Девушка из Германии – Армандо Лукас Корреа

Этот роман основан на реальных событиях и посвящён одной из драматических страниц истории.В 1939 году в Германии даже самые большие оптимисты осознали, что евреям нужно немедленно покидать страну. К несчастью, для многих было уже поздно. Лайнер «Сент-Луис», отплывающий на Кубу, – один из последних шансов покинуть страну, превратившуюся в смертельную западню для тех, кого перестали считать людьми.Ещё совсем недавно они были добрыми соседями, коллегами по работе, друзьями, покупателями или продавцами, знакомыми, были просто людьми – такими же, как и другие, но как же мало потребовалось времени, чтобы взросла ненависть, чтобы даже детей начали в лицо называть грязными и перестали видеть в них детей, людей, тех, кому нужна защита и забота.Конечно, не все немцы погрузились в эту вакханалию ненависти. Одним из таких достойных людей был капитан «Сент-Луиса» Густав Шредер, который сделал всё возможное, чтобы спасти девятьсот человек, оказавшихся неприкаянными посреди океана.Ни одна страна не хотела их принимать. Куба, несмотря на то, что пассажиры за немалые деньги купили право на въезд, отказалась их принять. Лишь несколько человек смогли получить прибежище на Кубе, остальные, казалось, были обречены вернуться в Германию на верную смерть. США, Канада – отказали ещё раньше.Благодаря усилиям капитана, удалось распределить остальных пассажиров по европейским странам, но лишь малая часть, оказавшаяся в Британии, действительно оказалась в безопасности. Из остальных примерно половина погибла позже, когда нацизм настиг их и там.Книга написана от лица двух девочек, одна была ребёнком в 1939-м, другая – наша современница. Но обе потеряли отцов. У одной отец погиб в концентрационном лагере, у другой – во время теракта, что тоже война по сути.

Сменились поколения, Вторая Мировая осталась в прошлом, но кто-то по-прежнему наживается на крови, а кто-то по-прежнему страдает из-за этого, разница только в масштабах жертв и степени открытости и очевидности военных действий для обычных людей.В этой книге нет крови, сцен жестокости, автор не пишет по принципу: покажу всё и даже больше. Роман написан мягко, почти нежно. Я была удивлена, что автор – мужчина, он прекрасно справился с тем, чтобы показать внутренний мир и переживания девочки-девушки-женщины. После прочтения осталось чувство горечи, конечно, но и светлой печали.В конце книги автор приводит документальные материалы, фотографии и оригинальный (рукописный) список имён пассажиров того самого корабля. Эти свидетельства по-настоящему берут за душу.

Прекрасная книга, спасибо автору!

Я не позволю другим решать мою судьбу. Мне было двенадцать!Выбирая для прочтения современную художественную литературу о Второй мировой войне, часто рискуешь нарваться на что-то низкокачественное, но все же я в очередной раз решила расширить свои читательские горизонты и не смогла пройти мимо аннотации со словами «основано на реальных событиях». Тем более, что ранее прочитанная книга такого рода Мег Клейтон – Последний поезд на Лондон хоть мне и не понравилась, все же поведала о неизвестном спасении детей и о героической женщине Гертруде Мейер.Данное произведение тоже расскажет о трагической странице истории ХХ века: еврейские беженцы на борту лайнера Сент-Луис отправились на Кубу, но по прибытии лишь двум десяткам счастливчиков удалось сойти на землю, остальных же вернули обратно в Европу (США и Канада тоже отказались принять пассажиров и люди в результате были распределены между Францией, Бельгией, Голландией и Великобританией). Правда, в данном случае чтение статьи в интернете сэкономило бы мое время, так как никаких особенных подробностей книга не открывает. Более того, она не в состоянии погрузить читателя в атмосферу прошлого, не заставляет сочувствовать персонажам, скорее наоборот, даже мелькают кровожадные мысли насчет главных героев, ведь писательская манера весьма сильно раздражает.Причем не важно, о какой сюжетной линии идет речь – о событиях в Германии 1939 года или в США в 2014 году, обе героини -девочки и их родители получились какими-то неживыми, гипертрофированно страдающими, словно автор не знал, как достоверно изобразить горе. Используются стандартные приемы – ощущая себя «нечистой» Ханна из Германии залезет в одежде в ванную и будет до красноты кожи тереть себя солью, а девочке Анне достанется больная мать, предпочитающая не выходить из комнаты, уже десять лет страдающая из-за пропажи мужа в день терактов 11 сентября. Ханне с матерью тоже не повезет, она также предпочитает прятаться от жизни, от людей, которых она боится или презирает – видимо, это должно подчеркнуть связь героинь.цитатыПапа сказал, что я сильная и вынесу все что угодно. Но не мама. Боль захватила ее целиком. В доме, куда больше не пускали солнечный свет, ребенком была она. На протяжении всех четырех месяцев мама плакала по ночам.Я наблюдала, как он постепенно умирает. Я понимала это и была готова.

Я буду сиротой, потерявшей отца, и мне придется ухаживать за подавленной матерью, которая не переставала оплакивать дни своей былой славы.В любом случае вид из окна не играл роли, потому что во время всего нашего двухнедельного пребывания в отеле мама держала шторы задернутыми.– Так мы защитимся от солнца и пыли, – повторяла она.Всякий раз, когда приходили наводить порядок в комнате, она кричала: «Нет!», если горничная пыталась раздвинуть шторы. Каждый день уборку выполняла новая женщина, и мы никогда не уходили из номера до ее прихода, чтобы мама могла проинструктировать ее и сказать, что она не должна пускать в комнату ни единого солнечного луча.

Ни разу за эти недели она не упомянула имя папы. Она встречалась с миссис Сэмюэлс каждый день на одной из террас внутреннего двора – единственном месте, где не было слышно оркестр, который, по ее мнению, умел играть только быструю кубинскую гуарачу.

– Островная музыка, – пренебрежительно заявила мама.

Иногда она спрашивала официанта, не могли бы музыканты играть не так громко или вообще прекратить играть.Мама протестовала с утра до вечера, будь то по поводу жары, морщин, которые могли появиться из-за сильного солнца, или отсутствия манер у кубинцев. Они не говорили, они кричали. Они всегда опаздывали, использовали слишком много тмина в блюдах и сахара в десертах. Мясо всегда было пережаренным, а питьевая вода отдавала ржавчиной. Я поняла, что чем больше она ненавидела все вокруг, тем больше была занята и поэтому быстрее забывала о том, что случилось с 906 пассажирами, застрявшими на борту «Сент-Луиса», и ей не приходилось говорить о папе.Она просматривала названия и имена авторов, отвергая большинство из них с типичным для нее выражением лица: поднимая бровь, прикусывая губу, качая головой и закатывая глаза.

– Кубинская литература? Я не хочу, чтобы здесь был хоть один автор с этого острова, – пренебрежительно сказала она.Для прабабушки прощения не существовало. Она винила остров во всех несчастьях и поклялась, что «по крайней мере в течение последующих ста лет» Куба будет расплачиваться за трагедию ее семьи.Тетя Ханна рассказывала, что с того дня в доме больше никогда не открывали окна, не отдергивали шторы, не включали музыку.Прабабушка решила жить в темноте. Она редко разговаривала и ела только по необходимости. Все время она проводила, закрывшись в своей спальне, читала французскую литературу на испанском языке, переводы, от которых истории из прошлых веков казались еще более далекими. Мне трудно представить, каково ей было.В тот день, когда отец ушел и не вернулся, мама собиралась накрывать ему и себе ужин в нашей просторной столовой, из окон которой виднелись деревья Морнингсайд-парка, освещенные бронзовыми фонарями. Мама готовилась рассказать ему новости. Она все же накрыла на стол в тот вечер, поскольку не допускала возможности, что его больше нет. Но бутылка красного вина так и осталась неоткупоренной. А тарелки стояли на покрытом скатертью столе несколько дней подряд. Еду в конце концов выбросили в мусорное ведро. Той ночью мама легла спать, так и не поев; она не плакала, но так и не сомкнула глаз.

Она рассказала мне все, потупив взгляд. Будь на то ее воля, тарелки и бутылка так бы и стояли на столе до сих пор – и, кто знает, возможно, соседствуя с гниющей, высохшей едой.С того самого дня, когда я узнала, что на самом деле случилось с отцом и мама поняла, что я могу сама о себе позаботиться, она заперлась у себя в спальне, и я стала присматривать за ней. Она превратила спальню в убежище, никогда не открывая окна, позволявшего видеть весь двор. В мечтах я видела, как она, приняв таблетки, быстро засыпает, утопая в серых простынях и подушках. Мама говорила, что таблетки помогают унять боль и позволяют забыться. Иногда я молилась – так тихо, что сама не могла расслышать и запомнить слов, – чтобы она так и не проснулась и боль оставила ее навсегда. Я не могла видеть, как мама страдает.– Папа умер пять лет назад. Учительница сказала об этом на уроке.

Услышав слово «умер», мама вскинулась, но тут же оправилась, как бы показывая, что новость не так уж сильно на нее повлияла.

Я пошла в свою комнату; я понятия не имела, что сделала мама. У нее не было сил; вероятно, ей даже не хотелось ничего мне объяснять. Ее траур закончился, а мой только начинался.

Позже я зашла в ее сумеречную комнату и увидела ее там, все еще в одежде и туфлях, свернувшуюся калачиком, как ребенок. Я дала ей немного отдохнуть. Я поняла, что с этого момента мы будем говорить о папе в прошедшем времени. Я стала сиротой. А она была вдовой.Мама ушла с работы и с тех пор не возвращалась. Сначала она попросила отпуск, но в итоге все закончилось увольнением без предварительного уведомления. Ей не нужно было работать. Папина квартира принадлежала его семье еще до войны, и мы жили на средства трастового фонда, созданного его дедом много лет назад.Иногда я думаю, что уход от мира был для нее единственным способом справиться с болью. Не только от потери отца, но и от того, что она не сказала ему, что я появлюсь на свет. Что он станет отцом.свернутьВообще трудно найти что-то, что понравилось мне в книге, зато моментов со знаком минус хоть отбавляй. Буквально с первой фразы книга неприятно поражает Мне почти исполнилось двенадцать, когда я решила убить родителей.цитатыВ голову мне пришла шальная мысль, что было бы замечательно от них избавиться. Я подумывала о том, чтобы подсыпать аспирин отцу в еду или стащить мамино снотворное – она бы не выдержала без него и недели. Единственным препятствием стали охватившие меня сомнения. Сколько нужно аспирина, чтобы у отца открылась смертельная язва или внутреннее кровотечение? Сколько мама сможет продержаться без сна? О кровавом деле даже речи не могло быть, потому что я не выносила вида крови. Так что лучше всего им было бы умереть от удушья.Так вот взять и задушить их огромной перьевой подушкой. Мама прямо говорила, что ей всегда хотелось умереть во сне.... но не могла выдавить из себя ни слезинки. Я чувствовала себя свободной. Теперь никто не заставит меня переехать в дрянной район, бросить книги, фотографии, фотоаппараты, жить в страхе, что тебя отравят собственные отец и мать.Это была точка невозврата. В кого я превратилась? Как я могла до такого опуститься? Что бы я стала делать с их телами? За сколько они бы разложились?В итоге я не убила родителей. Мне просто было незачем. А вина лежала на отце с матерью. Ведь именно из-за них я бросилась в эту пропасть.свернутьВесьма тягостно было читать мысли героини, которая будто бы всех ненавидит, во всех видит что-то отталкивающее. Писателю не удалось показать Германию, ощетинившуюся против евреев (возможно, он считает это и так очевидным, поэтому не хочет тратить свое мастерство на незначительные подробности), зато отлично вышло показать обратную ситуацию, ведь главная героиня и ее друг Лео людей, окружающих их, воспринимают как огров.цитатыЯ же не могла отвести взгляд от этого жалкого человека, который пожирал меня глазами и готов был чуть ли не в ноги мне броситься ради удачного ракурса. Мне хотелось в него плюнуть. Мне был отвратителен его большой сопливый нос. Такой же огромный, как на карикатурах на нечистых на первой полосе «Штурмовика», ставшего очень популярным журналом, в котором нас ненавидели. Да, это, должно быть, один из тех, кто мечтает попасть на службу к ограм. Гнусные негодяи, как их обычно называл Лео.На станции Хаккешер-Маркт мы сели в первый вагон электрички. Напротив нас сидели две женщины, которые все время причитали о дороговизне, об урезании пайков, о том, как сейчас трудно достать хороший кофе. Всякий раз, когда они махали руками, от них шел запах пота, розовой воды и табака. У дамы, которая больше говорила, на переднем зубе был след от красной помады, напоминавший скол. Я взглянула на нее и, не замечая того, начала покрываться потом. Это не кровь, сказала я себе, не отводя взгляда от ее огромного рта. Дама, испытывающая неудобство из-за моей неделикатности, хлопнула меня, чтобы я перестала ее разглядывать. Я опустила глаза, и тут же мне в нос ударил тяжелый запах, шедший от женщины.Герр Браун был отвратительный глухой старик. Лео называл его огром, как он именовал всех, так сказать, чистых и тех, кто носил коричневые рубашки. Мы устроились под окном его неубранной столовой, посреди разбросанных окурков и грязных луж. Здесь нам нравилось прятаться больше всего. Иногда огры замечали нас и кричали оскорбительное «слово, начинающееся на „ю“, которое мы с Лео отказывались говорить вслух. Ведь мама всегда говорила, что мыв первую очередь немцы.Даже дым, поднимавшийся от горящих зданий, не мог перебить дыхание этого огра, разившее чесноком, табаком, шнапсом и мерзкими свиными колбасами. Он вечно сплевывал и сморкался. Даже не знаю, от чего больше мне сводило живот: от дурного запаха из его дома или от одного только взгляда на его физиономию.Мы отправились на трамвайную остановку, а Лео наклонился и начал рисовать в грязи крошечный круглый остров под контуром материка, как он сказал, Африки. Сделав карту из воды и грязи, Лео нарисовал город рядом с другой лужей.

– Вот здесь будет наш дом, на берегу моря.

Он взял меня за руку, и я почувствовала, какая она грязная и мокрая.Когда Лео сидел на корточках, рисуя, у выхода из универмага, какая-то женщина со шляпной коробкой подпрыгнула и топнула по луже, уничтожив нашу карту на месте.

– Грязные дети, – прошипела она, глядя на Лео.

Я воззрилась на нее снизу вверх. Она была похожа на великаншу с толстыми волосатыми руками, а ее ногти походили на когти, выкрашенные в красный цвет.свернутьЛюбопытно, для автора слово «нацисты», как и слово "евреи', видимо, некое табу, он не использует их в книге, так что кроме огров тут будет множество «нечистых», а еще «поляков», ведь жители Кубы почему-то используют именно это слово для обозначения евреев.цитатыОгры отняли у меня папу. Кубинские огры.Мне захотелось пойти домой, чтобы увеличить нос, завить волосы и выкрасить их в темный цвет. Мне надоело, что люди принимали меня не за ту, кем я являюсь. Возможно, я была не родной дочерью своих родителей, а сиротой – настоящей сиротой чистой расы, удочеренной состоятельной нечистой парой, считавшей себя важными, потому что у них были деньги, драгоценности и недвижимость.Или, возможно, Ева могла бы сказать, что я ее дальняя родственница, и взять меня к себе. Никто бы не узнал, что я нечиста.По радио я услышала, что в отеле «Адлон» проходит совещание огров, на котором они должны были решить, что делать с нечистыми. Они могли бы собраться в отеле «Кайзерхоф», но нет: им нужно было выбрать именно «Адлон», чтобы причинить нам еще большую боль.«Адлон» был символом величия Берлина. Все хотели там погостить. Но теперь все оттуда бежали. Флаги огров развевались с каждого балкона в отеле и с фонарей на окрестных проспектах, где мы когда-то счастливо прогуливались....

Я не была немкой. Я не была чистой. Я была никем.

Меня называли полячкой, и я с этим смирилась.Они все время дразнили меня:

– Поляки женятся только на своих, они моются не каждый день, они жадины и злюки.– Он поляк, как и ты.

– Я не полячка! – выпалила я. – Что это за одержимость поляками?– Там же находится и кладбище вашего народа, – добавил Эулоджио.

Я не могла понять, что он имеет в виду. …

Но вместо того, чтобы молчать, я продолжала задавать вопросы:

– Кладбище какого народа?

Гортензия смотрела на Эулоджио, ожидая, что он ответит. Когда мы повернули за угол на Пасео, чтобы выйти на Калле, 21, он объяснил:

– Кладбище, где похоронены поляки.Для тети Ханны стало большим сюрпризом, что прабабушка построила семейный мавзолей не на кладбище в Гуанабакоа – так называемом «польском кладбище», – а на кладбище Колун, самом большом на Кубе.свернутьСтоит отметить, что для описания страдающей еврейской семьи писатель выбрал представителей очень состоятельного семейства, словно разделяет представление антисемитов о том, что евреи сплошь богатые люди. Хотя бедные иудеи тут тоже мельком встречаются, но и они вызывают у Ханны ужасцитатыКогда я поднималась по узкой темной лестнице, стало еще холоднее. Все равно что залезть в грязный холодильник, воняющий тухлой едой. Лестничную клетку освещала лишь простая лампочка, дававшая слабый свет. Несколько детей бросились вниз и протиснулись мимо меня. Я ухватилась за перила, чтобы не упасть, и почувствовала что-то липкое на ладони. Я шла по коридору, не зная, как это оттереть.Женщина кричала на своего ребенка. Я слышала, как старики вдыхают воздух кустистыми ноздрями, словно звук проходил через репродуктор, чувствовала их дыхание с запахом спиртного, слышала их разговоры на непонятном языке.Последняя дверь открылась, и из нее вышел босой мужчина в испачканной майке. Я с опаской прошла дальше. Нос у него походил на ядовитый гриб, а на груди висела шестиконечная звезда, как та, что я видела на обложке книги «Ядовитый гриб», которую нас заставляли читать в школе. Увидев меня, он на мгновение остановился и почесал голову. Он не сказал ни слова, и я пошла дальше, потому что не боялась его. И вообще никого.Я заглянула в одну из комнат, где, должно быть, варили картофель, лук и мясо в томатном соусе. Пожилая женщина покачивалась в кресле-качалке. Другая растрепанная женщина готовила горячий чай. A маленький мальчик смотрел на меня, ковыряясь в носу.

Теперь я понимала, почему Лео не хотел, чтобы я видела, где он ночует. Это не имело отношения к хозяйке пансиона фрау Дубиецки, этой противной карге. Виной всему было царившее здесь уныние: Лео хотел защитить меня от этого ужаса.свернутьВозможно, такой выбор героев объясняется желанием показать контраст: как тот, кто был «всем», стал «никем», но постоянное подчеркивание богатства, любование украшениями, шикарными нарядами матери, многочисленные описания состоятельности и избранности семьи Розенталь быстро начинают утомлять.цитатыМама который день сидела дома. Каждое утро, поднявшись с постели, она надевала рубиновые серьги и зачесывала назад прекрасные густые волосы – предмет зависти всех ее друзей, всегда восхищавшихся ею, когда она входила в кафетерий отеля «Адлон». Папа называл ее небожительницей, потому что она была совершенно очарована кинематографом, служившим ей единственной связью с окружающим миром.В прошлом мама очень гордилась Берлином. Если она отправлялась сорить деньгами в Париж, она всегда останавливалась в отеле «Ритц»; а если сопровождала отца в Вену на лекцию или концерт, то в «Империале»:Я не могла понять, почему мама одевалась и красилась так, как будто она собиралась на вечеринку. Она даже наклеивала накладные ресницы, придававшие ее полуприкрытым глазам еще более томное выражение. У нее были очень широкие веки, «идеальные для макияжа», как говорили ее подруги.Ее лицо больше не светилось от радости, когда ее называли дамой ученого доктора или женой профессора на светских мероприятиях, где она выглядела божественно в своих плиссированных вечерних платьях от «Мадам Грэ».– Никто не может сравниться с французскими портнихами, – хвасталась она своим поклонникам.Папе нравилось видеть ее такой: счастливой, чувственной, элегантной. Дар выглядеть загадочно, который взращивали в себе многие кинозвезды, казалось, был у нее врожденным.

Каждый, кто видел ее впервые, не мог успокоиться до тех пор, пока его не представляли божественной Альме Штраус. Она была идеальной хозяйкой. Мама могла со знанием эксперта говорить об опере, литературе, истории, религии и политике, никого не обижая. – Мы могли бы пойти в «Адлон», Ханна. Мы должны попрощаться с месье Фурно, он всегда был очень любезен. И с Луи, конечно же.У меня слюнки потекли при мысли о сладостях, которые подавал нам месье Фурно. Я вспомнила, что, разворачивая мою салфетку, он наклонялся так близко, что его заостренный нос оказывался совсем рядом с моим лицом и я чувствовала его дыхание. Луи был сыном владельца, а теперь принял на себя управление. Он был в восторге от мамы и того уважения, которая она выказывала отелю. Обычно он приходил посидеть с нами и рассказывал, какие знаменитости из немецкого высшего общества, или даже Голливуда, находились в отеле в тот момент.Маме было трудно принять тот факт, что теперь ей больше не рады в отеле, который она считала своим собственным. Она любила с гордостью говорить о том, что он был символом современной Германии и элегантности.

Однако теперь Луи привечал огров. Это были представители высшего общества и власти, которые придавали отелю его блеск, а не просто богатая наследница, считавшая себя более загадочной, чем богиня Гарбо, и сочетавшаяся браком с нуждающимся профессором. Теперь же мы оказались мерзкими людьми, портившими репутацию легендарного места.Однажды, когда в доме чистили огромные персидские ковры, мы жили в двухкомнатных апартаментах отеля с видом на Бранденбургские ворота. Моя комната, примыкавшая к родительской, была чрезвычайно просторной. Каждое утро я отодвигала красные бархатные занавеси и открывала окно, впуская городской шум. Мне нравилось смотреть, как люди бегут за трамваями, наблюдать за многочисленными машинами, снующими по Унтер-ден-Линден. В холодном воздухе Берлина плавали ароматы тюльпанов, сахарной ваты и свежего пряного печенья с орехами.

Я тонула в перьевых подушках и сверкающих белизной простынях, которые меняли дважды в день. Завтрак мне приносили в постель, а горничные приветствовали меня, говоря:

– Доброе утро, принцесса Ханна.

Мы одевались ко второму завтраку, переодевались к чаю, а вечером снова меняли наряды.Не думаю, что мама могла бы приспособиться к жизни за пределами дома, без украшений, платьев и духов. Вне всякого сомнения, она сойдет с ума. Мамина жизнь мерно текла в стенах дома, принадлежавшего ее семье уже несколько поколений. Единственное место, где ей нравилось жить в окружении фотографий ее родителей, где она хранила Железный крест – награду, которую ее дедушка принес с Великой войны.Здание принадлежало маминой семье еще до ее рождения. Так что уехать следовало им. Они были нездешними. В отличие от нас. Мы были больше немцами, чем они.У мамы набралось четыре огромных чемодана, набитых одеждой. Никаких сомнений: она сошла с ума.– Что ты думаешь, Ханна? – Она надела платье и начала танцевать по комнате. Вальс. Она напевала вальс. – Раз уж мы едем в Америку, нужно взять платье от «Мейнбохера», – продолжала она, как будто мы собирались в отпуск на какой-нибудь экзотический остров.

Никого на Кубе ни в малейшей степени не будет интересовать название брендов маминых платьев. Всех их она называла по имени кутюрье: мадам Грэ, Молине, Пату, Пике.

Их было так много, что во время плавания ей не придется надевать одно и то же дважды.Мама смотрела на качающийся трап, который вскоре должен был разлучить ее со страной, где она родилась. Она знала, что через несколько минут она больше не будет немкой. Она больше не будет Штраус или Розенталь. По крайней мере, она все так же останется Альмой. Она не потеряет свое собственное имя. Она отказалась отвечать ограм, военным низкого ранга, которые посмели опрашивать ее, внучку ветерана Великой войны, награжденного Железным крестом.Нам следовало бы одеться попроще, не показывая, что мы не такие, как все, или что мы считаем себя лучше других. Но такой уж она была. Она сказала, что у нее нет абсолютно никаких причин стыдиться своего наследства от многих поколений Штраусов. Теперь же этот презренный огр вообразил, что у него есть право прибрать к рукам мамино состояние, которое несло и всегда будет нести на себе ее собственную уникальную печать.Матрос поднял два оставшихся чемодана. Папа собирался последовать за ним, и тут мама взяла его за руку. Я сразу поняла, что мама ни за что не поднимется на борт «Сент-Луиса» с багажом, даже вместе со своим. Как только она увидела, что моряк прошел в главный вход и исчез на палубе, и убедилась, что на трапе больше никого нет, она поцеловала папу в щеку в знак того, что можно идти.Мама в ужасе остановилась. Она не хотела делать еще один шаг, чтобы слиться с этой отчаянной толпой. Неожиданно она поняла, что мы трое – папа, я и даже она – были такими же жалкими, как и все остальные изгнанники на борту. Хотим мы того или нет, но мы все находились в одинаковой ситуации.Посмотри на них внимательно, мама. Мы были жалкой массой беглецов, которых выгнали из домов. Всего за несколько секунд мы стали иммигрантами, с чем она никак не хотела смириться. Но теперь ей пришлось взглянуть правде в глаза— Тебе нужно как следует поесть. Нам еще долго плыть. – Богиня вернулась, и ее речь напоминала ясную шелковистую гладь.Я не знала, когда она нашла время переодеться и заново накраситься. В простом розовом хлопковом платье без рукавов она походила на школьницу. Мама сменила жемчужные серьги на пару бриллиантов, сверкавших при каждом движении головы. Папа так и оставался в сером фланелевом костюме и галстуке-бабочке.Большой стол, стоявший в конце комнаты, был заставлен тарелками со всякой всячиной: хлебом, лососем, черной икрой, тонко нарезанными ломтиками мяса и разноцветными овощами. Это был «легкий фуршет», предложенный командой «Сент-Луиса» после отплытия из Гамбурга.Было очевидно, что Лео не привык к хорошему обращению, особенно со стороны того, кто принадлежал к чистой расе.

– Ты в это веришь? – прошептал он, наклонившись так близко к моему уху, что я подумала, что он собирается поцеловать меня. – Огры нам прислуживают!

Он захихикал, поднимая свой стакан с теплым молоком, чтобы произнести тост:

– За вас, графиня Ханна! Это будет долгое и замечательное путешествие!Я знала, что морской воздух пойдет маме на пользу. Она выглядела свободной и могла носить свои лучшие наряды, демонстрировать свои драгоценности, иметь всегда под рукой кого-то из персонала..свернутьСтоит отметить, что хотя обеим девочкам 11-12 лет, тут в обе сюжетные линии вплетены романтические отношения с мальчиками. Ханна в 1939 году планирует совместное будущее со своим избранником, мечтает сбежать с ним от родителей и почти получает кольцо на помолвку, а Анна в 2014 исследует Гавану вместе с симпатичным соседом, а прощание завершится первым поцелуем. Этим книга так же напоминает Мег Клейтон – Последний поезд на Лондон , где была похожая парочка подростков, которые постоянно куда-то бегали.Подводя итог, история беженцев тут скорее как сыр в мышеловке, некая приманка для тех, кто хотел бы узнать что-то новое из событий прошлого века. Но на самом деле это весьма посредственная книга о подростковых страданиях, о неадекватных родителях, какие-то театральные переживания и выдуманные сложности (как будто реальных было недостаточно)цитатаМало того, у нас появилась новая проблема: наши родители планировали избавиться от нас, если мы не успеем уехать из Берлина. Лео был совершенно в этом уверен.

Он слышал, как они говорили о смертельном яде. Он знал о нем все.

– Сейчас цианид идет на вес золота, – объяснял он, словно сам был дилером.

Он рассказывает какие-то небылицы, подумала я, не поверив ни единому его слову. Никто не хотел умирать. Мы все хотели уехать; именно этого нам хотелось больше всего на свете.Родители были в отчаянии, а в кризисной ситуации они будут действовать, не раздумывая. Все могло быть. И я не ждала от них ничего хорошего. Но они не могли решать за меня: мне скоро должно было исполниться двенадцать.Они мне были не нужны. Я могла сбежать с Лео; мы бы выросли вместе. Лео, помоги мне выбраться отсюда.. свернутьТак что любителям исторической литературы я ее не рекомендую, хоть тут и приведены тексты нескольких телеграмм и новостей из газет, видимо, автор не ставил себе цели глубоко погрузиться в прошлую эпоху.

До прочтения этого романа я не слышала печальную историю о лайнере «Сент-Луис». Судно, которое в мае 1939 года должно было перевезти около 900 евреев немецкого происхождения, преследуемых нацистами, на Кубу, где пассажиры лайнера могли дождаться своей очереди переехать в США. Но из-за политических игр и нечистых на руку чиновников, беженцев не приняли на Кубе. Только 22 пассажира еврейского происхождения высадились на острове. Остальные вынуждены были отправиться в дальнейшее неопределенное плавание. Ни США, ни Канада не приняли иностранцев.Армандо Лукас Корреа в своем романе рассказал историю семьи Розенталь, которая оказалась в числе пассажиров лайнера «Сент-Луис». Читатель знакомится с трагической судьбой интеллигентной еврейской семьи. Семья, которая потеряла признание и счастливую жизнь, приобрела одиночество и бедность на далеком острове. Вся жизнь в бегах, где нет надежды на счастье и принятия своего происхождения.Главная героиня романа Ханна начинает повествование своей истории в одиннадцатилетнем возрасте на родине в Германии и завершает его восьмидесятисемилетней женщиной в стране, которая казалась временным пристанищем, принесла только боль и никогда не стала домом для Розенталей. Тягостная история. В ней все хорошее осталось в детстве. Надежда на новую жизнь, любовь и будущее потерялись в тех нескольких неделях путешествия на лайнере «Сент-Луис» на просторах безбрежного океана. Дальше только потери, боль, лишения, одиночество, тоска.В том же печальном ключе звучит другая история, которую рассказывает еще одна одиннадцатилетняя девочка из 2014 года. Анна последняя из Розенталей, она ничего не знает о своем отце, который исчез еще до ее рождения. С матерью Анна отправляется из Америки на Кубу, чтобы узнать историю своей семьи. Возможно, после этого появится шанс на принятие и спасение, на новую жизнь без боли. Когда можно разрешить себе уже не страдать, а брать от жизни возможное и учиться наслаждаться ею.Несмотря на трагичность истории Розенталей, автор не смог пробиться до моих чувств. Были трогательные моменты, которые растворялись в череде новых печальных событий. Безнадега безжалостно преследовала на каждой новой странице. Для ума все понятно, а вот к сердцу дошла только реальная история «Сент-Луиса», сведения о которой я искала в интернете. Увы, для меня Ханна так никогда и не стала взрослой, даже в 87 лет. Огромным разочарованием стала мать Ханны. Женщина сильная только внешне, в оболочке из великолепных нарядов, украшений, макияжа и умении себя подать. Но исчезнувшая в тот момент, когда сошла на берег Кубы. Женщина, которая лишила выбора и полноценной жизни собственную дочь. Трагедия, в которой виновата не только историческая составляющая, положение беженца и изгоя, но и собственный характер, эгоизм. Возможно автор таким выбором судьбы и лишением любой радости жизни героев хотел усилить драматизм произведения. Для меня же это не всегда равно сочувствию и сопереживанию. Хорошая история, но слишком давящая и безнадежная.