Аркадий Пасман
Сонеты и венки
гамлет
«Прощай, прощай,
И помни обо мне!»
Я одинок. И было так всегда.
Не испытал я материнской ласки.
Кормилица лишь только иногда,
Мне перед сном рассказывала сказки,
Про сны, про королевича Бову,
Про Анику, про злобного Полкана,
И я порою грезил наяву,
Распевными былинами Бояна.
Но скоро всё закончилось, толпа
Учителей, и нянек вереница,
Набросились, толкаясь и шипя,
Стараясь перед бабкой выслужИтся.
И понял я тогда в одно мгновенье -
У принцев жизнью правит провиденье.
У принцев жизнью правит провиденье,
Мы не владыки собственной судьбе,
И каждый день, ни на одно мгновенье
Не можем мы принадлежать себе.
Ведь ты Наследник! И об этом помнить
Всегда обязан, ночью, утром, днём,
А вечерами, в анфиладах комнат
Смотреть на императорский прием…
И бесконечно ждать, когда карета
По мостовой протарахтит опять,
И царственная Иелизавета,
Изволит вместе с внуком погулять…
И кажется, глаза слепит тогда
Какая-то позорная звезда.
Какая-то позорная звезда,
Горящая скупым и тусклым светом,
В её очах блестела… никогда
Я б не решился ей сказать об этом,
Но очень скоро бабка умерла,
И скучный мир мой сразу изменился -
Закончились безликие года,
Пётр III на престоле воцарился.
Отец… о, как же я его любил!
Он для меня был Богом и Пророком,
Я часто к кабинету приходил,
Чтобы его увидеть ненароком,
Его улыбка, мимолетной тенью,
Сверкнула бледно при моём рожденьи.
Сверкнула бледно при моём рожденьи,
Осенняя зарница над Невой,
Тем миру объявив без промедленья,
Что я явился, слабый, но живой,
Укутанный в роскошные пелёнки,
Я был тотчас народу предъявлён,
И сразу все забыли о ребёнке,
Под пушек залп, и колокольный звон.
И я лежал на шелковых подушках,
И безнадёжно, тоненько пищал,
Но только Бог меня с иконы слушал,
Глядел, и скорбно головой кивал…
Лишь он Единый мне опорой был.
Меня никто особо не любил.
Меня никто особо не любил,
Худого, неуклюжего уродца,
И всем я чем-то неприятен был,
Не нужен, как лягушка у колодца.
Мне в след шипели что-то об отце,
И, расступаясь, нагло ухмылялись,
Я видел у придворных на лице
Всё то, что от меня скрывать пытались.
О, эта злая, грязная игра!
Я славно изучил её законы,
И от измены, как от топора,
Порою в щепки разлетались троны.
Но нежелание моё привыкнуть к роли,
Слегка кривясь терпели, и не боле.
Слегка кривясь терпели, и не боле,
Все те наивно – детские слова,
Их сразу же в труху перемололи
И злой навет, и глупая молва,
Недолго третий Пётр Россией правил,
Совсем немного в жизни он успел,
И слишком рано этот мир оставил,
И сделать его лучше не сумел.
Скончавшись «от сердечного удара»,
Он захлебнулся кровью из виска,
И в мешанине фарса и кошмара,
Погиб «не за понюшку табака»…
Сдержать рыданья не хватало сил,
Я из дворца тихонько уходил.
Я из дворца тихонько уходил,
В тенистые и снежные аллеи,
И там часы бездумно проводил,
Своей душе ответить не умея.
Шли годы. Я подрос и повзрослел.
Жену похоронил. Женился снова.
Ночами в небо звездное смотрел,
Оно всегда прекрасно и сурово!
Читал. Писал. Командовал полком.
Я любовался бравой маршировкой,
Солдатский вид мне с юности знаком,
И сердцу мил своей ухваткой ловкой!
И я с отрядом уходил на волю,
Чтоб одному бродить в цветущем поле.
Чтоб одному бродить в цветущем поле,
И слушать птичье пенье в небесах,
И чувствовать, что в сердце меньше боли,
И слёзы высыхают на глазах.
И чуять дым походного бивака,
Команды слышать, громкий звук трубы…
Вот счастье для мужчины! Но, однако,
Ничто нам не даётся без борьбы,
Ведь где-то там живет, мои друзья,
Екатерина. Матушка моя.
Екатерина, матушка моя,
Однажды, за торжественным обедом,
Сказала – «Скучен сумрак бытия,
Хочу уйти за Клеопатрой следом!»
В бокал с шампанским бросила кольцо,
И удержаться было очень трудно,
Глаза я поднял на её лицо,
И произнёс – «Не пей вина, Гертруда!»
И сразу стало тихо за столом,
Побагровел Потёмкин величавый,
Но не раздался с неба грозный гром,
Не выступил на лицах пот кровавый.
Ну что ж, терпи, подумал я бесстрастно,
Повсюду ложь, и это так ужасно!
Повсюду ложь, и это так ужасно,
Тупые лица, льстивые глаза,
Убийцы ходят, рассуждают властно,
И не страшит их Божия гроза!
За окнами холодный пух летает,
Светает поздно, скоро Новый год,
Шарфом гвардейским горло обмотаю,
Меня он от простуды сбережёт.
Мой полк построен, верные голштинцы
Стоят рядами, ровно, как всегда,
Но почему-то с ними мне проститься
Вдруг захотелось… что за ерунда!
Пусть не властитель вам, мои друзья,
Но буду, в это свято верю я!
Но буду, в это свято верю я,
Нести в Россию пламя Просвещенья!
Мы все – одна единая семья,
Державности несокрушимы звенья!
Помещик – он крестьян своих отец,
А офицер – отец своим солдатам,
И заживём, счастлИво, наконец,
В Отечестве, спокойном и богатом!
И не посмеет вероломно враг
Границы наши осквернить походом,
Я знаю точно, это будет так,
Я буду вместе со своим народом!
И для того, готов я ежечасно,
Страной своею править самовластно!
Страной своею править самовластно,
Как правит кормчий быстрым кораблём,
Как проповедник, что вещает страстно,
Без гнева и досады, день за днём,
Не зная ни усталости, ни страха,
Не ведая сомнений и обид,
И никогда, ни дыба, и ни плаха,
Позором никого не оскорбит!
Сегодня ночью я опять проснулся,
Лежал, бездумно полог теребя,
И к зеркалу зачем то повернулся,
В стекле пытаясь разглядеть себя,
И не увидел своего лица,
Лишь только тень убитого отца…
Лишь только тень убитого отца,
И взгляд его, спокойный и печальный,
Как будто в ожидании конца,
Стоял он грустно, пред дорогой дальней,
И в этой душной, липкой тишине
Вдруг, лёгкий шепот, точно стон, раздался -
«Прощай, прощай! И помни обо мне…»
Так император с сыном по прощался.
И больше я заснуть уже не смог,
Я был в поту весь, мокрый, как из бани,
И повторял, как верности зарок,
«Прощай, прощай…», дрожащими губами.
И отраженье мёртвого лица
Со мною рядом будет до конца.
Со мною рядом будет до конца
Всё, что судьба дала мне в этой жизни,
Вакханки смех, советы мудреца,
Слова, что будут сказаны на тризне,
И сыновья мои, и старший – Александр,
Он станет императором, я знаю,
Хоть мне доносят… вздор, пустой угар!
Я эти сплетни с гневом отвергаю!
Я должен жить, так много впереди
Великих дел, и к чёрту осторожность!
Но тяжкий холод у меня в груди,
В душе моей тоска и безнадёжность,
А на щеках солёная вода…
Я одинок. И было так всегда.
Я одинок. И было так всегда.
У принцев жизнью правит провиденье.
Какая-то позорная звезда
Сверкнула бледно при моём рожденьи.
Меня никто особо не любил,
Слегка кривясь терпели, и не боле,
Я из дворца тихонько уходил,
Чтоб одному бродить в цветущем поле.
Екатерина, матушка моя…
Повсюду ложь, и это так ужасно!
Но буду, в это свято верю я,
Страною своею править самовластно!
Лишь только тень убитого отца,
Со мною рядом будет до конца.
Июль 2016 г.
скрипичный венок
«Мальчик, дальше! Здесь не встретишь
ни веселья, ни сокровищ!
Но я вижу – ты смеёшься, эти взоры – два луча.
На, владей волшебной скрипкой,
Посмотри в глаза чудовищ,
И погибни славной смертью, страшной
смертью скрипача!
Николай Гумилёв.
Душа прощается с любовью,
Легко, печально и светло,
Я приступаю к послесловью,
Поскольку время подошло.
Скрипит шагреневая кожа,
Почти истёрся лоскуток,
Сейчас растает… ну так что же,
Он продержался, сколько мог.
Любви томления прекрасны,
В извечной пьесе бытия,
Но мы над будущим не властны,
Оно – безжалостный судья!
И планам следует своим,
Под горький папиросный дым.
Под горький папиросный дым,
Проходит мыслей вереница,
И мозг, под бременем таким,
Дрожит, как раненая птица,
От мыслей нам не убежать,
И позабудутся едва ли,
Поскольку право – забывать,
Мы видно где-то потеряли.
Безверье – наше ремесло,
Мы в нём достигли совершенства,
И горе, что в наш дом пришло,
Расплатой будет за блаженство.
Что ж, Року я не прекословлю.
В подвале пахнет старой кровью.
В подвале пахнет старой кровью,
Мелькают сполохи огня,
Судьба склонилась к изголовью,
И жадно смотрит на меня,
Спиной загородила дверцу,
И не желает уходить,
А тихо шепчет, словно в детстве –
«Ну что ж, дружок, тебе водить!
Беги за собственною тенью,
Спеши за рухнувшей мечтой,
Глядишь, заслужишь искупленье
Там, за последнею чертой,
Где сумрак полон льдом седым,
И злым огнём пороховым…
И злым огнём пороховым
Мы дни и ночи наполняли,
А то, что сами в нём горим,
Тогда ещё не понимали…
Мы поступали как должны,
И о пощаде не просили,
Лохмотья грязные войны
С нелепой гордостью носили.
И, ног не чуя под собой,
По грудь покрыты липкой глиной,
Мы шли и шли в ненужный бой,
С какой-то лихостью былинной.
И солнцу было не пробиться
Сквозь плотно сжатые ресницы.
Сквозь плотно сжатые ресницы,
Я вижу только темноту,
Как будто ночь глухая длится.
Я в океане, на борту
Огромной, чёрной каравеллы.
Скрипит под ветром такелаж,
Сверчок пиликает несмело,
И спит усталый экипаж,
А я стою, штурвал сжимаю,
Я вожделенного достиг,
И только об одном мечтаю -
Пусть вечно длится этот миг!
Но просыпаюсь за стеной,
Тревожим памятью больной…
Тревожим памятью больной,
К истокам возвращаюсь снова…
Как конь с натруженной спиной,
Что крутит жернов стопудовый.
Освободиться не могу,
И вымысел мешаю с былью,
А дни стираются в муку,
И улетают белой пылью…
Но вновь, откуда ни возьмись,
Зерна потоки притекают,
Моя растраченная жизнь,
Никак меня не отпускает…
Но вдруг – прекрасная зарница,
Я вижу радостные лица!
Я вижу радостные лица,
Они как солнца тёплый свет,
Мне так хотелось с ними слиться,
Услышать тихое – «Привет!»
Их много, и совсем немного,
Я никого не позабыл,
УчИтеля, подарок Бога,
И тех, которых я любил.
Кто нынче жив из них – не знаю,
Кровавый Молох правит бал,
И лишь на чудо уповаю,
Чтоб хоть во сне, Создатель дал,
Моих друзей увидеть строй,
Всех тех, кто в жизни был со мной.
Всех тех, кто в жизни был со мной,
Я поимённо вспоминаю,
Одной одарены душой,
Теперь я это понимаю.
Горласты, молоды, лихи,
Мы были истинной семьёю,
Вино, надежды и стихи,
И небосвод над головою.
Слова друзей, глаза подруг,
Рождённые небрежно строки…
Был дорог нам наш тесный круг,
Вместивший горизонт далёкий,
И откровения Нирваны,
И петербургские туманы.
И петербургские туманы,
Я вижу, словно наяву.
Я снова вспоминаю Анну,
Я снова Аннушку зову.
Которую? Уже не важно,
Умом и сердцем не понять,
Так в зове на намаз протяжном,
Корана слов не разобрать.
Но помню, как глаза смотрели
Куда-то за моей спиной,
Как радостно в печи горели
Стихи, написанные мной,
Стамбул напомнив поутру,
И африканскую жару…
И африканскую жару,
Я снова кожей ощущаю,
Песок в ладони наберу,
И потихоньку высыпаю,
Тиха пустыня, как дворец,
В котором Вечность отдыхает,
Но усмехается Творец,
И диво дивное являет.
Он кисть с волшебной акварелью
Из закромов своих достал,
И каравана ожерелье
На горизонте написал.
Мне не вернуться к каравану,
Себя обманывать не стану.
Себя обманывать не стану,
Мой путь неведом, и далёк.
Я гвоздь припрятанный достану,
Чтоб нацарапать пару строк.
Пусть мне немного остаётся,
Я славно пожил на земле!
Но дух мятежный не сдаётся,
Ни лжи, пуле, ни петле!
Пускай ложатся буквы криво,
Но всё же рифмы неплохи,
Ведь я пишу неторопливо
Свои последние стихи.
И слов других не подберу.
Я знаю, я сейчас умру.
Я знаю, я сейчас умру,
И ведь не скажешь, что за дело.
Мне жалко оставлять игру,
Она ещё не надоела,
Но раз уж карта так легла,
То на расклад пенять не стоит,
Метёт железная метла,
Спешит следы стереть за мною.
Мне доводилось побывать
Поэтом, вставшим пред барьером,
Но нынче буду умирать
Обычным русским офицером!
Соната сыграна моя,
Но пусть звучит для вас, друзья!
Но пусть звучит для вас, друзья,
Мой тихий голос, в этих строчках,
Сквозь гвалт, и крики воронья,
Прорвётся он, куда захочет,
Сметёт забвения листву,
Небрежно счистит мох горелый,
И тень моя скользнёт в Неву,
Под парусами каравеллы!
И я шагну на парапет,
Смычок заветный доставая,
Ведь для поэта – смерти нет,
Теперь я это твердо знаю!
Звенит в оркестре бытия,
Волшебной скрипкой жизнь моя!
Волшебной, скрипкой жизнь моя,
К плечу приникла музыканта,
Он ей хозяин и судья,
Тут всё зависит от таланта.
Не так уж много я прожил,
И шёл порою, против правил,
Но то, что Бог в меня вложил,
Я без остатка здесь оставил.
Не так уж много? Что ж, пускай,
Но в общем-то, не так уж мало,
Скрипит под грифелем доска,
Уже и места не осталось…
И пусть преданье станет новью,
Душа прощается с любовью…
Душа прощается с любовью,
Под горький папиросный дым.
В подвале пахнет старой кровью,
И злым огнём пороховым,
Сквозь плотно сжатые ресницы,
Тревожим памятью больной,
Я вижу радостные лица
Всех тех, кто в жизни был со мной.
И петербургские туманы,
И африканскую жару…
Себя обманывать не стану –
Я знаю, я сейчас умру.
Но пусть звучит для вас, друзья,
Волшебной скрипкой жизнь моя!
26 августа 1918 – 2018 г.
