Артур Мейчен Смятение

Глава IV

Находка на Пол-стрит

Несколько месяцев спустя после встречи Вильерса с Гербертом мистер Кларк, отужинав, сел, по обыкновению, возле камина, решительно пресекая любые мысли о бюро. Уже больше недели он успешно избегал брать в руки свои «Доказательства» и лелеял надежду полностью забыть о них; однако, несмотря на все усилия, он не мог унять в себе то изумление и странное любопытство, которые вызвал в нем последний описанный им случай. Он пересказал эту историю, вернее, описал в общих чертах, своему ученому другу, но тот лишь покачал головой и решил, что Кларк несет вздор. В этот вечер Кларк вновь пытался отыскать в этой истории рациональное зерно, как вдруг из размышлений его вырвал внезапный стук в дверь.

– К вам мистер Вильерс, сэр.

– Боже мой, Вильерс, как хорошо, что вы решили заглянуть; мы не виделись уже столько месяцев – должно быть, около года. Проходите же, проходите. Как вы, Вильерс? Вы пришли за советом по инвестициям?

– Нет, благодарю. Думаю, с этим у меня все в полном порядке. Нет, Кларк, я действительно пришел посоветоваться, но насчет довольно необычного случая, который недавно попал в поле моего зрения. Боюсь, выслушав мою историю, вы сочтете ее абсурдной. Иногда я и сам так думаю, и именно поэтому я решил обратиться к вам, ведь вы, как мне известно, человек практичный.

Мистер Вильерс ничего не знал о «Доказательствах существования дьявола».

– Что ж, Вильерс, я с радостью дам вам совет, в меру моих сил. В чем же состоит дело?

– Все это крайне необычно. Вы меня знаете, на улицах я всегда внимательно смотрю по сторонам, и в свое время мне приходилось повидать немало странных людей и удивительных событий, однако эта история, по-моему, превзошла все это по степени загадочности. Примерно три месяца назад, промозглым зимним вечером, я вышел из ресторана после основательного ужина под бутылочку хорошего кьянти; на мгновение я остановился на тротуаре, размышляя о тайнах, которыми преисполнены лондонские улицы и гуляющие по ним компании. Бутылка красного всегда пробуждает во мне подобные мысли, Кларк, и я осмелюсь сказать, что в тот вечер мои размышления вполне могли бы вылиться на целую страницу машинописного текста, не прерви их попрошайка, который подошел ко мне сзади с обыкновенной для нищего просьбой. Я, разумеется, обернулся и узнал в этом попрошайке то, что осталось от моего давнего друга по имени Герберт. Я спросил его, как он дошел до столь убогого существования, и он кое-что рассказал мне. Мы шли, то поднимаясь в гору, то спускаясь, по одной из длинных темных улиц Сохо, и я слушал его историю. Он рассказал, что женился на прекрасной девушке на пару лет моложе, которая, как он выразился, осквернила, уничтожила его тело и душу. В подробности он не вдавался, сказал, что у него язык не повернется рассказать такое; но то, что ему довелось увидеть и услышать, преследовало его днем и ночью, и я, взглянув на его лицо, сразу понял, что он говорит правду. Было в этом человеке что-то такое, что заставило меня содрогнуться. Не знаю, что именно, но точно было. Я дал ему немного денег и проводил к выходу, а когда он ушел, уверяю вас, я едва отдышался. От одного его присутствия кровь стыла у меня в жилах.

– Но ведь в этой истории нет ничего особенно удивительного, не так ли, Вильерс? Похоже, бедняга просто неудачно женился и, выражаясь простым языком, пустился во все тяжкие.

– Что ж, тогда слушайте дальше.

Вильерс пересказал Кларку историю, услышанную от Остина.

– Видите, – сказал он в конце, – вряд ли приходится сомневаться, что этот господин Н., кем бы он ни был, умер от испуга; он увидел нечто столь ужасное, столь жуткое, что жизнь его мгновенно оборвалась. А то, что он увидел, почти наверняка находилось в том доме, который по какой бы то ни было причине обладал дурной славой среди соседей. Из любопытства я сходил туда, чтобы увидеть это место своими глазами. Улица производит удручающее впечатление, дома там такие старые, что создают впечатление ветхости и мрачности, но недостаточно древние, чтобы можно было причислить их к живописным образцам старомодной архитектуры. Насколько я понял, по большей части это дома на несколько квартир, сдаваемых внаем, с мебелью или без мебели; почти у каждой двери я насчитал по три звонка. Первые этажи некоторых зданий заняты ничем не примечательными магазинами; в целом улица мрачная во всех отношениях. Выяснив, что дом номер двадцать сдается в аренду, я отправился к агенту и получил ключ. Разумеется, мне неоткуда было знать о Гербертах, проживавших когда-то в этом доме, но я честно и открыто спросил у агента, как давно они съехали и арендовал ли кто-то квартиру после них. Он с минуту смотрел на меня с подозрением, а потом сообщил, что Герберты выехали сразу же после, выражаясь его словами, «неприятного инцидента», и с тех пор дом стоял пустым.

Мистер Вильерс на мгновение умолк.

– Я всегда любил побродить по необитаемым домам; есть что-то чарующее в обезлюдевших брошенных комнатах, где из стен торчат гвозди, а подоконники покрыты толстым слоем пыли. Но посещение дома номер двадцать на Пол-стрит не принесло мне никакого удовольствия. Едва занеся ногу над порогом, я ощутил необыкновенно тяжелую атмосферу, царившую там. Конечно, во всех нежилых квартирах без проветривания бывает душно, но здесь дело было в чем-то другом; я не могу передать вам этого ощущения, но казалось, будто что-то не дает мне дышать. Я зашел в гостиную и в дальнюю комнату, спустился на кухню; везде было довольно грязно и пыльно, что неудивительно, но со всеми этими комнатами было что-то не так. Не могу подобрать слов, чтобы описать это, но уверен в одном: мне было крайне не по себе. Но ужаснее всего дела обстояли с одним из помещений на втором этаже. То была просторная комната, и обои на ее стенах когда-то наверняка были довольно веселыми, но в тот день, когда я вошел туда, обои, краска и все прочее представляло собою наитоскливейшее зрелище. В этой комнате царил ужас; мои зубы невольно сжались, когда я взялся за ручку двери, а войдя внутрь, я едва не упал на пол без чувств. Как бы то ни было, я собрался с силами и облокотился на торцевую стену, гадая, что же такого в этой комнате, отчего мои руки и ноги дрожат, а сердце колотится так, словно час смерти близок. В одном углу на полу валялась куча газет, и я принялся их перебирать; то были газеты трех- или четырехлетней давности, некоторые наполовину изорванные, а иные помятые, словно в них что-то заворачивали. Я перерыл всю кучу и нашел среди газет любопытный рисунок; чуть позже я вам его покажу. Но оставаться в комнате я больше не мог; я чувствовал, что она вот-вот раздавит меня. Я был счастлив выйти наконец на свежий воздух целым и невредимым. Люди на улице провожали меня взглядами, а один прохожий решил, что я пьян. Меня шатало от одного края тротуара к другому, и сил хватило лишь на то, чтобы отдать ключ агенту и вернуться домой. Целую неделю я пролежал в постели, страдая от болезни, которую доктор списал на нервное потрясение и переутомление. В один из таких дней, читая вечернюю газету, я наткнулся на заметку под заголовком «Смерть от голода». Дело вполне заурядное: обыкновенный дом гостиничного типа в Мерилибоне, дверь в арендованную квартиру несколько дней никто не открывал, а когда замок выломали, обнаружили труп в кресле. «Как выяснилось, – говорилось в заметке, – усопшего звали Чарльз Герберт, и когда-то он был успешным джентльменом и землевладельцем. Его имя стало известно публике три года назад в связи с таинственным происшествием на Пол-стрит, Тоттенхэм-Корт-роуд: на участке у дома номер двадцать, который занимал усопший, был обнаружен мертвым один высокопоставленный джентльмен, чья смерть наступила при довольно подозрительных обстоятельствах». Трагичный конец истории, не так ли? Но в конце концов, если он сказал мне правду – а я уверен, что он не лгал, – вся жизнь этого человека была трагедией, и трагедией куда более странного рода, нежели те, что ставят на театральных подмостках.

– И на этом история заканчивается? – задумчиво проговорил Кларк.

– Да, это все.

– Что ж, и впрямь, Вильерс, я даже не знаю, что сказать. Несомненно, некоторые обстоятельства этого дела кажутся диковинными – взять, к примеру, то, как обнаружили покойника возле дома Герберта, или какое необычное предположение выдвинул доктор касательно причины его смерти; но, в конце концов, вполне возможно, что и этим фактам найдется разумное объяснение. Относительно ваших ощущений, возникших при осмотре дома, я бы предположил, что они стали продуктом бурного воображения; вы, должно быть, сами того не осознавая, слишком глубоко погрузились в размышления об услышанном ранее. Откровенно говоря, я не знаю, что еще может быть сказано или сделано в этой ситуации; вы, очевидно, полагаете, что здесь кроется какая-то тайна, однако Герберт уже мертв. Что же теперь вы предлагаете искать?

– Я предлагаю искать ту женщину, женщину, на которой он был женат. Именно в ней кроется тайна.

Двое мужчин молча сидели у камина; Кларк мысленно поздравил себя с тем, что ему удалось сохранить облик рассудительного и практичного человека, а Вильерс с головой ушел в свои мрачные фантазии.

– Думаю, мне нужно закурить, – сказал он наконец и сунул руку в карман за портсигаром. – А! – вдруг воскликнул он, слегка вздрогнув. – Я совершенно забыл кое-что вам показать. Помните, я говорил, что нашел среди старых газет в доме на Пол-стрит довольно любопытный набросок? Вот он.

Вильерс извлек из кармана маленький тонкий сверток. Он был обернут коричневой бумагой и перевязан бечевкой, узлы на которой никак не хотели поддаваться. Кларк невольно испытал прилив любопытства; он подался вперед в своем кресле, пока Вильерс с трудом развязывал бечевку и разворачивал упаковочную бумагу. Внутри оказалась еще одна обертка, тканевая; развернув ее, Вильерс без единого слова протянул Кларку маленький листок бумаги.

Минут на пять, если не больше, в комнате воцарилась гробовая тишина: мужчины сидели так тихо, что можно было услышать тиканье высоких старинных часов, стоявших в прихожей, и в голове одного из собеседников этот медленный монотонный звук всколыхнул давние, очень давние воспоминания. Он неотрывно глядел на маленький чернильный набросок женской головы; портрет явно был выполнен настоящим художником с завидной дотошностью, ибо в глазах женщины отражалась ее душа, а на чуть приоткрытых губах играла загадочная улыбка. Кларк пристально смотрел на это лицо; оно отправило его на много лет назад, в один летний вечер; в его памяти вновь всплыли очаровательная длинная долина, петляющая среди холмов река, луга и кукурузные поля, мутное красное солнце и прохладная белая дымка, поднимающаяся над водой. Он услышал голос, который доносился до него сквозь волны прожитых лет: «Кларк, Мэри увидит бога Пана!» – и вот он уже стоит в мрачной комнате рядом с доктором, прислушиваясь к тяжелому тиканью часов, в мучительном ожидании не отводя глаз от фигуры, лежащей на зеленом раскладном кресле под светом ламп. Мэри встает, он встречается с ней взглядом, и сердце застывает у него в груди.

– Кто эта женщина? – спросил он наконец. Голос его был сдавленным и хриплым.

– Это женщина, на которой был женат Герберт.

Кларк снова опустил взгляд на рисунок; нет, это была не Мэри. У женщины с портрета определенно было похожее лицо, однако в нем сквозило что-то еще, что-то такое, чего он не замечал в чертах Мэри, когда облаченная в белое девушка вошла в лабораторию вслед за доктором, или когда она в ужасе очнулась от забытья, или когда лежала в постели, бездумно улыбаясь. Что бы это ни было – взгляд ее глаз, полнота губ или выражение лица в целом, – оно заставляло Кларка содрогнуться в глубине души и неосознанно вспомнить слова доктора Филлипса о «чрезвычайно ярком изображении жесточайшего зла». Он машинально перевернул листок в руках и посмотрел на обратную сторону.

– Господи боже! Кларк, в чем дело? Вы бледны как смерть.

Вильерс рывком вскочил с кресла, когда Кларк со стоном откинулся на спинку, выронив листок из рук.

– Мне не очень хорошо, Вильерс, со мной иногда случаются такие приступы. Налейте мне чуть-чуть вина; благодарю, достаточно. Через несколько минут мне станет лучше.

Вильерс подобрал упавший набросок и тоже посмотрел на обратную сторону.

– Вы видели, да? – спросил он. – Вот как я понял, что это портрет жены Герберта, вернее, его вдовы. Вам уже лучше?

– Лучше, благодарю вас, просто слегка закружилась голова, но теперь все прошло. Я не вполне понимаю, о чем вы. Что натолкнуло вас на мысль о том, что на рисунке изображена его жена?

– Я говорю о слове «Хелен», написанном на обороте. Разве я не сказал вам, что его жену звали Хелен? Хелен Воэн.

Кларк застонал; здесь не могло быть и тени сомнения.

– Нет, скажите, правда же, – продолжал Вильерс, – что в истории, которую я рассказал вам сегодня, и в той роли, которую играет в ней эта женщина, имеются некоторые весьма подозрительные моменты?

– Да, Вильерс, – пробормотал Кларк, – история действительно очень странная, очень. Прошу, дайте мне время поразмыслить над ней; быть может, я смогу вам чем-то помочь… а может, и нет. Вам уже пора? Что ж, доброй ночи, Вильерс, доброй ночи. Загляните ко мне на неделе.

Глава V

Письмо и дружеский совет

– А знаете, Остин, – сказал Вильерс, пока двое друзей степенно шагали по Пикадилли одним приятным майским утром, – знаете, я ведь убежден, что ваш недавний рассказ о Пол-стрит и чете Гербертов описывает лишь один эпизод из большой экстраординарной истории. Должен вам признаться, незадолго до того, как я несколько месяцев назад задал вам вопрос о Герберте, я его видел.

– Видели? Где?

– Он попросил у меня милостыню на улице однажды вечером. Вид у него был крайне жалкий, но я узнал в нем знакомого и попросил рассказать, как так вышло – хотя бы в общих чертах. Если не вдаваться в подробности, все сводилось к одному: до такого состояния его довела жена.

– Но каким образом?

– Этого он не сказал; он лишь утверждал, что она уничтожила его, испоганила тело и душу. Теперь этот человек мертв.

– А что стало с его женой?

– О, хотел бы я знать. Я намереваюсь отыскать ее рано или поздно. У меня есть знакомый по фамилии Кларк, человек сухой и деловой до мозга костей, однако довольно практичный. Вы понимаете, что я имею в виду: практичный не только в деловом отношении, но и как человек, действительно разбирающийся в этой жизни и в людях. Итак, я выложил ему все как есть, и он явно остался под впечатлением. Сказал, что ему нужно все обдумать, и попросил меня зайти еще раз на неделе. А несколько дней спустя я получил вот это любопытное письмо.

Остин взял протянутый ему конверт, вынул письмо и с интересом принялся за чтение. Содержание письма было следующим:

«Мой дорогой Вильерс!

Я поразмыслил над вопросом, касательно которого вы на днях приходили со мной посоветоваться, и рекомендую вам сделать следующее. Бросьте портрет в огонь, а всю эту историю навсегда сотрите из памяти. Никогда больше не задумывайтесь об этом, Вильерс, иначе потом вам придется горько сожалеть. Не сомневаюсь, вы решите, будто я владею неким тайным знанием, и в какой-то мере будете правы. Однако я и сам мало что знаю; я словно путешественник, который заглянул на миг в пропасть и отпрянул от нее в страхе. Те факты, которыми я располагаю, уже сами по себе чудовищны и безумны, но за границами моих познаний кроются бездны еще более жуткие, более невероятные, чем любые сказки, что звучат зимними вечерами у камина. Я принял окончательное решение: ни на йоту более не продвигаться в изучении данного вопроса, и если вам дорого ваше счастье, вы последуете моему примеру.

Я всегда жду вас в гости, однако говорить мы будем на более приятные темы».

Остин аккуратно сложил письмо и вернул его Вильерсу.

– Действительно, любопытное письмо, – сказал он. – А о каком портрете шла речь?

– А! Совсем забыл вам сказать. Я побывал на Пол-стрит и кое-что там нашел.

Вильерс поведал ему историю, которую рассказывал недавно Кларку, и Остин молча выслушал его. Он выглядел озадаченным.

– Как любопытно, что в той комнате у вас возникло столь неприятное ощущение, – сказал он после долгой паузы. – Можно только предположить, что это было лишь следствием разыгравшегося воображения; проще говоря, вы испытали чувство отвращения.