигр на добычу.

– Я видел, как вы озирались, – выпалил он с жаром, – значит, вы можете мне помочь! Вы заметили человека, который три минуты назад вышел из лавки с воздушной выпечкой и сразу вскочил в экипаж? Скажите, он был молодой, с темными бакенбардами, в очках? Эй, вы что, язык проглотили? Господи боже, ответите вы или нет? Это вопрос жизни и смерти!

Мужчина просто кипел от эмоций, слова бурлили и клокотали, срываясь с его губ, лицо то краснело, то бледнело, на лбу выступили бусинки пота; он переминался с ноги на ногу и поминутно хватался за собственное пальто, словно что-то вздулось у него в груди и душило изнутри, преграждая путь воздуху.

– Уважаемый сэр, – сказал Дайсон, – я ценю точность во всем. Ваши наблюдения совершенно верны. Как вы и сказали, молодой мужчина – мужчина, я бы сказал, с несколько робкими манерами – поспешно выбежал из вот этой булочной и запрыгнул в экипаж, судя по всему, поджидавший его заранее, поскольку он тут же тронулся и отбыл на восток. Глаза вашего приятеля, как вы и сказали, были скрыты за очками. Быть может, вы бы хотели, чтобы я остановил для вас экипаж, чтобы вы могли последовать за тем джентльменом?

– Нет, благодарю, это будет пустой тратой времени.

Незнакомец шумно сглотнул, будто что-то подступило к его горлу, и Дайсон с тревогой наблюдал, как мужчина содрогается в приступе истерического смеха, крепко вцепившись в фонарный столб и качаясь из стороны в сторону, словно корабль, застигнутый мощным штормом.

– Что же я скажу доктору? – бормотал он себе под нос. – Надо же, упустил в последний момент. – Затем он взял себя в руки, выпрямился и снова повернулся к Дайсону. – Я должен попросить у вас прощения за столь грубое нарушение вашего спокойствия, – сказал он наконец. – Мало кто отреагировал бы так же хладнокровно, как вы. Вы не против прибавить к списку ваших благодетелей еще одну услугу? Я попросил бы вас проводить меня. Мне что-то нехорошо; думаю, это все из-за солнца.

Дайсон утвердительно кивнул и всю дорогу исподтишка рассматривал своего странного попутчика, стараясь не упустить ни единой детали. Одежда на нем была вполне приличная, и даже самый щепетильный наблюдатель не смог бы обнаружить изъяна в покрое или фасоне, однако же все, от шляпы до ботинок, казалось на нем неуместным. Вместо цилиндра, подумалось Дайсону, на нем уместнее бы смотрелся котелок одиозного кроя, какой носят с бесформенным сюртуком; кроме того, он интуитивно чувствовал, что этот человек не из тех, кто привык носить в кармане всегда чистый носовой платок. Лицо незнакомца не отличалось привлекательностью, и положение это лишь усугублялось парой округлых рыжих бакенбард на подбородке, в которые незаметно перетекали его светлого оттенка усы. Однако, несмотря на все эти сигналы, подаваемые самой природой, Дайсон чувствовал, что личность этого человека представляет собой нечто большее, нежели средоточие вульгарщины. Он боролся с собой, стараясь удержать свои чувства в узде, но лицо его то и дело омрачалось тенью гнева, и немалых усилий стоило ему сохранить самообладание и не взорваться в приступе сумасшедшей ярости. Дайсону казался забавным и в какой-то мере жутким этот спектакль затаенных эмоций, стремящихся взять верх и грозящих в любой миг яростно прорваться наружу, и они некоторое время шли молча, пока человек, знакомство с которым произошло при таких странных и рискованных обстоятельствах, не отважился заговорить.

– Вы действительно очень добры, – негромко проговорил он. – Еще раз прошу прощения, моя грубость была в высшей мере неоправданной. Думаю, я должен объяснить мое поведение, и я с радостью расскажу вам о его причинах. Быть может, вам известно какое-нибудь местечко неподалеку, где мы могли бы присесть и поговорить? Я был бы весьма признателен.

– Уважаемый сэр, – торжественно отозвался Дайсон, – неподалеку находится одно из лучших лондонских кафе. Прошу вас, не думайте, будто вы обязаны предоставлять мне какие бы то ни было объяснения, однако, если хотите, я с величайшим удовольствием готов вас выслушать. Извольте сюда.

С тихой улицы они свернули в узкий проход за распахнутыми воротами с железными решетками. Проход этот был вымощен каменными плитами и с обеих сторон украшен живописными цветами в горшках, а тень от высоких стен создавала прохладу, весьма приятную после жаркого дыхания опаленных солнцем улиц. Вскоре проход вывел их на крохотную площадь, очаровательное местечко, кусочек Франции, посаженный в самое сердце Лондона. Со всех сторон возвышались внушительные стены, увитые ползучими растениями, клумбы у их подножий пестрели настурциями, геранями и бархатцами и наполняли воздух ароматом резеды, а в центре площади журчал скрытый зеленью фонтан, низвергая струи прохладной воды в каменную чашу, и беспрестанный шум воды только добавлял очарования этому чудесному местечку. Стулья и столы располагались на удобном расстоянии друг от друга, а в дальнем конце двора зияли широко распахнутые двери; за ним виднелся темный продолговатый зал, из которого доносился гул далеких голосов. В зале за столами сидела всего пара человек, они записывали что-то в книжки, попивая напитки, во дворе же посетителей не наблюдалось.

– Вот видите, нас никто не побеспокоит, – сказал Дайсон. – Прошу вас, садитесь здесь, мистер…

– Уилкинс. Меня зовут Генри Уилкинс.

– Садитесь сюда, мистер Уилкинс. Полагаю, здесь вам будет удобно. Вы раньше тут не бывали, не так ли? В это время дня здесь довольно тихо, зато к шести вечера народ набьется сюда, как пчелы в улей, а столики и стулья дойдут вон до того маленького переулка.

На звон колокольчика явился официант, и Дайсон, вежливо осведомившись у него о здоровье месье Аннибо, владельца ресторана, заказал бутылку «Шампиньи».

– «Шампиньи», – пояснил он мистеру Уилкинсу, который под влиянием обстановки явно успокоился, – это одно из прекраснейших вин, какими славится Турень. А, вот и оно; позвольте мне наполнить ваш бокал. Что скажете?

– Действительно, – сказал мистер Уилкинс. – Я бы подумал, что это отличное бургундское. Тончайший букет. Все-таки мне необычайно повезло столкнуться с таким добрым самаритянином, как вы. Удивительно, как вы не сочли меня безумцем. Но если бы вы знали, какие ужасные обстоятельства преследовали меня, то, я уверен, вас ничуть не удивило бы мое поведение, оправданий коему, разумеется, быть не может.