Марчелло Арджилли
Десять городов
СОЛДАФОНИЯ
КОГДА Я ВЫРАСТУ, Я БУДУ ВОЕННЫМ
В цивилизованных городах, таких, например, как Поэтония, Архитектория, Рафаэлия, если ребенок с утра до вечера бегает по двору с игрушечным автоматом и – тра-та-та-та-та – целится в кошек, собак, людей, его ведут в кино.
– Тебе нравится война? – спрашивает отец. – В таком случае посмотри этот фильм.
В зале гаснет свет – и начинается документальный фильм о Солдафонии, городе, где у власти стоит военная хунта и где слово «мир» равносильно ругательству.
Первые кадры запечатлели общий вид города. На каждом шагу – огромные казармы. Светает. Звучит утренняя зоря. А вот и торжественный подъем флага.
Улицы заполняются людьми. На всех – мундиры: мундир рабочего, школьника, чиновника, сестры милосердия. Самая почетная форма – военная. Встречаясь, люди отдают друг другу честь, и руки так и мелькают вверх – вниз, словно их дергают за ниточку. Трижды в день под музыку военного оркестра по городу проносят знамя, и тогда в действие приходят сразу все ниточки и люди вытягиваются по стойке «смирно».
Куда ни посмотришь, всюду плакаты: «ДЕРЖИ ЯЗЫК ЗА ЗУБАМИ! БОЛТУН – НАХОДКА ДЛЯ ВРАГА!», «ПРОХОД ЗАКРЫТ! ВОЕННЫЙ ОБЪЕКТ!», «СНАЧАЛА ПРОПУСТИ ТАНК, ПОТОМ ПРОЕЗЖАЙ САМ!». Патрули следят за тем, чтобы все щелкали каблуками, у ворот заводов и фабрик дежурят наряды пулеметчиков, в подъездах портье-часовые спрашивают у всех пароль.
По бульвару, печатая шаг, марширует взвод подростков в мундирах. Это идут в школу дети.
– Ать-два! Веселей! У господ – учителей научимся бесценной премудрости военной! – дружно горланят ребята. Если верить диктору, в Солдафонии прекрасные дети. Здесь не принято баловать малышей, сюсюкать с ними. Дети должны расти мужественными. Они никогда не целуют маму и папу, они отдают им честь и вместо «да» говорят «так точно!», а вместо «нет» – «никак нет!». Детвора не тратит времени на чтение, на мечты о межпланетных путешествиях, на игру в мяч.
В Солдафонии образцовые школы. В каждом классе висит гигантский портрет Великого Командора, местного главнокомандующего. В младших классах преподают учителя в звании лейтенантов, а начиная с пятого – капитанов и даже полковников. Никто не забивает школьникам мозги всякой ерундой – литературой, ботаникой, зоологией, их учат тому, что действительно пригодится в жизни.
ПАОЛО ОТВЕТИЛ «НЕТ»
Сказка в трех действиях
Действие первое
ВЕЛИКАЯ ЧЕСТЬ
С балкона своего дворца Великий Командор возвестил, что печальные для родины времена – недолгие мирные дни – наконец-то позади и что он объявил новую войну. Великий Командор обращался к своей доблестной армии, выстроенной перед дворцом, и к семьям воинов, пришедшим на площадь. Стараясь не пропустить ни одного слова, стояли искалеченные в боях отцы (их было немного, ведь большинство погибло в предыдущих войнах); на женщинах был траур по мужу, сыну или брату. Грудь женщин и стариков украшали награды, присвоенные посмертно их близким.
– Храбрецы мои! – кричал Великий Командор. – Вас ожидает слава! Уничтожайте врага, разрушайте его дома, сжигайте поля! Это ваш долг перед родиной! Вы готовы выполнить приказ?
– Так точно! – хором ответили воины.
– Матери, отцы, сестры! – витийствовал Великий Командор. – Вам предоставляется возможность отдать родине ваших детей, мужей, братьев. Вы счастливы?
– Так точно! – откликнулись женщины в черном.
– Я горжусь тобой, о население Солдафонии!
Неожиданно лицо Великого Командора исказила гримаса гнева, и, показывая пальцем в гущу толпы, он продолжал:
– Лишь одному человеку не могу я этого сказать – матери, не сумевшей воспитать сына в духе любви к родине!
Все, как по команде, посмотрели на мать Паоло – тысячи глаз, полных недоумения. Но она продолжала стоять с высоко поднятой головой.
Недоумение в глазах толпы сменилось презрением. На женщине был траур, она потеряла на войне мужа и брата и – слыханное ли дело! – не хотела, чтобы за них отомстили. Великий Командор был прав: она недостойна Солдафонии.
К счастью, запели фанфары и начался парад войск, отправлявшихся на войну.
Когда толпа расходилась, все шарахались от матери Паоло, как от прокаженной. Еще бы! Их близкие шли выполнять свой священный долг, а ее сын – дезертир.
С тех пор люди перестали разговаривать с ней.
Действие второе
ПАОЛО И ГЕНЕРАЛЫ
Великий Командор вызвал во дворец весь генералитет – верхушку военного командования. Несмотря на то что армия Солдафонии выросла в десять раз, ей удалось захватить лишь незначительную часть вражеской территории. Противник оказывал упорное сопротивление, и для окончательной победы нужны были новые солдаты. Все согласились с необходимостью призвать под ружье пятнадцатилетних подростков.
Новая армия – это новые сражения, новая славная страница в истории Солдафонии.
Генералы выпили за победу.
– Мы вправе гордиться нашим народом, – сказал Великий Командор. – Боевой дух благородных юношей Солдафонии не подлежит сомнению. С этим я поздравляю вас, мои генералы, ибо пример всегда исходит сверху.
– У нас действительно прекрасная молодежь, морально здоровая, отважная, честная, – согласился генерал, уполномоченный по трофеям на оккупированных территориях. – В Солдафонии не бывает краж. Благодаря военному воспитанию у нас нет воров.
– Не только воров, но и убийц, – прибавил другой генерал, командир Бригады Смерти, штурмового соединения, солдаты которого снимали часовых и сжигали врагов пламенем огнеметов.
– Любовь к родине – вот чувство, вдохновляющее всех наших людей, – сказал генерал, возглавляющий борьбу с партизанами на оккупированных территориях. – Невозможно говорить без восхищения о том, как мои люди выполняют приказы.
В кабинет вошел офицер и, подойдя к Великому Командору, что-то шепнул ему на ухо. Великий Командор грохнул кулаком по столу и закричал:
– Ввести этого труса!
Два солдата ввели Паоло. На фоне генеральских мундиров, увешанных наградами, он выглядел в своем гражданском пиджаке так, словно попал сюда с другой планеты. На запястьях у него были наручники.
– Ты позоришь Солдафонию! – взревел Великий Командор. – Ты паршивая овца!
На лице Паоло не дрогнул ни один мускул.
– Почему ты дезертировал?
– По трем причинам, – ответил Паоло. – Я не хочу убивать – раз. Не хочу быть поработителем – два. Не хочу грабить – три.
Генералы позеленели от ярости. Первым, к кому дернулся дар речи, был командир Бригады Смерти.
– Преступник! – заорал он.
– Бесстыжие твои глаза! – подхватил генерал по трофеям.
– Он не любит родину! – возмутился специалист по борьбе с партизанами. Голубые глаза Паоло по-прежнему смотрели безмятежно.
– Расстрелять! – дрожа от бешенства, приказал Великий Командор.
Действие третье
ЦВЕТЫ
Темной ночью в дальнем углу городского кладбища могильщик закапывал гроб из неоструганных досок. Когда в Солдафонии кто-то умирает, вернее – погибает на поле боя, его хоронят с почетным караулом, траурными знаменами, барабанной дробью, ружейным салютом. На этот раз ничего подобного не было – ведь хоронили расстрелянного дезертира. Проститься с Паоло не пустили даже родную мать.
Могильщику оставалось бросить еще несколько лопат земли, когда рядом остановилась костлявая старуха в белой рубахе до пят: она пришла с того участка кладбища, где с помпой хоронят тысячи павших, могилы которых украшены светлыми мраморными надгробиями с бронзовыми барельефами и лавровыми венками. Старуха с ненавистью вперила глубокие алчные глазницы в свежий холмик.
– Почему ты так смотришь? – дерзнул спросить могильщик. – Он не был моим другом. Все в Солдафонии – мои друзья, а этот нет.
– Кому-кому, а тебе-то хорошо известно, что я не люблю ждать. Не знаю, что бы я делала, если бы не вечные войны. Дожидаться, пока юноши станут мужчинами и только спустя много лет – стариками? Нет уж, спасибо, я предпочитаю зеленую молодежь.
– Но теперь он твой, – сказал могильщик.
– Конечно, мой, но я не забуду его лицо за миг до расстрела. В глазах не было ненависти, он и не подумал кричать «Отомстите за меня!» или «Будьте прокляты!». Даже в последнюю секунду он не хотел мне помочь. Я обожаю Солдафонию, это мой самый любимый город, но, как говорится, в семье не без урода: Паоло и мертвый не знает ненависти, не просит, чтобы за него отомстили.
Могильщик стоял с лопатой в руках, теперь уже не нужной, не смея произнести ни слова. Ему было не по себе при виде безглазой старухи, дрожащей не то от сильного ветра, не то от страха.
– Горе мне, – продолжала она, – если кто-нибудь еще, по его примеру… Нет, я надеюсь, этого не случится. Никто не должен знать, где он зарыт. Здесь не вырастет ни один цветок! – Она топнула босой ногой, и вокруг полегла трава. – Его могила должна остаться безымянной, так что смотри у меня, держи язык за зубами.
– Ну конечно, – пообещал перепуганный могильщик. Тень в белом скользнула прочь, и через секунду снова озирала ненасытными глазницами свои владения – бесчисленные могилы военных. Проводив ее взглядом, могильщик повернулся и весь похолодел: вокруг свежего холмика, под которым лежал Паоло, распускались цветы. А ведь Великий Командор, так же как только что Смерть, наказывал: «Ни одного цветка!»
Могильщик упал на колени и принялся судорожно рвать цветы. Но не было такой силы, которая уничтожила бы это море цветов с красивыми нежными лепестками.
НЬЮ-ГРАМОТЕЕВКА
ЕКСТРЕННЫЙ ВЫПУСК
Из газеты «Голос Нью-Грамотеевки»:
Насиление нашева города пережывает тижолый удар. Ксажилению мы вынуждины потвердитъ распространившийся па городу слухи о Чорнам банте.
Эта будит удар для читателей, васобинасти для маладежи которая, сама атверженно прелагает все усилия к тому, что бы стать ещо лучше. Однако дурные премеры заразительны, и позорное питно лажицця на всех нас. бедная наша гордость, пращщай навсигда!
Вспомнити славные вримина, кагда учитиля, которые приежжали в Громатеефку изза границы, умерали от разрыва серца. Вспомнити как круглые двоичники из других гарадов, приехаф к нам поражались нашим рикордам успиваемости. Эти прикрастные вримина навсегда ушли впрошлое и теперь мы заслуживаем всиопщева осуждения. «Малаццы, вы делаете успехи!» – похвалют нас, тагда как мы готовы будим сквось землю правалицца от стыда.
Хотя перо отказывается писать, наш долг журналистаф обязывает нас описать трагический случай. Итак пириходим кфактам.
Чорный бант, синвол, и гордость нашива города, сегодня в 12 часоф 57 менут…
Что же за неприятное происшествие случилось в Нью-Грамотеевке? Достаточно дочитать заметку до конца – и вы все узнаете. Но поскольку вы не из нашего города и не достаточно владеете нашим языком, мы предлагаем вам продолжение заметки в переводе на русский язык.
ЧЕРНЫЙ БАНТ
Альфредо открыл глаза и, сладко зевнув, потянулся в постели. Сестра была уже на ногах и собиралась в школу.
– Еще рано, Альфредо, – успокоила она брата, – всего – навсего десять часов. Я опаздываю только на два часа. Глянь на север: уже заходит солнце. Альфредо с жалостью посмотрел на нее:
– Дура!
Сестра – в слезы:
– Почему ты меня вечно обижаешь? У всех людей есть самолюбие. Согласна, ты носишь Черный бант, мама и папа любят тебя больше, чем меня, учителя в тебе души ничают, все вокруг восхищаются тобой, но разве это справедливо – обзывать меня, как только я открою рот?
Отвечать сестре не имело смысла: ведь в голове у нее было полторы извилины.
– Ладно, иди, – сказал Альфредо. – Пока!
К счастью, она не заставила себя упрашивать.
Вскоре после ее ухода – часика через полтора – Альфредо встал, медленно позавтракал и умылся. Надев школьную форму, он долго любовался в зеркале маленьким Черным бантом у себя на груди. Каких неимоверных усилий стоило ему завоевать этот шелковый бант, который у всех вызывал зависть – и у родителей, и у детей – и позволял Альфредо смотреть свысока не только на сестренку, но и на взрослых!
Он спустился по лестнице. Портье стоял возле своей двери, прямо под табличкой: «Партье». Альфредо, как всегда, презрительно покосился на эту безграмотную надпись.
– Добрый вечер, синьорине Альфредо, – подобострастно поздоровался портье, снимая обшитую галуном фуражку. – Сегодня, я вижу, вы поднялись с петухами, – сейчас только четыре часа пополудни.
Альфредо не удостоил ответом этого идиота, который непонятно зачем носил часы.
К остановке автобуса, с портфелями в руках, спешили последние из опаздывающих. Они уступали Альфредо дорогу, исподтишка бросая завистливо-восторженные взгляды на его Черный бант.
Подошел автобус с надписью: «К школе», и все сели в него, все, кроме Альфредо.
«Дуракам закон не писан», – подумал он.
Дождавшись автобуса, идущего в обратном направлении, Альфредо протянул кондуктору сто лир и получил восемьдесят сдачи, тогда как билет стоил пятьдесят лир.
Вечная история – кондуктор не умеет считать. Как же можно держать на работе людей, не способных правильно дать сдачу?
Альфредо смотрел в окно. Вот он увидел на тротуаре лоток с фруктами; возле него стояла продавщица и кричала:
– Сочные персики! 250 килограммов – лира!
Сразу видно – деревенщина, сама не знает, что кричит. Не успел автобус повернуть на улицу, при въезде на которую висел знак ограничения скорости – 40 км в час, как мчавшийся ракетой «мерседес» врезался на глазах у Альфредо в «ситроен», выехавший справа.
Это было грубейшее нарушение правил уличного движения. Возмущенный Альфредо высунулся из окна:
– Какой болван дал тебе права?
Ну и народ в Нью-Грамотеевке – сплошные болваны!
Автобус сделал круг по всему городу и подкатил к школе в первом часу.
Альфредо переступил порог класса и, нахмурившись, прошел на свое место – к последней парте, где он сидел один. При его появлении учительница покраснела от смущения, но почти сразу же взяла себя в руки и продолжала объяснять урок:
– Как я вам только что сказала, Италия имеет форму пиджака. Столица Италии Неаполь насчитывает пятьдесят четыре миллиона жителей…
Говоря, она незаметно поглядывала на своего любимчика: ее не смущало хихиканье всего класса, ее беспокоило, что скажет Альфредо. Алфредо снисходительно кивнул, показывая, что она может продолжать: дескать, он её прощает, понимая, как она старается.
Он злился на своих товарищей, которые настолько обнаглели, что позволяли себе насмешки над учительницей. Какой срам – сидеть в одном классе с второгодниками!
Альфредо аккуратно расправил бант на груди, давая понять, что он не чета всем этим оболтусам. Тем временем учительница вызвала одного из оболтусов к доске:
– Сколько будет триста сорок восемь плюс сто двадцать семь?
Ученик начал считать, стуча мелом по доске и снова стирая написанное. Наконец он объявил:
– Четыреста восемьдесят шесть.
– Стыдись! Ты почти угадал! Я ставлю тебе тройку с минусом.
Бедняга чуть не расплакался:
– Синьорина учительница, спросите у меня еще что-нибудь. Увидите, я исправлюсь.
– Стоит ли терять время? Знаешь, какие отметки будут у тебя в табеле? Тройка с минусом по арифметике, двойка по географии, тройка по поведению, двойка по литературе.
«Какой ужасный табель! – подумал Альфредо. – Да это позор на всю жизнь, такие отметки!»
– А теперь, дети, внимание! – сказала учительница. – Приготовьтесь слушать, вам это будет полезно. Сейчас я вызову Альфредо. – Она посмотрела на него умоляющим взглядом. – Могу ли я задать тебе два-три вопросика? Что же ты молчишь, Альфредо? Нет? Ну тогда иди к доске.
С таким видом, будто оказывает учительнице неоценимую услугу, Альфредо встал из-за парты и направился к доске. В глазах учительницы блестели слезы умиления.
– Альфредо, скажи мне, пожалуйста, как пишется слово «козел», через «о» или через «а»?
Альфредо сосредоточенно почесал нос. Эта ведьма прикидывалась добренькой, а сама только и думала, как бы задать ему вопрос потруднее. Нужно было хорошенько пошевелить мозгами. Так он и сделал, прежде чем ответить:
– Через «и». Кизил.
Учительница с облегчением вздохнула.
– А теперь скажи, Нью-Йорк – река или озеро?
Очередной вопрос-ловушка. Ясно, у училки сегодня зуб на него. Но Альфредо не пал духом, он подумал и сказал:
– Гора в Китае.
– И последний вопрос: назови знаменитое сражение, выигранное Наполеоном.
Ну и ну! Весь класс понял, что Альфредо хотят засыпать, и принялся подсказывать:
– Канн!.. Ватерлоо!..
Негодяи, это они нарочно, чтобы сбить его! Нет, он не дурак, он недаром потел, добиваясь Черного банта!
– Я жду, – торопила его учительница. Альфредо наконец нашелся:
– Лично я предпочитаю эклер. С заварным кремом. Лицо учительницы озарила счастливая улыбка. По ее глазам было видно, что она готова броситься своему любимцу на шею и расцеловать его.
– Единица! – радостно объявила она. – Ставлю тебе единицу! Молодец, Альфредо! Повернувшись к классу, она продолжала:
– Вы слышали? Берите с него пример. Альфредо гордость нашей школы, гордость Нью-Грамотеевки. Второго такого осла нет в нашем городе. В 14 лет он все еще в третьем классе. Шестой год подряд! Вам до него далеко. Он не ошибается, почти угадав. Он и не пробует угадать, потому что это бесполезно, ведь он ничего не знает, ровным счетом ничего. В этом году он снова выйдет в первые ученики от хвоста, заслужив единицы по всем предметам. Его табель не будет испачкан двойками, не говоря уже о тройках. Никто не заставит меня перевести его в следующий класс. Молодец, Альфредо! Иметь такого ученика, как ты, – большое счастье для учителя.
Альфредо вернулся за свою парту. Вы думаете, он еще выше задрал нос? Ничуть не бывало.
На него никогда не действовали похвалы этой темной женщины, которая не могла похвастать даже в два раза меньшим, чем у него, невежеством, и она сама это понимала и терялась в его присутствии. Бедняжка была из тех, кто ошибается, почти угадывая: подумать только, она знала, что в Италии есть столица!
Восхищенные глаза одноклассников смотрели на него с завистью. Каждый был бы рад отвоевать у Альфредо почетное место, мечтал отобрать у него Черный бант, которым награждается величайший оболтус Нью-Грамотеевки. Но что это были за конкуренты! Такими и похвалиться стыдно – не ослы, а ослики, ослята, сосунки! Ни одна душа в Нью-Грамотеевке не в силах тягаться с ним. Его замухрышка-сестра уходила в школу не в двенадцать часов, как он, а в десять. А что написал этот неуч портье? «Партье»! И ему не стыдно, что он сделал в таком длинном слове только одну ошибку! Нет, человек, достойный уважения, написал бы это слово не меньше чем с тремя ошибками. «Парртъе» – вот как надо писать!
Он вспомнил ребят на остановке, которые, опаздывая на занятия, сели в автобус с надписью: «К школе», и бедную женщину, продававшую персики по 250 килограммов за лиру вместо того, чтобы самой платить покупателям.
«Как это унизительно, – подумал он. – Образец невежества, неподражаемый болван должен жить среди таких посредственностей! Болванчики, болванишки, иначе их не назовешь, ведь среди них попадаются почти образованные».
В класс вошел директор, и Альфредо с горечью отметил, что кое-кто из ребят поспешил встать. Какой позор – вскакивать, когда входят старшие!
Разумеется, директор пришел ради него.
– Ну как наш Альфредо? – поинтересовался он.
– Очень плохо, – сияя от радости, ответила учительница. – Мне пришлось поставить ему еще одну жирную единицу – мальчик ее, несомненно, заслужил. Он не сумел ответить ни на один даже самый простой вопрос.
– Поздравляю, Альфредо, – сказал директор. – Продолжай в том же духе, и никто не отнимет у тебя этот почетный знак.
Он показал театральным жестом на Черный бант. Похвалу директора Альфредо выслушал почти с удовольствием: как-никак директор был неучем из неучей.
– Скажи мне правду, – попросил директор, – как тебе удается быть все время первым?
– Очень просто, – ответил Альфредо. – Я в руки не беру учебников, сплю сколько влезет, не слушаю, что объясняет учительница.
– Молодец. Твоя сила воли вызывает восхищение. У меня тоже сын осел, но ему до тебя, к сожалению, далеко. Чтобы расшевелить его самолюбие, я всегда ставлю тебя в пример. «Не было случая, – внушаю я ему, – чтобы наш Альфредо позволил себе что-то понять. А с тобой это бывает». Ты не поверишь, но он и слушать не хочет, топает на меня ногами: дескать, надоел ты мне со своим Альфредо и вообще я не знаю, о ком ты говоришь.
– Люди забыли, что такое уважение, – с горечью заметил Альфредо. – Я из кожи лезу вон, чтобы завоевать Черный бант, а между тем находится мальчишка, который не преклоняется перед первым оболтусом в городе.
– Ты сам не знаешь, насколько ты прав, – поддакнул директор.
– Ошибаетесь, – не согласился с ним Альфредо. – Во всем городе нет большего болвана, чем я. Это единственное, что я понял.
– Как ты сказал? – переспросил директор в надежде, что ослышался.
– Могу повторить, – спокойно ответил Альфредо. – Я не слепой и прекрасно понимаю, что ошибки других – пустяки по сравнению с моими. Значит, другим болванам далеко до меня.
Что случилось? Почему в классе воцарилась вдруг зловещая тишина и все уставились на Альфредо выпученными от удивления глазами?
– Как ты меня огорчил, Альфредо, – еле слышно произнес директор. – Ты понял одну вещь – что ты глупее всех. Но ведь это в состоянии понять только мы, мы, которые недостаточно глупы!
Он попался в ловушку. Под его ногами разверзлась бездна, и Альфредо почувствовал, что проваливается туда.
– Как ты мог? – всхлипывала учительница. – Почему ты что-то понял?
Уже летя в пропасть, Альфредо предпринял отчаянную попытку спастись. Лишиться Черного банта! Нет, никогда!
– Неправда! – закричал он. – Я ничего не понял, честное слово!
– Не выкручивайся, – с грустью сказал директор. – Кто оступился один раз, может оступиться и в другой.
Одноклассники, которые при его астрономическом невежестве вечно чувствовали себя ничтожествами рядом с ним, наконец-то получили возможность отыграться за прежние унижения.
– Он понял! Он понял! – ехидно повторяли они. Но Альфредо их не слышал. Он смотрел на медленно поднимающиеся руки директора.
– Простите меня! – закричал он. – Я не хотел понимать, честное слово!
Руки директора были уже на уровне Черного банта.
– Я больше ничего не пойму! Никогда!
Руки легли на бант.
– Ну, пожалуйста, не надо! – умолял Альфредо. Но было поздно.
– Эту высокую награду получит тот, кто ее действительно достоин, – объявил директор, снимая с груди Альфредо Черный бант.
Альфредо казалось, что у него вырвали сердце.
Бедняга расплакался. Гордость Нью-Грамотеевки, всеобщий любимец, как низко он пал, превратившись из круглого дурака в посредственность, в человека, который что-то понимает! Новость в мгновение ока облетела школу и распространилась по всему городу. К месту происшествия устремились журналисты; не прошло и часа, как мальчишки уже продавали экстренный выпуск «Голоса Нъю-Грамотеевки». Нью-Грамотеевка переживала глубокое разочарование.