Аргирис Эфтальотис
Пират
Приоткрыла входную дверь Ирина и просовывает в щель руку с краюхой хлеба.
– Дай боженька тебе здоровья! – бормочет по-стариковски Маринос и врывается силою в дом.
Сразу опознала она в дряхлом старике пирата Кондара и рухнула на пол без чувств. Не теряя времени, оглядел Маринос на всякий случай дом, завязал своим платком Ирине рот, водрузил её к себе на плечи, в два прыжка пересёк двор и ловко перемахнул через ограду, пробрался украдкой через руины старого соседского сарая на задворках, а оттуда – бегом в поля. Через некоторое время, убедившись, что нет погони, укрылся за деревом, аккуратно прислонил к нему Ирину и принялся брызгать ей в лицо лавандовой водой, которую предусмотрительно захватил с собою. Девушка приоткрыла глаза, Маринос удостоверился, что с ней всё в порядке, вновь завязал ей рот – и прямиком к шлюпке, где, сидя на вёслах, наготове их поджидали его дружки. Через час пиратский бот Кондара уже встал на якорь вблизи Калохори.
По дороге девушка опять очнулась, но, боже праведный, как страшно и отвратительно ей было. Маринос же нянчился с Ириной, словно родная мать, уговорами и ласковым обращением он не оставлял попыток её успокоить, ни грубым поступком, ни даже дерзким помыслом не смел он её оскорбить.
Помаленьку, по чуть-чуть начала она приходить в себя, задышала спокойнее, будто сердце ей что-то подсказывало, будто утишало оно разыгравшееся страхом и паникой девичье сознание. Вспомнила она о доме, о брате, о соседях… О, боже, каким посмешищем, каким позором станет теперь она среди односельчан! И снова обморок, и снова приводит её в чувства Маринос. Догадался Кондар, что так терзает и мучит совесть девушки, и опять ласковым словом пытался он её утешить: обещал, что не прикоснётся к ней, прежде чем их обвенчают, и не обвенчают их, доколе не даст она своё согласие, а поручителями его твёрдого слова пусть будут его верные друзья!
Уж зашла лодка к пристани у Калохори, но ни единого словечка так и не проронила Ирина. Напомнил ей Кондар, что нет более времени на раздумья – разрыдалась совсем бедняга, а пока швартовались и вязали узлы, набралась вдруг смелости и обратилась к пирату со словами:
– Если принесёшь мне клятву пред иконами Богоматери и Николы Чудотворца, перед священником, что нас обвенчает, о том, что жизнь твоя прям-таки с этого момента и навсегда будет мирной и доброй, под стать твоим речам, если бросишь свой жуткий промысел, оставишь оружие и вернёшься к нам в селение, а там пред всеми засвидетельствуешь, что в чести и правде взял меня себе в жёны, и если ты будешь верен мне до самой смерти, то даю тебе своё согласие.
А ничего другого ему и не надобно – на всё был готов Маринос Кондар ради её любви.
Высадились из шлюпки и тихой дорогою поднялись к церкви; нашли там приходской дом, зовут монаха и, не таясь, объясняют ему, что и как. Поначалу тот, конечно, заупрямился, но как разглядел на них сабли и пистолеты, пришлось ему на всё согласиться. Надел пресвитер свою епитрахилью и обвенчал их. Но прежде была принесена святая клятва: первый раз на Евангелии, а потом и пред иконою Николы Чудотворца, которого ох как боялся Кондар, ещё пуще Святого Евангелия.
– А теперь все за мной! И поп тоже пойдёт, – строго приказал Маринос.
За час до рассвета пиратский бот выбросил якорь неподалеку от нашего причала. Вся команда Кондара была вооружена до зубов, на всякий случай, если вдруг прознают об их возвращении.
Первым на берег высадили пресвитера, и он тут же отправился в дом Григория. Ах, что ж там творилось! Всю ночь напролёт целым селеньем, да с факелами и светильниками искали пропавшую Ирину, даже вознамерились отправить людей по соседним сёлам. В краткий миг всё для них прояснилось, когда батюшка, божий человек, подошёл к брату девушки, что словно зачумлённый, подперевши щёки, сидел в своём горе, и обратился к нему со словами:
– Чадо моё, да пребудет с тобою божья благодать, ты не бойся ничего и не переживай! Сестрица твоя и ныне в чест'и девичьей и праведности, как и родилась. Тот, кто взял её от тебя, уж совсем другой человек. Вот и клятва его со мною, а если не разумеешь грамоты, я самолично тебе её прочту: «На Евангелии Святом и пред иконою Николая Чудотворца – да спасёмся мы святым предстательством его – беру себе в жены отныне и до самой своей смерти девицу Ирину, по отцу Васильевну, из села Нерохори, и приношу клятву, что впредь оставлю море и разбой, не притронусь боле к оружию, поселюсь близ Нерохори, и никогда не услышит она от меня грубого слова, но будем жить мы вместе в мире, любви и согласии. Маринос Кондар».
Ой, как гневом враз вскипел Фисекис! А пресвитер-то в годах был – на своём веку успел разного повидать, – тут же всех зевак погнал вон, и остались они с Григорием один на один. Только и слышно было, как зверел и бушевал Григорий и как пел ему, увещевая, о чём-то священник. Уж начало светать, когда поутихли крики, всё больше человеческая речь доносилась изнутри, ну а как солнце вон ту гору припекло, выдвинулись все дружно: пресвитер с Григорием, сродников всяких и соседей, народу разного, да ещё с музыкой, и отправились к берегу за женихом и невестой.
Только заприметили музыкантов да радостные лица встречающих, словно малые дети разрыдались от счастья Маринос и вся его компания. И вот уже выходит под руку со своим братом растроганная до слёз Ирина. Всем селом, что собралось у пристани, затянули свадебные песни и направились в церковь.
В жизнь не забуду этот прекраснейший из моментов. Сначала каждый приложился к образу Николы Угодника – там же и поклялся пират продать свой бот и сделать для иконы серебряную лампаду – ну, ты, должно быть, её видел на похоронах… Поклонились иконе – и сразу же в дом к молодым. Принялись женщины наряжать невесту – вот и пришёл, наконец, час веселья. А ведь чудн'ая ж получилась свадебка – сперва тайное венчанье, но потом всем миром гуляния. Весь день и целую ночь до самого утра гудела шумным торжеством свадьба – мой первый взрослый праздник! Был я еще безусым пацаном, но уж танцевал вместе со всеми, а оттого знаю всё до самых мелочей. Ох, столько разного припоминаю!
Извинился я перед дядькой Фанасисом, что нет уж времени выслушать его рассказ до конца, потому как вечереет и мне пора домой. Угостил его ещё одной стопочкой и стал с ним прощаться.
– Постой-постой, – забеспокоился капитан, – ты ещё не знаешь конца всей этой истории, каким потом человеком сделалось это дикое чудище. А сколько счастья ему выпало с Ириной, а ещё, вишь, подфартило им и с виноградниками, что Григорий подарил! И я же не успел рассказать тебе, что были времена, когда Кондар даже за рыбой отказывался в море выходить, пока, наконец, не заявился к ним священник из Калохори – ну, тот самый, что повенчал их, и не поведал о том, как случилось у него во сне божественное видение, как посетил его Святой Никола Угодник, и будто сердит он был на Кондара, что тот морем более не промышляет. Вот только тогда стал выбираться он 'из дому, бросать невод и ловить рыбу для своей любимой жены.
Что тут ещё скажешь?! Пятьдесят лет жили в согласии и любви, так нынче вместе и померли. Лишь в одном им не свезло: детей у них не было, но во всём остальном, что ни возьми, – полное довольство! Видать, такова воля божья: спасла девица душу грешника – вот ведь женщины какие бывают! А говорят, что от них все беды! Тут, как видишь, разные жёны случаются! Моя, например, совсем стерва – скажи-ка на милость, и чего ж в том плохого, что здесь, в этой самой таверне я провожу свой каждый вечер?!