Аркадий Адамов
Круги по воде
© Адамов А.Г., 2024
© ООО «Издательство Родина», 2024
Маэстро советского детектива
Он был настоящим основоположником советского «уголовного» детектива. Или – как его часто и справедливо называют – милицейского производственного романа. До него считалось дурным тоном писать об отечественных уголовных преступниках и о тех, кто их ловит. Шпионы – другое дело. Исключение составляли скандально популярные «Записки следователя» Льва Шейнина, но и Шейнин быстро переключился на «шпионскую» стезю…
Уже в 1970-е милицейская проза казалась привычной, традиционной, давно поставленной на конвейер. Её пародировали, высмеивали, экранизировали, а книги летописцев МУРа быстро раскупали. Но именно Адамов отстоял право этого жанра на существование, приучил к нему публику. На фоне популярности чекистов и пограничников отношение к милиции в начале пятидесятых годов было в лучшем случае снисходительным. И вот Аркадий Адамов, увлекавшийся и фантастикой, и шпионским романом, и зарубежным детективом, задумал повесть о милиции «Дело пёстрых». Следуя заветам Горького, молодой писатель окунулся в профессиональную среду – познакомился с сотрудниками милиции (их чаще всего так и будут называть в советском детективе – сотрудниками), убедил их в необходимости пропагандировать работу милиции в широких читательских кругах.
Аркадий Адамов
Адамов выезжал на операции, участвовал в засадах и обысках, по ночам дежурил в МУРе… Иные его будущие коллеги по жанру в это время служили в милиции, были профессионалами. А он, основатель, погружался в милицейский быт в творческих командировках.
Повесть написана – теперь нужно найти издателя. Адамов получил несколько отказов: тема казалась мелковатой – ведь речь вроде бы не шла о государственной безопасности. Разве должна литература отстаивать маленькие мещанские интересы? «Обывателя, которого обокрали, не жалко. А следовательно, и работа Коршунова по расследованию дела неинтересна», – гласил редакторский вердикт. И никто не хотел замечать, что «обывателем» был заслуженный рабочий Аммосов, у которого не только украли мануфактуру, но и убили дочь.
Милицейские будни считались темой, недостойной литературы, редакторы даже поговаривали (конечно, не без лицемерия), что и читатель такой рутиной не увлечётся… И только Валентин Катаев – главный редактор журнала «Юность» – сразу почувствовал, что эта тема пахнет большим успехом. Может быть, вспомнил юношеское увлечение Ником Картером и Натом Пинкертоном – этими серийными «низкопробными» книжками? Что ж, в 1956-м не было лучшей площадки для громкого литературного дебюта, чем только что основанная «Юность».
Так бывает, хотя и нечасто – первая повесть так и осталась, пожалуй, самой успешной в длинном «послужном» списке Адамова. Публикация «Юности» прошла с триумфом, стала самым популярным чтением года. Граждане (и не только юные) читали и поражались, что у нас, оказывается, всё ещё есть преступность, имеются воровские малины и о них можно в открытую писать… В «Деле пёстрых» Адамов, подобно Шейнину, уверенно полагался на совесть оступившихся, но ещё не потерянных для общества трудящихся. На ступеньку ниже находились динозавры – профессиональные воры. Ещё ниже, в царстве мрачного Аида обитали – и это было данью уже сложившейся традиции – иностранные шпионы, самые опасные враги.
Уважение к чекистам – замешанное то на страхе, то на солидарности – в обществе не иссякало никогда. Само слово «разведчик» звучало романтично. А вот милицию в народе презирали, уголовное отношение к мильтонам-фараонам прочно утвердилось и в рабоче-крестьянской среде. Один михалковский «Дядя Стёпа» ситуации не спасал. Адамов намеревался приблизить к народу образ милиционера, сломать презрительные стереотипы. Разоблачая устаревшее отношение к милиции, писатели создавали новые трафареты.
В кинофильме «Дело «пёстрых» обитали стиляги. В соответствии с фельетонными установками тех лет в среде молодых циников, которые «из-за моды сбились с ног», один шаг «от саксофона до ножа». В повести Адамова эта тема преподносится куда сдержаннее. Какое имя должен носить молодой повеса, богемный актёр, курящий сигареты «с золотым обрезом», с презрением смотрящий на совдействительность и её защитников-милиционеров? Конечно, Арнольд. А положительный герой? Сергей Коршунов. Орёл, коршун, сокол…
«Он (Сергей Коршунов. – Прим. авт.) встал, поднял свой бокал и со скрытым вызовом произнес:
– Я буду работать в милиции, рядовым сотрудником уголовного розыска. Это очень важно и почетно. Советую вам выпить за это.
Лена, изумленная и растерянная, застыла с бокалом в руке. Но Арнольд закивал головой и начал небольшими глотками отхлебывать вино.
– В милиции? – недоверчиво переспросила Лена. – Рядовым сотрудником? Но это ужасно.
– Почему же так?
– Это грубая и грязная работа, – ответила Лена, брезгливо передернув плечами. – Она не для интеллигентного человека.
– Каждому свое, Леночка, – заметил Арнольд, – и каждая работа в конце концов полезна для общества».
Похожие тирады звучали в десятках книг и фильмов о милиции. Но Адамов был первым.
Его интересовал контекст преступлений – люди разных профессий, разного уровня культуры, которых встречают по ходу розыска Коршунов и его товарищи. Адамов строил повествование не от тайны, он просто реалистически показывал следствие, шаг за шагом. Занимательны повадки старого вора Пана – Папаши, его умение скрываться от служителей закона и удирать от погони по студёной Москве. Интересная фигура Софрон Ложкин – выходец из кулаков, сначала вредивший колхозу, а потом грабивший церкви и, наконец, ставший отпетым вором. Когда ему предлагают взяться за ум (милиция ведёт воспитательную работу!), он живописно срывается: «Поздно уговаривать, – грубо ответил Ложкин. – Я сам теперь кого хочешь уговорю. – Он побагровел, глаза налились кровью и, рванувшись со стула, крикнул: – Грабить буду!.. И убивать буду!.. Воспитатели!.. Ненавижу! Всех ненавижу!»
Всеволод Сафонов в роли Коршунова в кинофильме «Дело пёстрых»
На милицейскую прозу сразу накинулась критика, но и внутривидовая борьба была жестокой. Спор Николая Томана и Аркадия Адамова по накалу напоминал дискуссии яростных тридцатых, а не более бережливого к кадрам послевоенного времени. Томан ставил детектив в жёсткие жанровые рамки и с некоторым пренебрежением говорил о популярных повестях Адамова и Брянцева, которые в такие рамки не вписывались: «к детективным произведениям следует отнести лишь те, в которых сами читатели как бы участвуют в раскрытии тайны, а это значит, что тайна в таких произведениях не должна раскрываться читателям до самых последних страниц повествования…» Томан писал о работе советских контрразведчиков, которые успешно противостоят лучшим зарубежным агентам. Адамов не оставался в долгу. Он вообще был эмоциональным и остроумным эссеистом.
Киноплакат «Дело пёстрых»
В исследовании «Мой любимый жанр – детектив» он отвечал критикам: «Что до меня, то мне привлекательней схватка не со слепыми и стихийными силами и тайнами природы, а с разумной, жестокой и хитрой силой другого человека – врага. Ведь когда герой сквозь шторм или снежный буран все же достиг желанной цели, читатель, понятно, восхищается его мужеством и силой, всей душой радуется и гордится его победой, но при этом целая гамма чувств остается не затронутой в его душе, ибо снежный буран и океанский шторм или неведомый до того закон природы нельзя возненавидеть, нельзя страстно желать им возмездия».
Уже в «Деле «пёстрых» Адамов намекнул на существование (хотя и довольно жалкое) в СССР организованной преступности со своей иерархией, с традициями и законами. Он приоткрывал завесу над этим сумрачным миром – и здесь проскальзывал дух тайны, обеспечивший читательский интерес.
Ведь Адамов не хуже Томана понимал важность тайны в детективе: «Так в чем же тогда секрет детективного романа, где кроется причина его поразительного успеха? Я полагаю, что причина заключается, во-первых, в тайне, неизменно лежащей в сердцевине сюжета детективного романа. Человеку во все времена свойственно жгучее любопытство, волнующее, непереоборимое стремление к разгадке тайны, всего непонятного, загадочного, что встречается на его пути. И чем эта тайна значительнее, опаснее или ценнее, тем острее желание разгадать её». Для Адамова тайна – не ребус с пропущенным звеном, а сама криминальная фактура, мрачные воровские малины, подпольные преступные синдикаты или просто «нехорошие квартиры» барыг, в которые приходится внедряться милиционерам без страха и упрёка.
В повести «Чёрная моль», которая тоже вышла на широких страницах «Юности», снова действует Сергей Коршунов, снова подаёт пример профессионализма полковник Зотов (впрочем, в «Деле «пёстрых» он был ещё майором). Коршунов даже попадает в двусмысленную ситуацию, когда преступники обманом, через жену, одаривают его меховой шапкой. Воры готовы шантажировать милиционера, а другого, менее стойкого товарища превращают в своего соглядатая. Он слишком болтлив, этот лейтенант Миша Козин – тип «плохого милиционера»: «На работу в милицию Козин пошел охотно еще и потому, что ему очень уж нравилась роль «представителя власти», приятно было ощущать на поясе пистолет, распоряжаться, допрашивать и в какой-то мере даже влиять на судьбы людей. Был он инициативен и общителен, при случае любил выпить, пошиковать красивыми вещами, чуть прихвастнуть и порисоваться». И уголовники воспользовались слабостями милиционера – всё-таки рука преступного мира в СССР была не такой уж короткой! В «Чёрной моли» читатель окунался в мир комсомольских патрулей, подпольного мехового ателье «Элегант», выстрелов и погонь. В более поздних романах Адамова намёки на могущественный преступный мир становятся более явными. В особенности это характерно для пяти книг об инспекторе Лосеве – любимом сквозном герое писателя.
На волне успеха первых повестей Адамов продолжал погружаться в профессиональный мир своих героев, выезжал вместе с опергруппами на места преступлений, постоянно общался с работниками милиции.
После «Моли» вышли «Последний бизнес» (1961), «След лисицы» (1965), «Стая» (1966). Летописца московской милиции критика только раззадоривала.
Аркадий Адамов
Адамов работал в приключенческом жанре, пожалуй, дольше других и был вплоть до 1980-х достаточно плодовит. Разумеется, он не выпекал свои повести со скоростью западных коллег: плановая экономика такого не позволяла. В 1980-м Адамов рапортовал, что за четверть века работы написал полтора десятка романов и повестей. Многое изменилось за эти 25 лет: очень быстро приметы времени превращались в анахронизмы. Смягчалась идеология, теперь от милицейской повести не требовали навязчивой назидательности. Менее кристальными (и, как предполагалось, более жизнеподобными) стали характеры инспекторов, тот же Виктор Лосев, умеющий и драться, и производить впечатление на женщин, не был похож на фронтовика-аскета Коршунова. Со временем главный герой первых книг Адамова, Коршунов, переселился в высокие кабинеты и отошёл на периферию повествования. В повести «Круги по воде» встретились любимые герои Адамова: Коршунов благословляет Лосева и Откаленко – и молодые инспектора с восторгом, как на легенду, смотрят на героя «Дела «пёстрых». Адамов и Откаленко – лёд и пламень, они подружились «по контрасту», иначе автору сложнее было бы избежать монотонности. Лосев – франт, весьма и весьма современный молодой человек, принимающий веяния моды. Заботится о стерильной чистоте воротников, тщательно подбирает галстуки в тон к рубашке и пиджаку.
У него имеется привычка то и дело поправлять этот самый галстук, и товарищи в засаленных костюмах посмеиваются над слабостями победительного советского метромана. Игорь Откаленко, напротив, суховат и саркастичен, ходит в тёмной, наглухо застёгнутой рубашке. Он человек серьёзный и семейный, умеет терпеливо и дотошно разбираться в бумажках – во всяческой бухгалтерии и бюрократии. Лосеву такие материи быстро наскучивают. «Неспешный взгляд Откаленко обнаруживал многое такое, что Виталий в бурливой своей поспешности неизменно упускал». Зато контактный Лосев, как Мегрэ, умел находить «ключики» к людским душам, используя обаяние и живую любознательность. Он любит и умеет рисковать, внедряться в банды, преследовать, драться. Игрок Лосев и логик Откаленко – два типажа советской милиции семидесятых.
С годами меньше стало упоминаний комсомола и партии, меньше надежды на вездесущую общественность.
Вскрывая «гнойники жизни», Адамов стремился открывать читателям ранее неизвестные области криминального мира – и очень гордился, если удавалось пробивать цензурные стены: «В повести «Со многими неизвестными» речь идет о наркоманах, и на нее был наложен запрет. Пришлось биться несколько месяцев. А потом вышел «Угол белой стены», где наркомания была уже сюжетной линией».
В романе «Злым ветром», написанном от имени инспектора Лосева, охранникам правопорядка противостоит некий господин Зурих – любопытный тип советского воротилы. Он пытается стратегически руководить целой группой расхитителей соцсобственности. Эти снабженцы, торговцы, скупщики золота живут в разных городах Советского Союза, но пытаются действовать согласованно. К их услугам – воры и грабители, готовые пойти на убийство. Такая информация о теневых сторонах советской жизни была сенсационной. Есть в книгах о Лосеве и дальний родственник пресловутого «седого полковника» (он перекочевал из многочисленных чекистских повестей) – мудрый майор милиции Цветков, которого инспектора между собой по-свойски кличут Кузьмичом.
Адамов придал Лосеву некоторые свои черты: оба курили трубку, было остроумны, франтоваты, умели, дергая за ниточки, докапываться до истины.
Адамов понимал, что читателя интересует, прежде всего, загадка убийства. Но, вникая в тайны преступности, писатель заинтересовался психологией самоубийства. В удачной по атмосфере повести «Кругах по воде» (1970) Лосев и Откаленко проверяют версию доведения до самоубийства погибшего директора фабрики, но в итоге находят убийцу, в «Петле» следствие имеет дело уже с настоящим самоубийством.
Евгений Рысс – самый известный комментатор Адамова – сравнивал советского писателя с лидерами зарубежного детектива: «Всех этих писателей очень интересно читать, но к реальным условиям раскрытия преступлений их герои имеют весьма отдалённое отношение. Сейчас на вооружении работников розыска серьёзная наука криминалистика, разветвлённая на многие специальности… Ни Эдгар По, ни Конан Дойл, ни современная нам Агата Кристи не ставили перед собой и вопрос: как, почему тот или иной человек стал преступником? Их герои – сыщики – видят перед собой только одну цель: раскрыть преступление. Советские же сыщики озабочены не только этим. Им важна и судьба человека, совершившего преступление, важно выяснить путь, который он прошёл, причины, приведшие его к падению. Адамов знает не только криминалистику, но и криминологию – науку о причинах преступности». Это официозное, но справедливое изложение кредо Аркадия Адамова. Как криминолог макаренковского стиля, Адамов много пишет о запутавшихся молодых людях, которых затянуло в трясину криминала – и вот теперь Коршунов, Лобанов или Лосев пытается спасти их «для общества». Действительно, у По, Конан Дойла и Кристи на сцене красуется гений, черновая коллективная работа сыска не столь эффектно смотрится на страницах романов в ярких обложках.
Юрий Шлыков в роли инспектора Лосева
Адамов показывает рутину угрозыска, тщательную перепроверку версий, длинные допросы… Как это не похоже на ребусы Агаты Кристи. Из зарубежных мэтров больше всех повлиял на Адамова Жорж Сименон. Французский мэтр писал быстро, не обдумывал подолгу хитросплетения интриги, но его выручало знание жизни, понимание человеческих характеров и вкус к деталям – особенно гастрономическим.
В СССР ценили Сименона. Книги о Мегрэ не были образцом классического детектива, их скорее можно причислить к производственным полицейским романам. Сименон реалистично показывал сотрудничество комиссара Мегрэ с судьями, с начальством, с другими полицейскими, с бригадой подчинённых ему инспекторов – «сынок» Люка, Жанвье, толстяк Торранс, «малыш» Лапуэнт. У Адамова инспектора (Коршунов, а позже – Лосев, Откаленко) важнее «комиссаров» (Зотов, Кузьмич), но стиль работы схожий. Мегрэ, как и его коллеги с Петровки, не наделён холмсовской гениальностью. Когда его называли «тайновидцем душ человеческих», это звучало слишком громко.
Зато комиссар с набережной Орфевр знает жизнь, умеет вникать в хитросплетения судеб, характеров, интересов – как Лосев. Он опытный и порядочный человек – как Цветков. Мастацки ведёт длинные допросы «шансонетки» – как Откаленко. Как известно, Сименон, как истинный француз, обращал внимание на жизнь желудка и подробно, со смаком, описывал гастрономическую жизнь Жюля Мегрэ. Мадам Мегрэ готовит разнообразные прихотливые блюда, комиссар с аппетитом ест и в кабачках, даже простой луковый суп под пером Сименона получается необыкновенно аппетитным. Мегрэ знает, где и как жарят мясо, где выпекают настоящие наполеоны и устраивает для себя раблезианские обеды. В худшем случае – бутерброды из ближайшей пивной «У дофина», которыми он подкрепляет силы во время длинных ночных запросов, не забывая и про пиво. Разнообразны и великолепны алкогольные пристрастия комиссара: перно, кальвадос, коньяк, домашняя сливянка, пиво – он выпивает ежедневно, несмотря на предупреждения докторов. Герои Адамова питаются как подвижники-аскеты, еда для них – только необходимое горючее, чтобы быстро заморить червячка и продолжать работу. Правда, редкими домашними вечерами мама или жена радует их домашней выпечкой. А на службе главный напиток у них – молоко, главное блюдо – хлеб да колбаса. Хорошо, если столовские сосиски с бесплатной горчицей на столиках. При этом Адамов постоянно описывает эти скромные обеды – ведь это так оживляет повествование. «Через полчаса друзья уже сидели за столом с красной плюшевой скатертью, накрыв край его газетой. В чайник с кипятком из титана было высыпано чуть не полпачки чая, из буфета принесли круглые булки, сыр и колбасу. – Как тебе понравился Ревенко? – спросил Виталий, откусывая чудовищный кусок хлеба с сыром». Похоже на Сименона? Отчасти.
Адамову, в отличие от многих коллег по жанру, не слишком повезло с экранизациями. Началось-то всё хорошо – с фильма «Дело «пёстрых», который до сих пор еженедельно демонстрирует хотя бы один из наших многочисленных телеканалов. Фильм притягивает даже не сюжетом, а атмосферой того времени, тех танцплощадок, водочных посиделок в коммунальной квартире, того криминального мира…
Но следующие книги Адамова почему-то не заинтересовали мастеров экрана. Так продолжалось до 1980-х. То было время телевизионных «трёхсериек». Таких по романам Адамова выпустили две – «Инспектор Лосев» и «Петля». Шедеврами они не стали, но… «Петля» – характерный (но не лучший!) опус «андроповского» направления нашего кино, в котором разоблачается аж начальник главка – настоящий коррупционер, доведший до самоубийства чистую девушку.
И, как это часто бывает, важные черточки тогдашней жизни в непритязательном детективе отразились точнее, чем в «большой литературе». Тем и ценен Адамов.
Потому и остался в памяти.
Арсений Замостьянов,
заместитель главного редактора журнала «Историк»
Глава первая
Звонок старого друга
– Товарища Лосева, пожалуйста.
– Это я. Слушаю вас.
– Виталий?! Слава богу. По третьему телефону тебя разыскиваю. Это Степан говорит. Кракович. Здорово!
– Стёпка!.. Вот это да! Какими судьбами? Ты почему в феврале в школе не был?
– В рейсе был. Но я тебе не оправдываться звоню. Слушай, такое дело. Я даже до вечера дотерпеть не мог.
– Реактивная натура. Знаем тебя.
– Ты погоди смеяться. Ты слушай. Женьку Лучинина помнишь?
– Ну, ещё бы! Давно, правда, писем от него не было. Он сейчас в Окладинске. Директор завода.
– Так вот. Нет Женьки…
– То есть как это – нет?
– Так. Покончил с собой.
– Что-о?! Не может быть!
– Вот и я этому не верю.
– Да кто же этому поверит! Чтобы Женька…
– Именно! Слушай, Виталий. Мы тут с ребятами уже говорили. Этого же не может быть! Значит, что? Значит, убийство. Так? А местные деятели… Словом, закрыли дело.
– Ну, ну. Как это – закрыли дело?
– А так, чтобы жить спокойнее.
– Ты думаешь, что говоришь?
– Ну, хорошо! Не закрыли? Так плохо расследовали. Не мог Женька с собой покончить. Не мог!
– М-да. Это тоже факт.
– Поэтому слушай. Все ребята смотрят на тебя. Ты понял?
– Что же я могу сделать? Я же в Москве работаю. Надо…
– Не имеет значения! Ты знал Женьку! Словом, вечером будь дома. Приду.
Виталий положил трубку и, ещё не отнимая от неё руки, как-то отрешённо оглядел знакомую до мелочей комнату. Все на месте, и пустой стол Игоря напротив, и сейф в углу, и стулья, и старый диван, все как обычно, ничего не изменилось. А Женьки Лучинина нет на свете… Сколько они не виделись? Больше года. Тогда Женька был проездом в Москве. Направлялся из Ленинграда в этот самый Окладинск. Вообще, после окончания школы они виделись редко. Шли только письма. Но какие! Вся Женькина неуёмная душа была в них. И старая дружба не ржавела. А вот помнит его Виталий, как ни странно, только таким, каким Женька был тогда, в школе. Розовощёкий крепыш в потёртом синем пиджаке с комсомольским значком, боевой, задиристый парень, пальцы, перепачканные чернилами, – он всему классу чинил авторучки, особенно девчонкам, на переменах и даже на уроке. Он первый записался в автоклуб, а за ним чуть не весь класс. Он написал тот знаменитый фельетон в стенгазету, за который их всех вызывали к директору, и если бы не Вера Афанасьевна… Он, Женька, посадил первое дерево в их школьном саду, а за ним весь класс. Как они доставали эти саженцы, сколько было шума! И теперь там знаменитая аллея девятого «Б», и каждый следующий девятый «Б» становится её шефом. А они, старики, основатели, каждый год, в феврале, собираясь на традиционную встречу в школе, вместе с ребятами из очередного девятого не торопясь проходят по ней, придирчиво оглядывая каждое дерево. Потом они окончили школу – и кто куда. Виталий поступил на юридический. Женька – в индустриальный. И не в Москве. Уехал в Ленинград – туда перевели его отца.
Виталий оторвал руку от телефона, полез в карман и достал трубку. Он теперь курил трубку. Несмотря на мамины протесты и иронические замечания отца. И уж конечно, Игоря. Только Светка как-то заметила, что трубка ему идёт. Впрочем, это чепуха.
Виталий вынул из ящика стола золотистую коробочку с табаком и набил трубку. Почти машинально.
Черт возьми, что же произошло с Женькой Лучининым? Как он мог? Да нет! Местные товарищи скорей всего действительно ошиблись. Хотя с другой стороны… Впрочем, Степан, наверное, знает подробности. Вечером расскажет. Ах да! Вечером они со Светкой хотели… А что, если… Правда, она жутко стесняется. Но тут такое дело…
Виталий снова потянулся к телефону и, пыхтя трубкой, набрал номер.
– Светлану Бори… Света?.. Да, это я. Понимаешь… Нет, нет, не то! Придёшь сегодня до мне? Я за тобой заеду… Ну, почему неожиданно? Мы ведь давно собирались. А тут ещё «чепе». Один наш парень, школьный товарищ… Одним словом, беда стряслась… Нет, нет! Ты не лишняя! Ну, как ты можешь быть лишней!..
В этот момент дверь кабинета открылась. Вошёл Откаленко. Вид у него был озабоченный. Он мельком взглянул на Виталия и проворчал:
– Духота же у тебя тут. Хоть бы окно открыл.
За окном над крышами домов в голубом мареве плавало знойное летнее солнце. В комнату ворвался лёгкий ветерок, зашевелил бумаги на столе у Виталия, и тот поспешно положил на них руку с зажатой в кулаке трубкой.
Игорь покосился на приятеля и усмехнулся. Когда Виталий кончил говорить по телефону, Игорь спросил:
– Ты справку написал?
– Сейчас кончу, – досадливо отмахнулся Виталий. – Тут, старик, такое случилось. С нами в школе один парень учился, – взволнованно начал он. – Такой, понимаешь, был…
– М-да, – скептически произнёс Игорь, выслушав приятеля. – Все может быть. Ты же его десять лет, по существу, не видел.
– Но до этого я его десять лет каждый день видел! – запальчиво возразил Виталий. – Было время узнать.
– Ну, это детский разговор. Люди меняются.
– Но не так! Противоположными не становятся. Если, конечно, что-нибудь из ряда вон не случается. А Женька институт окончил, инженером стал. В двадцать восемь лет директор завода!
– Уж и директор… – недоверчиво покачал головой Игорь. – Представляю, что это за завод.
– Неважно! Я не о том!
– Понятно, понятно. Ты только не расходись. Ты вникни, – этот «воспитательный» тон всегда злил Виталия. – То, что ты рассказал, – это внешняя сторона. А что человек пережил за эти годы? Может, он карьеристом стал? Может, неврастеником?
– Вот с таким, как ты, можно и неврастеником стать, – ядовито заметил Виталий.
– А ему, может, ещё хуже начальник попался. Тогда Виталий сказал внешне вполне спокойно и чрезвычайно решительно:
– Ладно. Сегодня вечером у меня. Идёт?
Все-таки они были удивительно разными. Начиная с внешности. Виталий высокий, элегантный, в неизменной белой рубашке с модным галстуком, светлые узенькие брюки, модные, до блеска начищенные туфли. Светлые волосы зачёсаны аккуратно назад, на тонком лице серые глаза смотрят беспечно-весело и дерзко. Изящный парень. Спортивный. И абсолютно современный. Ничего не скажешь.
Игорь Откаленко совсем другой. Даже внешне. Словно их так и подбирали – по контрасту. Игорь невысокий, широкий в плечах, тёмная рубашка без галстука наглухо застёгнута, темно-синий стандартный костюм, широкое, смуглое, невозмутимое лицо с тяжёлым, как у боксёра, подбородком и чуть приплюснутым носом. Чёрные волосы стоят коротким ёжиком. Глаза пристальные, смышлёные, озабоченные.
А уж о характерах говорить нечего – разница тут была ещё больше. Как-то друзья заспорили: какой у сыщика должен быть характер. Виталий, чей университетский багаж был на целых пять лет «свежее», опёрся на учёные авторитеты, длинно процитировав одного зарубежного автора. Мысль последнего сводилась к тому, что на столь сложной и опасной жизненной стезе холерические и меланхолические темпераменты абсолютно противопоказаны. При этом Виталий прозрачно намекнул, что его оппонент этим выбором и ограничен. Если не холерик, то уж меланхолик наверняка.
Игорь, как всегда, невозмутимо заметил, что, пожалуй, готов причислить себя к холерикам, ибо Шерлок Холмс ему больше по душе, чем, допустим, меланхолик Дюпен. И, продолжая этот своеобразный литературно-психологический экскурс, добавил, что сангвиник Эркюль Пуаро, к каковой категории причисляет себя, очевидно, и Виталий, вызывает у него, Игоря, почти отвращение. Уж лучше пусть Виталий будет флегматиком вроде Патера Брауна.
Так или иначе, но оба друга ясно отдавали себе отчёт в различии своих характеров и, как ни странно, были этим довольны. И даже больше того – считали весьма полезным для дела. Последнее обстоятельство, вероятно, в немалой степени объяснялось ещё и тем, что таково же было мнение самого Федора Кузьмича Цветкова, их прямого начальника, великого мастера сыскного дела.
Если предстояло, допустим, выехать на место происшествия или произвести особо сложный обыск, где предполагалось наличие хитроумных тайников или каких-нибудь малозаметных, но важных улик по делу, тут Федор Кузьмич непременно брал с собой Откаленко в Виталия, конечно, тоже, но, как казалось последнему, больше из педагогических соображений, ибо острый и неспешный взгляд Откаленко обнаруживал многое такое, что Виталий в бурливой своей поспешности неизменно упускал. И всякий раз при этом Федор Кузьмич ворчливо «намазывал ему это на бутерброд», как выражался Виталий.
Но зато когда предстоял сложный допрос, особенно какого-нибудь молодого парня или девчонки, то Федор Кузьмич всякий раз старался поручить это Лосеву. Ибо по части налаживания неуловимого внутреннего контакта, подбора «ключика» к замкнутой, насторожённой или испуганной чужой душе, все равно, будь то подозреваемый в преступлении или просто свидетель, Виталий находил обычно единственно верный и прямой путь. Цветков, видимо, не только хорошо запомнил происшедшую год назад историю с Васькой Резаным, но и разобрался в той роли, которую сыграл в трудной судьбе этого парня Виталий Лосев.
Словом, друзья были весьма разными, и не одни они замечали это.
Тот день прошёл в обычных делах и хлопотах. И хоть из головы Виталия не выходил утренний разговор со Степаном Краковичем, он все же закончил составление справки по раскрытой, наконец, краже из аптеки, и Цветков без особых придирок подписал её. Затем были встречи, с нужными людьми, в результате которых Лосев получил интересные сведения о Леньке-Быке, который давно уже был на примете, а с недавнего времени пьянствовал с дружками на неизвестно откуда взявшиеся деньги. Федор Кузьмич внимательно выслушал его доклад. И хотя Виталий говорил, как всегда, горячо и увлечённо, временами даже спорил и не соглашался с начальством, Цветков, бросив на него в какой-то момент быстрый взгляд, тем не менее спросил как бы между прочим:
– Ты что, вроде не в себе?
– Да нет, показалось вам, – поспешно возразил Виталий.
– Ну, галстук тогда поправь, – усмехнулся Цветков.
Виталий, заметно смутившись, сердито и небрежно поправил галстук. Потом, уже машинально, снова проверил его. Этого ещё не хватало! Обычно так подсмеивается над ним только Игорь. А тут Федор Кузьмич себе позволяет.
К вечеру настроение испортилось окончательно. Во-первых, Светлана сообщила, что приехали какие-то любимые родственники из Воронежа и она прийти не сможет.
Во-вторых, исчез Игорь. Его срочно услал куда-то Федор Кузьмич. Игорь успел только перед уходом сунуть Виталию рецепт и попросил получить заказанное лекарство. Конечно, для Димки. Просто ненормальный какой-то отец. Алка все-таки воспитала его на свой лад. Небось парень чихнул один раз, а они уже с ума сходят.
Но и Светлана со своими родственниками, и исчезновение Игоря, и этот рецепт, и ирония Федора Кузьмича – все это накладывалось на главное, на сообщение Краковича, на то непонятное и страшное, что случилось с Женькой Лучининым в далёком, незнакомом Окладинске.
…Когда Виталий, наконец, приехал домой, было уже около девяти, вечера. Из столовой доносились голоса. Виталий сразу заметил Степкин плащ на вешалке – синий аэрофлотский плащ. И кстати, не обнаружил пальто отца. Опять на какой-нибудь конференции. Сколько они вечеров не виделись! Хотя чаще всего где-то пропадает вечером сам Виталий! И не где-то, а со Светкой. Или, конечно, на работе.
