«Ван Гог. Самоубитый обществом» предстает ярким примером сразу двух тенденций в словесности – прежде всего, чрезвычайно личных и лирических, далеких от рецензии размышлений поэтов об искусстве и, шире, взаимного проникновения, влияния и обогащения лирики и живописи. Вторая «страта» – это критика так называемой «карательной психиатрии» и, шире, рестриктивной роли общества как такового.
Да, Арто анализирует Ван Гога через себя, через свой опыт (в том числе через свой опыт общения с «психиатрами»). Впечатленный осмотром выставки он выстреливает этим эссе эмоционально, гипертрофированно, поэтически..
"Вот так Ван Гог и умер самоубитым -просто потому, что всё сознание мира не могло его больше выносить"..
В смерти гения автор обвиняет (если конкретно) доктора Гаше (у которого он жил последние дни-месяцы) и.. даже родного брата художника, того, кто содержал его -Тео, про Тео, правда опосредовано, -у него, мол родился сын (племянник Винсента), а он здесь -старший брат и теперь дополнительно становится «лишним ртом» и потому, мол (в том числе -в том числе да, это я помню)..
Здесь есть ещё один интересный момент:
Арто говорит (в этом эссе), что «Ван Гог.. наново собрал природу» -и вот эта его посылка почти один в один перекликается с более поздним Джеймисоновским «упразднением» природы, когда он (Джеймисон) объявляет, что "культура стала «второй природой» -и уже далее, сегодняшние постгуманисты поднимают (очередной) флаг «победы над постмодернизмом», предлагая вернуться к чистой экологии, земле, природе.. вне культурного, как бы, контекста.. Впрочем, это уже (немного) другая тема..
Возвращаясь к Арто -он хорошо и правильно «угадал» философичность Ван Гога.. -"Глаза Ван Гога полны бесспорной гениальности.. им движет гений уже не художника, но философа, каких мне в жизни ни раза не довелось повстречать".
Такая книжка, небольшая, но концентрированная.
Степень парлептипности 0,49. Степень густоты (крови) 0,51.
Пусть крайне небольшой объём книги никого не смущает – мы имеем дело не с крошечным эссе на случай, а с большим литературным событием, текстом, отмеченным в своё время значительной литературной премией имени Сент-Бёва. Это необычайный по своей поэтической мощи сплав – эссе о художнике и его произведениях перетекает в брызжущий злобой памфлет против общественной тотальности (перерастающей в тоталитарность), одним из самых ярких проявлений которой для Арто является карательная психиатрия. Язык Арто – это язык «взрывов и бомб», и война, то есть столкновение элементов первичного человеческого бульона – эмоций, инстинктов, жестокости, конкретных переживаний реальности – для автора единственная действенная и актуальная метафора художественного творчества. Именно полотна Ван Гога, изображавшего режущую глаза, убийственную, угрожающую реальность, которую мы не в силах одомашнить и подчинить, больше всего впечатляли Арто, пытавшегося достичь с помощью средств искусства похожих целей. В этом контексте его презрение к абстрактному искусству и к отвлечённой философии сближается со спорным, но непримиримым мнением Луи-Фердинанда Селина, считавшего творчество Матисса и Пикассо всего лишь никчёмной детской мазнёй, – два совершенно разных художника сошлись в отторжении комфортного, «академического» современного искусства, этой эксплуатации общих идей. Короткие, отрывистые строки Арто словно наносят удары, сокращаясь и одновременно растягиваясь, чтобы дать нам насладиться утончённой красотой этих ударов. Это чувствуется даже сквозь перевод, выполненный кропотливо и старательно, за исключением одного спорного решения: магическая «тарабарщина» Арто, состоящая из обрывков слов, анаграмм и звуковых эвфемизмов, хранящих обрывки смыслов, превращается в тарабарщину настоящую и совершенно бессмысленную, будучи переведённой в кириллицу буквальным образом. Это безусловный минус во всех иных отношениях прекрасно сделанной книги с изящной белой обложкой, ровным шрифтом и без единой опечатки.
Короткое эссе, а отклик в сознании и душе – огромный. Читать историю о человеке с трагичной судьбой, написанную человеком с судьбой не менее трагичной – это страшно. Я не преувеличиваю, так как напряжение и демонстративная правдивость в «самоубитом обществе» зашкаливает. Это как честный голос, который говорит неудобные обществу вещи. Картинка в голове возникает яркая: слушать никто не хочет, ведь послушаешь и жить как прежде уже не будет так же легко, глаза перестанут быть закрытыми и дарить блаженное неведение. Читаешь и начинаешь размышлять о многих вещах, которые разными «голосами» преподносятся по-разному. Например, Пинель, который в конце 19 века «снял цепи и кандалы с 80 больных». Я хорошо помню, как на лекции в университете этого врача нам, юным психологам, представили как некоего героя. Казалось, так и есть, институт психиатрии и сейчас оставляет желать лучшего с гуманистической точки зрения (а может, и со всех остальных тоже), а в те времена больницы для «душевнобольных» больше походили на пыточные камеры. Поэтому любой шаг в сторону гуманности и очеловечивания воспринимался студентами-психологами как верный. Но вот вам другая точа зрения. Пинель – такой же жестокий психиатр, как и все прочие, решивший, что имеет право судить и выносить приговор «болен». Наверное, читателям из 21 века судить сложновато, но посмотреть на проблему под новым углом всегда полезно. Самое важное, что дало мне эссе Арто – ответ. Каждый, кто знакомится с психологией, задаётся вопросом, а что психология такое? Чем она занимается и почему необходима? Многие из нас находятся в бесконечном поиске ответа на столь важный вопрос. Всё то, о чем написал Арто, мне кажется, это то, чем должна быть психология. Помощью и спасением, светом, истиной. Тем, кто даёт голос людям, которых никто больше не слышит. Тем, кто не судит и кто принимает. Главное – тем, кто знает, что не имеет ни малейшего права называть другого – больным.