bannerbannerbanner
Дипломаты в сталинской Москве. Дневники шефа протокола 1920–1934

Артем Рудницкий
Дипломаты в сталинской Москве. Дневники шефа протокола 1920–1934

Полная версия

В 1930 году особняк на Софийской набережной приобрели англичане для своего посольства и проживание там Флоринского стало неуместным. Правда, сами англичане не возражали против такого соседства, и, если верить Флоринскому, даже настаивали на том, чтобы он никуда не переезжал: «просят меня оставаться в моей квартире так долго, как я того пожелаю»[126]. Отношение англичан объяснялось не только их воспитанностью и дружескими чувствами, но, конечно, и приземленными соображениями – расчетом на то, что тесное общение с шефом протокола позволит получать какие-то важные сведения. Однако это было неприемлемо и для него, и для служб безопасности, курировавших НКИД и дипкорпус. Так что, скорее всего, шеф протокола переехал[127].

Творец красного протокола

Самым простым и естественным было использовать уже существовавшие правила протокола и этикета, но тогда не понадобились бы умение и изощренное мастерство Флоринского. Задача, стоявшая перед ним, как сказал бы основоположник советского государства, была архисложная. Разработать такие стандарты, которые были бы приняты иностранцами, не вызывая при этом осуждения со стороны «идейных товарищей», что в советских условиях могло быть чревато значительно более серьезными неприятностями. В любой момент Флоринского могли обвинить в политической незрелости или, хуже того, в симпатиях к «буржуям». Так что он шел по лезвию ножа, или балансировал на грани фола, любое выражение уместно. И свои предложения он подавал как вынужденную, временную меру, подчеркивая, что НКИД берет из дипломатического багажа только «необходимый минимум» и в предельно упрощенном виде.

Как уже отмечалось выше, послы стали полпредами и была отменена вся система дипломатических рангов. Имелись даже поползновения уравнять всех глав зарубежных миссий в Москве, которые, между прочим, на ранги обращали первейшее внимание – посол, посланник, советник или 1-ый секретарь, и в зависимости от этого строили общение друг с другом и с советскими органами власти. Но так далеко коммунистические чиновники в своем преобразовательном рвении зайти не осмелились. Как писал Флоринский, «отмена рангов и уравнение послов и посланников, аккредитованных в Москве», явилась бы «загибом» и противоречила бы принципу «соблюдения известного минимума»[128]. Ему приходилось успокаивать зарубежных коллег, указывая, что «вопрос о старшинстве в дипкорпусе… прежний…». Сначала идут послы, потом посланники, за ними – постоянные поверенные, временные поверенные, первые советники и так далее[129].

Подготовленная Флоринским инструкция «о хорошем тоне» и о дипломатическом этикете была одобрена Литвиновым и 26 апреля 1923 года разослана циркуляром всем советским полномочным представителям, а затем и генеральным консулам. Указывалось, что «означенная инструкция ни в коем случае не подлежит оглашению» и «приведенные в ней правила должны применяться в зависимости от местных условий и отнюдь не являются ни исчерпывающими, ни безусловными»[130].

Далее следовала принципиальная установка:

«…соблюдая необходимый минимум, ниже которого нельзя идти, не следует становиться рабом чуждого нам по духу этикета и… всякие в этом изощрения со стороны представителей Рабоче-Крестьянского Правительства могут возыметь лишь совершенно нежелательный эффект и дать повод кривотолкам. Наши представители должны держать себя независимо, с достоинством и подчиняться “этикету” лишь постольку, поскольку мы вынуждены к этому настоящим положением вещей. Должна быть ясно выражена тенденция, что, подчиняясь в известных случаях этикету, мы не придаем никакого значения всем этим церемониям и стараемся их упростить»[131].

После этого реверанса приводились два основных правила, которые должны были проводиться в жизнь: пунктуальность и скромность.

Что касается первого, то это элементарная вещь, которую, казалось, легко было понять, усвоить, но которая, к сожалению, далеко не всегда соблюдалась советскими дипломатами. В декабре 1924 года Чичерин написал Флоринскому и членам Коллегии НКИД: «Надо стараться приучить наших товарищей к тому, что, если они не являются на званный обед, они должны об этом предупредить. Монголы ждали целый час. Вышло крайне неприятно»[132].

Возможно, к монголам, как и к тувинцам, представителям стран, целиком зависимых от СССР, сотрудники НКИД относились с известным пренебрежением (чай, не французы), но они и на приемы в западных посольствах часто опаздывали или вообще не приходили. А порой даже забывали ответить на приглашение. В пролетарском понимании это не считалось невежливостью – «на буржуев смотрим свысока».

Так что первое требование Флоринского имело принципиальное и существенное значение: «Основным правилом вежливости советского дипломата должна быть безукоризненная аккуратность в соблюдении времени: своевременно и без опоздания приезжать в указанное время на приемы, обеды, церемонии и т. д.»[133].

Второе требование объяснялось тем, что «роскошь и экстравагантность» советских дипломатов могли произвести «плохое впечатление среди рабочих масс». «Хорошим тоном советского дипломата должна почитаться безусловная скромность в костюме, в обстановке, в устраиваемых представительством приемах». Заведующий протоколом наставлял новоиспеченных работников внешнеполитического «фронта»: «не следует стремиться поразить иностранцев обилием блюд и вин», нужно соблюдать «принцип скромности и благообразия», одеваться «прилично и чисто» и «без франтовства», не допускать «видные туалеты дам, кутеж сотрудников в ресторанах и т. д.»[134].

Все расписывалось в мельчайших деталях и подробностях. Например, то, как надо обставлять загранпредставительство, избегая «бросающихся в глаза предметов, золоченной мебели или утрированной в стиле “модерн”», какие бланки заказывать, с каким шрифтом, чтобы не было «вычурно»[135].

Флоринский неслучайно вносил в свою инструкцию пункты, требовавшие не допускать пышности и роскоши в церемониях, личной жизни, официальных приемах и т. п. Излишества в этом отношении часто имели место и в 1920-е годы, и в последующие периоды. Советские дипломаты, которые на родине жили в убогих квартирах, нередко коммунальных, на мизерную зарплату, не имея возможности приобрести автомобиль или съездить на отдых на приличный курорт, оказавшись за рубежом, теряли голову. Жалованье в инвалюте, казенная машина, средства на представительские расходы… Многих охватывало стремление пустить пыль в глаза, поразить зарубежных коллег в расчете придать особый вес и себе, и своему государству. В действительности это лишь коробило и изумляло остальных членов дипкорпуса и вызывало недовольство в центре.

 

В ноябре 1926 года Флоринского шокировали подробности официального приема в Риге по случаю советского национального дня – девятой годовщины Октябрьской революции. «Баркусевич[136] описывает прием в полпредстве 7 ноября., вылившийся в самые дикие и непристойные формы, так как большинство гостей напились, а одного корреспондента тут же побили. Заготовлено было пищи на 400 человек, но гостей явилось больше. Местная бульварная пресса в восторженных тонах сообщает о пышности этого приема и убранства полпредства, не щадя красок для описания имевших место эксцессов»[137].

В протокольной инструкции, разумеется, прописывались очередность визитов, в частности, сourtesy calls (визитов вежливости) после приезда главы миссии, обязательно только после вручения верительных грамот, практика вручения и рассылки визитных карточек и многое другое.

Особое внимание уделялось такому тонкому и чувствительному вопросу, как одежда. Принятые в мировом сообществе предметы «дипломатических нарядов» вызывали насмешку и отторжение у представителей рабочего класса или считавших себя таковыми. На карикатурах и транспарантах изображали толстых и непривлекательных буржуев – в котелках, цилиндрах, фраках и смокингах. Неужели на них должны быть похожи дипломаты новой формации? Получалось, что да, иного выхода попросту не находилось, хотя Флоринский давал понять – одеваться следует опрятно, но «буржуйскими» нарядами не увлекаться.

«Днем, – инструктировал он, – во всех официальных случаях носится жакет. Воротничок крахмальный, галстух темный, ботинки черные». Что касается фрака, то его рекомендовалось носить только вечером, причем с оговоркой, что «желательно по возможности заменять фрак смокингом как более простой одеждой». А днем «фрак может быть надет лишь для вручения верительных грамот, если того безусловно требует обычай». Однако даже в этом случае рекомендовалось по возможности «заменять его жакетом», правда, добавлялось, что «возражений против цилиндра не имеется»[138].

Когда дипломат все же облачался во фрак, при нем полагались «белый галстух и белый пикейный жилет», «ботинки черные, лучше лакированные». Не следовало надевать слишком дорогие запонки («запонки на пластроне должны быть простые (например, перламутровые), без каких либо цветных камней»)[139].

О том, как положено вести себя женам дипломатов, говорилось отдельно. Подчеркивалось, что если полпред после приезда запрашивает аудиенцию у главы государства, то его супруга должна поступить аналогичным образом в отношении супруги этого главы. Но при этом Флоринский советовал дамам «не увлекаться светской жизнью» и следить за тем, чтобы их туалеты отличались «скромностью и простотой». Ограничения были серьезными и вряд ли могли прийтись по вкусу модницам. «Ношение драгоценностей и эгретов недопустимо. Для дневных визитов и посещений рекомендуется строгий “тайлер”, а для обедов и вечерних приемов темное декольтированное платье. Одно и тоже платье (та же прозодежда[140], что и фрак) может носиться на все без исключения приемы и нет никакой необходимости в нескольких платьях. При вечернем платье шляпа не носится»[141].

Военные и морские агенты (говоря современным языком, военные и морские атташе) в соответствии с приказом Реввоенсовета могли в официальных случаях появляться в форме[142]. Дебатировался вопрос, нужно ли им при этом носить наган (наган был штатным командирским оружием; вообще, в те времена с револьверами и пистолетами не расставались многие дипломаты, что с учетом недавно отгремевшей гражданской войны было объяснимо), однако НКИД настоял на том, что такая практика неуместна[143].

Страсти по мундиру

Штатские дипломаты завидовали военным, форма избавляла от многих забот о своем внешнем виде, тем более, что хорошо одеться в послереволюционной России было задачей сложной. Одежда или не продавалась, или денег не хватало, а, может, не хотелось выделяться на «рабоче-крестьянском фоне». Или же просто было не до того. Даже сам Чичерин, которого наверняка могли бы приодеть, порой «производил впечатление редкостного чудака: неряшливо одетый, в коротких штанах не по росту, с толстым шерстяным обмотанным вокруг шеи шарфом, с лицом, на котором ясно виднелись следы бессонных ночей, он нервно шагал по своему кабинету»[144].

На этапе становления НКИД не менее колоритно одевались другие большевистские функционеры, в том числе Леонид Красин – одна из самых заметных фигур советской дипломатической службы в первые годы ее существования: «темный кожаный костюм, кожаные штаны и гамаши». В таком облачении его застал в 1918 году Матвей Ларсонс, работавший тогда в НКИД[145].

Со временем, конечно, у советских руководителей появились более приличные и цивильные наряды, но облачаться – даже по официальным поводам – в визитку, фрак или смокинг им совершенно не хотелось. Это все же приходилось делать, например, Михаилу Калинину, которому послы вручали верительные грамоты, хотя особенного удовольствия при этом всесоюзный староста не испытывал. Сергей Дмитриевский (был управляющим делами НКИД, занимал другие важные посты, работал за рубежом, потом стал невозвращенцем) так это прокомментировал: «Никогда не забуду сморщенного лица советского “президента” Калинина, его тихих, но энергичных поругиваний, когда он – такой маленький и затерянный на фоне голубого шелка парадных комнат кремлевского дворца – ожесточенно поправляет перед приемом иностранного посла съезжающий на бок жесткий воротничок»[146].

Не менее показательно свидетельство Карлиса Озолса о том, как держался Калинин во время процедуры вручения верительных грамот: «Этот простой человек, очевидно, никогда не мечтал о том, что ему придется фигурировать на торжественных актах, принимать послов, произносить официальные речи, играть в президента. …На меня он произвел впечатление очень симпатичного прямого человека, которого судьба захотела вывести из толпы и посадить на трон, совсем чуждое и не соответствующее ему место. Такие люди, как Калинин, тяготятся всякой помпой, пышностью, внешними аксессуарами власти и представительства. Он чувствует себя хорошо в знакомой обстановке и действительным авторитетом в беседе с “делегатами” от крестьян»[147].

Калинин предпочитал обычный темный пиджак и часто в нем являлся на официальных приемах и обедах. Это создавало проблемы для протокольщиков, нужно было проследить, чтобы другие гости были одеты не слишком парадно. Однажды Георгий Чичерин сделал в этой связи замечание Флоринскому, когда просмотрел программу пребывания в Москве афганского падишаха (у нас его нередко называли королем) Амануллы: «Под следующим днем я нахожу: прием у т. Чичерина. Обед ли это и где именно. На другой бумажке я нашел указание относительно этого второго обеда: “костюм-фрак”. Но если на этот второй обед мы пригласим т. Калинина, то нельзя же нам быть во фраке, когда он будет в пиджаке. У многих из обозначенных приглашенных вообще нет фраков. Нельзя же быть мне овердрессед[148], когда Калинин будет ундердрессед»[149].

Признае́ м, что чаще всего сотрудники НКИД были underdressed, а не наоборот, что объяснялось трудными условиями жизни, бедностью, отсутствием должного воспитания и пр. Более того, вид многих работников, дипломатических и технических, «больших и малых», нередко отличался небрежностью, если не неряшливостью. Это относилось даже к подчиненным Флоринского, которым, казалось, сам бог велел выглядеть хотя бы опрятно. Как-то на это обратил внимание замнаркома иностранных дел Борис Стомоняков – сделал замечание по поводу внешнего вида одного или двух сотрудников Протокольного отдела. Флоринский замечание принял, но расстроился и объяснился в дневнике: «Совершенно бесспорно, что независимо от того, происходит ли торжественная церемония или нет, белье на теле должно быть чистым, но в отношении нормального белья, необходимо отметить, что протокольным работникам приходится особенно туго. У нас искусство гладить воротнички и манишки ценится высоко, и секретарям протокольного отдела, например, нужно было бы отказывать себе в самом необходимом, чтобы быть всегда должным образом одетыми»[150].

 

Некоторые нкидовцы даже бравировали своим «ободранным» внешним видом, не желая тратиться на обновку, или просто не стеснялись ходить в затрапезных одеяниях. Сохранилась, например, информация о секретаре агентства НКИД в Баку Лазареве (относится к августу 1925 года), который в течение года, «не имея своих средств, ходил в обычной ситцевой рубахе и тем самым всегда попадал в конфузное положение», особенно при встречах с иностранцами[151]. Зарплату он, конечно, получал, но, как и большинство его коллег, откладывал деньги и ждал, когда ему выдадут на экипировку.

А в советском консульстве в городе Отару, на Хоккайдо (Япония), трудился сотрудник Сойфер, который никак не мог расстаться с пролетарскими привычками, что приводило в негодование консула. «Консул Васильев[152], бывший офицер и красный генштабист, никак не мог поладить со своим секретарем Сойфером, портняжным подмастерьем, присланным на дипломатическую работу в качестве выдвиженца из рабочих. Васильев жаловался, и не без основания, на Сойфера, что он совершенно не умеет вести себя в обществе, сморкается в салфетку на банкетах, не говорит ни на одном иностранном языке, грубит иностранцам, вступая с ними в принципиальный спор и характеризуя при этом внешнюю политику всех несоветских стран в стиле Демьяна Бедного»[153].

Борьбу за приличные манеры и внешний вид в НКИД вести было тяжело. Партийное руководство направляло на работу в Комиссариат новое пополнение, идеологически надежное, но безграмотное и невоспитанное во многих отношениях. Чичерин от этого приходил в ужас: «Втискивание к нам сырого элемента, в особенности лишенного внешних культурных атрибутов (копанье пальцем в носу, харканье и плеванье на пол, на дорогие ковры, отсутствие опрятности и т. д.), крайне затрудняет не только дозарезу необходимое политически и экономически развитие новых связей, но даже сохранение существующих, без которых политика невозможна»[154].

Традиционный дипломатический наряд, цилиндр и фрак, вызывали патологическую гиперреакцию в советском обществе, и когда дипломатам в этом облачении приходилось показываться на публике в родной стране, можно было нарваться на какие угодно неприятности. Показателен эпизод, произошедший с Флоринским, когда в 1923 году он отправился на вокзал встречать Хабиба Лотфаллу – посланника саудовского королевства Хиджаз (в документах тех лет используется устаревшее правописание – Геджаз или Геджас). Об этом написал Сергей Дмитриевский:

«Флоринскому часто приходится выезжать навстречу[155] иностранных послов. Иногда – особенно в первое время и особенно при встрече восточных послов – требовалась специальная одежда, в том числе цилиндр, что по московским нравам вещь весьма необычная, вызывало днем слишком уж большое внимание, даже нежелательные инциденты. Однажды Флоринский поехал встречать арабского принца Лотфалу. Поехал в цилиндре. На Мясницкой, на самой людной улице Москвы, его автомобиль попортился и стал. Принц, не дождавшись встречи на вокзале, поехал в город – по той же Мясницкой. Встретились. Флоринский подошел приветствовать принца, который тоже, кажется, был в цилиндре. Московские мальчишки окружили их толпой, взялись за руки, стали радостно вокруг них танцевать с криками:

– Цирк приехал, цирк приехал!

Принц не понял и так не узнал, в чем дело. Решил, вероятно, что это так гостеприимен московский молодняк»[156].

Даже среди самих советских дипломатов, в том числе в загранучреждениях, где, казалось бы, сама обстановка требует неукоснительно следовать общепринятым нормам, буржуазное облачение вызывало отторжение и служило поводом для раздоров. Идейные сотрудники критиковали безыдейных коллег, с легкостью и даже с удовольствием носивших фрак с цилиндром или смокинг. Григорий Беседовский вспоминал о сварах по этому поводу в советском полпредстве в Японии. Группа сотрудников во главе с военным и военно-морским атташе Карлом Янелем выступала против «носителей фраков, цилиндров и вообще беложилетников». Последние группировались вокруг главы миссии Виктора Коппа[157].

Введение особой дипломатической формы помогло бы решить возникавшие проблемы, а, кроме того, придать внешний блеск и государственную значительность советской внешнеполитической службе. Работа в этом направлении шла в 1920-е годы, имелись даже опытные образцы. В январе 1930 года, накануне какого-то важного официального мероприятия, Флоринский писал: «Заказал в Гознаке эскизы нарукавного знака для формы. Будут готовы 22/1. Условился с Трестом Галантерейной промышленности о разработке эскиза и составлении калькуляции для форменных пуговиц». Но тут же оговаривался, писал, что сомневается в результативности проекта. Причина заключалась не в отсутствии фантазии у художников по костюмам (ее как раз было в избытке), а в бюрократических сложностях утверждения дизайна формы и в низком качестве отечественных материалов. «Хотя я считал и считаю наше предприятие с дипформой делом почти безнадежным, однако если т. Мартинсон[158] не будет разрешать выписывать из-заграницы крахмал, запонки и т. п., мы и без Совнаркома будем ходить в гимнастерках. Купленные в день упомянутого торжества мосторговские запонки лопнули все по очереди в начале вечера. Уходил в соседнюю комнату прикалывать и зашнуровывать»[159].

Особую дипломатическую форму разработали и приняли гораздо позже, в годы войны, когда ни Флоринского, ни большинства его коллег уже не было в живых. А в 1920-е годы нашли оригинальный выход из положения: включать некоторых высокопоставленных дипломатов в состав частей Красной армии, что давало им право носить военный мундир и не заботиться о деталях туалета. Этой привилегией, например, пользовались Георгий Чичерин и Дмитрий Флоринский. Для чего, конечно, требовалось специальное разрешение.

В 1924 году Чичерин обратился к начальнику штаба РККА Павлу Лебедеву:

«Согласно принятому церемониалу, заведующему протокольной частью Флоринскому приходится сопровождать в Кремль иностранных представителей для вручения верительных грамот Председателю ЦИК. Это связано с необходимостью надевать цилиндр, дабы иностранные полпреды, отправляющиеся в этих головных уборах, не считали себя обиженными и не могли упрекнуть нас в отсутствии внимания… ношение цилиндра неудобно для нас со всех точек зрения… Желательно причислить Флоринского к какой-либо войсковой части, что позволило бы ему появляться в форме и избавило бы нас от затруднений».

Лебедев ответил согласием: «Настоящим уведомляю о зачислении зав. протокольной частью НКИД Флоринского в резерв при штабе РККА»[160]. А Чичерина сделали почетным красноармейцем караульной роты при Наркоминделе. И тот, и другой носили форму без знаков различия, не полагалось, но такая мелочь не портила общей картины.

Свидетельство Дмитриевского: во время встречи вновь прибывших зарубежных послов Флоринский «выглядит озабоченно и торжественно – и обязательно облекается в военную форму. Он не военный, конечно, но Реввоенсовет Республики разрешил ему ношение формы войск его охраны. Зачем? – Для удобства»[161]. Иностранцы по-разному реагировали при виде дипломата в подобном облачении. Одни пожимали плечами (мол, чего только эти русские не придумают), других это забавляло, а третьи, особенно дамы, воспринимали как дурной вкус. «На мистере Флоринском… была простая и грубая солдатская форма», – прокомментировала Элизабет Черутти внешний вид шефа протокола, встречавшего ее с мужем. И удивилась, что советскому дипломату не смогли подыскать «более приличный костюм»[162].

Угодить венгерско-итальянской аристократке и красавице было нелегко, это понятно. Но сохранились фотографии, на которых Флоринский щеголяет в красноармейской форме. И видно, что сидит она на нем отменно, и шеф протокола держится уверенно и молодцевато. По словам Владимира Соколина, для полноты картины Флоринский даже раздобыл шпоры и, звякая ими, шествовал по улице, к изумлению прохожих[163].

А вот на Чичерине форма сидела мешковато, что заметно даже на фотографиях.

В таком облачении нарком и шеф протокола встречали и провожали высоких гостей, участвовали в официальных церемониях. На вечерние приемы или дружеские встречи с дипломатами они все же надевали фраки, смокинги или темные костюмы.

Если военный мундир был «палочкой-выручалочкой» для Москвы, то в иностранных столицах полпреды и сотрудники миссий не могли появляться в хаки, это вызвало бы ненужные пересуды и даже скандалы. За рубежом военная форма оставалась прерогативой военных атташе. А гражданским дипломатам волей-неволей приходилось облачаться в традиционное официальное платье. И нужно сказать, они довольно быстро научились это делать.

Матвей Ларсонс, успевший после революции поработать в ряде советских загранпредставительств, рассказывал, как изменился Николай Крестинский, бывший адвокат, сделавший в двадцатые и тридцатые годы завидную карьеру – полпреда в Берлине и заместителя наркома иностранных дел. В пору гражданской войны и военного коммунизма, «когда котелок, воротник и обычное гражданское платье вызывали всяческое издевательство», Крестинский, привыкший к фраку и адвокатской мантии, «совершенно изменил свой внешний вид». Появлялся в «плоском картузе и бесформенном пальто». В 1921 году в Берлине Ларсонс помогал ему (тогда занимавшему должность наркома финансов) и Александру Цюрупе (наркому продовольствия) приодеться и повел их в магазин готового платья. Там высокопоставленные советские функционеры продемонстрировали скромность и «купили готовые дешевые костюмы из простого материала». Предложение Ларсонса шить на заказ отвергли. Цюрупа сказал, смеясь: «Для Москвы это достаточно хорошо, для Москвы это даже слишком хорошо»[164].

Цюрупа как был, так и остался предельно скромным человеком, а Крестинский – еще раз употребим выражение Ларсонса – поддался «сладкой отраве роскоши». Он «наверное бы от души посмеялся, если бы кто-нибудь поздним летом 1921 г., когда баварская полиция выслала его из пределов Баварии, предсказал, что он во фраке, в цилиндре и лакированных ботинках на гладком паркете салона в обществе, отнюдь не настроенном на коммунистический лад, будет расточать любезности и вести салонные разговоры, а что его жена в качестве doyenne на торжественном приеме будет шествовать под руку с президентом германской республики»[165].

Такие перемены происходили не только с Крестинским, как говорится, положение обязывало, без светских манер невозможно было продуктивно общаться с иностранными коллегами и проводить дипломатическую линию в интересах своей страны. Это было как раз то, чего добивался Дмитрий Флоринский.

Своей установке на «необходимый минимум» он следовал все 14 лет своей службы в НКИД, хотя на практике советская дипломатия постепенно отходила от простоты и скромности и все больше тянулась к парадности, эффектности и блеску. Это был закономерный процесс, отражавший эволюцию государства в сторону тоталитарного режима с претензиями на имперское величие. Для сталинской державы были крайне важны внешний шик и демонстрация своего могущества, в том числе посредством пышных приемов, роскошных интерьеров официальных помещений с позолоченной мебелью, особых церемониалов и т. п.

Наверняка Флоринский наблюдал ростки этих новшеств, но проявлял осторожность и подчеркивал свою приверженность «идейному» подходу. Уже на закате своей карьеры, в ноябре 1933 года, сопровождая турецкого посла Хуссейна Рагиб-бея (в то время дуайена дипкорпуса) на дачу к наркому обороны Клименту Ворошилову, он говорил так: «…в наш трезвый деловой век изощренности дипломатических форм повсеместно отмирают и во всяком случае играют гораздо меньшую роль, чем раньше; отходят в область истории как золотые кареты, так и напыщенное манерничанье старой дипломатической школы. Совершенные способы передвижения вытесняют неудобные цилиндры, пиджак постепенно заменяет фрак; даже в Женеве отменен обременительный обмен визитными карточками. …для Совпра[166] решающее значение имеет содержание, а не вопросы формы… Мы идем по пути максимального упрощения церемонии и этикета…»[167].

Внедрение в жизнь упрощенного красного протокола оказалось делом не простым. Никакого письменного общедоступного регламента по этому поводу не издавалось (который можно было бы разослать в иностранные миссии в Москве), а инструкция Флоринского, как уже отмечалось носила внутренний и секретный характер (вообще, в советских ведомствах, включая НКИД, секретили все что можно). Поэтому многие протокольные решения принимались ad hoc, в зависимости от фантазии и предпочтений протокольщиков. Это зачастую ставило в тупик зарубежных дипломатов, и Флоринскому приходилось всякий раз объясняться. Когда в мае 1925 года он получил запрос от китайского посольства о том, каких же протокольных норм предлагает придерживаться НКИД, то ответил, что в наркомате «существует лишь сравнительно недолгая практика, отнюдь не носящая абсолютного характера и способная подвергаться изменению в отдельных случаях»[168].

В 1921 году латвийский посланник Эрик Фельдманис сокрушался, что на церемонии вручения верительных грамот председателю ЦИК Михаилу Калинину «не смог представиться в”национальном костюме”», так как тот еще не был готов. А Калинин принял его обычном костюме и подкупил своей крестьянской скромностью. Фельдманис «выражал изумление по поводу той простоты, с которой его принял тов. Калинин и отсутствия торжественности. На это он получил ответ, что старые приемы не существуют более в России и что надо надеяться, что и другие народы откажутся от ненужных церемоний и последуют в этом отношении нашему примеру»[169].

Прочие послы и посланники тоже, в общем, не возражали против «московских правил игры». В мае 1926 года после вручения грамот тому же Калинину греческий посланник Пануриас похвалил Протокольный отдел за «наиболее простой и приятный церемониал», лишенный всякой вычурности и ненужных потуг»[170].

Тем не менее, само по себе вручение верительных грамот выглядело достаточно торжественно (в Большом Кремлевском дворце, в присутствии членов Президиума ЦИК, а также Чичерина), о чем упоминал Карлис Озолс, прошедший через эту процедуру осенью 1923 года[171].

Мнение Озолса совпало с тем, что писал Дмитриевский:

«Сотрудники Наркоминдела проводят их (иностранных послов – авт.) в приемные покои, где дожидается в темненьком пиджачке маленький и недовольный тягостным для него церемониалом Калинин.

Надо отдать ему справедливость – он держится прекрасно. Немного смущается вначале, когда читаются официальные послания, морщится, потом это проходит. Он прост – и располагает к себе.

Разговор обычно длится недолго – тем более, что с иностранцами, не говорящими по-русски, разговор ведется через переводчика»[172].

В отличие от Калинина, нарком иностранных дел легко переносил официальный церемониал, к которому был приучен еще до революции, но с той же легкостью нарушал классические протокольные нормы – исходя из политических соображений или обыденных представлений о вежливости. В июне 1927 года он первым нанес визит вежливости итальянскому послу Витторио Черутти, это было нечто неслыханное. Причина заключалась в том, что, когда посол приехал в Москву и вручал верительные грамоты, нарком отсутствовал, кроме того, Чичерин хотел показать всю важность Италии для СССР. 1-й секретарь итальянского посольства Пьетро Кварони сказал Флоринскому, что Черутти польщен вниманием Чичерина, и получил такой ответ: «…любезность т. Чичерина показывает, что мы желали бы строить наши отношения с иностранными представителями на основе сердечной учтивости, а не архаических условностей. Т. Чичерин приехал позже Черрути и наносит первый визит, стремясь возможно скорее возобновить отношения с Послом и засвидетельствовать свое почтение старшей даме дипкорпуса»[173].

126АВП РФ, ф. 028 (Секретариат Ф. А. Ротштейна), оп. 3, п. 24, д. 51, л. 130.
127Последний адрес Флоринского (до ареста) уточнить не удалось.
128АВП РФ, ф. 05, оп. 13, п. 89, д. 7, л. 70.
129АВП РФ, ф. 0146, оп. 9, п. 115, д. 6, л. 152.
130АВП РФ, ф. 057, оп. 3, п. 101, д. 1, л. 17.
131Там же, л. 20.
132АВП РФ, ф. 04, оп. 59, п. 398, д. 56491, л. 120.
133АВП РФ, ф. 057, оп. 3, п. 101, д. 1, л. 20.
134Там же, л. 126.
135Там же.
136Г. И. Баркусевич, поверенный в делах СССР в Риге.
137АВП РФ, ф. 057, оп. 6, п. 103, д. 1, л. 48.
138Там же, л. 130.
139Там же.
140Прозодежда – производственная одежда. Этот термин из советского новояза в свое время обыграл Владимир Маяковский в пьесе «Клоп», где исполняется «пролетарская песня»: «Жених был во всей прозодежде, из блузы торчал профбилет!».
141АВП РФ, ф. 057, оп. 6, п. 103, д. 1, л. 131.
142Там же, л. 130.
143Там же, л. 159.
144В советском лабиринте. Эпизоды и силуэты, с. 70.
145Там же, с. 133.
146Советские портреты, с. 82.
147Мемуары посланника, с. 139.
148Overdressed (англ.), т. е. слишком хорошо одет, избыточно парадно и официально. Underdressed – недостаточно хорошо одет.
149Последняя служебная записка Г.В.Чичерина // Неизвестный Чичерин. Часть 2 // https://idd.mid.ru/informacionno-spravocnye-materialy/-/asset_publisher/WsjViuPpk1am/content/neizvestnyj-cicerin-cast-2-.
150АВП РФ, ф. 09, оп. 03, п. 24, д. 8, л. 75–76.
151АВП РФ, ф. 057, оп. 5, п. 102, д. 3, л. 40.
152А. Н. Васильев, советский дипломат, работал также в Китае и Монголии.
153На путях к термидору, с. 36.
154Последняя служебная записка Г.В.Чичерина // Неизвестный Чичерин. Часть 2 // https://idd.mid.ru/informacionno-spravocnye-materialy/-/asset_publisher/WsjViuPpk1am/content/neizvestnyj-cicerin-cast-2-.
155Так у Дмитриевского.
156Советские портреты, с. 73.
157На путях к термидору, с. 23.
158Я. М. Мартинсон в 1930–1937 гг. был заведующим Финансовым отделом НКИД.
159АВП РФ, ф. 028 (Секретариат Ф. А. Ротштейна), оп. 3, п. 24, д. 51, л. 26.
160Без цилиндра // https://davnym-davno. livejournal.com/539907.html
161Советские портреты, с. 73.
162Ambassador’s Wife, p. 49.
163Ciel et Terre sovietiques, p. 204.
164В советском лабиринте. Эпизоды и силуэты, с. 24.
165Там же, с. 24–25.
166Имеется в виду советское правительство. Принятый жаргонизм в советской дипломатической переписке того времени (совпра, бритпра, гермпра и т. д.).
167АВП РФ, ф. 05, оп. 13, п. 89, д. 7, л. 70.
168АВП РФ, ф. 0146, оп. 9, п. 115, д. 6, л. 152.
169АВП РФ, ф. 057, оп 1, п. 101, д. 1, л. 50.
170АВП РФ, ф. 04, оп. 59, п. 398, д. 56491, л. 95.
171Мемуары посланника, с. 137.
172Советские портреты, с. 74.
173АВП РФ, ф. 04, оп. 59, п. 408, д. 566661, л. 21.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21 
Рейтинг@Mail.ru