Аркадий Пасман
Слабосильный брат мой, неразумный брат мой
Камера приблизилась к закованным в защитные доспехи рэги- кретчистам, и Элфос с изумлением понял, что перед ним его бывшие товарищи по команде. Точно, он узнавал лица за прозрачными щитками – вон Зеп Коротышка, вон Бак Мелфос по прозвищу «Стоп- кран», а это разминается Сол «Пантера»…, а это кто, ловко крутанувшись в воздухе, приземляется прямо у точки вбрасывания?
Ба, да ведь это же он сам, Эми Элфос собственной персоной! Эми даже затрясло от волнения. Он сидел и, как зачарованный, следил за происходящим на экране. Биг что-то спрашивал у него, но, не дождавшись ответа, замолчал и поудобнее устроился в кресло.
Элфосу и раньше довольно часто приходилось видеть рэгикретч по телевизору. Но это были, как правило, технические разборы, запись постоянно останавливалась, дергалась, возвращалась назад. Кроме того, просматривались в основном игры соперников, для выработки оптимальной тактики, так что можно сказать, что по-настоящему, как зритель, Эми смотрел игру со своим участием едва ли не впервые в жизни. Да еще такую игру!
Ощущение было новое и странное. Первые несколько минут смотреть было тяжело, хотелось сорваться с места и ринуться в бой. Но постепенно стартовое возбуждение улеглось и Эми уже спокойнее стал следить за игрой.
С экрана все воспринималось совсем не так, как на поле. Там удавалось увидеть в лучшем случае лишь небольшой участок, тот, где ты непосредственно находился в данный момент. Здесь же игра представала во всем своем композиционном многообразии и в то же время предельно подробно и ярко. Многочисленные камеры, установленные по всему стадиону, позволяли увидеть матч и с верхнего яруса трибун, и у самой земли, видны были и красивые рейды нападающих, и согласованные действия команд, и капли пота на лицах игроков. Словом, игра во многом перестала быть единоборством и превратилась в красочное, развлекательное и безобидное зрелище. Отсюда, из уютного кресла, не слышно было хруста костей и зубов, сюда не доносился терпкий запах пота и даже кровь на разбитых лицах, эффектно поданная оператором, выглядела бутафорской.
Эми ощутил какое-то непонятное, но нарастающее раздражение, но в этот момент игрок в серебристо-белом комбинезоне-с цифрами 99 на спине и груди бросился, стремглав, крепко обхватив сверкающий шар, через-поле к заветному красному прямоугольнику. Элфоса вновь охватил азарт, он задергался в кресле, словно пытаясь помочь самому себе, из его памяти совершенно улетучилось все происшедшее, и когда наперерез бегущему бросилась массивная коричневая фигура, Эми, сидящий у телевизора, так же не обратил на нее внимание, как и в тот раз на поле.
Жестокий удар, обрушившийся на полевого игрока, заставил резко дернуться зрителя в кресле. Элфос невольно схватился руками за внезапно занывшую грудь и, широко раскрыв глаза, впился глазами в экран, где раз за разом кованые башмаки Кувалды врезались в тело Торпеды.
Эми, не мигая, глядел на свое мгновенно почерневшее лицо, на кровавую пену, пузырящуюся на своих губах; он снова и снова видел те самые четыре шага на подламывающихся ногах перед тем, как его бесчувственное тело рухнуло навзничь, впечатав окровавленный комбинезон в багрово-красный ворс зачетного поля.
Элфос отвернулся от экрана, на котором крупным планом судорожно вздрагивала и подтягивала ноги к животу, словно продолжая движение, нелепо изломанная фигура и посмотрел на соседа. Биг Айстренч сидел, вцепившись вздувшимися пальцами в подлокотники кресла, и не отрывал налившихся кровью глаз от мучений человека в телевизоре. Зубы его были бешено оскалены, а из угла рта стекала на воротник халата длинная ниточка слюны. Эми стало противно, он встал и вышел из комнаты.
глава шестая
Следующие две недели пролетели быстро и незаметно. Каждое утро, после завтрака, металлический голос в репродукторе вызывал Элфоса на третий ярус, в Центр Спецподготовки, где два суровых, неразговорчивых инструктора, похожих словно братья-близнецы, интенсивно обучали вице-сержанта самым эффективным приемам рукопашного боя. Затем, после обеда, он переходил в полутемный тир, обитый звукопоглощающими резинопластовыми панелями, и до одури, до боли в обеих руках стрелял из всех существующих видов огнестрельного оружия. Когда онемевшие пальцы уже не в состоянии были нажимать на курок, его переводили в глубокий бассейн с ледяной водой и до зеленых кругов в глазах тренировали в обращении с различными типами аквалангов и плавании в ластах.
Так что когда вконец обессиленный Эми возвращался в свою комнату, сил его хватало только на то, чтобы принять обжигающий душ, проглотить нехитрый ужин и добраться до постели. Со штаб-сержантом они почти не общались и, откровенно говоря, ни тот, ни другой об этом особо не переживали. Элфос похудел, точнее подтянулся, в его глазах появился злой лихорадочный блеск, а движения стали точными и стремительными. Спал он без сновидений.
Только однажды, ночью невероятно напряженного дня, когда после долгих часов изматывающих тренировок старший из инструкторов (а Эми, хоть и с трудом, уже научился их различать), изобразив на своем, словно вырубленном из гранита лице, подобие улыбки, похлопал вице-сержанта по плечу и хрипло сказал: «Курс окончен. Молодец, парень, далеко пойдешь», Элфосу приснился сон.
Сон был странный и тревожный. Эми снилось, что он, совершенно голый, сидит в большом стеклянном ящике, похожем на аквариум, только без воды. Ящик установлен на людной улице города и длинная вереница людей движется мимо него взад и вперед. Элфосу неуютно в ящике, стекло скользкое и холодное, он невольно сжимается в комок, подтягивает колени к животу и обхватывает плечи руками.
А людей вокруг становится все больше и больше. Многие торопливо проходят мимо, бросая равнодушные взгляды на сверкающие стеклянные грани, некоторые задерживаются на мгновение, а иные подолгу стоят, уставившись белыми пятнами лиц в скорченную фигуру. Таких становится все больше, вот уже вокруг всего ящика протянулась цепочка бледных соглядатаев. Они все равнодушно-одинаковые в своем любопытстве, словно ждут чего-то, что должно вот-вот произойти.
И вдруг, среди этих молчаливых пятен Эми с удивлением замечает узкое лицо с лихорадочно горящими черными глазами. Молодая темноволосая женщина глядит на него взглядом, полным такой нечеловеческой муки и жалости, что Элфос невольно поднимает к ней голову.
Женщина начинает что-то торопливо говорить, но ни звука не доносится в стеклянную коробку, тогда она начинает кричать, и этот страшный беззвучный крик заставляет дрожать толстые прозрачные, стены.
По искаженному страданием лицу женщины ручьями текут слезы, она резко изгибает тонкую фигурку и начинает бить в стекло маленькими, судорожно сжатыми кулачками.
Удары следуют один за другим, разбитые в кровь костяшки пальцев оставляют бурые пятна на стенках, но женщина, судорожно закусив губу, бьет и бьет не переставая, и вот стеклянная броня покрывается густой сетью мелких трещин, трещины извиваются, становятся все длиннее, и, наконец, вместе с искрящимся водопадом осколков в камеру к Эми врываются крики, шум, порыв свежего воздуха. Он вдыхает его полной грудью и просыпается.
Эми Элфос лежал на спине и смотрел в темноту. Странный сон, так неожиданно нарушивший размеренный ритм его существования, не давал ему покоя. К чему этот сон? О чем он? И где он уже видел раньше эту женщину, освободившую его из стеклянной темницы? То, что он ее уже видел раньше, было несомненно, но вот когда и где?
Вокруг него, курсанта Национальной Школы, а затем стажера Стальной когорты и восходящей спортивной звезды, всегда вертелось немало доступных девчонок, хоть он и проявлял к ним удивлявшее его приятелей равнодушие, но эта была совсем другая. Другая… но кто? Элфос долго ворочался с боку на бок, пока, наконец, уже под утро его засыпающий мозг не принес ему ответа: женщиной, разбившей стекло, была его мать…
На утро у Эми все валилось из рук. С трудом заставив себя подняться, он принялся ожесточенно проделывать разминочный комплекс, стараясь неистовым напряжением мускулов заглушить роящиеся в голове неприятные и тяжелые мысли. Но это слабо помогало, и, бросив отработку комбинации «блок-удар», Элфос вернулся в комнату. Биг уже куда-то ушел, и Эми впервые пожалел об этом. Постояв несколько минут под пульсирующими струями обжигающего душа и нехотя прожевав завтрак, он прихватил чашку кофе и, передвинув кресло, уселся за письменный стол. Некоторое время он сидел неподвижно, уставившись невидящим взором в пространство, затем поставил обжигающую пальцы чашку на полированную, сразу же запотевшую поверхность и принялся бесцельно нажимать кнопку на правой тумбе, заставляя калейдоскопом сменяться пейзажи на экране. Но вот что-то привлекло его внимание, и чехарда живых картинок внезапно прекратилась. На окне-экране пологий песчаный берег вдавался белоснежным языком в лениво расступающуюся лазурно-зеленую океанскую гладь. Над водой стремительно метались чайки, похожие на швыряемые ветром клочья морской пены. Эми закрыл глаза и вспомнил их пронзительно-тревожные крики пятнадцать лет назад…
Тогда он, шестилетний щенок, а точнее «белый волчонок», вернулся домой, с ног до головы перемазанный в песке и глине, но распираемый гордостью – он и двое его приятелей, тоже «волчат», рассеяли и обратили в бегство с пляжа целую толпу (человек десять!) головастиков из местного лицея I ступени. Конечно, им и самим досталось (Эми потрогал набухшую шишку на лбу), но зато Воспитатель сказал, что из них получатся настоящие «Белые Волки», а Эми похвалил: « Молодец!»
Мальчик старательно отряхнул комбинезончик, пригладил растрепанные волосы так, чтобы прикрыть шишку, и поднявшись по широкой лестнице, вошел в распахнутую дверь дома.
Тихонько проскользнув в квартиру, он вдруг ощутил незнакомый запах и с любопытством завертел головой, пытаясь понять, чем же это пахнет. Потом, на долгие годы этот запах – запах мази для армейских ботинок, станет для Эми знакомым и привычным, а трижды в день размазывать самым тщательным образом густую жирную пасту из тюбика по сияющей поверхности шнурованных голенищ будет для него так же необходимо, как чистить зубы или двести раз отжиматься от пола перед сном.
В комнате у распахнутого окна, за которым, докуда хватало глаз, расстилалась безбрежная гладь моря, стояла мать Эми. Она глядела в окно и не оглянулась даже тогда, когда хлопнула входная дверь: очевидно, сердилась на сына за опоздание. Он немного посопел носом и уже совсем было собрался зареветь, как вдруг заметил на стуле у кровати аккуратно сложенную форму кадета Национальной Школы. Под стулом стояли высокие ботинки, распространявшие восхитительный военный запах.
Завизжав от восторга, мальчуган кинулся к стулу, лихорадочно дергая заевшую как на зло застежку комбинезона.
– Эми! – мама повернулась от окна и посмотрела на него большими сухими глазами.– Успокойся, сядь.
– Но ма, я хочу померить! – заканючил он.
– Сядь, сынок,– повторила она настойчиво, и Эми присел на стул, дрожа от нетерпения и украдкой поглаживая форму ладошкой.
Мать подошла к нему и, опустив руку, погладила всклокоченную голову сына. Ее тонкие пальцы нежно коснулись царапин и синяка на лбу, их прохладное прикосновение уняло боль и жар разгоряченного лица.
– Эми,– медленно и задумчиво заговорила она,– с завтрашнего дня ты будешь учиться в школе, у тебя начинается новая жизнь. Будет нелегко, очень нелегко, но ты должен стараться, чтобы стать настоящим солдатом, доблестным защитником Родины… – мать судорожно вздохнула и с ненавистью на черное ухо Службы Патриотического Контроля, зиявшее в углу над столом. Она вновь погладила сына по голове и сдавленно добавила:
– А я буду приходить к тебе, часто, очень часто…
Эми слушал непонятные мамины слова и мечтал, чтобы поскорее наступило утро…
На следующий день, едва проглотив завтрак, он вместе со стайкой таких же новичков, одетых в необмятые еще мундирчики и громоздкие стучащие ботинки, выскочил из дома и бросился к нетерпеливо гудевшему на автостраде черно-желтому армейскому школьному автобусу. Отбежав шагов на двадцать, он оглянулся, чтобы помахать матери рукой. Она помахала ему вслед, попытавшись улыбнуться окаменевшим лицом…
Эми отхлебнул глоток остывшего кофе и продолжал вспоминать.
В Школе ему поначалу пришлось трудно, пожалуй, потрудней, чем большинству из его новых товарищей, и часто, после отбоя, накрывшись с головой тонким колючим одеялом, он тихонько плакал, вспоминая нежный голос и ласковые руки мамы. Но постепенно длинная вереница однообразных дней, до отказа наполненных утомительными физическими упражнениями и зубрежкой, выветрила из его детской памяти острый запах водорослей, выброшенных на берег штормом, восхитительный кисло-сладкий вкус хрустящих белых корешков какой-то травы, которые они выкапывали на долгих прогулках по песчаным дюнам, дробный стук летнего дождя по днищам перевернутых лодок, под которыми так здорово и так страшно было прятаться во время грозы… Все реже он вспоминал и мать. Первое время она приезжала довольно часто, в дни разрешенных свиданий и в другие дни, просто, чтобы посмотреть сквозь высокий решетчатый забор, как ее сын марширует по чугунным плиткам плаца, старательно вытягивая тонкую шею и звонко цокая подковками ботинок; потом все реже и реже и, наконец, после того, как Комбинат, на котором она работала, перевели на один из островов Оловянного архипелага, визиты совсем прекратились.
Стыдно сказать, но тогда Эми был даже рад этому. В тот последний ее приезд он как раз был дневальным и не мог выйти из казармы. Стоя на посту у визофона, он сквозь приоткрытую дверь видел, как она торопливо ходила мимо стальной решетки забора, напряженно вглядываясь внутрь. Потом остановилась и спросила о чем-то у шатающихся группой по двору кадетов. Эми видел, как вперед выступил здоровенный рыжий детина из седьмой роты по кличке Губошлеп и что-то ей ответил. Слов не было слышно, но, судя по непристойному жесту, который их сопровождал и по бешеному хохоту двух его неразлучных приятелей Гута и Могута, это было что-то мерзкое. Мать вздрогнула, как от удара, и, повернувшись, медленно пошла прочь, провожаемая выкриками прильнувших к забору кадетов.
Эми не смотрел ей вслед. Ему почему-то стало стыдно и неприятно, захотелось, чтобы все поскорее кончилось, чтобы она ушла, ушла, совсем… Но после вечерней поверки, когда Элфос в умывальной наводил глянец на свою обувь, к нему подошел ухмыляющийся Губошлеп и, нагло глядя выкаченными глазами, сказал:
– Слышь, ты, тут твоя мамаша приходила, своего сыночка искала, видать, хотела тебе сиську дать, так вот я ей и говорю… – он не успел закончить фразы, так как сверкающий никелем кастет, мгновенно выхваченной Эми из кармана, врезался ему прямо в разинутый слюнявый рот. Захлебнувшись кровью, кадет повалился навзничь и, стукнувшись головой о писсуар, затих в углу.
Гут и Могут молча бросились на Элфоса, но он защищался и наносил удары с такой бешеной яростью, что, напуганные, они покинули поле боя. Эми умылся, посмотрел в зеркало на свое разбитое лицо и быстро опухающие губы, ощупал языком во рту острые обломки зубов и вдруг заплакал навзрыд, во весь голос, как в детстве…
История эта наделала много шума. Губошлеп почти два месяца провалялся в медчасти и потом долго еще ходил с пластиковой шиной на сломанной челюсти, а Элфоса вызывали в Совет Наставников и к самому Начальнику Школы. Дело пахло как минимум исключением «при нежелательных обстоятельствах», но, к удивлению Эми, все обошлось. Как он потом узнал, Инспектор, к которому попало на разбор его дело, прочитав бумаги, долго смеялся, а потом сказал Начальнику: «А шустрый малый этот Элфос! Дрался один против троих и всех троих уделал! Вот такие парни нам и нужны. Всыпьте ему как следует и пусть учится дальше». Кроме того, немалую роль сыграло и то обстоятельство, что Эми уже тогда был лучшим крайним нападающим в первенстве Национальных Школ, да и вообще, никому особо не хотелось выносить сор из избы. Так что, отсидев две недели в карцере и вставив четыре выбитых зуба, Элфос вернулся в свою роту, встретившую его как героя. Школа еще долго гудела, обсуждая эту историю, но тут вскоре произошло новое событие, заставившее позабыть драку,– рапорт.
Во время очередного ежегодного визита в 108-ю Школу, Генерал-инспектор Абистренч обнаружил в своем портфеле бумагу, в которой от имени кадетов высказывались жалобы на царящие в «Белых Волках» порядки. Прочитав рапорт, генерал усмехнулся и передал его Начальнику Школы, а тот, разъяренный как тигр, приказал капрал-наставнику Байстренчу, на долю которого приходилась солидная часть жалоб, разобраться и найти «писателей». Вяленый Лошак, что называется, «рыл землю», допрашивал кадетов вместе и порознь, обещал награду тому, кто поможет выявить «сучьих гадов», но так ничего и не добился. Среди особо подозреваемых был и Эми, и его спасло только то, что в день подачи рапорта он находился на игре в соседней Школе, за 350 миль от дома. В общем, концов так и не нашли, и начальство ограничилось тем, что на полгода лишило всех кадетов увольнительных в город, кормить, тем не менее, стали лучше.
Шесть месяцев, которые Элфос вместе с другими безвылазно провел в Школе, окончательно оборвали его связь с матерью, а впоследствии, когда он пару раз пытался установить место ее пребывания, это ему так и не удалось. И с каждым годом он вспоминал о ней все реже и реже, как собака, которая щадит больную лапу и старается не ступать на нее. Это удавалось Эми, удавалось до нынешней ночи…
глава седьмая
Резкий сигнал прервал воспоминания Элфоса. Знакомый голос в динамике произнес: «Внимание! Вице-сержанту Эми Элфосу срочно явиться в Медицинский Центр. Повторяю. Вице-сержанту Эми Элфосу срочно явиться в Медицинский Центр». Эми удивленно пожал плечами, но вспомнил слова Айстренча о том, что обследование повторяется каждые две недели, успокоился и, опустив чашку в чмокнувший зев утилизатора, вышел из комнаты.
На этот раз обследование заняло всего минут сорок. Знакомый коротышка-врач манипулировал у приборов, а обвешанный датчиками Элфос быстро бежал по струящейся ему навстречу ребристой ленте механической дорожки. Но вот врач записал что-то в личной карточке сержанта, выключил дорожку и велел ему одеваться. Эми, обрадованный столь быстрым окончанием процедуры, принялся защелкивать многочисленные крючки и застежки, но тут входная дверь отворилась и в комнату вошел коренастый пожилой мужчина с совершенно белыми, как хлопковая вата, волосами. Несмотря на то, что одет он был в обычный черно-серый форменный комбинезон без знаков различия, чувствовалось, что он привык отдавать приказания. Элфос взглянул на торопливо вскочившего врача и тоже на всякий случай вытянулся по стойке «смирно».
Седой прошел к столу, негромко произнес, ни к кому конкретно не обращаясь: «Садитесь, ребята» и, медленно опустившись в вертящееся кресло, принялся внимательно рассматривать документы Эми. В воздухе повисло напряженное молчание и длилось несколько минут, пока вошедший не поднял голову и не взглянул на пo-прежнему стоящих людей.
– Садитесь,– требовательно повторил он врачу и, переведя пронзительный взгляд на Элфоса, подозвал его:
– Подойди-ка сюда, малыш!
Когда Эми приблизился к столу, седой окинул его рассеянным взором и внезапно спросил:
– Белый Волк?
– Так точно! – вытянулся Эми.
– Вольно, вольно,– строго заметил человек и продолжал:
– Давно из Школы?
– Три года!
– Три года… – протянул неизвестный таким тоном, что невозможно было понять, нравится ему это или нет.
– Ну и как,– вдруг улыбнулся седой,– Лошак все еще лютует?
– Так точно,—улыбнулся в ответ Элфос,– лютует.
– А Тили-Бом все толстеет?
– Есть такое дело.– Эми с интересом поглядел на сидящего. «Тили-Бом» – это была секретная кличка, которой кадеты старших рот величали невероятно толстого Начальника 108-й Школы.
– Ну, ну,– кивнул головой мужчина и положил широкую ладонь на разложенные на столе бумаги.– А здесь, в Отряде, тебе как, нравится?
– Нравится… – нерешительно ответил Элфос.– Вот только…
– Что? – остро взглянул седой.
– Скучно. И делать нечего,– решился на ответ Эми.
– Скучно… – усмехнулся сидящий.– Ишь, какой нетерпеливый… Должны же мы понять, на что ты годишься, да и поднатаскать маленько тебя не мешало… Конечно, три года Когорты – большое дело, но у нас своя специфика. Так что придется подождать.
– Сколько? – дерзко спросил сержант.
– Сколько надо! – жестко ответил мужчина, но тут же милостиво добавил: – Уже недолго. Вроде бы все у тебя в норме,– он пошевелил документы на столе,– и медицина дает «добро». Так что на этих днях пойдешь на задание. Для начала подберем группу поопытней, ну а дальше все зависит от тебя. Понял?
– Так точно! – вновь вытянулся Элфос.
– Вот и хорошо. Работай, малыш!
Седой грузно поднялся и, не прощаясь, вышел из комнаты. Врач перевел дыхание и повертел головой, разминая затекшую шею.
– Кто это? – кивнул на дверь Эми.
– Начальство надо знать в лицо,– наставительно заметил медик.
– А все же?
– Тебя удостоил беседы командир Особого Отряда «Свобода» бригадный генерал Айзенстренч.
Медленно ступая по пружинящим резилиновым плитам коридора. Элфос размышлял о только что состоявшемся разговоре. «Тебя удостоил беседы…» – вспомнил он слова врача и невольно усмехнулся. Надо же такое придумать! А командир-то вроде мужик неплохой. Во всяком случае сразу видно, что сам не раз в деле побывал. Интересно, откуда он нашу 108-ю так хорошо знает? Неужели учился когда-то? Да нет, он же старый, лет сорок пять, не меньше… Хотя Лошаку наверное за пятьдесят перевалило…
В 206-С по-прежнему было пусто, но теперь это уже не пугало Эми. Умело манипулируя кнопками Линии Доставки, он заказал для себя обильный обед, с аппетитом проглотил его и прилег отдохнуть.
«Значит, скоро на задание… – думал он, лежа с закрытыми глазами.– Любопытно, что придется делать? И вообще, чем Отряд занимается? Кого ни спросишь, все молчат, темнят чего-то. Уж на что Биг трепло, и то насчет заданий – ни гугу. Про баб в разных странах – пожалуйста, про выпивку—с милой-душой… А зачем он по всему свету мотается – молчок. Ведь не затем же, чтобы разноцветных шлюх лапать… А, ладно. Сам скоро узнаю…» – и с этой мыслью Элфос незаметно для себя уснул.
Когда он открыл глаза, на светящемся циферблате часов мигали цифры: 3.40. Плохо соображая после сна, он несколько мгновений раздумывал, день сейчас или ночь, и, догадавшись, что глубокая ночь, собрался спать дальше. Но тут его внимание привлекли странные звуки, напоминавшие сдавленное рыдание. Приподнявшись на локте, Эми оглядел комнату, тускло освещенную экраном невыключенного телевизора. В комнате, никого не было, хотя кровать Айстренча была разобрана. Прислушавшись, Элфос понял, что рыданья доносятся из умывальной, приоткрытая дверь которой бросала на пол узкую желтую полоску света.
Эми бесшумно поднялся и, подойдя к двери, заглянул внутрь. Там, на сверкающем кафельном полу, он увидел скорчившееся тело штаб- сержанта, уткнувшегося головой в унитаз. Периодически тело сотрясали конвульсии, заканчивающиеся протяжным рыдающим звуком рвоты.
Элфос подскочил к Бигу и попытался за плечи приподнять его с пола. Сделать это было невероятно трудно, так как поросшая жесткими черными волосами кожа лежащего скользила от пота, поэтому Эми смог только перевернуть Айстренча на бок. Голова Вига при этом безвольно мотнулась, с глухим стуком ударившись об пол, и перед взором Элфоса открылось багрово-синее, вздувшееся лицо его соседа с полуприкрытыми веками, из-под которых мертво блестели белки закатившихся глаз.
Из груди Айстренча доносилось низкое клокотание, а на губах пузырилась густая слизь, поэтому Эми первым делом раздвинул судорожно сжатые челюсти лежащего и всунул между ними пластмассовый футляр для зубных щеток. Дыхание штаб-сержанта стало ровнее и даже клокотание несколько утихло. Элфос растерянно оглянулся по сторонам, не зная, что предпринять дальше, но тут его взгляд привлек маленький продолговатый предмет, валявшийся на полу у вентиляционного отверстия. Эми шагнул поближе, поднял полупрозрачный пластиковый шприц с блестящей стальной иголкой. Элфос задумчиво надавил на поршень и увидел, как из отверстия иглы медленно выползла капля густой беловатой жидкости…
С наркоманами Эми приходилось сталкиваться и раньше. Еще в Школе, несмотря на строжайший запрет и постоянные проверки, кое-кто из кадетов ухитрялся протаскивать в казарму крошечные голубые таблетки эпитонала и сигареты с «травкой». До поры до времени все сходило незаметно, пока однажды трое из выпускной восьмой роты, накурившись до одури, не забрались с винтовками на крышу административного корпуса и не открыли бешеную пальбу по автомобилям на соседней автостраде.
Движение тотчас же перекрыли, а стрелков попытались уговорить спуститься, но, укрытые высоким бетонным парапетом, те в переговоры не вступали, время от времени стреляя во все, что движется.
Элфос усмехнулся, вспомнив, как метался по плацу Тили-Бом, казавшийся еще толще из-за напяленного на пузо бронежилета, и изрыгал в мегафон страшные угрозы вперемешку с льстивыми обещаниями. Но все же вызвать полицейские вертолеты он так и не решился, надеясь переждать и обойтись без скандала.
Часа через четыре выстрелы прекратились, и штурмовая группа, состоявшая из капралов-наставников и нескольких кадетов-добровольцев, выбив забаррикадированную дверь, ринулась на крышу. Там они обнаружили двоих из стрелявших, мирно спящих на куче стреляных гильз. Третий же, когда его попытались схватить, сбил с ног нескольких нападавших и, подскочив к краю бетонной пропасти, ласточкой кинулся вниз.
Эми видел, как сначала тело кадета плавно и красиво летело к земле, потом вдруг раздался глухой чавкающий звук удара, и оно превратилось в бесформенную кучу размозженной плоти, из которой тут и там торчали острые обломки костей…
Несколько дней после этого Школу лихорадило. Казармы, спортзалы, учебные классы и даже комнаты наставников были тщательным образом обысканы. Перетряхивались даже слежавшиеся за много лет тюфяки и простукивались облупленные стены. Нескольких кадетов, не поднимая шума, ночью увезли куда-то, и постепенно все утихло.
Позднее, уже во время службы в Когорте, Элфос участвовал в захвате шайки торговцев геронилом и ликвидации крупнейшего на Северо-Западе притона наркоманов «Сияющий Рай».
Несмотря на громкое название, это оказался просто-напросто огромный низкий подвал полуразрушенного дома, где на драных поролоновых матрасах, на кучах тряпья, а то и просто на цементном полу вповалку лежали изможденные люди, похожие на живые скелеты, обтянутые темной, покрытой струпьями кожей. Среди них были мужчины и женщины, старики и почти дети, но отличить одного от другого можно было только при очень внимательном осмотре, а так они все походили друг на друга, как головешки давно погасшего костра…
Большинство было не в состоянии идти, их приходилось выносить из подвала на руках, на одеялах, на транспортных лямках. Многие так и не приходили в себя, некоторые слабо стонали и только одно морщинистое существо, одетое в драные джинсы и засаленную атласную кофту с огромным вырезом, в котором болтались кожаные мешочки высохших грудей, вдруг тоненько и пронзительно завопило, когда Эми оторвал его от залитого мочой ложа. Отвернув в сторону лицо и с трудом сдерживая приступы тошноты, Элфос пробирался через загромождающие подвал кучи мусора и старался дышать как можно реже и только ртом, чтобы не ощущать отвратительного, тяжелого запаха своей ноши и не слышать этого выматывающего душу визга.
Выскочив на поверхность и с наслаждением глотнув свежего воздуха, он почти бегом направился к ближайшей санитарной машине, возле которой стоял скучающий полицейский врач. Увидев то, что принес Элфос, он несколько оживился и, подойдя к пластмассовой раковине носилок, на которую санитары уже уложили тело, прижал к слабо пульсирующей на тонкой грязной шее артерии блеснувший на солнце прибор.
Мельком взглянув на вспыхнувшие цифры, он повернулся к Эми и кивнул в сторону носилок:
– Ну, как тебе?
Элфос неопределенно пожал плечами. Врач понимающе усмехнулся и нажал несколько клавиш видневшегося в глубине машины компьютера. Через секунду на его ладони лежала узкая пластиковая карточка, которую он протянул Эми. Тот взял, вопросительно взглянув на медика.
– Можешь полюбопытствовать, как эта падаль,– указал он на мелко дрожащую седую мумию,– выглядела два года назад…
С небольшой фотографии прямо в зрачки Элфосу взглянуло широко распахнутыми светлыми глазами тонкое нежное девичье лицо.
– Мили Фостин,– донесся до него как сквозь вату голос врача.– Актриса, двадцать один год…
Эми достал из аптечки в ванной несколько таблеток перикола и, растворив их в стакане с водой, осторожно влил мутную жидкость в широко раскрытый рот Айстренча. Тот судорожно сглотнул и тревожно заворочался. Но скоро его лицо порозовело, напряженные мускулы расслабились, а дыхание стало ровным и глубоким. Противоядие подействовало. Элфос вытер лицо и грудь штаб-сержанта мокрым полотенцем и перенес его в комнату на кровать. Когда он снимал с него измятые, загаженные брюки, что-то выпало из кармана и глухо стукнулось об пол. Эми наклонился и поднял прямоугольную металлическую коробку, похожую на большой портсигар. Повертев ее в руках, он заметил слева небольшую кнопку и нажал на нее. С легким щелчком коробка распахнулась, и Элфос увидел внутри два стерильных шприца в упаковке и несколько прозрачных полиэтиленовых пакетиков с белым порошком. Помедлив несколько мгновений, он решительно подошел к утилизатору и швырнул туда металлическую коробочку вместе с грязными штанами Бига.
Утром Эми разбудило громкое бульканье. Открыв глаза, он увидел штаб-сержанта, который стоял спиной к нему около ниши Линии Доставки и жадно пил минеральную воду прямо из бутылки. Услышав скрип кровати, он обернулся и тяжело взглянул на Элфоса налитыми кровью глазами.
– Привет,– выдавил он хрипло.
– Привет,– отозвался Эми.
– Я, кажется, вчера маленько того…
– Было дело,– согласился Элфос,– я уж думал, что ты решил утопиться в унитазе…
– А,– махнул рукой Айстренч и внимательно посмотрел на Эми.– Выходит, это ты меня откачал и сюда приволок?
– Выходит, так.
– Ладно, парень. Я тебе этого не забуду. Слушай,– осторожно спросил он,– а где мои штаны, ты часом не знаешь?
– Они в блевотине были, вот я их и выбросил в утилизатор.
