Ариадна Борисова
Перекрестье земных путей
Несколько дней Болот валялся дома больной. Слепая Эмчита, ворча, лечила его ссадины и синяки…
Славная матушка научила Болота ратному делу. Волю к победе он сам навострил не хуже лезвия своего меча по имени Человек. Но выяснилось, что достижение некоторых целей зависит больше от твердости нрава, нежели от воинского искусства, силы и даже сметки. Может, поэтому вполне дозревший возрастом Болот все еще считался в дружине мальчишкой.
В детстве он был куда решительнее. Или просто сумасброднее? Вспомнить, к примеру, бессмысленное восхождение на скалу орлов, когда ему вздумалось показать Илинэ, какой он могучий и ловкий. Куда-де до него слабосильному Атыну! Высоко полагал о себе…
Матушка тогда хорошо постаралась выбить дурь из башки. Болот лежал поперек лавки с закушенной губой, молча вздрагивая от вжикающих потягиваний прута по спине. И вдруг, в какое-то мгновенье, увидел перед собою не ребристую стену юрты, а девочку с вплетенными в косички красными бусами. В тот постыдный миг Болот догадался: она – тоже его цель. Правда, он не понимал, что с нею делать потом, по достижении. Он привык к цели, которую непременно надо найти и уничтожить. А на маленькую Илинэ ему хотелось смотреть, и только. Смотреть каждый день – безмолвно, недвижно, изо всех бушующих и, оказывается, совершенно ненужных для этого сил. Потому что подлинная сила была в ней: слабой и нежной девочке.
Илинэ вытянулась кудрявым деревцем, задорные косички превратились в летучие косы. Непостижимая сила ее продолжала выводить Болота из равновесия. Стало еще хуже! Прежде он при встрече хотя бы беседовал с нею по-человечески. Теперь же краснел, мучился и все не мог попрощаться. Стоял дурак дураком, пялился на девчонку и молол всякий вздор. С ужасом слыша себя будто бы со стороны, нес околесицу еще глупее. Нерешительность его от отчаяния вновь грозила выйти за грань. А что за нею стоит в этот раз, Болот не ведал, и сам себя боялся. Не было, значит, в нем какой-то малой частицы, мелочи, очевидно, весьма-таки важной для воина.
Правильно Хорсун сделал, что и нынче, к великой матушкиной досаде, не допустил Болота к Посвящению.
В тот отказной день, покинув Двенадцатистолбовую с горящими ушами, огорченный парень спрятался за полуприкрытой дверью. Не сумел уйти от соблазна подслушать разговор матери с багалыком.
– Он еще не готов, – молвил Хорсун. – У него нет уверенности в себе.
– Мой сын достаточно смел и силен, – возразила воинственная матушка.
Багалык устало вздохнул:
– Мне рассказывали, как один очень сильный и храбрый, но нерешительный воин стоял возле утеса в карауле, когда началась буря и стали падать камни. Не дерзнув ослушаться приказа, он не сдвинулся с места, и его завалило.
Задетая за живое, матушка сердито сказала:
– А я слыхала, как другой воин, который считал решительность главной доблестью, принял в ночи посохи трех бредущих стариков за вражеские копья и без колебаний порубил почтенных.
Наступило молчание. Болот за дверью обливался потом стыда, но не ушел. Дождался слов Хорсуна, брошенных с невнятной горечью:
– Мне хочется верить, что твоего сына ждет славная судьба, Модун. Судьба великого багалыка. Поэтому отношение к нему иное, чем к другим. Он будет сильнее меня. Не телом, но духом. Сумеет сдержаться, когда это будет необходимо. Не станет рубить стариков, которые не могут за себя постоять…
Матушка громким шепотом вскричала:
– Я совсем не тебя имела в виду!
– Знаешь ли ты, что нетвердость порождает в воине недоверие к любящим его? – продолжал Хорсун. – Яростные метания выводят такого ботура за грань разума. Одно за другим приходят к нему сомнения, гнев и безумие, а после он кается. И нет конца-краю вине… А неуверенность Болота странно смешана, напротив, с крайней доверчивостью. Но и подобная неуверенность способна подвести человека в миг испытания. Пусть же Болот не повторит ничьих ошибок и не наделает своих. Не зарубит стариков, но не даст и себя зарубить, не видя врага во враге. Жалея противника и веря ему на слово… Доверять всем и каждому можно было до Осени Бури. А по прошествии и нынче – нет. Тебе самой прекрасно об этом известно. И… прости меня, Модун.
Было слышно, как кто-то из них трудно сглотнул, и матушка тихо сказала:
– Ты прав. Но… я насилу собрала калым, багалык. После Посвящения собиралась женить сына. А теперь к девушке, которую он любит, может посвататься кто-нибудь другой.
Казалось, от полыхающих огнем ушей Болота загорится дверь Двенадцатистолбовой!
Хорсун, верно, улыбнулся – голос его повеселел.
– Одного года до сватовства хватит, не опоздаем! И к калыму прибавим из наших табунов. В скупости не упрекнут дружину Лахса с Манихаем! Если уж за скорою свадьбой дело станет, то и ее вслед за Посвящением спроворим с щедростью и молодечеством. По всему Великому лесу добрая молва пойдет!
Они еще о чем-то говорили. Болот не дослушал, кинулся прочь. Добежал до своей юрты и плашмя повалился на лежанку. Если он правильно понял, следующей весной Хозяйки Круга точно пометят зигзагом молнии его правую щеку?
Сбор калыма – вот в чем, оказывается, заключалось не свойственное матушке выкраивание всяческой выгоды, немало удивлявшее Болота в последнее время.
Смотреть на Илинэ! Смотреть каждый день – беспрепятственно, невозбранно! «К девушке, которую он любит…» Чуткая матушка увидела в нем то, чего он не знал. А теперь знает: его целью в отношении Илинэ всегда была женитьба!
Болоту стало весело и жарко. Из глаз выбило слезы благодарности, стыда, смеха над своими глупыми мыслями – сразу всего… Над женатыми ботурами всегда посмеивались холостые. Женатых в дружине была едва ли не четверть.
Вынырнув из воспоминаний, Болот неожиданно обнаружил, что мерин несет его сквозь густое плетенье кустов, сосновые перелески и еловые пади, по опасно покатому камню и беспутью в сторону Скалы Удаганки.
Ни разу еще он не видел эту скалу так близко. Издалека за темным лесом не особо рассмотришь, разве что маковку с вежи. От кого-то однажды слышал, будто похожа она на лицо сердитой старухи. Значения не придал – похожа, и ладно. Что ему-то с того? А тут величественный и воистину суровый лик поверг в оторопь и странное благоговение. Вспомнив древнюю, слышанную в детстве легенду о старой удаганке, вознесшейся в небо на звездном арангасе, Болот безоговорочно в нее поверил. Как было не верить, если правдой встало перед ним нерушимое тому подтверждение?!
Лицо в лицо уставилась волшебница широкими выбоинами-глазами. Чудилось, что в них, забитых снегом, блестят выкаченные белки, а неистовые зеницы просто высветлились от гнева.
Болот замешкался: каменная старуха словно уличила его в чем-то дурном и тайном. Заметив в изножье за сосной вход в пещеру, прикрытый большим валуном, вновь подивился подлинности легенды. Оставил коня и вошел внутрь… А там встал как вскопанный. Кажется, вечность стоял с открытым ртом, схожий с дуплистой сосной, что приткнулась с другой стороны к валуну. Крылатая Иллэ, великая матерь табуна небесных удаганок, смотрела на него с левой стены живым сверкающим глазом и улыбалась.
Снегопад заглушал топот копыт. Конь догнал девушку на спуске. Встреча вряд ли могла сойти за случайную, но Болот уже не думал об этом. Только хотел сойти с меринка и окликнуть негромко, чтобы не напугать, как вдруг узрел на выступе склона над излукой тропы матерого волка…
Ужас прошиб сердце, словно копьем! Хищник готовился к прыжку и не заметил всадника. Не успеть с луком, ни с чем не успеть!
– Беги!!! – что есть силы завопил взмокший Болот.
Отскочив назад, Илинэ на миг застыла на излете движения. Взмахнула руками и упала… Болот уже несся к ней бешеными скачками. На руки подхватил, не помня себя:
– Ушиблась?!
– Нет…
Зверь исчез. Брошенный конь приблизился, хрипя и покашливая от страха. Илинэ дрожала в нечаянных объятиях.
– Слава богам, – цвет лица парня почти сравнялся с рыжиной волос.
Не одно мгновенье прошло, прежде чем поверил, что впрямь держит девушку в руках. Все ночные грезы разом вспыхнули в нем. Элен, Великий лес, да что там – огромная Вселенная стремительно сузилась и стала ровно с Илинэ, а она трепетала от страха. Не мог Болот выпустить из рук свой маленький пугливый мир.
Девушка ворохнулась, отстранилась мягко и рыбкой выскользнула на землю. Грудь парня ходила ходуном. Будто только что перетаскивал с места на место тяжелейшие камни, а не Илинэ в руках держал – легкую, как дитя. В пальцах упавших ладоней отдавалось эхо сердечного стука.
Мерин всхрапнул, и Болот вспомнил о волке. С благодарностью вспомнил: как-никак, волк подарил ему несколько остро счастливых мгновений. О том, откуда взялся этот зверь, найдется время подумать потом.
– С-серый, – сказал парень, заикаясь. – Был там, наверху.
Ночные и теперешние мысли пометались в разгоряченной голове и суетливой стайкой вылетели куда-то. Илинэ стояла рядом. Таких ярких глаз, темно-прозрачных и звездных, не было ни у кого. Весну отдал бы за то, чтобы видеть их перед собой еще немного, плывя вверх и вдаль к безмятежному истоку снежного изобилия. Но сознание, находящееся, кажется, где-то сзади, в затылке, встрепенулось и остерегло: подумай о девушке! Если кто-нибудь заметит их вдвоем на запретной тропе, досужие догадки, сплетки пойдут!
Болот возразил чересчур опасливому рассудку: кто попусту бродит здесь, кто в снегопаде приметит? И мысль о близости Илинэ взволновала сильнее.
Сможет ли он вести обыденную жизнь теперь, после того как ощущал в руках тепло и нежность мира? Стрелять по мишеням, словно ничего не случилось, разговаривать, спать, есть?..
Будто нарочно, мерзкий живот, в котором уж точно никогда не бывает высоких мыслей, напомнил о себе. Заворчал возмущенно: иш-шь ты-ы, что надумал – не есть!
Болот поспешно затоптался на месте. Хоть бы в скрипе снега потерялись неприличные звуки утробы! Разве у настоящего воина, привычного к голоду, урчит внутри, если от последней еды прошло чуть больше полудня? Да настоящий воин не допустит такого позорища, одним крохотным усилием воли заставит молчать надоедливое брюхо!
– Зверь не местный, – сказал Болот громко.
– Ты знаком со всеми эленскими зверями? – засмеялась Илинэ.
Он серьезно кивнул:
– Знаком. Наши волки не вредят долине. Они здесь живут.
Сняв шапку, Болот взъерошил вспотевшие волосы. Жар в голове приятно остывал. Понемногу парень овладел собой. Поглядев в сторону, заложил за спину руки. Каждый палец сохранил сегодня лучшее воспоминание.
– Я был в пещере Скалы Удаганки.
Болот почувствовал волну трепета, исходящую от Илинэ.
– Так что же? – отозвалась напряженно.
– Это ты нарисовала Иллэ?
Румяные щеки девушки раскраснелись еще больше. Стыдится, что изобразила существо, имеющее душу? Боится разоблачения? Опустила ресницы:
– Да… Она – моя.
– У тебя большой джогур, – выдавил он и тоже вперился в землю. Заметив ее протестующий жест, добавил: – Не бойся, никто не узнает. Люди не подходят к Скале Удаганки: ни жрецы, ни охотники. Не увидят твою Иллэ.
Илинэ подняла свои изумительные, темные от волнения глаза:
– Но ты ведь увидел?
– Я искал тебя.
– Зачем?
– Потому что… – мучительно соображал Болот, – потому что… – и едва не вскрикнул от испуга, когда конь, подойдя бесшумно, ткнул мордой в спину. Мерин был на редкость смирен, однако и его терпение было небезгранично. К тому же, в отличие от них, он чуял затаившегося невдалеке волка.
Болот с благодарностью прислонился к шее спасителя, вдохнул запах терпкого конского пота. Сделал вид, что ненароком отвлекся, да и позабыл ответить.
– Может, домой отвезти? Конь возражать не станет.
– Но я буду возражать. Вдруг люди подумают неловкое.
– Тогда провожу, – настаивал Болот. – Со стороны. Снег идет, издалека не видно. Хищный зверь шастает близко, опасно же, а у меня все-таки лук.
Девушка зашагала впереди, Болот за ней, держа мерина, боязливо подергивающего ушами, в поводу. Когда у ручья за кустами завиднелись юрты Крылатой Лощины, парень молча оседлал коня и отъехал подальше.
* * *
Ворота изгороди были приоткрыты. Во дворе у коновязей стояли, переминаясь, чужие нерасседланные лошади. Из-за двери доносились незнакомые голоса. Илинэ опрометью бросилась к коровнику и едва успела скрыться за углом.
Снегопад поредел, измельчал, голоса в подмороженном воздухе слышались четко. Манихай перед кем-то оправдывался и натужно хехекал:
– Эхе-хе, конечно, кобыле без жеребца все равно что скотине без хозяина… Но не обессудьте, наша-то мала еще, жеребенок совсем…
Чей-то недовольный мужской голос процедил:
– Не то что родню перебрать до девятого колена, а и вовсе не понять, какого она рода-племени, отчего лицо ее столь бело и велико глазами.
Матушка Лахса резко оборвала:
– Мы суорат с лица не черпаем, коровьего хватает!
– Что ж, поглядим, присватается ли кто еще к тонготскому подкидышу! – задиристо произнес женский голос.
– Езжайте, не пачкайте грязью слов наш чистый воздух! – крикнула взбешенная Лахса.
Сердито хлопнула дверь. Хозяева не попрощались, не стали ждать, пока гости усядутся на лошадей и отъедут.
Илинэ с гулко забившимся сердцем привалилась спиной к стене коровника и охнула, приметив крадущегося с задворок Болота.
– Ты что здесь делаешь?
Он словно не услышал. Снял шапку и мотнул подбородком в сторону ворот:
– Сваты приезжали к вам от Кинтея.
Губы подрагивали на краснощеком лице, взлохмаченные волосы точно огнем голову охватили, еще и дымились. Нагнувшись, захватил полную горсть снега и жадно проглотил. Парню, видать, было нестерпимо жарко.
– От Кинтея? – не поверила Илинэ. – Не может быть!
– Дядька его. И женщины две из родичей, – проговорил Болот тоскливо, утирая рот рукавом. Приблизился почти вплотную. Илинэ услышала, как втянутый мощным вдохом воздух задержался в горле парня. Показалось, не совладав с собой, прижмет к себе или, чего доброго, опять на руки поднимет… Выставила вперед ладонь.
– Не ходи пока далеко от жилья, – выдохнул Болот. Откачнулся, будто напоролся на батас, а не на слабую руку. – Звери кругом.
Когда Илинэ заходила в юрту, конь чуть помедлил, развернулся и понес всадника обратно в горы. Снег снова посыпал крупно и часто.
Домм пятого вечера
Недобрая ворожба
Дьоллох не дождался сестренки, уснул. Илинэ не стала будить усталого брата. Матушка, пряча глаза и вздыхая, сообщила о визите родичей Кинтея.
– Надменные, кичливые люди. Надеюсь, потому не растрезвонят об отказе, не станут парня бесславить. Обижал в детстве, а вот поди ж ты, как повернулось. Но, может, ошиблась я, и нынче люб он тебе?
– Не люб, – Илинэ обняла толстую матушку, расстроенную разговором с нежданными гостями и руганью под конец. Лахса понюхала завитки на шее дочери:
– Вот и хорошо. К тому же он отцу родичем приходится в восьмом колене.
– Мне же, не Илинэ, – кряхтя, напомнил с лежанки Манихай. – Раньше девок не спрашивали – люб, не люб. От размера калыма согласие зависело. У этих-то, поди, неплохой выкуп. Кичливые – ну и что, зато не скаредные.
– Губы их солью обсыпаны, – ощерилась Лахса.
Вздрогнув от свирепой оглядки жены, Манихай закивал с благостной улыбкой:
– Э-э, мало слов – невкусно, много слов – горько…
Чему радуюсь: счет сватам пошел.
Растревоженная первым сватовством к дочери, матушка принялась перебирать в укладке приготовленное прошлой весной приданое. Прозвенела бубенчиками счастливой безрукавки-стерха, колокольцами поющей постели. Переложила шапки-дохи средством от моли – сухими ветками можжевельника. Добрые вещи с нужным присловьем и знаками-оберегами помогла пошить Урана, тогда еще не совсем слабая.
У двери кто-то застучал торбазами, отряхивая снег. Лахса поспешила задвинуть укладку под нары.
– Новости есть? – весело спросила с порога дочь старейшины Айана и обшарила юрту шустрыми глазенками. «Дьоллоха ищет», – поняла Илинэ.
Не особым вниманием жаловал брат резвую Айану, с малых весен готовую сделаться стерегущим дэйбирем в его руке. Матушка почему-то раньше девчонку недолюбливала, а теперь обращалась с ней ласково. Вот тетушка Эдэринка, Айанина мать, к Дьоллоху, напротив, стала суровее прежнего.
– Есть разные новости, – приветливо сказала Лахса. – Проходи, раздевайся, Илинэ расскажет.
– А я за нею и пришла, – затараторила Айана. – Долгунча задумала гадать сегодня, зовет посумерничать. Меня отпустили. Илинэ сможет пойти? Я с собой сушеного ситнику взяла, – потрясла мягким мешком, – циновку буду плести, чтоб не праздно сидеть. Матушка дала оленью печенку и осетра печеного – угоститься всем. Илинэ, если пойдешь, что-нибудь возьми из еды. Нас много будет. Вдруг еще парни явятся…
Выдохшись, помолчала и не утерпела:
– А Дьоллох приехал?
– Приехал, приехал, – улыбнулась Лахса. – Притомился, поел да уснул.
Илинэ глянула на матушку вопросительно. Та кивнула:
– Ладно, иди. Пенок мороженых, белой колбасы кусок в туес положи. Возьми конский волос. Веревок насучишь, за беседами впрямь незаметно. Только не шибко играйте с парнями! К ночи Дьоллоха отправлю. За тобой, Айана, пришлют?
– Сами прибегут близнецы, не запылятся! – засмеялась девочка. – Им, небось, тоже погадать интересно, ведь на днях идти в лес за имеющими кровь!
Собираясь под Айанину болтовню, Илинэ расслышала, как Манихай подивился шепотом:
– Это сколько же Долгунче весен?
– Сколько б ни было, пока одна – все молодая, – ответила матушка.
– Не человек находит любовь, сама любовь рано или поздно находит, – изрек Манихай, размягченный сегодняшними событиями.
– Живой человек от любви никуда не убежит, – согласилась Лахса.
Долгунче, не обремененной семьей, нравилось собирать молодежь. Уйдя от родственников, жила одна в новой юрте. Собственное хозяйство хомусной игрой накопила. Никто ей не указ, а все же родители, отпуская дочерей на посиделки, были уверены: веселая, но строгая перестарка лишних шалостей не дозволит.
Светло горели расставленные всюду плошки. Девушки принесли с собой работу. Вили косицы из послушного ситника, собранного под осень увядшим. Расстелив на полу, тонкими волосяными веревками прошивали конские потники.
Скорее бы из облаков вполную показалась дева Луна, пособница сердечных тайн и гаданий. Не при всякой луне разрешается спрашивать духов. А после снега она должна выйти чистая и спокойная, – значит, можно. Вначале девушки будут гадать на женихов, затем парни придут пытать ответа об охотничьей удаче. В другой раз станут ворожить лишь в Месяце водяных духов, во время красного совершенства – первые ночи полнолуния.
– Говорят, будто Кинтей надумал кому-то соболей послать, – одна из девиц поделилась слушком со всеми, а сама на Илинэ лукаво зыркнула.
– Не позавидуешь той, что его суженой станет, – зевнула другая, заворачивая длиннющую косу вокруг головы, чтобы не мешала. – Больно высоко мнит о себе этот малый.
– Статный, красивый, – вступилась третья, веснушчатая. – Чем нехорош?
– А что в нем доброго-то? – покосилась длиннокосая. – Хитрый, словно лисьи глаза проглотил!
– Хитрость выгоду знает, – возразила первая. – Для семьи его будущей вовсе не плохо. Кому же он, интересно, Сюр готов приоткрыть? Есть ли эта счастливица среди нас?
Девушки засмеялись. Заоглядывались друг на друга, корча рожицы и показывая языки. Илинэ затаила дыхание. Сейчас та, лукавая, в нее пальцем ткнет! Что молвить тогда, как отшутиться, словечком не затронув неудачливое сватовство? Не то опозорит парня перед всеми, хуже слухи пойдут! А так, может, люди не узнают. Сваты Кинтею родня, самим не с руки об отказе трепать, не зря матушка сказала.
– Уж он-то, разлюбезный ваш, подлинно только о выгоде печется, – фыркнула длиннокосая. – Слыхала я, что намерен присвататься к Само́не, стадом оленьим обзавестись!
Шалуньи на время примолкли. Илинэ перевела занявшийся дух.
Имя Самоны, дочери старейшины дружественного кочевья тонготов, из посиделок в посиделки вертелось на язычках девиц и молодаек Элен. Да и как не вертеться, если отец брал девушку с собой на все соглашения, свадьбы и праздники, куда его часто приглашали. А была она славна такой красотой, что большинство мужчин старше пятнадцати весен, увидев ее, превращались в слабых, лихорадочных созданий. Становились как жеребцы, отравленные черным хвощом!
Брови у Самоны собольи, глаза – две ночи, сулящие высокое счастье, смех с колокольцами, шея белая, как новая березовая коновязь… Тут бы Дьоллоха с его умением плести узорочье слов! Не зря мать девушки, родом из одулларского племени, назвала дочь на своем языке Самоной, что значит Особенная.
– Одна знакомая тонготка матушке моей сказывала, что Самоне близнецы нашего старейшины по нраву пришлись, – быстро прошептала, зардевшись, Мэника́, ровесница Айаны.
– А ты бы, болтушка, поменьше пустомелила, – укоротила маловёсную сплетницу Долгунча.
Но раз уж задели двойнят, как по ним не пройтись?
– Кто из них приглянулся-то, или сразу оба? – хихикнула веснушчатая.
– Ох, повезет Самоне, – развеселились девушки. – Чэбдик с левой стороны начнет целовать, Чиргэл – с правой!
– Жребий кинут: одному – поцелуй, другому – от ворот поворот!
– Если мужчинам позволено брать по нескольку жен, отчего женщинам хотя бы двоих мужей нельзя?
– А ты, умница, присоветуй!
– Может, Самона станет первой многомужницей – возьмет Чиргэла старшим супругом, а Чэбдика баджей! – хохотали нескромные…
Айана не заступалась за братьев, смеялась со всеми. Хотя смешно ей, Илинэ знала, нисколько не было. Из-за тонготской красавицы у близнецов, о которых присловье ходило: «Если одного нет – другой не ест, если второй запоздает – первый не спит», недавно начались крупные разногласия.
За смехом и щебетом девушки чуть не пропустили выход девы Луны. А она уже во всей красе выплыла из-под облака – круглая, ровная, без единой щербинки в краях.
Долгунча велела вынуть припасенные гадальные кости – вычищенные набело левые лопатки двухвёсных оленей и кабарог. Посчитались, и выпало первой Айане.
Пылающие угли нагребли в большую глиняную мису, приткнули ее к шестку. Дух – хозяин огня свяжется с другими духами и божествами, вычертит на лопатке путь жениха и расскажет о его корнях. Угостишь хорошенько, так раздобрится и о будущем шепнет.
Айана положила на угли кость. Раздула их, прикрываясь ладонью от летящего пепла, и обрызгала сбоку маслом.
– Ведаешь ты обо всем, мудрый хозяин-дух. Спросить у тебя хочу! Скажи, откуда придет мой суженый? В юные луны открой красивый грядущий путь!
Долгунча с улыбкой смотрела на смуглую, худенькую девочку. Она годилась ей в дочери. Ни для кого не было секретом затянувшееся увлечение Айаны молодым певцом.
«Пусть будет малышке счастье, если и впрямь сам Дилга направил стрелу любви, – искренне пожелала Долгунча. Вздохнула, сочувствуя: – Трудно придется девахе. Искушенный джогуром никого, ничего не ставит выше своего дара…»
Возбужденные гадальщицы сгрудились над углями, знойно дымящими в пасти камелька. Илинэ пристроилась на корточках рядом с Айаной.
Наконец оленья лопатка прожарилась, треснула посередине. Широкая трещина обозначала саму хозяйку кости, большие и мелкие веточки – близкую родню. Затаив дыхание, девушки поджидали, когда сверху на конце трещины выступит петля. С какой стороны начнет закругляться, оттуда приедут сваты.
Лопатка тонко похрустывала. Петля, к Айаниному огорчению, все не показывалась. Илинэ же обратила внимание на крохотные стрелки, что навострились на верхних ветвях. Это могло быть знамением неприятностей, ждущих семью старейшины. Если не сказать хуже… И руки стиснулись от ужаса! Не поверив себе, Илинэ потерла глаза, но рисунок стал только четче: в верхнем левом, почерневшем углу открылась выжженная углем брешь. Под нею ясно проступило изображение лежащего человека… с ножом в груди!
Прикушенный палец сдержал крик… Что же делать, что делать?! Надо действовать скорее, пока пророчество, начертанное правдивым огнем, не высмотрели остальные!
Не найдя ничего лучше, Илинэ выпалила первое, что явилось в смятенную голову:
– Мышь!
Поднялся переполох, гадальщицы прыснули в разные стороны. Илинэ вскочила и, задев коленями гадальную мису, опрокинула ее. Выжаренная кость разлетелась в прах, горячая миса – в осколки… Девушки кинулись тушить раскатившиеся угли, лить на них воду. Айана в странном оцепенении продолжала сидеть у шестка. Кто-то стряхнул искры с ее начавшего тлеть подола. Она подняла голову:
– Зачем ты так сделала?
– Прости, – Илинэ обняла подружку. – Показалось, будто что-то по ноге пробежало.
– В торбазах-то? – усомнилась Айана.
– Ну да, – соврала Илинэ, качнула торбазком и беспомощно оглянулась в поисках поддержки. – Мышь пропищала… Неужто никто не слышал?
– Ой, кажется, я слышала! – подтвердила Мэника. – Мышка, похоже, и по моей ноге промчалась!
– Чуть пожар не пустили, – покачала головой веснушчатая.
– Мису раскокали, на чем гадать теперь будем?
– Съела бы вас, что ли, эта мышка?
– А вдруг она бешеная? – защищалась Мэника.
Илинэ посмотрела на впечатлительную девчонку с благодарностью.
Настырная Айана, не обращая ни на кого внимания, не отставала:
– Скажи честно: ты что-то плохое заметила?
– Нет, ничего, – вновь солгала Илинэ. Притянула упрямую к себе, чтобы та не видела ее лица: – Я ж не нарочно!
– Там было стрелки проклюнулись…
– Ай, глупая я! – громко вскричала хозяйка. – У меня же в камельке остался железный котел!
– Ну так что?
– Железо над костями довлеет, – объяснила Долгунча. – Дух огня отвлекается на него и чертит что попало. А мышей в самом деле полна юрта. Аж с потолка иной раз сигают. Вот уж верно говорят: «Одиночка дом везет, как корова седло». Когда парни придут, попрошу их ловушки скоренько смастерить. Не то, того и гляди, в постель мою девичью залезет какой-нибудь серенький жеребчик с длинным хвостом!
Хозяйка расхохоталась и завопила над яствами, сложенными в середине стола:
– Шух! Шух, мышки! Прочь, несытые твари, прочь!
Пока прогорали дрова для новых углей, девушки решили поесть. Развернули, кто что принес, ахнули: пир горой!
Долгунча плеснула в чашки кипятка с сушеной княженикой. Острые молодые зубы жевали лакомую жеребячью грудинку, белую колбасу с душистым луком и размороженные, подмякшие брусочки молочной пенки, а язычки вновь бойко затрепыхались, продолжая суды-пересуды. Та, что давеча начала разговор о Кинтее, подмигнула заговорщицки:
– Угадайте, кто к нашей скромнице Илинэ посватается после воинского Посвящения!
Веснушчатая воскликнула:
– Тут и гадать нечего – конечно, Болот!
– Пройдет – земля дрожит, сядет – лавка стонет, ляжет – нары на помощь кличут, – басом проговорила осмелевшая Мэника и, толкнув соседку Айану в бок локотком, залилась безудержным смехом.
– Хм-м, Болот! – хмыкнула длиннокосая, стряхивая с головы свернутые жгуты волос. – Матушкин сыночек! И Модун хороша, не поймешь, кто еще жениться-то собрался. Болот или сама она, воительница мужиковатая!
– Ох, и злой же язык у тебя, – покачала головой Долгунча. – Меньше бы перебирала женихов, так и к твоему б двору тропа сватов не заросла. Не плюй, говорят, вверх, а то в глаза попадет… Уйми, девка, поганые мысли, не то останешься, как я, перестаркой!
– А что я такого сказала? – побагровела та и обвела подружек обиженными глазами. – Будто от меня первой вы это услышали!
– Всем известно! – махнула рукой веснушчатая. – Тетка Модун спит и видит, как багалыка рядом с собой положить!
– Точно, матушка тоже так говорила, – подтвердила не по возрасту речистая Мэника. – А еще слыхала, что воительница хочет сына проворнее сплавить, потому как он мешает ей багалыку мозги мутить…
Тут уж настал черед хозяйке краснеть, что с мстительным удовлетворением отметила длиннокосая.
Кто-то возмутился:
– Вот возьму и доложу Модун, как тут без стыда ее честное имя треплют!
– Ох, повыдергает косищи ваши!
– А что, а что – неправда, что ли?
Илинэ мало затронуло глупое злословие. Да и пожелай она свое слово молвить – некуда было бы втиснуть в поднявшемся гвалте. Молча смотрела на ссорящихся девушек. Перед глазами мелькал рисунок на оленьей лопатке.
– Ну, хватит, – восстала, громовым облаком возвысилась над столом Долгунча. – Пора, видать, разойтись. С такой-то беседой доброго гадания не выйдет. И вообще… довольно. Не станем больше собираться. Устала я.
Поистине, такого недоброго разговора, как нынешний, еще не слыхивали эти стены. Девушки опомнились, прикрыли ладошками нагрешившие рты. С ужасом глянув друг на друга, окружили хозяйку. Загомонили, моля о прощении – особенно длиннокосая, а болтушка Мэника даже заплакала.
Не сразу смягчилась, дала уговорить себя на новое гадание Долгунча. Но теперь подходящей мисы для углей не нашлось.
– Придумай что-нибудь, – канючили подружки. – Когда еще время будет?
Вздохнув, хозяйка отстранила прильнувших к ней девиц. Извлекла из-за камелька березовую деревяшку и расколола ее вдоль батасом.
– Ладно вам, надоеды. Айана, подойди.
– Что? – пролепетала девчонка испуганно.
Долгунча сунула ей в руку лучину и велела:
– Вставь в расщеп уголек и загадай суженого.
Мэника быстрее всех сообразила: метнулась с горящим углем на черепке, услужливо подожгла палочку.
Кто знал гадание, радостно залопотали: куда упадет обугленный остаток под давлением расщепа, оттуда придет нареченный, которого загадает Айана.
– Никшните! – прикрикнула Долгунча.
Огонь быстро сожрал дерево. Ярко-красный кончик выстрелил прямо в дверь… и она распахнулась!
– Ой, девочки, сбылось!
– Двадцатки весен не прошло – явился жених!
– Его, чай, и заказывали…
Показался Дьоллох. Не ожидая столь бурной встречи, сощурился от слепящего света плошек, заозирался.
– Подморгни своей тени, – шепнули вспыхнувшей алым цветом Айане…
– Я за сестрой, – буркнул Дьоллох. Скользнул мельком по Илинэ нетерпеливым взором, выискивая кого-то поверху.
– Ни приветствия, ни новостей, – весело упрекнули парня. – Что ж ты, сестрица, плоховато брата воспитываешь?
– Новости есть? – брякнул, смущенный, и все засмеялись.
– Сам рассказывай!
Дьоллох важно сообщил:
– Завтра будем воду черпать, перед тем как мужчинам землю смотреть.
Это означало, что перед предстоящей охотой на зверей жители долины выйдут на мунгху – рыбную ловлю неводом.
Ни о первом, ни о втором напрямик говорить не принято. Настоящий охотник никогда не скажет: «Я убил оленя». Произнести такие слова все равно что убить душу животного, которое тогда уже не вернется на Орто. Обычно извещают, стараясь внимания не заострять: «Получил я в подарок ветвисторогого от хозяина леса». Или: «Бабушка-озеро мало-мало гостинцев дала», если довелось удачно порыбачить.
Носящая платье тем паче не должна упоминать громко о предстоящих охоте-рыбалке. Если же случайно перешагнет через промысловое снаряженье – опустеет снасть, вся добыча уйдет в невидимую прореху.
