Антонина Крейн
Шолох. Тень разрастается
Одного раза в год
В любви всегда есть что-то надрывное, какая-то боль, неосуществленное желание… То ли дело дружба. Берегите друзей, они – ваш свет в темнейшую ночь.
Флаурда Северин, хозяйка сорока кошек
В итоге Кад устроила мне такой прием, что к ночи я уже и вовсе не верила в реальность предшествующих дней.
Наверняка вам знакомо это чувство: ты возвращаешься из путешествия, и его сразу же будто ластиком стирает, быстро, безжалостно, как это и принято у вселенной. С легким чпоком натюрморт повседневности втягивает тебя обратно, и кажется, что ничего не было. А если и было – то с кем-то другим. С твоим зловещим зеркальным двойником, с неясным образом из сновидений, который ты себе придумал каким-нибудь ужасно скучным будним вечером.
Увидев прозрачные блестящие слезы на глазах Кадии, я испугалась так, как не пугалась даже перед лицом звериных приспешников.
Кад? Плачет?
Невозможно!
Да еще чтоб так тихо, беспомощно… Я совсем растерялась.
Кадия всегда играла роль бравой девчонки (лучше: «деффчонки»), с самых малых лет. Сколько шишек ни кидали в нас соседские мальчики, сколько оплеух ни лепил тренер по тринапу с говорящим именем мастер Пнивколено, сколько юнцов, краснеющих уродливыми пятнами, ни признавались, что у них, дескать, нет к Мчащейся никаких чувств, – Кадия никогда, никогда не плакала. Ее открытое красивое лицо упорно не отворачивалось от препятствий, и поэтому у Кадии было больше врагов и врагинь, чем человек нормальный вообще может себе представить. Никто не любит смельчаков.
В глубине души я знала, что она – не тот картонный персонаж, каким хочет казаться. Что иногда ей хочется заговорить нормальным тоном, без всех этих разухабистых «хей», «эгегей» и «дорогуша». Что иногда она сомневается, хорошая ли это для нее затея – работать стражем? Носить по двадцать кило железа (если не больше) и решать все проблемы острием меча?
Я помнила, как у Кадии перехватило дыхание, когда в темной пещере Дахху она призналась нам в любви к Анте Давьеру. А потом сразу же отреклась от своих слов, попытавшись обратить все в шутку.
Сколько же на свете вещей, о которых мы не говорим! Не говорим даже с самыми близкими.
Мы оставляем их в темной зоне, не желая выводить под театральный софит, ведь они совсем не подходят нашим пьесам.
И на галерке верят. Верят.
А те, кто ближе, из уважения молчат. Ведь друзья всегда все знают. Не тешьте себя надеждой, что ваши тайны скрыты картонной декорацией на первом плане. Видно все. Но из любви мы отрицаем правду.
И тем страшнее было видеть Кадию без маски.
– Так, дома кто-то есть? – Я подхватила ее под руку и потащила на участок.
– Конечно. Полон дом гостей, все как обычно. – Она фальшиво хохотнула.
– Мне лучше ни с кем не пересекаться, ты ведь понимаешь?
Подруга неожиданно взъярилась:
– Тинави, то, что я плачу, не значит, что я совсем мозги растеряла!
Мы спустились с покрытой гравием дорожки в яблоневый сад. Деревья не шелохнулись. Ветви с припозднившимися белыми цветами, приятно отяжелевшие, покорно гнулись к земле. Жужжание комаров успокаивало: кажется, фруктовые сады – это то редкое место, где оно лишь добавляет прелести. Кадия шла быстро, спину держала прямо, на меня не оглядывалась. Я семенила вслед, мысленно проклиная подводную ночнушку, которая оплетала ноги и не давала делать нормальные, широкие шаги.
Мы проскользнули в поместье через черный ход.
Я знала особняк Мчащихся как свои пять пальцев. Мы с Кадией дружили со школы, и я частенько оставалась у нее ночевать: в детстве, в отрочестве и в том периоде, что мне нравилось называть «затянувшейся юностью». Кадию тоже прельщало последнее определение, слегка расходившееся со словарем. Но в чем кайф быть человеком образованным, если не можешь противопоставить свое веское мнение словарной статье?
Я до сих пор, несмотря на возраст, воспринимаю себя как маленькую девочку, которая, хоть и наращивает знания о мире, все равно никогда не повзрослеет. Мысль о том, что где-то есть «настоящие взрослые», отличные от меня, является основой моей жизненной философии. С каждым годом я все больше убеждаюсь в том, что это не иллюзия: и в школах могут учиться дряхлые старики, а в домах престарелых – цвести легкость и любовь. Твое тело – это просто брома, материя, забота спящих на севере драконов.
А твоя искра… Твою искру, насколько мне известно, не колышет время.
– Так, – сказала я, когда Кад пропустила меня в свою летнюю спальню, удачно расположенную на задворках поместья. – Ты сейчас умываешься, мажешься всеми своими любимыми кремами – для настроения, – и по дороге из ванной цепляешь на спальню табличку «не беспокоить», чтобы к нам не ворвалась ваша горничная, Бруни Грэм…
– Бруни Даби Грэм, – поправила меня Кадия, которая раньше не отличалась щепетильностью в отношении гномьих имен.
– Бруни Даби Грэм, да. Еще мне нужна нормальная одежда, одолжишь? И… – Я вдруг поняла, что комок в горле не дает мне продолжить.
А ведь нужно задать следующий вопрос. Вопрос, который сверлом ввинчивался мне в самое сердце с тех пор, как Кадия заплакала на улице.
Но я до пепла боялась.
Подруга, увидев мои побелевшие губы, все поняла. Она лишь коротко кивнула:
– Если ты волнуешься за Дахху – то он жив.
Я перевела дыхание…
Кадия стянула сапоги, зашвырнула их в угол и с размаху плюхнулась в кресло:
– Но никак не придет в себя после нападения маньяка. Почти три недели без сознания. Врачи, что называется, безмолвствуют.
В ее голосе неожиданно прорезались обвинительные нотки.
– Кад… – пробормотала я.
– Да, так меня зовут. Кад. А лучше Кадия. Что, Тинави? Что ты смотришь на меня таким жалобным взглядом? Ты где пропадала вообще? Ты хоть представляешь, что здесь творилось? Ты видела последние новости? Тебя разыскивают, крошка. Этот неженка, Лиссай, застрял под праховым курганом, и король из-за этого скормил нежити кучу госслужащих. Налоги повысили, потому что дворцовый комплекс теперь надо ремонтировать. Я сдала своего парня властям и перешла работать в Чрезвычайный департамент. Теперь вокруг одни лишь гномы. Ежедневное количество трупов увеличилось, а зарплата почему-то осталась прежней. Жизнь идет, все меняется. Но тебя, где тебя носило, а, Тинави? Когда ты так нужна?
Лицо Кадии горело праведным гневом. Я не успела приноровиться к новому эмоциональному спектру Мчащейся и только растерянно хлопала глазами. Некоторые из нас успокаиваются, столкнувшись с испытаниями. Другие – вспыхивают ярким пламенем.
Кадия стала заранее собирать вещи на работу.
Она вытащила из шкафа доспех – не тот, что у нее был раньше, а новый, темный, с амарантовыми пластинами на груди и шипастыми наплечниками. Она достала чугунный утюжок и, нагрев его над камином, прогладила нижние рубашки, усилив эффект простеньким заклинанием. Она долго выбирала склянку из всего многообразия парфюмов, разбросанных по туалетному столику, и наконец сухо спросила меня, можно ли погасить свет.
У меня в голове был такой водоворот из вопросов, что я пропустила мимо ушей тот, что задали мне извне.
– Я погашу свет? – повторила Кадия громче. Жестче. Четче.
В ее голосе появилась незнакомая хрипотца. Будто что-то тонкое надломилось в гортани, и осколки скребут, просясь наружу.
– Кадия, прости меня.
– За что?
– За то, что я исчезла. Ты осталась здесь совсем одна, без объяснений, без правил игры, и… И я догадываюсь, как тяжело это было. Пожалуйста, прости.
Я молча села рядом, положив руку ей на плечо. Мне было до дрожи плохо оттого, что я не знала, как исправить случившееся. И как утешить Кадию. Ну почему нельзя напрямую забрать чужую боль? Чужие беды?
Слишком просто, да, мироздание?
– Ты даже не представляешь… – тихо пробормотала Кад.
Мне хотелось сказать ей, что, к сожалению, представляю. Тут можно поспорить, что сильнее бьет по психике: преступные и коматозные друзья или битва богов в параллельном мире?
Впрочем, у нас тут был не конкурс Чья История Жалобнее.
И вообще, если кто-то начал грустить – изволь дослушать. Нет ничего мерзопакостнее, чем обесценивать страдания других. Если кому-то больно до той степени, что он об этом заговорил, – умерь активность. Не лезь со своими «а я», «а у меня», «да ладно тебе» – и так далее.
Просто не лезь.
Имей хоть капельку сострадания.
– Я с тобой, малышка, ну. – В темноте я нашарила голову Кадии и начала тихонько гладить всхлипывающую подругу ото лба к затылку, «по шерсти».
Она плакала, пока в окнах не забрезжил ранний июньский рассвет. В перерывах между всхлипами Кадия рассказала мне о том, как жила в мое отсутствие.
История Кадии из Дома Мчащихся
Вечером после поимки маньяка Кадия вернулась в свой кабинет в Военном ведомстве.
Мысли ее шумели, как липы в сентябре.
Возлюбленный оказался серийным убийцей. Дахху, его последняя жертва, лежал в Лазарете без сознания: знахари выпроводили Кадию вон, пообещав сообщать об изменениях. Тинави и вовсе пропала, не говоря ни слова… Мальчик Карл, «найденыш», тоже куда-то делся.
Кадия не заметила, как, истерзанная волнениями, задремала за рабочим столом. Но вскоре ее грубо разбудили тычком в плечо.
Мчащаяся резко выпрямилась. Хлипкое ведомственное кресло заскрипело. Ох уж эти завхозы… Вечно экономят на мебели.
Кад негодующе посмотрела на нарушителя спокойствия. Таковым оказался гном в полном боевом облачении: доспех празднично блестел, туго обтягивая выдающееся гномье брюшко, а бороду украшали традиционные подвески в виде топориков.
– Что вы делаете в моем кабинете? – прошипела стражница, потирая плечо.
– Кто тебе сказал, что это все еще твой кабинет?! Спишь на рабочем месте!!! – взревел гном в ответ.
Кадия уже почти прожгла незнакомца своим фирменным взглядом, как вдруг боковым зрением заметила на груди у гнома значок с изображением треснувшего колокола. Символ Чрезвычайного департамента! У нее тотчас поубавилось спеси. Кадия сглотнула.
Гном продолжил, по-военному чеканя слог:
– Кадия из Дома Мчащихся, поднимай свою задницу и двигай за мной.
– Есть, сэр! Но зачем, сэр?
– На допрос. – Гном свел кустистые брови.
Стражница внутренне содрогнулась, но, зная правила, не стала уточнять. Лишь прихватила в углу кабинета амуницию, сваленную неряшливой кучей, и под строгим взглядом гнома начала пристегивать ножны и портупею.
Пару минут спустя она под конвоем, под улюлюканье и свист коллег, шла в допросную. Гном, представившийся командором Груби Драби Финном, неодобрительно косился на ликующих стражей.
– Вас всегда так задирают? – поинтересовался он.
– Да, сэр.
Командор Финн хмыкнул, на ходу просматривая личное дело Кадии. Папка пестрела сертификатами о повышении квалификации и личными благодарностями.
В допросной, к вящему изумлению Кад, выяснилось, что ее позвали, так как правоохранительные органы искали Тинави из Дома Страждущих и Полынь из Дома Внемлющих, новоявленных государственных изменников.
– Это бред! Вы несете какую-то дичь! – доказывала Кадия двум следователям-чрезвычайникам. Они в ответ только бесконечно черкали в блокнотах – таких же крохотных и толстых, как и сами гномы…
Город по самую маковку увяз в предрассветном киселе, когда семейный адвокат Мчащихся вызволил Кадию из допросной комнаты.
Для маньяка Анте Давьера, как и для Ловчих, уже все было кончено. Всех троих упекли в темницы – подальше от глаз людских.
* * *
– Я рыдала всю ночь. Я даже не подозревала, что во мне может быть столько жидкости. Будто с детства копила – и вот, прорвало твою хренову дамбу… Это полный абзац, Дахху, говорю тебе…
Дахху не отвечал.
Он уже давненько не отвечал никому и ни на что. Кома – дело серьезное.
Больничная палата постепенно погружалась в темноту, и Кадия отстраненно наблюдала за тем, как растворяются по углам, теперь невидимые, шкафы с лекарствами и ядами.
Это был реанимационный блок Лазарета – старинный зал со сводчатым потолком, величавыми портретами великих целителей прошлого и двадцатью койками в два ряда. Все, кроме одной, были пусты. Сквозь высокие арочные окна в зал проникали последние отблески солнца. Через открытую форточку доносился далекий колокольный звон.
Кадия придвинула стул вплотную к кровати и теперь сидела на нем с ногами, как на жердочке. Она зажала между согнутыми коленями полупустую бутылку вина. Горлышко подпирало ей подбородок. Не то чтобы это было удобно, но Кадии нравились экстравагантные позы. Даже если никто не видит.
Дежурная медсестра в белом чепчике прошла сквозь зал, не кивая, не поворачивая головы. По уговору, после каждого посещения Мчащаяся оставляла на стуле приятно звенящий мешочек с золотом. За это ей дозволялось сидеть в Лазарете сколько вздумается. С сапогами на стуле, с вином в голове, как угодно.
Начиная с того дня Кадия приходила сюда каждый вечер. Первые разы это было похоже на прием психолога. Она снова и снова пересказывала бессознательному Дахху события третьего июня, и чудесным образом под утро ей становилось легче. Ровно настолько, чтобы выдержать еще один день на работе.
Суровый гном Груби Драби Финн, руководитель Чрезвычайного департамента, представил Кадию к повышению за поимку маньяка. Она давно об этом мечтала, так что это было хорошо – в теории. В реальности – не очень. Мчащаяся предпочла бы отпуск всем этим новым обязанностям.
Хотя… Как бы она его провела? Учитывая, что тот день, как серпом, выкосил всех ее близких людей?
Кадия встряхнула головой, белокурые локоны рассыпались по плечам. Нельзя так говорить. Они ведь все живы. Просто не с ней.
Она почесала нос и продолжила свой рваный монолог, обращаясь к Дахху:
– В общем, когда я стреляла в Анте на дворцовом острове, я… Я где-то в глубине души надеялась, что все это – одно большое недоразумение. Что Анте ни в чем не виноват. Что это с моего ракурса кажется, будто он занес над тобой и Тинави меч. А на самом деле, скажем, показывал вам искусную резьбу на лезвии… И… Ох, мать твою…
Кадия с досадой глотнула прямо из бутылки и, наклонившись к неподвижному Дахху, шепнула ему, будто по секрету:
– Уже доказано, что он убийца, но я… Я все равно чувствую себя предателем, Дахху. Предателем самого низкого пошиба. Я знаю, что сделала правильный выбор – и все же… Ты бы понял. Ты бы точно понял, если бы был здесь.
Неожиданный всхлип вырвался из горла Кад, она испуганно дернулась и продолжила уже шепотом:
– Дахху… Пожалуйста, вернись к нам, я тебя очень прошу… Чтоб тебя пеплом присыпало, да я тебя первый раз в жизни о чем-то прошу, Дахху! Ну пожалуйста…
Но на лице Смеющегося ничего не менялось. Носатая физиономия умника Дахху, обращенная к потолку, казалась восковой маской. На веках чуть проглядывали сосуды, губы были тонкими и серыми, а кудряшки медсестры заботливо уложили по кругу, будто у какого-то дурацкого степного ангела.
Кадия, повинуясь внезапному порыву, дотронулась пальцами до шрамов, густо покрывавших шею Дахху. Старые отметины, оставленные волкодлаком, и новые – авторства убийцы – были на виду, и Кадия решила, что другу это не понравилось бы.
Она залезла в прикроватную тумбочку, чтобы там, среди личных вещей, отыскать привычные шарф и шапку Дахху. Их не было. Зато Кадия наткнулась на толстую стопку бумаг, перевязанную бечевой. Витиеватые буквы на верхнем листе гласили: «Доронах. Энциклопедия». Нижний угол был густо перемазан засохшей кровью.
Кадия опустилась на холодный мраморный пол Лазарета и закрыла лицо руками.
* * *
– Все будет хорошо, – твердо сказала я, дослушав рассказ Мчащейся. – Я клянусь тебе. Слышишь?
Кад кивнула и прикусила губу. Потом, прищурившись, посмотрела на жемчужно-розовую полоску света, исподволь прокравшуюся к нам из-за неплотно прикрытых штор.
На соседней улице пронзительно, неприятно заорали петухи.
– Вот и утро. – Я вздохнула.
– А с тобой-то что случилось? – спохватилась Кадия. Да с таким искренним испугом, будто у нас всего-то и было на разговоры, что эта ночь – одна-единственная ночь, за которую мы не успели все, что надо было.
– Давай об этом потом. Ты как, больше не размякнешь? – Я сдернула с лица подруги одеяло, которое та натянула, и критически осмотрела ее мешки под глазами.
– Не, одного раза в месяц вполне достаточно. – Она кривовато улыбнулась, бодро сбросила голые ступни на мраморный пол и двинулась в сторону ванной.
– Ишь чего! Одного раз в год – не чаще! – Я строго погрозила пальцем и кинула ей вслед подушку.
Кадия засмеялась. Все еще немного натянуто, но хоть что-то.
– Давай сейчас заглянем к Дахху? – вдруг предложила она. – У меня есть немного времени перед работой.
– Я только «за». Но придется меня загримировать… – Я бросила взгляд в сторону газеты, лежавшей на книжной полке.
– В этом всецело положись на меня, – пообещала Кад и так зверски ухмыльнулась, что мне поплохело.
Если окажется, что наше недопонимание исчерпано не до конца – мне хана. Она мне такое выщиплет и нарисует, что ни в жизнь не исправлю.
Ох, не ссорьтесь, люди, с лучшими подругами…
Неловко вышло
По-настоящему сильное желание легко стирает понятие невозможного. Все дело в приоритетах, знаете ли.
Бертранца из Дома Таящихся, глава кафедры Предельных Наук
По дороге в Лазарет я не уставала благодарить судьбу за то, что на объявлении о моем розыске отсутствовала цена.
Шолоховцы – далеко не такой жадный и предприимчивый народ, как, скажем, тернассцы. У тех способность к зарабатыванию денег считается главным признаком успешного человека. И на этом же строится вся правоохранительная система: за любого, даже самого хилого преступника назначается награда, и это резко сокращает его шансы уклониться от ответственности. Свидетелям приплачивают за количество информации об инцидентах, присяжным – за участие в суде, понятым – за количество просмотренных обысков и так далее.
В общем, деньги – первая мотивация.
У нас же народ и власть разнесены по сторонам и, что греха таить, часто глядят друг на друга волком. Кого и зачем ищут детективы Смотрящие – дело одних только Смотрящих.
В этом плане я могла дышать спокойно: прохожие не держали газету нараспашку и не спешили всматриваться в чужие лица на предмет совпадения.
Зато одиозные «Господа добровольцы!» вызывали у горожан бешеный ажиотаж. Как я вскоре убедилась, король Сайнор не ограничился покупкой газетной площади… Он приказал развесить объявления по всему Шолоху.
Маг и воин лыбились с каждого забора. Их взгляды были столь блеклыми и невыразительными, что я не представляю, кто в здравом уме захотел бы им уподобиться. Хотя сто тысяч золотых – это, конечно, много…. Очень много. Очень-очень.
Поэтому шолоховцы собирались у листовок, будто на балаган: с лимонадом, орешками и раскладными стульями, чтобы засесть, как на набережной, и добрых три часа чесать языками.
Мы с Кадией неспешной рысью ехали на Суслике. Подруга обернулась и увидела, с каким интересом я слежу за «плакатными сплетниками». Лицо Кадии помрачнело.
– Тинави, – сказала она неестественно ровным голосом. – Если окажется, что Лиссай уже мертв… Учитывая судьбу тех Ходящих… Скажи, мне придется запереть тебя в чулане, чтобы ты не сделала что-то плохое?
Я вздрогнула. Потом перевела на подругу изумленный взгляд:
– Что? Небо голубое, нет, конечно. Скорее всего, Лиссай не под курганом. И вполне себе жив. И скоро вернется домой. Я же вернулась.
Кадия недоуменно нахмурилась:
– Что-то мне не вполне ясна твоя логика.
И я не могла ее за это осудить. Ведь Кадия не была в курсе всех наших «божественных» драм: не ведала ни о битве в Святилище, ни о Звере, ни о Карле, ни о Теннете… С учетом последнего пункта я понятия не имела, как лучше рассказать ей все это, и потому трусливо оттягивала момент признания. Даже зная, что потом будет хуже. Что огребу по полной от своей пылкой подруги. Знала – и все равно придумывала оправдания для суетливого «потом, потом».
Сколь несовершенен ты, человек!
Но раз уж тема поднята, то…
Я вздохнула:
– Есть кое-что, что я должна тебе рассказать.
Кадия потянула поводья Суслика на себя. Мы как раз въехали под сумрачную арку Моста Очарования, на чьих известняковых стенах все желающие рисуют лица незнакомцев: тех, которыми однажды залюбовались, но к которым побоялись подойти. Колорита этим почти иконографическим изображениям придает то, что пару лет назад туннель стало затапливать: вдоль стен заструилась зеленоватая вода. Благодаря усилиям Башни магов портреты не стираются – их закрепили специальными чарами.
Суслик затормозила и недовольно всхрапнула. Всхрап этот водопадом прошумел по серебряным ликам несбывшихся шолоховских любовей.
Кадия сощурилась:
– Только не говори, что это ты заставила Его Высочество пропасть.
– Ну разве что очень косвенно… – уклончиво ответила я. – Если я сильно напрягусь и буду тарабанить со скоростью лепреконьего зазывалы, то уложу весь сказ минут в двадцать.
– Тогда жги, – милостиво разрешила Кад. – Прямо сейчас.
– Может, в Лазарете все-таки?
– Ну уж нет, – воспротивилась стражница. – К Дахху мы всякую дрянь не потащим – а твоя виноватая рожа ясно говорит о том, что меня ждет та еще история.
Я кивнула.
– Тогда давай присядем.
Не мудрствуя лукаво, Кадия сползла с лошади и плюхнулась прямо в туннеле на роскошную траву обочины (еще бы, столько воды в канавках вдоль стен). Я последовала ее примеру.
Под Мостом Очарования немногие ездят – моей исповеди никто не помешал.
Но, когда я закончила, лица незнакомцев на стенах – клянусь – приобрели растерянное выражение. Кажется, они слушали нас чуть внимательнее, чем обычно ждешь от портретов.
Кадия пожевала губами. Потом дернула плечом:
– Мне надо все это переварить. Поехали.
– Поехали, – согласилась я и едва слышно перевела дыхание.
Если честно, я боялась, что новость про Анте-Теннета заставит ее развалить этот грешный туннель на тысячу отдельных камешков.
Это было бы грустно: больно красивое место. Вернее, красивое до боли: той сладкой и зыбкой боли, что всегда отличает настоящее искусство.
* * *
Начался район Пятиречья, впереди замаячила роща ошши. Кадия спешилась, потрепала Суслика по морде и привязала кобылку к коренастому дубу на тройной булинь. Булинь – это самый крепкий узел в мире, чтобы вы понимали, – так что Кадия предостереглась.
Ибо идти с Сусликом сквозь владения крустов – себе дороже. Лешие начнут приставать, Суслик их мигом сожрет, аппетитно похрустывая, как сухариками, а нам потом выкатят штраф на кругленькую сумму. Или если у крустов хороший защитник в департаменте Шептунов, то и вовсе к исправительным работам приставят.
Я тоже спрыгнула и с опаской пощупала свой нос.
– Не трогай! – взвыла Кад.
Мой временный конспиративный нос был предметом ее гордости. И моей паники. Кадия вылепила мне его с помощью какой-то хитрой прозрачной жижи, которая хранилась у нее в дальнем углу комода в стеклянной банке с надписью «Хэллоуин». Видимо, это была гримировальная масса для осеннего маскарада.
Свежеприобретенный орган дыхания получился воистину монументальным. Даже Дахху, известный носатик, не мог похвастаться таким агрегатом. Нос выступал далеко вперед за пределы лица, а под конец задорно загибался вверх, как у потомственной феи из Зубастых равнин. Я беспокоилась, что во время ходьбы он будет слегка подскакивать. Обошлось, но, куда бы я ни смотрела, нос всегда попадал в поле моего зрения. Ужас!
Зато, снабдив меня носом, Кадия сочла работу по преображению законченной. Только еще на голову нацепила мне огроменную широкополую шляпу, украшенную цветами, муляжами фруктов и листами папоротника. Тоже, видимо, маскарадную. Тяжелую, с нарушенной балансировкой – приходилось передвигаться осторожно, как канатаходец.
– Если кто-то сможет разглядеть за ЭТИМ еще хоть что-то на твоем лице – расцелую как лидера по наблюдательности, – пообещала подруга, приложив руку к сердцу.
Я отнюдь не была в восторге от таких комплиментов. Но приходилось терпеть. «Безопасность превыше всего».
* * *
Дежурная медсестра подвела нас к палате Дахху. Дверь с надписью «Тишина!» располагалась в конце коридора на втором этаже южного флигеля, то есть максимально далеко от центральных операционных. Это был старый, плохо отремонтированный блок Лазарета, и его белый цвет уже выцвел, серея на фоне молодых коллег.
– Почему вы поместили его сюда? Он же тяжело болен! Ему надо быть под круглосуточным присмотром! – ругалась я, бросая на медсестру целую серию негодующих взглядов.
Носяра, кажется, породил во мне непривычную жажду скандалов.
– Это я попросила. – Кадия протянула сестре звякнувший суконный мешочек. Та ничего не ответила, кивнула и ушла. Белая тога слегка шелестела, отмечая ее путь по коридору.
– Но зачем?
– Мне так спокойнее.
Мы зашли внутрь, и мои вопросы разрешились.
Кадия превратила палату в то, что ей никогда не разрешили бы устроить в центральном корпусе – ни за какие деньги. Я явственно представила себе голос главного лекаря: «Это лазарет, а не зоопарк, девочка! А ну, выметайтесь отсюда, и больного своего забирайте, пусть помрет без лечения!»
На меховой подстилке возле кровати Дахху лежал белый волк. Снежок – питомец Смеющегося, который вообще-то должен был вырасти северной овчаркой, но разводчик при продаже слукавил. Завидев нас, Снежок подскочил, совсем по-собачьи тявкнул, завертелся юлой и забил хвостом об пол так быстро, что любой барабанщик позавидовал бы.
В подвесной клетке в углу палаты сидел на жердочке Марах. Никакой заметной радости филин не проявил. Только нахохлился еще сильнее, приобретя форму идеального шара. Потом мой питомец нехорошо сощурился и мрачно открыл клюв:
– Уху.
– И тебе уху, – вежливо ответила я.
Филин раздраженно закрыл глаза и, мелко перебирая лапками, развернулся на сто восемьдесят градусов, явив нам с Кадией все великолепие своей покатой спинки.
– Обиделся, – шепотом пояснила мне подруга.
– Да я уж поняла.
Счет тех, кого я расстроила своим исчезновением, рос очень быстро. Боюсь, я так и вовсе не смогу расплатиться.
Я подошла к кровати. Дахху не шевелился. Я грустно улыбнулась:
– Это ты на него шапку с шарфом нацепила?
– Ага, – согласилась Кад. – Мне так…
– …Спокойнее. Понимаю.
Мчащаяся села в кресло-качалку глубокого вишневого цвета. Под ним были беспорядочно раскиданы газеты и журналы, преимущественно воскресные, развлекательного характера. Между ними высилась пирамида берестяных стаканчиков из лавки госпожи Пионии.
На тумбочке лежала стопка бумаг, освобожденная от бечевы, валявшейся тут же. «Доронах», – успела прочитать я до того, как Кадия быстро накрыла стопку пледом.
Стоило Кадии поудобнее устроиться в кресле, как на нее с размаху запрыгнул Снежок. Волк слегка потоптался по подруге – она не возмущалась – и свернулся у нее на коленях калачиком. Ну как калачиком… Только голова Мчащейся сверху и торчала.
Я нагнулась к Дахху. Мне показалось, что он не дышит. Я прижалась ухом к груди друга, но биение сердца было столь слабым, столь далеким, что скорее забирало надежду, нежели дарило ее. Я поспешно проглотила комок в горле.
– Ты читала «Доронах»? – спросила я Кадию.
– Да.
– Весь?
– Все, что есть.
– И как тебе?
– Смутно. Какие-то обрывки, много вопросительных знаков на полях. Но, – Кад потупила взгляд, – но ведь это он написал, Тинави.
– То есть тебе понравилось.
– А сама-то как думаешь? – Кад беззлобно огрызнулась.
Я присела на край больничной кровати боком, чтобы Кадия не видела мое лицо.
…Унни. Привет. Возможно, я нехило злоупотребляю, но, если так, ты забери что-нибудь у меня – что хочешь, вообще что угодно, хоть душу, хоть жизнь сотри – только сейчас, пожалуйста, любой ценой, давай сделаем это, ладно?
Мой внутренний монолог был очень долгим. И слишком искренним – сюда его не пропустит моя цензура. Закончив призыв, я ущипнула Дахху за кончик носа: не только чтобы направить предполагаемое колдовство, но чтобы сбавить накал прозвучавшей молитвы.
Дурацкий это рефлекс, конечно. И дурацкая я.
Ненавижу тот факт, что я стесняюсь даже думать о том, что по-настоящему важно, предпочитая прятать все личное за пустой болтовней и бытом, ворчанием, тишиной. Упрямо выбираю образ приземленного параноика, настолько не хочу показаться слишком искренней, увлеченной или ранимой. Да и кому показаться-то? Вечности? Близким? Если следовать логике, я сомневаюсь, что они одобряют такую подмену.
– Дурацкий рефлекс, говорю же.
– Что ты там делаешь? – подозрительно спросила Кадия из кресла.
– Я… – начала было я, но запнулась.
Потому что Дахху оживал.
То ли сработало мое колдовство, то ли знахари ни разу не пробовали дернуть Смеющегося за нос, – а друг, как бы далеко от тела ни витала его искра, не мог такого простить.
Нет, конечно, он не сел на кровати, не заговорил и даже не открыл глаза. Но вдруг проступило дыхание. Сердце забилось чаще. Лицо перестало отливать пугающим болотным цветом. Я сосредоточенно пыталась сохранить спокойствие и не расплакаться от благодарности, когда вихрь в лице Кадии отбросил меня от койки. Прямо в кресло, которое закачалось так сильно, что я чуть не перекувырнулась через спинку.
– У-ху-ху! – мстительно захихикал Марах.
Я метко швырнула в птицу клочок бумаги, застрявший в обивке кресла. Бумага была свернута неплотно, текст на ней складывался в стихотворные строки. Я отвела глаза.
Стихи под авторством Кадии… Тоже ведь волшебство.
* * *
В итоге мы просидели в Лазарете весь день.
Кадия отправила в Чрезвычайный департамент ярко-лиловую ташени.
– Скажу, что заболела, – подмигнула мне она.
В ответ прилетело аж пять голубей. Один за другим, подряд. Если у первого голубя на ноге была лишь маленькая записка, то последний притащил добрый такой свиток в колбе.
– Все нормально? – заинтересовалась я.
– Ну… Командор Груби Драби Финн считает, что молодым специалистам не пристало простужаться. – Кадия покраснела.
Зная, что гномы – весьма несдержанный в выражениях народ, я содрогнулась. Это ж в каких словах руководитель Чрезвычайного департамента высказал свое фи, что подруга так запунцовела?
Ответ прилетел со следующей птицей. Это уже не был голубь. Это была редкая разновидность ташени – дороже классической, а потому менее популярная. Такие ташени – крупные, с глубоким зобом, отличались тем, что передавали сообщения вслух.
– КАДИЯ ИЗ ДОМА МЧАЩИХСЯ! – заорала волшебная птичка низким гномьим голосом. – ХОРНАЯ ТЫ Ж ЛЕНИВИЦА, ГРЕК ТЕБЯ ПОДЕРИ! БЫСТРО НА РАБОТУ, БЕЛОКУШНАЯ ТЫ ЛОДЫРИЩА! А ТО БУДЕШЬ ПОСУДУ В СТОЛОВОЙ ТРИ ДНЯ МЫТЬ! ТРИ НОЧИ! ПОСЛЕ РАБОТЫ! И ТОЛЬКО ГРЕКНИ МНЕ!
Я в восхищении покачала головой:
– Ого! Это он так с сотрудниками разговаривает?
– Да. Всегда, – позеленела Кад. – Командор Финн верит, что чем больше гномьих ругательств он изречет, тем серьезнее мы воспримем угрозу.
– Что, уже жалеешь, что перевелась из корпуса стражей? – посочувствовала я. – Как тебя звать-то теперь? Чрезвычайница?
