Аркадий Соснов
Сбывшиеся сны Натальи Петровны. Из разговоров с академиком Бехтеревой
Во-вторых, надо понять: что, этот феномен связан с живым человеком, лишь клинически мертвым, с его органами чувств, и исчезает при биологической смерти? Или, судя по тому, что говорят болгарка Ванга и американец Андерсон[2] о контактах с ушедшими, это более длительные явления? Во всяком случае, для меня это – вопрос (кое-что пережила сама), в котором нужно разбираться. Не отстраняясь, не опасаясь негативной реакции кого-то из коллег.
Душа – реальность?
Тому, что оказывается под потолком в операционной, видит слабо освещенный тоннель или летит к родному очагу, – если это действительно «что-то», – я бы не хотела искать другого названия.
О дедушке, жизни на Греческом проспекте и прозрении в 35 лет
С какого момента вы себя помните? Что первое запечатлелось в памяти?
Не знаю, как эти воспоминания соотносятся друг с другом по времени. Помню себя на пляже, в Сестрорецке или Курорте[3]. Я насыпаю песок в ухо отцу. При этом приговариваю: «Посыпу, посыпу, песок в ухо насыпу». Папа вскочил разъяренный, хотя был очень добрым человеком и очень меня любил. Я не ожидала такой реакции, считая, что какое-то хорошее дело делаю. Почему этот эпизод и запомнила: из-за полного эмоционального несоответствия процесса и результата. Запомнила встречу с Владимиром Михайловичем Бехтеревым, с дедушкой моим. Он принес мне большую коробку конфет. Каждая конфета была в белой бумажной чашечке – и сейчас так делают. А раньше это была для меня прекрасная незнакомка – коробка шоколадных конфет. Я ее открыла, как зачарованная стояла на коленях перед стулом, на котором эта коробка лежала. И мама мне, конечно, запретила есть шоколад. У мамы была точка зрения, может быть, правильная, что детям шоколад есть не следует. Помню, что Владимир Михайлович смеялся по этому поводу (говорят, он не так уж часто смеялся): принес внучке подарочек. А внучке-то как обидно было!
Сколько вам было лет?
Давайте прикинем. Владимир Михайлович умер в двадцать седьмом году, когда мне было три с половиной года. Значит, тогда было около трех.
А на пляже?
Примерно тот же возраст.
Вы его называете Владимир Михайлович. А в детстве звали дедушкой?
Мне так и не пришлось звать его дедушкой. В истории с конфетами я вообще не говорила. Не потому, что не умела, – умела, но растерялась. А когда повзрослела, все время хотелось – не устану повторять, – чтобы люди не думали, будто я прикрываюсь его великой тенью. Поэтому он для меня всегда Владимир Михайлович и мой сын сейчас говорит не прадед, а Владимир Михайлович. А другие родственники гораздо свободнее себя чувствуют с определением родства. Но это уже более позднее понимание, а тогда он был для меня не Владимир Михайлович, а пожилой, приятный человек, близко связанный с нашей семьей. Причем у него есть право сесть во главе стола, где обычно сидел мой отец, что меня немножко удивило. Потому что места за столом у нас были строго расписаны – разумеется, без табличек, мы знали, кто из членов семьи где сидит. А тут, пожалуйста: приходит человек и папа как должное уступает ему свое почетное место.
Где вы жили в то время?
В центре города, на Греческом проспекте. Если точнее: Греческий, 12, квартира 33 – тот же номер, как здесь у меня на Кронверкской. Жили на первом этаже, довольно высоком, в отдельной четырехкомнатной квартире. Одна из комнат выходила во двор. Папа узнал, что у дворников очень плохо с жильем, что они обитают в тесноте с множеством детей, и совершенно добровольно отрезал от нас эту комнату. У нас стену сделали сплошной, а дворникам, наоборот, прорубили дверь, у них появилась дополнительная комната. И когда начались обыски и аресты, именно дети дворников бегали вокруг нас, складывали пальцы решеткой и кричали: «Ваш отец будет там»; «Вашу золотую мебель (она была просто позолоченная), посуду – всё отберут». Приходя домой, мы с моим братом Андреем спрашивали, правда ли это, и родители нас успокаивали.
Такая была классовая ненависть? Вашу семью считали богатой?
Да. Особенно не могли простить того, что отец отдал комнату. Странно, что доброе дело развязало эту классовую, хотя и на детском уровне, войну.
Как ваша мать отнеслась к тому, что отец отдал комнату?
Не помню ее реакции. Не думаю, что прямо одобрила… В этой комнате жила бонна, немка, которая с очень раннего возраста учила нас немецкому языку. Собственно, учить-то не было необходимости, она почти не владела русским и говорила по-немецки. Соответственно, мы с братом пытались с ней общаться и тоже заговорили по-немецки. Потом бонна ушла от нас, о чем мы с Андреем не сильно жалели.
Вы – Бехтеревы. Был ли в доме культ вашего деда?
Наверное, был. Вот даже по тому, что ему уступили главное место за столом. И по тому, как говорили о Владимире Михайловиче, я чувствовала, что это большая величина. Очень хорошо помню день его смерти. У нас наряжали елку – причем наряжали в глубине комнаты, чтобы, не дай бог, с улицы ее не увидели. На дворе был довольно сложный двадцать седьмой год. И когда папа зажег три свечки над головой игрушечного Деда Мороза, стоявшего под елкой, он позвал маму: «Зиночка, Зиночка, посмотри, как удивительно Дед Мороз похож на отца!» Буквально вскоре, около девяти вечера зазвонил телефон, и сказали, что Владимир Михайлович умер. Впоследствии чего я только не читала о его кончине, сообщалось, что он умер вовсе не двадцать четвертого, а двадцать пятого, то есть в Рождество. Запутались, по-моему, даже те, кто сами это знали, не с чужих слов. Но я не могла перепутать, потому что видела и помнила: елку наряжали в сочельник.
Я проверю, лампочка на диктофоне горит?
Она все время горит.
Нет, пока я сейчас говорил, она погасла.
Вас не хочет слушать.
Сменю батарейки…
Повзрослев, вы узнали, что дед – великий ученый. Был он для вас ориентиром? Может, родители ставили его в пример, призывали быть достойной его?
Ничего подобного не было. Зато, когда мы с Андреем плохо себя вели, нас пугали полушутя-полусерьезно: «Отдадим в детский дом». Куда мы и попали в итоге. Вот с тех пор с такими вещами не шучу. Никакого подражания ни деду, ни отцу, который был очень талантливый, от нас не требовали. Допускали учение в школе бездумное. Я до детского дома практически ни одного учебника в руки не брала. Слушала, что на уроках говорят, и только. Как правило, опаздывала к первому сентября. Не по своей вине. Просто мы где-нибудь отдыхали, возвращались позже. Да и не считалось так уж необходимым приходить к первому сентября, как сейчас. Но было немножко жалко пропускать момент, когда девочки и мальчики (школа была смешанная) становятся в пары, определяется, кто с кем сидит за партой, начинают складываться отношения в классе.
Я оказывалась либо одна за партой, либо с кем-то из опоздавших, кого не знала, кто был чужой в этой школе. Это была школа номер два на Греческом проспекте, бывшее Второе реальное училище. Она сохранила свой номер, хотя рядом были 155-я, 159-я. Школа располагалась напротив садика «Прудки», который был угловым, выходил на Некрасова и на Греческий. Хорошее, добротное здание, оно и строилось под школу. Очень большие рекреации, где мы ходили на переменах по кругу парами, большой зал для представлений и праздников. Позже, в сиротской жизни, мне было трудно привыкать к тому, что школой может быть почти любое здание.
Вас кто-то отводил в школу?
Первое время – мама или домработница. В дальнейшем уже сама ходила.
А с братом вместе?
Не помню, чтобы мы с ним вместе ходили, хотя учились в одной школе. Андрей был на год меня младше. Но в войну «обогнал» меня – пошел добровольцем на фронт, прибавив себе три года. Он был рослый… И дальше у нас в биографиях и анкетах была путаница, которую так никто никогда и не заметил. Андрей писал, что у него есть младшая сестра, а я – что у меня младший брат.
В семье были такие понятия, как папина дочка или мамин сын?
Были.
Расскажите, кто был чей и почему.
До рождения младшей сестренки я была абсолютно папина дочка. Он всюду меня таскал с собой. Например, на выставку собак. Но когда папа единственный раз в жизни привел в дом собаку, мы с Андреем его подвели. Это был уже почти взрослый, удивительно красивый коричневый сеттер. Он с нами играл, а мы решили, что он на нас нападает, испугались, не выдержали его энергии. Нас с ним оставили и не объяснили, что собака такая и должна быть, что сколько-то надо перетерпеть, чтобы привыкнуть. Мы и на спинки кроватей и чуть не на шкафы забирались, от нее подальше. Потому что она норовила встать на задние лапы, положить передние лапы нам на плечи и… Однажды взяла мой нос в свою пасть и начала его лизать. Это было не очень приятно. Собака была хорошая. Пожила у нас, может, неделю, потом ее забрали…
А ваш отец хотел ее оставить?
Еще как хотел! Он всячески уговаривал маму: «Зиночка, тебе же пойдет эта собака по цвету». У мамы были красивые темно-каштановые волосы. Но мама была непреклонна, а мы с Андреем ее поддержали. Папа говорил: «Эх вы, я на вас надеялся!» Но мы же не со зла. Будь это кутенок, мы бы успели его полюбить, и он рос бы уже любимым.
Зато котов у нас было великое множество. Правда, в разное время, – одновременно бывало максимум два. Возражать нам было очень трудно, мы таскали котят из подвала, который был под нашей квартирой, мама их отмывала и превращала из серых чаще всего в рыжих. Мы укладывали котят к себе в кровати, под одеяло, и они становились домашними.
То есть пока в семье не родилась младшая дочка, вы были папиной любимицей?
Да. Андрей, который обожал отца, от него, как я вспоминаю, недополучил. Отец редко бывал с ним ласков, мог даже голос повысить. Брат был немножко упрямый, что ли, и папе не всегда это нравилось. Андрей всегда боготворил отца и потом, уже на пенсии делал все, чтобы память об отце и деде сохранить. Если бы брат был жив, о родственниках он бы лучше меня рассказал. Он был такой собиратель истории семьи.
А когда родилась Эвридика… Я с запинкой называю ее имя, потому что она сама себя называет Эрой. Конечно, основное внимание дальше уделялось маленькой.
Почему ее так назвали?
Папа мечтал об изысканном редком имени для младшей дочери. И нашел. Мама пыталась сопротивляться, но в конце концов ей тоже это имя понравилось.
А почему вас назвали Наташей?
Думаю, под влиянием «Войны и мира», как и брата Андрея. Мама была образованная женщина, любила литературу, много читала. Папа был разносторонне образованным, знал различные языки, ценил классическую музыку, собирал картины – то, что передалось нам с Андреем.
Они вам рассказывали, как познакомились, была ли это любовь с первого взгляда, единственная и неповторимая?
Единственной точно не была, поскольку до встречи с мамой отец был женат.
А дети у него в том браке были?
Нет. Его первая жена, которую я никогда не видела, очень его любила, но извела ревностью. И он с ней расстался. Случилось это, когда он познакомился с мамой или раньше, не знаю. Знаю только, что эта женщина продолжала его ревновать, и когда мы появились на свет, мама боялась, что она чем-нибудь нам навредит. А с мамой отец познакомился на каком-то курорте, где был кумыс. И мама там практиковалась как будущий врач – она училась в медицинском институте. Она сначала пошла на филологический факультет, но года через два увидела людей в белых халатах и перешла на медицинский… Вряд ли мама безумно влюбилась в отца, скорее, ей посоветовали принять его предложение. Мама не производила впечатление женщины влюбчивой, скорее тоже была ревнивая – не без этого. А папа влюбился в нее, конечно, всерьез. Она была очень красивая. Сейчас, вероятно, ей бы поставили в минус рост – она не была высокой. Вот я сейчас уже невысокого роста…
Среднего.
Ну а мама была пониже меня. Но в те годы это не считалось недостатком – наоборот, минусом был высокий рост. Девушки высокие чувствовали себя не очень уютно. Даже моя сестра (которая младше меня на девять лет) при всей своей привлекательности была чуть-чуть высоковата. Но так пропорционально сложена, что это ее не портило.
По вашим ощущениям, какие были отношения между родителями, семейная атмосфера?
В самом раннем детстве, пожалуй, безоблачная. А дальше – мама ревновала папу. Оправданно или нет – другой вопрос, но любая задержка на работе вызывала ее подозрение. Люди удивлялись: она ведь была очень красивая, на улице на нее обращали внимание. Уж не говоря о театре. Когда она появлялась, как правило, с опозданием, люди переставали слушать увертюру, это факт! Папа был человеком мягким и, несмотря на занятость, уделял нам много внимания. Когда мои подружки приходили к нам домой, вечером папа играл на рояле, мы танцевали. Он хорошо пел. Одна наша знакомая, когда собирались взрослые гости, была папиной аккомпаниаторшей. Тогда ведь непременно что-то пели, а сейчас – только если выпьют.
К приходу гостей раздвигался наш резной дубовый стол, устраивались даже маскарады, к примеру, на именины мамы 11 октября. Для нас это был почти святой праздник, именины тогда не отмечали, именины мамы праздновали как день рождения, пышнее всего. Папа дарил ей корзины с высокими цветами, особенно она любила хризантемы… Тогда от нас еще не ушла бонна. Это были такие отголоски нэпа, потом жизнь стала сложнее, но не веселее, хотя перед войной появилось больше товаров в магазинах.
Кто приходил к вам в гости?
Родственники, папины сослуживцы и друзья детства, но не поодиночке, а с женами. Тогда это было почти обязательно. Видно было, что кого-то мама меньше любила, кого-то больше, и папа к ним относился по-разному, но всем было хорошо.
А где работал отец?
В Остехбюро – Особом техническом бюро по военным изобретениям. Оно размещалось совершенно рядом, в таких желтых домах на Госпитальной улице. Он был там заведующим отделом и главным конструктором. На работу ходил, а не ездил. Во-первых, машины у нас не было, а, во-вторых, идти нужно было метров двести от дома. Работа была ответственная, папа получал премии, в том числе большие. И явно не очень-то себе представлял, что делать с деньгами, потому что он их нам подкидывал. Я помню зелененькие трехрублевые ассигнации, давал сколько-то, потом еще добавлял немножко… Периодически покупал картины. Так что мы были довольно обеспеченными людьми. Жили спокойно, размеренно, в определенное время – завтрак, обед, ужин.
Готовила домработница?
И мама. Она работала врачом – не постоянно, а когда надоедало сидеть дома.
Хотите, я вам расскажу смешную вещь. О том, откуда брались домработницы. Тогда было безумное бегство из деревни. Мама шла в «Прудки». К ней обязательно кто-нибудь подходил и спрашивал, не нужна ли домработница. И вот так, буквально с улицы, без паспорта, потому что в деревнях паспортов не давали, абсолютно случайного человека приводили в дом. И не боялись, в отличие от того, как сейчас принято в более-менее приличных домах.
С братом у вас была гармония. Появление сестренки ее не нарушило?
Ну появилась и появилась. С Андреем мы играли, вместе лазали в подвалы, к ужасу домашних. Под нашим и соседними домами по Греческому и по Некрасова были подвалы, такие огромные, что там можно было потеряться. Как я уже говорила, мы туда лазали в основном за кошками. Но это отдельная история… Я все пыталась навязать Андрею игру, в которой я принцесса, но он почему-то отказывался.
Скажу так: то, что у меня был брат, я по-настоящему осознала, когда он умер. Брат был как данность: то, что есть, должно быть и не может исчезнуть. Я знала, что Андрей очень способный, одаренный, волновалась за него, когда он ушел на фронт. Но вот он вернулся с войны, а как иначе, он же есть!
По отношению к сестре такого не было, может, из-за большой разницы в возрасте. Когда мы попали в детский дом, она оказалась в другом детском доме. И вообще была какая-то другая.
Мы с Андреем были разные по характеру, но совершенно одного ранжира. Он мой брат, я его сестра, что было совершенно ясно. А то, что Эвридика наша сестра, мы не до конца воспринимали. Она в наших играх не участвовала, она была довольно маленькая, когда пришли разные беды.
Кстати, Эвридика, в отличие от нас, некрещеная. Уже нельзя было крестить в тридцатые годы, тридцать третий – год ее рождения. А меня и брата крестили, несмотря на все запреты. Кажется, на дом приглашали священника.
Родители тоже были крещеные?
Они были и крещеные, и венчанные. Потому что в начале двадцатых годов еще можно было венчаться. Сестра моя так некрещеная и осталась. Ей много лет, и она очень болеет, но когда я пытаюсь эту тему с ней заводить, говорит, что это серьезный вопрос, его надо обдумать, сейчас еще слишком рано…
Отец был беспартийный, мама тоже, вообще тогда интеллигенция к партийности плохо относилась. Хотя дедушка был ужасно прогрессивный. Он же был депутатом горсовета и активно поддерживал советскую власть. Недаром Ленин подписал ему и его семье охранную грамоту. Когда папу арестовывали, родители сказали, что вот у нас есть охранная грамота Ленина. И показали тем, кто пришел его арестовывать. Ее бросили на пол, на нее наступили. Я этого не видела, но мама рассказывала на следующий день.
И где сейчас эта грамота?
Ее просто нет. Ведь тогда огромное количество бумаг из шкафов летело на пол. Они подбирались, выметались – не знаю, что с ней произошло. Во всяком случае, ее ценность была аннулирована полностью.