Аркадий Адамов
Инспектор Лосев
Издано при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям
© Адамов А.Г.
© ООО «Алисторус», 2020
© ООО «Издательство Родина», 2020
Об авторе
Жанр детектива не столь древен, как эпические оды или народные сказки, но его зачатки появились почти также давно, как преступления и люди, выясняющие обстоятельства их совершения. В древнегреческих трагедиях нередко можно встретить интригующие расследования, которые ведут цари, их жены и придворные. И чем дальше, тем все чаще в художественных произведениях появлялись загадочные происшествия и герои, их расследующие.
Самый знаменитый сыщик в литературном мире – Шерлок Холмс, созданный воображением английского писателя Артура Конан Дойла. В русской литературе этот жанр был развит слабо, преступники зачастую изображались одновременно и сыщиками (Ванька Каин). Успешными были лишь воспоминания о работе петербургской и московской уголовной полиции (Иван Путилин «Сорок лет среди грабителей и убийц», Аркадий Кошко «Очерки уголовного мира царской России»). Но мемуары – это не детективная литература, которая основана на интриге раскрытия преступления.
Про убийства и преступников в России было написано немало художественных произведений. Но у них отсутствовал главный признак детективного жанра – жуткая тайна и ее расследование.
Максим Горький с трибуны первого советского съезда писателей в 1934 году заклеймил детективный литературный жанр исключительно как проявление буржуазной культуры: «Детективный роман до сего дня служит любимейшей духовной пищей сытых людей Европы, а проникая в среду полуголодного рабочего, этот роман служит одной из причин медленного роста классового сознания, вызывая симпатию к ловким ворам, волю к воровству… способствует росту убийств и других преступлений против личности».
Отечественный детектив зародился еще в 1920-х годах, хотя и прятался под названием «приключенческая литература». Но это были ремесленные поделки, перепев зарубежных авторов.
А читателям хотелось высокого художественного уровня. Для этого нужен был настоящий писатель, а не халтурщик. И он появился…
Аркадий Адамов родился 13 июля 1920 года в семье писателя-фантаста Григория Адамова, автора популярного в 1930-х годах приключенческого романа «Тайна двух океанов». Окончив среднюю школу в 1937 году, поступил в Московский авиационный институт.
В 1941 году с четвертого курса студенческой скамьи Аркадий ушел добровольцем на фронт. Он вспоминал: «Тогда у нас воевал каждый, кто мог, в этой святой и грозной войне воевал там, куда занес его огневой вихрь событий. Я служил в легендарной ОМСБОН – отдельной мотострелковой бригаде особого назначения, гордость и счастье моей военной службы. И тут – первое соприкосновение с оперативной работой. А потом – Ленинградская военно-воздушная академия, куда меня, бывшего студента Авиационного института, перевели с группой других бывших студентов чуть не насильно, в тыловую, занесенную снегом Йошкар-Олу. Практика на фронтовых аэродромах. А душа рвалась назад, к друзьям в ОМСБОН…»
Аркадий Адамов – участник Московской битвы ноября 1941 – марта 1942 годов, других операций Западного фронта. Был ранен в 1943 году и вскоре уволен в запас по болезни.
После демобилизации поступил на исторический факультет Московского государственного университета, который окончил в 1948 году. Начал литературную деятельность как автор приключенческих повестей о русских путешественников, первооткрывателей новых земель: «Шелехов на Кадьяке» (1948), «Первые русские исследователи Аляски» (1950). Первый сборник рассказов Адамова «По неизведанным путям» (1950) был посвящен русскими путешественникам, исследователям Аляски и Калифорнии: А.А. Баранову, К.Т. Хлебникову, А.Ф. Кошеварову и Л.А. Загоскину. Затем выходит в свет историческая повесть «Василий Пятов» (1952) – о русском изобретателе, который в 1859 году открыл новый способ изготовления корабельной брони.
Избрав профессию журналиста, Аркадий Адамов мотается по командировкам из конца в конец советской страны, пишет очерки и статьи. И вдруг в одной из газет он наткнулся на заметку, в которой сухо сообщалось, что сотрудники уголовного розыска разоблачили шайку преступников: «Совсем маленькая, торопливая, я бы даже сказал, стыдливая заметка, так, мимоходом тиснутая почему-то, запрятанная в ворохе других, ярких, броских, куда более важных и злободневных сообщений, – вспоминал Аркадий Георгиевич. – А у меня вдруг как-то неожиданно загорается душа, словно сам я что-то нашел, на что-то неожиданно наткнулся…»
Адамов в 1952 году получает доступ к архивным материалам Московского уголовного розыска и разрешение на встречи с сотрудниками МУРа.
Комментатор книг Адамова Евгений Рысс вспоминал: «Писатель мог ограничиться беседами со следователями, оперативными работниками и специалистами научно-технического отдела. Но может быть, А. Адамов понимал, что написать хорошую книгу после таких бесед невозможно, а может быть, просто его увлекли специфика розыскной работы, сочетание логики и риска, объективных данных науки и смелых логических построений. Так или иначе, А. Адамов, к счастью, не ограничился беседами. Он ходил на операции, участвовал в обысках и засадах, дежурил по ночам в МУРе и выезжал с оперативными группами на место преступления. Короче говоря, он знает дело не по рассказам. Он пережил, как и его герои, напряженные часы в засаде, когда нельзя ни кашлянуть, ни закурить, ни пошевелиться. Сидел на оперативных совещаниях. Участвовал в обысках, когда точно известно, что крупный преступник скрывается здесь, в этой комнате или в этой квартире, а найти его не удается».
Повесть Адамова «Дело “пёстрых”», увидевшая свет в 1956 году в журнале «Юность» и в этом же году выпущена отдельной книгой, стала первым советским популярным детективом. В повести рассказывается о шайке преступников, совершивших множество жестоких тяжелых преступлений и об упорной борьбе с ними сотрудников Московского уголовного розыска во главе с оперативным работником Сергеем Коршуновым.
Два года спустя по этой книге режиссер Николай Досталь поставил одноименный фильм. Он стал первым советским боевиком, и зритель валом валил на остросюжетную картину. Тем более, что роли исполняли сплошь звезды советского кинематографа: Всеволод Сафонов, Алексей Грибов, Владимир Кенигсон, Евгений Матвеев, Иван Переверзев, Олег Табаков, Михаил Пуговкин, Наталья Фатеева.
Популярность требовала от Адамова продолжения труда в детективном жанре. Следующая книга Адамова «Черная моль» (1958) – продолжение предыдущей повести, теперь оперативник Сергей Коршунов расследует хищения на меховой фабрике.
Автор избирает профессию своеобразного художественного хроникера работы советской милиции. В последующие тридцать лет выходит множество новых детективных произведений писателя.
Главным героем цикла произведений об уголовном розыске стал инспектор Виталий Лосев: «След лисицы» (1965), «Круги по воде» (1968), дилогия «Злым ветром» и «Гастролер» (1972), «Квадрат сложности» (1973), «Петля» (1975), «Час ночи» (1977), «На свободном месте» (1981), «Вечерний круг» (1982), «Идет розыск» (1985), «Болотная трава» (1989).
Распутывая невероятно сложные дела, собирая по крупицам нужную информацию, часто рискуя собственной жизнью, Лосев неизменно отыскивает преступников, и они предстают перед законом.
Для писателя важно не только раскрытие краж, мошенничества, убийств, но и важные вопросы о причинах преступлений и возможности их предотвращения. Писатель хочет направить человеческую душу на лучший путь, на добро, на активную защиту человеческой жизни. Он предостерегает: «Самое страшное в человеке – позиция “моя хата с краю”, равнодушие к чужой беде, к чужой жизни, порой очень близкой, соседней… Главное – совесть и гражданская позиция».
Адамов умеет изобразить не только работу следователя, эксперта в криминалистической лаборатории, но и создать достоверный образ преступника, он проходит по всему жизненному пути негодяя, потерявшего уважение к чужой человеческой жизни, поставившего целью своего пребывания на земле исключительно стремление и богатству и власти, которых он добывает с помощью предательства и преступления.
В 1980 году Адамов опубликовал автобиографические записки, в заголовке которых уже указал на свое творческое кредо: «Мой любимый жанр – детектив». Он рассказал о пионерах увлекательного и жутковатого детективного сюжета в мировой литературе: Эдгаре По, Гильберте Честертоне, Артуре Конан Дойле, о советских писателях приключенческого жанра, пытавшихся подражать им. Адамов попытался объяснить секрет успеха детективного жанра у читателей: «Я полагаю, что причина заключается, во-первых, в тайне, неизменно лежащей в сердцевине сюжета детективного романа. Человеку во все времена свойственно жгучее любопытство, волнующее, непреоборимое стремление к разгадке тайны, всего непонятного, загадочного, что встречается на его пути. И чем эта тайна значительнее, опаснее или ценнее, тем острее желание разгадать ее. Но почему же в детективном романе, как правило, эта тайна убийства? Ведь это, казалось бы, примитивный способ заинтересовать читателя. Да, но и наиболее верный. Ибо любые тайны природы, науки, карьеры, даже любовные – меркнут перед тайной неожиданного, непонятного, зловещего убийства. Жить или умереть – это главное для каждого. И человек, подло и несправедливо похищающий жизнь другого, – это в глазах всех самый опасный, самый страшный враг. Найти его, обезвредить и наказать – нет более желанной, более волнующей цели. И потому поиск убийцы, все неожиданные повороты и таинственные изгибы сюжета, весь риск, все опасности на этом пути наполняются для читателя особым эмоциональным накалом».
Адамов скончался 26 июня 1991 года. Прошло почти два десятилетия со времени его кончины, число авторов, пишущих и публикующих в нашей стране свои детективы стало неизмеримо больше. Но планки высокого художественного мастерства Адамова в этом жанре так никто и не достиг.
Вострышев. М. И.
Аркадий Адамов. 1942 год. Из личного архива Е. А. Адамова
Аркадий Григорьевич Адамов. Из личного архива Е. А. Адамова
Выезд на место происшествия. МУР. В центре – А. Адамов. 1973 года.
Из личного архива Е. А. Адамова
В НТО ГУВД Москвы. Второй слева – А. Адамов. 1973 год.
Из личного архива Е. А. Адамова
На съёмках «Дела пёстрых». Справа налево: А. Адамов, режиссер Н. Досталь, н-к МУРА И. Парфентьев, актёр В. Сафонов.
Из личного архива Е. А. Адамова
На съёмках «Дела пёстрых». Справа налево: режиссер Н. Досталь, актёр В. Сафонов, н-к МУРА И. Парфентьев, А. Адамов.
Из личного архива Е. А. Адамова
Злым ветром
Часть первая
«Гастролер»
Глава 1
Самая банальная завязка
Случилось это восемнадцатого сентября, под вечер. Неожиданно вызывает меня Кузьмич. Я, признаться, на это никак не рассчитывал и все дела на сегодня уже закруглил. Мы со Светкой собрались вечером на концерт, югославский ансамбль какой-то приехал. Она с ума сходит по этим ансамблям.
И вдруг на тебе. Часов в шесть звонок по внутреннему телефону. Кузьмич. «Лосев, зайди ко мне». Я уже по тону его догадался: задание, не иначе.
Прихожу. «Такое дело, – говорит. – Кража в гостинице». И называет, какая гостиница. «Там, – говорит, – из отделения работники уже есть. Будешь за старшего. Разберись как следует, – потом мельком взглянул на меня и добавляет. – Ничего не поделаешь, Лосев. Театр отложи. Светлана свой человек, сознательный, работу нашу знает». Конечно, физиономия моя в этот момент восторга не выражала, а костюм я с утра новый надел и галстук соответствующий. Словом, догадаться нетрудно. Я, понятно, молчу. Возражать в таких случаях бесполезно. Про себя только думаю, что эту паршивую кражонку ребята из отделения и сами прекрасно размотают. Вовсе не обязательно, чтобы еще из отдела нашего приезжали. А тут в третий раз концерт летит. Меня он, конечно, не так уж и волнует. Но Светка… Что ж это за личная жизнь получается?
Тем не менее, через двадцать минут я был уже в гостинице.
Действительно, из триста девятнадцатого номера на третьем этаже утянули все вещи. Номер «полулюкс», две комнаты. Ребята там уже работают. В одной комнате допрашивают горничную – молоденькая девчонка, зареванная, тушь с глаз течет. В другой комнате беседуют с пострадавшим. Солидный человек, инженер, из Киева. Невысокий, полный, седой венчик вокруг лысины, очки. Красный сидит, разгневанный. Понять его, конечно, можно. Унесли выходной костюм, новое пальто, какой-то необыкновенный транзистор, импортный. И вообще все унесли. В чемодане одни носовые платки остались. Словом, понятно. Человек в Москву приехал, все лучшее с собой взял. Ребята, конечно, каждую украденную вещь записывают.
«Где, – спрашиваю, – дежурная по этажу?» – «Сейчас, – говорят, – придет. Ищут ее». Ладно, думаю, займусь с ней сам. А пока слушаю горничную. Она ревет в три ручья. Пожалуй, ребята слишком официально, даже враждебно с ней говорят. Особенно Авдеенко. Здоровущий медведь, просто рыкает, а не говорит. Словно ему уже ясно, что эту кражу совершила она.
Не могу видеть, когда женщина плачет, не притворно, конечно, а искренне. Мне ее жалко. Даже когда плачет от раскаяния, от страха перед ответственностью, если совершила что-то незаконное, я стараюсь, чтобы она не плакала, а думала. Все должно быть справедливо, и она должна это понять. Как и всякий человек, впрочем, с кем мы имеем дело.
– Погодите, – говорю. – Ты, Авдеенко, спустись вниз, потолкуй со швейцаром, кто заходил, кого заметил. У него борода длинная, он плакать не будет. А ты, – говорю другому сотруднику, – садись вон за тот столик, будешь записывать.
Говорю я все это нарочито спокойно, властно, и девчонка перестает плакать. Глаза ее, подведенные, с черными потеками краски, смотрят на меня беспокойно и настороженно: что, мол, сулит ей этот длинный франтоватый парень, то есть я. Авдеенко, хмурясь, уходит. Яша Фролов пересаживается к столу. Я спрашиваю девушку:
– Вас как зовут?
– Волшина…
У нее еще дрожат губы.
– А зовут как?
– Катя…
– Ну вот, Катя, – говорю я таким довольным тоном, словно теперь, когда она сказала, как ее зовут, все будет в порядке, и самое неприятное для нее позади.
И у нас начинается разговор. Честное слово, совсем неплохой разговор, нормальный. Катя успокаивается, сосредоточивается, хмурит свои тоненькие брови и начинает вспоминать. И не что она делала и где была, а кого видела в этом коридоре приблизительно с двух часов дня, когда гражданин Попийвода ушел из своего номера по делам, и до шести, когда вернулся и обнаружил кражу.
Катя вспоминает женщину с мужчиной, которые пришли к своему знакомому из Воронежа, проживающему в триста семнадцатом. Катя видела, как они туда зашли, а вот когда вышли, не видела. И я выразительно смотрю на Яшу Фролова, и тот начинает записывать. Потом Катя вспоминает еще одну женщину, та искала четыреста двадцать пятый номер, и Катя ей сказала, что это на четвертом этаже. А женщина почему-то пошла дальше по коридору, и Катя ее вернула. Я вижу, как Фролов продолжает записывать. А Катя довольно толково дает приметы женщины. Потом вспоминает какого-то невысокого щуплого мужчину с большим портфелем. И другого, усатого, в шляпе…
Когда в номер заходит дежурная по этажу, я уже спокойно могу оставить с Катей Яшу Фролова. А дежурная по этажу оказывается женщиной немолодой, со вкусом одетой, очень уверенной и спокойной. Конечно, она тоже взволнована происшедшим, но это выражается у нее только в особой сдержанности и строгости. Что ж, волноваться у вас есть все основания, мадам. Именно у вас больше, чем у кого-нибудь другого. Где же вы пропадали? Почему вас не могли найти? Вы, в свою очередь, что-то искали, не так ли? Я даже догадываюсь, что именно. Ведь я обратил внимание на дверь номера, когда вошел.
Мы садимся в сторонке, у столика. Я кладу перед собой бланк допроса, достаю шариковую ручку. Тут никаких подходов не требуется. Женщина деловая, и разговор будет прямой. Задаю стандартные, анкетные вопросы. Она спокойно отвечает. Руки со сцепленными пальцами лежат на столе, не дрогнут. И только на шее проступили красные пятна.
– Что ж, Маргарита Павловна, – говорю я. – Расскажите, как это все случилось.
Я сознательно не ставлю вопросы в лоб, хочу посмотреть, какую она займет позицию. А отсюда – и какой у нее характер. Этому я научился у Кузьмича. И не скрываю, кстати. Ого, как он меня грел, когда я выскакивал раньше времени со своими вопросами! И ведь в учебниках и всяких других умнейших работах и инструкциях я все это читал, все понимал, соглашался, запоминал. А вот по-настоящему научил меня только Кузьмич. Вернее, приучил.
Маргарита Павловна, плотно поджав губы, некоторое время молчит, ни один мускул не дрогнет на худощавом лице. Потом медленно цедит, не поднимая на меня глаз:
– За персонал я ручаюсь. Это кто-то посторонний.
– А из ваших жильцов с этажа никто за это время не уходил, не выносил какие-нибудь свертки? – спрашиваю я на всякий случай, нутром чуя, что никто и ничего не выносил.
– Нет, никто, – твердо отвечает она, впервые подняв на меня глаза.
– Почему вы так уверены? Разве вы за это время никуда не отлучались? – спрашиваю я таким тоном, словно это для меня сейчас самое главное – убедиться, что жильцы этажа ничего не выносили.
Она чуть медлит с ответом. Соображает, что выгодней ответить. Да, да, не помогает мне, не говорит все, что думает, а ищет выгодный ответ. Я уже понял ее позицию и отчасти характер. Нехорошая позиция, и характер тоже. Слава богу, что я не выскочил со своими вопросами в лоб. Хорош бы я был.
– Именно в это время, – наконец говорит она, – после обеда и до шести часов, я никуда не отлучалась.
Так. Смело вы ведете себя, мадам.
– А вообще, когда вы отлучаетесь, вас кто-нибудь заменяет там, у столика, при входе на этаж? – сосредоточенно, даже пытливо спрашиваю я.
Нет, лицо ее осталось таким же строгим, но глаза как бы смягчились. Она уловила, конечно, что я ухожу в сторону от главного, и обрадовалась.
– Конечно, – отвечает. – Вот утром, например, за меня осталась Катя. И в обед тоже.
Она мельком взглянула через открытую дверь в соседнюю комнату, где находилась девушка. Впрочем, она ее заметила сразу, когда вошла в номер. Заметила, как та спокойно беседовала со мной. Что ж, теперь можно поближе подступить к главному.
– Значит, вы полагаете, что кражу совершил посторонний человек, – говорю я. – Как же он, по-вашему, проник в номер?
Она пожимает плечами, сдержанно говорит:
– Как бы он ни проник, мы несем ответственность. Я это прекрасно понимаю.
– Нам этого мало, Маргарита Павловна, – вежливо возражаю я. – Нам надо понять, как он открыл номер.
– Откуда я могу знать, – устало отвечает она. – Для нас это уже значения не имеет.
– Маргарита Павловна, – говорю я, теряя терпение, – а не мог ли он открыть номер ключом? Это ведь самое простое.
– Откуда же у него может быть ключ? – Она снова безразлично пожимает плечами, давая понять, что мои заботы ей совершенно чужды.
– Тогда, выходит, отмычкой или чужим, подобранным ключом, – продолжаю я. – Что ж, мы вынем из двери замок и отправим на трассологическую экспертизу. Но стоит ли беспокоить людей, Маргарита Павловна?
– Вам виднее, – отвечает.
И ведь глазом не моргнет. Но тут у меня вдруг мелькает новая мысль. Значит, она никуда в эти часы не отлучалась? Прекрасно. Тогда как же она могла все проморгать? С ее-то опытом, с ее строгостью? А может, опыт у нее богаче, чем я думаю? И вор был, конечно, мужчина. Такие стареющие дамочки, случается…
Я извиняюсь и, подозвав одного из сотрудников, шепчу ему кое-что на ухо. Сотрудник уходит. А я снова возвращаюсь к допросу. Спешить сейчас не стоит, надо подождать, когда вернется Котов. Вдруг ему повезет.
– Да, – говорю, – вы правы: мне виднее. И мы еще вернемся к этой теме. А пока скажите, кого из посторонних вы видели за это время у себя на этаже?
Она снова медлит с ответом. Не вспоминает, а соображает, это я точно вижу. И еще вижу, что она начинает меня опасаться. Небось сначала решила: какой-то молодой пижон тут распоряжается и строит из себя Шерлока Холмса. А теперь опасается. С одной стороны, это мне приносит некоторое удовлетворение, конечно. Я даже испытываю легкое злорадство. Но в то же время я понимаю, что это усложняет работу. Было бы лучше, если бы она меня еще некоторое время за дурака считала. Для дела лучше. Выходит, я где-то допустил промах.
Вот Кузьмич наш тут безупречно точен, это я сколько раз наблюдал. Такое, знаете, простодушие в нем вдруг появляется, такая безобидная недалекость, что смех разбирает, как иной раз кое-кто на это клюет. И совсем неглупые люди попадаются. Начинают с Кузьмичом говорить эдак снисходительно, со скрытой насмешкой, покровительственно даже. И он, представьте, терпит, он не дрогнет. Словно и вовсе самолюбия человек лишен. Зато потом… Ведь они же следить за собой перестают, контроль притупляется. Элементарное дело, казалось бы. И умом, безусловно, это понимаешь. Особенно вот так, как я вам рассказываю. Но в тот момент человек мыслить абстрактно не способен, он стремится быстрее оценить данного, конкретного своего противника. Для него это важнейшее дело сейчас. И если этот противник работает так, как наш Кузьмич, нет вопроса, и нет сомнения. Вот ведь штука какая. Все тут от таланта зависит. Я это слово не боюсь к Кузьмичу применить. Вы мне скажете, притворство это, обман, вот и все. А я скажу – хитрость, находчивость, мастерство. Чувствуете оттенки? И без этого оперативная работа вообще ноль.
Так вот, Кузьмич наш – великий мастер, в частности, и на такие разговоры, как у меня сейчас. Уверяю вас, это очень трудно. Вот ведь какой-то промах я в этом разговоре допустил. Скорей всего, самолюбие меня подвело. Выдержки не хватило. Что ж, еще один урок, еще одна зарубочка. А моя Маргарита Павловна между тем, собравшись с мыслями и про себя все, конечно, прикинув, начинает вспоминать, кого она из посторонних людей видела в эти часы на своем этаже.
Но вот наконец появляется Котов. Вид у него все такой же невозмутимый, и понять, удалось ему что-нибудь узнать или нет, невозможно. Что и требуется, конечно. Потому что Маргарита Павловна очень пытливо на него взглянула. Котов отзывает меня в сторону и торопливо докладывает. Я спокойно киваю ему в ответ и возвращаюсь на свое место. Но я чувствую на себе чужой, настороженный взгляд.
– Что ж, продолжим, – говорю я. – Когда вы сегодня пришли на работу, Маргарита Павловна?
– В семь часов, – отвечает.
– А куда вы отлучались в течение дня?
Она привычно пожимает плечами и по-прежнему не смотрит на меня.
– Обедать ходила. В дирекцию меня вызывали, в бельевую. Да мало ли куда…
– Понятно. А из гостиницы вы куда-нибудь выходили?
– Из гостиницы? Нет, никуда не выходила.
Мой вопрос ей явно не понравился, она что-то заподозрила в нем, хотя наверняка не поняла, для чего я его задал. Ну что ж, сейчас поймете, уважаемая Маргарита Павловна.
– Так. Значит, из гостиницы вы в течение дня не выходили, – говорю я. – Когда шли на работу, магазины были еще закрыты. Кто же вам подарил коробочку конфет, Маргарита Павловна, которая в столе у вас лежит рядом с ключами от номеров? В буфетах и ресторане гостиницы таких конфет сегодня не было, мы проверили.
И тут, просто на глазах, снова проступили на ее шее красные пятна, напряглись сцепленные пальцы. Но тонкое лицо с морщинками около глаз и в уголках рта не дрогнуло, словно окаменело. Она плотно сжимает губы, на секунду задумывается и говорит:
– Не помню. Кто-то из жильцов. Конфеты ведь совсем недорогие.
– Конечно, – охотно соглашаюсь я. – Дорого внимание. Но хотелось бы знать, кто его проявил. Мы опросим жильцов, – и, помедлив, спрашиваю. – Что тогда?
– Тогда… кто-то другой.
О, я прекрасно вижу, какая борьба идет в ней. Положение-то ведь глупейшее. Ясно, что она не может не помнить, кто подарил конфеты. Запирательство только ухудшает дело, усиливает подозрения. Но, с другой стороны, назвать того человека тоже радости мало, я же понимаю.
– Ладно, Маргарита Павловна, – говорю я. – Подумайте. Может быть, вспомните. А пока вернемся к этой злополучной двери. Точнее, к тому, как ее открыли. Ключ-то ведь торчит сейчас в замке, если не ошибаюсь?
– Да… – еле слышно отвечает она, не поднимая глаз.
Я прошу Котова принести ключ и показываю его Маргарите Павловне.
– Этот самый?
– Да…
Ей уже все ясно, я же вижу. И пора все рассказать как есть, пора кончить эту глупую игру. Но она молчит. И тогда последнюю точку ставлю я сам. Мне это уже надоело, и потом впереди еще много работы, главной работы.
– Почему на этом ключе нет бирки с номером комнаты, Маргарита Павловна?
Она молча пожимает плечами.
– А потому, – резко говорю я, – что это запасной ключ. Тот ключ у вас украли. Не сами же вы его отдали? Так, я полагаю?
– Никому я ключ не отдавала, – неожиданно твердо произносит она и поднимает на меня глаза.
– А конфеты? – спрашиваю. – Насчет конфет вы ничего не вспомнили?
– Нет, – тем же тоном отвечает она. – Кто-то положил и ушел. Не помню, кто.
– Ну а кто мог украсть у вас ключ, вы не догадываетесь?
– Нет, не догадываюсь.
Она ничем не хочет помочь нам и, конечно, ничем не собирается ухудшить свое и без того плохое положение. Все это понятно.
Я заканчиваю протокол допроса, даю ей подписать каждую страницу и отпускаю.
Мы продолжаем работать. Допрашиваем вторую горничную, третью. Беседуем с жильцами на этаже. Возвращается Авдеенко. Он повидался с швейцаром, с лифтерами. Я уже не смотрю на часы. Часы напоминают мне то, что должно было состояться и не состоялось. И еще всякие грустные последствия этого. Так что лучше на них не смотреть, на часы. За окном уже черно. Поздно, конечно. Мы давно перешли работать в кабинет администратора. И вообще порядком уже вымотались.
Наконец я объявляю, что на сегодня хватит. Кажется, сделали все, что возможно, все сведения, какие возможно, добыты. Договариваемся, что завтра утром я приеду к ребятам, проанализируем все данные, наметим план. Это дело вести им. В общем, не бог весть какое дело.
Честное слово, я первый раз смотрю на часы, только когда сажусь в троллейбус. Что касается домашних, то мое возвращение в половине первого ночи их нисколько не удивит. Тем более, мама знает, что я на концерт пошел. Ох уж мне этот концерт! Все-таки по отношению к Светке это хамство, честное слово. В третий раз ведь! В конце концов, почему она должна страдать из-за меня! Был бы у нее кто-нибудь другой, она бы уже на всех концертах перебывала. Но при мысли о «другом» мне становится не по себе. Нет, надо жениться на Светке, пока не поздно. И баста. Мы, правда, условились, что сделаем это перед Новым годом. Но так долго ждать опасно. За это время, знаете, всякое может случиться. Вот поженимся, и тогда все. Я буду спокоен. Спокоен? Он, видите, будет спокоен! Он не читает газет, он не знает, что у нас на сто браков сорок два развода. Вполне достаточно, чтобы включить мой случай. В один прекрасный день я умчусь в командировку, не успев попрощаться, как это не раз бывало. И Светка подумает: есть, в конце концов, у нее муж или нет? А я в это время буду сидеть вечером где-то в чужом городе один в гостинице…
Но тут мои мысли делают вдруг странный зигзаг. Один в гостинице вечером… Вот так, один, сейчас сидит бедный Тарас Семенович Попийвода, кем-то обкраденный, без единой вещи, и мало того, кем-то глубоко оскорбленный, униженный. И между прочим, от меня немало зависит, чтобы это исправить. К тому же зацепочка, совсем маленькая зацепочка, все-таки, как мне кажется, проглядывает…
Утром я прежде всего докладываю обо всем нашему Кузьмичу. Но про зацепочку пока молчу. Надо все это еще раз продумать.
– Ты долго не задерживайся там, – ворчит Кузьмич. – Пусть дело сами ведут. За тобой вон магазин еще. Помни. И Колька Бык тоже не унялся. Вокруг этой компании работать надо. Если они что сотворят, ты в ответе, так и знай. И потом, чего ты тянешь со справкой по автобазе?
Я бодро заявляю, что все будет в порядке.
Мой оптимизм приводит к тому, что Кузьмич окончательно заводится. Он звонит в отделение и предупреждает, что я не приеду, и чтобы ребята работали сами, а дело будет у него на контроле. Все Кузьмича знают и возражать, естественно, не решаются. Я тоже.
Молча отправляюсь к себе и по дороге обдумываю, как быстрее закруглить эту проклятую справку о раскрытой краже на автобазе.
И еще я прикидываю, как бы все-таки в течение дня выкроить часок и заскочить к ребятам в отделение. Кузьмич, конечно, об этом догадался, когда я молча вышел из его кабинета, и проводил меня весьма подозрительным взглядом.
Если бы Кузьмич знал, что нас ждет по этому делу с гостиницей, он бы меня пулей послал в отделение.
Подземный толчок происходит вечером, когда мы с Игорем приползаем наконец к себе в отдел и устало покуриваем на нашем продавленном диване. Раздается звонок. Я машинально смотрю на часы. Маленькая стрелка приближается к шести. Звонит Кузьмич.
– Это ты? – спрашивает он. Голос у Кузьмича странный. – А ну быстренько ко мне, – приказывает он.
Игорь провожает меня сочувственным взглядом.
Когда я вхожу, Кузьмич стоит у окна, и его плечистая, грузная фигура в несколько, правда, старомодном костюме выглядит, тем не менее, весьма внушительно на фоне темнеющего, фиолетового неба. Он энергично потирает ладонью свой седоватый ежик на макушке, что безошибочно свидетельствует о его настроении, весьма как будто неважном. При звуке открываемой двери Кузьмич оборачивается и, хмурясь, отрывисто спрашивает:
– Был сегодня в том отделении?
– Не был, – с чистой совестью отвечаю я.
– Ну так вот. На их территории снова кража в гостинице, – сухо сообщает он. – В другой, конечно. Но, кажется, тем же способом, – он называет гостиницу и прибавляет. – Отправляйся. Чтобы одна нога тут, другая там. Живо.
Секунду я, не двигаясь, соображаю, что к чему. Реакция у меня, вообще-то говоря, кажется, неплохая. Но на этот раз я все же не могу сразу переварить эту неожиданность. Потом довольно глупо спрашиваю:
– Опять, значит?
– Да, опять, – отвечает Кузьмич и не без сарказма, в свою очередь, спрашивает. – Надеюсь, сегодня ты в театр не собрался?
– Мне скоро вообще будет не с кем собираться, – сердито отвечаю я.
– Ну, ну, мы это как-нибудь поправим, – неожиданно смягчившись, обещает Кузьмич, как будто речь идет о незначительном недоразумении по службе.
– Буду весьма обязан, – не очень остроумно отвечаю я.
Что поделаешь, в такой момент не всякий на моем месте нашел бы, что ответить поумнее.
