Антон Волков
Искатель истины Данила Соколик
– Правда? И часто тебя награждали?
– Нас обычно всех вместе награждают.
Она пустила новое облако дыма, обволакивая в нем проем света.
– Иногда мне кажется, что это премия ни за что, – продолжила она, – Я заметила, что деньги приходят после того, как в 369 селятся иностранцы.
– Прямо как сейчас, – заметил Данила.
– Именно! Я вот это сказала, потому что сегодня подумала: «О, вот Евгений переселил китайцев в 369. Значит, скоро будет премия». Но это ерунда, конечно. Вряд ли есть связь.
– Подожди, – сказал Данила, – А кто еще селился в этот номер?
Девушка задумалась.
– Ну была пара индийцев, – протянула она, – Муж и жена. Они все время ругались между собой. Был еще странный канадец в возрасте. Он жил то ли со своей дочерью, то ли с женой. Он попросил поселить его под вымышленным именем.
– И всех, кого ты перечислила, отправляли в 369?
Она кивнула.
– Это было намеренно?
– Он говорил, что проблемных гостей всегда надо селить в 369. Этот номер изолирован от остальных. С одной стороны – 371, в который мы никого не селим. С другой – комната для льда, в ней нет людей. То есть, если они и кричат, то никому не мешают.
– А почему никого не селят в 371?
– Этот номер смежный с 369, обычно его используют как его продолжение. Например, если заселяется большая семья и нужно несколько комнат. Но на практике у меня никогда такого не было.
– То есть, 371 всегда пустует?
– Обычно да.
– А гости когда-нибудь жаловались на странные звуки из этого номера?
Она покосилась на Данилу и со смешком спросила:
– Шайтан?
– Знаешь, что говорят горничные.
– Ясное дело. «Ой, там шайтан, я боюс», – передразнила она, – Горничные постоянно эту чушь несут. На самом деле, это просто ветер в трубах шумит.
Она посмотрела на улицу, но я подумал, что взгляд она отвела намеренно. На секунду мне показалось в них сомнение.
– А как соединены 369 и 371? – спросил Данила.
– Там внутри дверь, в большой комнате. Она всегда закрыта обычно. Если гости не выкупают одновременно 371, то есть. Ну и воздуховод над дверью. Вроде мне инженер так говорил.
– А инженер когда-нибудь проверял воздуховод?
Девушка помотала головой:
– Нет. Зачем, если туда никто не селится?
С усталой улыбкой она добавила:
– Слушайте, ну вы точно в охрану у нас пойдете. Столько вопросов задаете…
Сигарета у нее в руке дотлела, она подошла к мусорке, смяла бычок и уронила внутрь бачка. Вернувшись к нам, спросила:
– А сколько вам обещали зарплату, если не секрет?
– Об этом мы еще не успели поговорить, – ответил Данила.
– Я слышала, вы почти 40 тысяч получаете. Мы у себя шутим, что лучше в охранники пойти, чем на ресепшене стоять целый день. Если бы не эти бонусы от Евгения, совсем туго было.
– А какая у тебя зарплата, если не секрет?
– Тридцать тысяч, – сказала она тусклым голосом.
Это было всего лишь число, но оно сразу нагнало на меня уныние. Я почувствовал жалость к этой девушке. На тридцать тысяч в месяц в Петербурге можно было снимать только студию на окраине да кое-как питаться. Это была зарплата для выживания, никак не для жизни. Девушка развернулась и показала пальцем на припаркованные у тротуара автомобили.
– Видите, машина там стоит? – спросила она, – Красная такая?
На обочине у дороги стоял красный Porscge Cayenne Turbo. Бока автомобиля сверкали на солнце. Машина будто хвастала своей чистотой.
– Это Евгения тачка, – сказала девушка, – И говорят, он не в кредит ее взял.
– Видать, многие у вас метят на его позицию, – сказал я.
– Нет, что вы, – сказала она, – Женя нам как отец – заботится постоянно. Вот эти премии дает.
Тут она быстро оголила запястье, посмотрев на часы. Коротко охнула и рванулась к двери в отель. Перед тем как исчезнуть в проходе она на миг задержалась и сказала напоследок:
– Кстати, меня Настя зовут. Приходите еще обязательно.
Дверь за ней захлопнулась. Данила присвистнул и сказал:
– Десять с половиной миллионов.
– Ты о чем? – спросил я.
Он кивнул на красный автомобиль Евгения.
– Такая новая машина стоит десять с половиной миллионов. Думаешь, его зарплаты хватило на покупку?
– Мы же не знаем его зарплаты.
– Я не думаю, что она намного выше зарплаты обычного клерка с ресепшена. Все-таки он не генеральный менеджер отеля, а лишь менеджер фронт-офиса.
– И как, по-твоему, он получил такие деньги? Выиграл в казино?
– Возможно, так оно и есть.
– Данила, что здесь происходит? Поделишься со мной?
Он взглянул на меня с доброй улыбкой.
– Я совсем забыл, что мы теперь работаем вместе, – сказал он, – Для меня непривычно делиться своими мыслями в ходе расследования. У меня в голове все очень быстро происходит, и я часто даже не зацикливаюсь на некоторых мыслях. Они как бусинки на четках, но меня интересует вся цепочка, а не отдельные камешки. Если буду останавливаться и рассматривать их, упущу целое.
Но ты прав! Раз мы теперь партнеры, то стоит поделиться своими наблюдениями. Во-первых, гости из номера 369 – никакие не китайцы, а корейцы.
– Как ты узнал? – удивился я.
– Помнишь, я спросил, играет ли он в бадук?
– Бадук? Это вот эти шахматы с камушками?
– Именно. Бадук – это их название по-корейски. По-китайски они зовутся «вэйци», а у нас в России известны под японским именем – «го». Вряд ли коренной китаец будет знать название этой игры на корейском, это слишком специфическое знание. Логичный вывод – они корейцы.
– Но ведь паспорта были китайскими.
– Это мне пока самому непонятно. Видишь, мои расследования – это попытка очистить от грязи очень старую окаменелость. Я снимаю грязь то здесь, то там, но общую картину – что я там откопал – вижу далеко не сразу.
– Хорошо. А какую еще часть окаменелости ты обнаружил?
Данила надвинул козырек фуражки на лоб. Я заметил, что обычно он так делает, когда ему надо собраться над следующей мыслью.
– Евгений как-то вытягивает деньги из иностранцев, используя архитектуру номеров. Настя только что сказала, что иностранцев часто переселяют в номер 369. А после этого им приходят премии. Плюс этот роскошный автомобиль.
Он кивнул на «Порш Кайенн».
– Будто это своеобразный подкуп сотрудников, чтобы они ни о чем не пробалтывались.
– Да, но как он вытягивает деньги? Может, пойдем спросим этих китайцев? Они правда были какие-то тихие, будто боялись чего.
– Мы ничего не узнаем от них. Если их шантажируют, то с чего им открываться нам? Нам сперва нужен какой-то козырь, чтобы заслужить их доверие.
– И что тогда делать?
Данила хитро взглянул на меня.
– Тебе понравилось сегодня играть в охранника? – спросил он, – У меня есть для тебя похожее задание.
Он достал визитку ресторана «Старый Пхёнъян», которую забрал из номера китайцев.
– Мне нужно, чтобы ты кое-что разузнал в этом ресторане. Но для этого, скорее всего, придется устроиться туда работать на день.
– Без проблем, – согласился я, – Что спросить-то?
– Надо разузнать, не пропадал ли у них в ближайшее время сотрудник, скорее всего, кореец. Может, он работал на кухне, может официантом. Расспроси, по возможности, всех, кого сможешь.
Он передал мне визитку и продолжил:
– А я тем временем, кое-что разузнаю о нашем Коте Чеширском. Встречаемся вечером у меня, мой друг.
Пожелав друг другу удачи, мы разошлись в разные стороны. Я чуть не побежал в сторону адреса на визитке. Не хотелось терять ни секунды – все мое тело собралось для решения поставленной задачи.
В ресторане я сразу же спросил администратора о свободных вакансиях. Он спросил, умею ли я готовить азиатскую еду. Я сказал, что нет. «Тогда только посудомойщиком», – ответил он. Я сразу воскликнул, что готов сегодня же перемыть всю гору их посуды. Пораженный моим рвением, он пустил меня на кухню. Увидев, что посуды действительно гора, я почувствовал как запал мой тухнет. Горы тарелок высились прямо из раковины, утопая в озерах, собравшихся в наставленных друг на друга кастрюлях. «Чтоб завтра медкнижку принес», – наказал администратор, оставляя меня наедине с немытой посудой.
На дне блюдец и тарелок были части засохшей лапши и какой-то резко пахнущий соус. Оттирались они тяжело, а новые тарелки все прибывали со снующими туда и обратно официантами. Они поторапливали меня, говоря, что уже не осталось чистых тарелок. Я страшно спешил, от чего пропускал особо засохшие куски на стенках. Такие официанты отдавали мне обратно на перемывку.
В то же время я старался заводить с официантами разговор в попытке выведать нужную мне информацию. Однако они лишь смотрели снисходительно и отделывались односложными фразами. Наконец, обессиленный, с отяжелевшими руками и сопревшими от горячей воды пальцами, я посмотрел на часы. Я без перерыва мыл посуду уже два часа. Мимо проходил кто-то из поваров, он хлопнул меня по плечу. «Пошли. Замылся уже тут», – буркнул он.
Мы вышли во двор на перекур. Расставленные полукругом скамейки окружали, словно алтарную икону, стол с пепельницей. Повар присел на одну из скамеек, кивнул мне сесть рядом с ним. Я окинул его взглядом. Он был крупным жилистым мужиком с могучими руками-бревнами. Голова брита под ноль, глаза раскосые и узкие, впалый нос над миниатюрными усами. Если бы я не услышал от него раньше слов по-русски, то подумал бы, что передо мной настоящий кореец или китаец. Я решил, что лучше действовать прямо и спросил:
– Тут сотрудники не пропадали?
– А что, уже линять хочешь? – спросил повар, – Да ты не бойся, тут зарплата хорошая. Ты на кого пришел-то?
Вот так одним вопросом он вдруг поменял роли – спрашивать стал он. Я понял, что пошел не с той карты.
– Да я просто люблю ресторанное дело. Мне тут вас посоветовали… – протянул я. Хуже не придумаешь, как продолжить беседу.
– Да ясно. Наша корейская кухня – лучшая в Питере, – сказал он.
И посмотрел на меня сверху вниз, будто ожидая, что я буду оспаривать. Я закивал так быстро, как только мог. Это ему понравилось, губы расползлись в улыбке.
– А повара не пропадали случайно? – спросил я.
– Да что ты заладил с этими пропажами, – сказал он.
Я уловил досаду в голосе. Значит пропадали!
– Я неплохо готовлю корейскую кухню, – сказал я, – На кухне есть вакансия?
– И что готовил? – спросил он и быстро зыркнул на меня.
– Нет, вы сначала скажите, есть ли вакансия.
Он резко дернул головой в сторону, ступня ритмично забила о землю. Будто нехотя, он повернул голову на бычьей шее обратно ко мне и сказал:
– Да пропал тут один, Миша зовут. Шикарный ренмён готовил. Он сам-то из Кореи был, хотя по-русски балякал хорошо.
– А чего исчез?
– А я почем знаю? – буркнул повар. – Платят у нас хорошо.
Он задумался, почесал лысую голову.
– У него и документов не было, ему без нас не выжить. Менты как прознали бы, сразу повязали его. Депортировали нахрен.
Тут он замолчал и как-то недобро посмотрел на меня.
– А ты чего выспрашиваешь? Сам еще не сказал, чего ты там готовить умеешь. Вот я сказал – вакансия есть. Теперь ты.
На мое счастье, в этот момент из двери в ресторан выглянул администратор. С недовольным видом он прикрикнул нам, чтобы возвращались на работу. Повар размашистым броском запустил сигарету в мусорку, утер нос и пошел обратно на кухню. Я попытался выскользнуть из ресторана, чтобы бежать с полученной информацией к Даниле, но выход из кухни мне перегородил администратор. «Слушай, очень выручишь», сказал он, разворачивая меня обратно к Пизанской башне из посуды в мойке, «У нас посудомойщика на сегодня нет, мы тебе даже заплатим, если до вечера останешься». Сказано это было дружелюбным тоном, но я понимал, что мимо этого охранного пса мне к выходу не пройти. Закатав рукава, я вновь взялся за посуду.
Домой к Даниле я приплелся около 10 вечера. Руки не поднимались, суставы ломило, а спина от долгого стояния над мойкой даже не разгибалась. С честно заработанной купюрой в 1000 рублей, сжатой в руке, я рухнул на раскладушку и уже начал проваливаться в сон, как дверь в комнату Данилы распахнулась.
– А, не слышал как ты вошел! – воскликнул он, – Узнал что в том ресторане?
Я сунул ему в руку смятую купюру в тысячу рублей. Он глянул на меня с непонимающим видом.
– Это за мои страдания за сегодня, – буркнул я.
Он пожал плечами и сунул купюру в карман. Преодолевая усталость, я рассказал ему то, что поведал мне повар.
– Прекрасно! – хлопнул в ладоши Данила, – Все практически сходится.
– Судя по тому, что у тебя прекрасное настроение, ты тоже что-то узнал?
– О да! Еще как. Я нашел его профиль на сайте фрилансеров и…
– У тебя что, есть компьютер? – изумился я.
– Ну конечно есть. Что в этом удивительного?
– Да ничего. У тебя ведь смартфона не было, а тут – компьютер.
– Я же не варвар и не луддит, – засмеялся Данила, – Даже я не могу обойтись в наши дни без компьютера.
– И что же ты нашел на нашего Кота?
– Сначала я зашел на его профиль в соцсетях. Конечно, он был ненастоящий. Ссылок на другие аккаунты не было. Тогда я стал искать его ник, указанный в id страницы, через поисковик в браузере. Выдало несколько страниц с сайтами по фрилансу. Оказалось, он был заказчиком, создавал заказы под ником Feral Cat.
Это были заказы на перевод текстов. Причем с самых разных языков. Индийский, немецкий, арабский. Кстати, помнишь, Настя говорила про то, что в этот номер селился канадец в возрасте?
– Помню. Что с того?
– Занятное дело – в одной из завершенных работ Кот просил исполнителя сделать перевод с французского. Специально было отмечено, что это наречие канадского Квебека. И было это примерно в то время, что скандал с тем знаменитым психологом из Канады. Помнишь?
– Ах да! Как его? Бармалей?
– Журден Босолей.
Я помнил эту историю. Журден Босолей гремел во всех новостях как человек, спасающий жизни и возвращающий смысл существования. Его называли современным Карлом Юнгом и Виктором Франклом. Он выпускал видеопередачи и издавал книги – у него была огромная аудитория, в том числе и в России. Журден колесил с турами по всей планете и, казалось, обладал бесконечной энергией для выступлений. А потом он внезапно пропал с радаров. Это было очень странно, так как психолог с таким большим именем не может так просто испариться. И папарацци нашли его как раз в Санкт-Петербурге. Оказалось, что во время своих выступлений он постоянно употреблял противотревожные препараты, от которых у него развилась зависимость. Он попытался соскочить с таблеток, но было уже поздно. У него развилась акатизия – состояние постоянного беспокойства, когда невозможно усидеть на одном месте, надо постоянно двигаться, менять позу, теребить руками, дрыгать ногами и так далее. На западе помочь ему не смогли, и тогда семья рискнула воспользоваться экспериментальной техникой лечения в клинике Петербурга. Журдена погрузили в искусственную кому, дав угнетающему состоянию пройти самому. После этого он проходил долгий курс реабилитации, оставаясь в Петербурге – родные думали, что он не выдержит перелет в Канаду. Тут-то его и застукали папарацци. Знаменитого психолога назвали шарлатаном и слабаком, который не доверяет родной медицине, да еще и сидит на таблетках.
– Различие буквально в несколько дней – от появления задания до того скандального материала, – продолжал Данила, – К сожалению, архивные задачи нельзя просматривать, так что я не могу с полной уверенностью говорить, что этот текст как-то относился к Журдену Босолею. Но вероятность этого очень высока.
– То есть, это Евгений натравил на Босолея папарацци? Но зачем?
– Возможно, он его шантажировал. Либо тот платит ему какую-то сумму за молчание, либо его секрет отправляется в печать. Скорее всего, Журден не хотел платить.
– Так вот откуда у Евгения такие деньги на машину, – протянул я, – Он шантажировал всех, кого переселял в 369. И по большей части это были богатые иностранцы.
– Это наиболее вероятное развитие событий, – кивнул Данила, – Теперь твоя очередь. Рассказывай что узнал.
Я передал ему все, что услышал от повара.
– Отлично, – похвалил меня он, – С этой информацией я думаю, моя догадка верна. Мы вернемся в отель завтра и завершим это дело. Только не так, как того бы хотел Кот.
Я собирался расспросить Данилу подробнее о его догадках, но мое сознание все глубже проваливалось в бездну сна. Я подумал, что в таком состоянии все равно ничего не пойму. Пробормотал, чтобы он меня разбудил пораньше и упал щекой в подушку.
На следующий день мы пошли в отель сразу после разминки Данилы. Перед выходом он написал что-то на бумажке и сунул ее в карман мундира. Я заметил, что это были какие-то иероглифы. Еще он взял с собой свою шашку, которую я ранее видел в груди манекена. Она была в длинных черных ножнах, сбоку к ним было приделано кольцо с привязанной портупеей. Данила повесил шашку на плечо, правой рукой обхватил рукоять, укрытую гардой в форме дужки.
– Что, так и пойдем? – обмер я, не сводя взгляда с клинка. Это была точно не бутафория. И даже не хорошая реплика. Наблюдательность подсказывала мне, что я смотрю на настоящую шашку, какой пользовались в русской армии предположительно в XIX веке. Кожа на футляре выглядела изрядно потертой. Латунная оправа поблекла, а в одном месте вовсе дала трещину. Вместе с тем было видно, что хозяин тщательно заботится об оружии. Следы использования остались вероятно еще с прошлого века.
– Не волнуйся. Я не думаю, что мне придется воспользоваться этим клинком, – сказал Данила, – Оно нам необходимо для другого. Для чего – увидишь.
– А нас полиция не посадит за то, что разгуливаем с шашкой по городу?
– У меня устный договор с капитаном Будко. Не посадят.
Больше я не спрашивал у него ничего про его оружие. Впрочем, он бы вряд ли рассказал. Данила даже не говорил мне о том, откуда у него форма солдата русской армии (я сам разузнал, что его фуражка и мундир – точь-в-точь как были в армии в эпоху Александра III). Если я об этом заговаривал, он только махал рукой. «Тебе это скучно будет», – отговаривался он, – «Да и опасно такое знать». Почему это было опасно, я не понимал. Однако я также знал, что Данила никогда ничего не говорит просто так. А значит, и для похода в отель с шашкой у него была хорошая причина.
Когда мы вышли на «Спортивной», погода была совсем другой, чем в прошлый день. Дул мощный ветер, бросая на лицо и руки мелкие острые капли от слабого дождя. Небо было пасмурным, облака вихрились в мрачной вышине. Здание отеля теперь выглядело угрюмой твердыней, внутри которой нас ждала неизвестность. Мы вошли через главный вход и по красной ковровой дорожке подошли к лифту для гостей.
– Не будем идти к Коту? – спросил я, косясь на ресепшен. Настя сегодня работала, но на нас не смотрела – ее внимание было занято вереницей гостей у ресепшена. Кота нигде не было видно.
– Он нам пока не нужен. Первым делом разберемся с нашими гостями.
Мы поднялись на третий этаж. Данила подошел к 369 и, придерживая шашку, постучал в дверь. Нам снова открыл Ден Хань, только теперь он нас не узнал. Вопросительно оглядел меня и Данилу. Завидев оружие, перекинутое через плечо, он подался было назад в безопасные глубины комнаты, но Данила уперся ладонью в закрывающуюся дверь. Он спешно достал записку и протянул ее в смыкавшийся проем. Сопротивление с той стороны прекратилось, прошло мгновение, и мы услышали звук снимаемой с петли цепочки. Ден Хань помахал перед нами запиской, что дал ему Данила, и спросил что-то на незнакомом мне языке. Данила ответил коротко и на том же языке. После этого иностранец заметно расслабился и жестом пригласил нас внутрь.
– Так и знал, корейцы, – повернулся ко мне Данила.
– Ты что, знаешь корейский?
– Нет, вчера попросил знакомого, владеющего азиатскими языками, составить записку да обучить меня основным фразам. В его вопросе я понял только пару слов, но этого было достаточно.
Ден Хань нерешительно застыл у двери во вторую комнату. Какого бы ни было содержание записки, открываться нам до конца он все-таки не хотел. Как и в прошлый раз, он прокричал что-то в дверной проем, мы подождали некоторое время, а затем он пустил нас внутрь. Женщины нигде не было видно. Двери в обе ванные были плотно закрыты. Я предположил, что переодетый гость скрылся там. Ден Хань смотрел на Данилу выжидающе.
– А что ты написал в той записке? – спросил я.
– Что мы знаем о его тайне и пришли помочь ему.
– А как мы ему поможем?
– Сейчас увидишь. Подержи-ка.
Он снял с плеча шашку и передал клинок мне. Я взял его, удивившись, какой она была легкой. Данила тем временем подошел к двери в соседний номер. В руках он держал подставку для ног, захваченную из прихожей. Встав на нее, он достал из-за пазухи монету и потянулся к решетке вентиляционного отверстия. Он скрутил удерживающие винты и снял решетку со стены. Открывшееся отверстие было слишком высоко, чтобы Данила мог в него заглянуть. Он аккуратно положил решетку и винты на пол, снова поднялся на табурет и запустил ладонь в черный лаз. С выражением триумфа он аккуратно достал из воздуховода что-то маленькое и черное.
Я и Ден Хань кинулись к Даниле. В ладони лежал цифровой диктофон. Устройство было включено – на дисплее отображалось время записи. Счет шел на дни: судя по ним, диктофон записывал, начиная с середины позавчерашнего дня. Я вспомнил слова горничной. Гульнара сказала, что ее коллега Рахат слышала позавчера звуки шайтана в соседнем номере. Так вот что это было – кто-то подкладывал диктофон в вентиляцию!
Данила включил воспроизведение и стал перематывать запись в обратную сторону отрывками по несколько часов. По большей части было слышно лишь шипение и еле различимый шелест, но иногда из динамика доносились обрывки фраз. Он перемотал на день назад, и мы услышали из динамика свои голоса. Устройство прекрасно записало все, о чем мы разговаривали с китайцами в прошлый день – каждое слово было прекрасно различимо. Я поразился тому, как просто можно записать, а затем подслушать чей-то разговор вот на такое небольшое устройство.
Очевидно поняв назначение диктофона, Ден Хань разозлился. Лицо раскраснелось, и с гримасой гнева он хотел было вырвать его из рук Данилы, но мой друг отстранил ладонь и покачал головой. Он сказал одно слово по-русски – «Полиция» – и китаец его понял. Он шумно задышал в попытке успокоиться.
Данила поставил запись на паузу и положил диктофон в карман брюк. Сказал что-то по-корейски Ден Ханю. Китаец больше не показывал к нам настороженности. Действия Данилы показали, что мы на его стороне. Он подошел к одной из дверей ванной, переговорил с кем-то на другой стороне и открыл дверь. В комнату вошел старый мужчина. Я пригляделся: он выглядел так же, как второй китаец из видео на телефоне Евгения. Это был тот самый пропавший старик. На нем больше не было кепки и спортивного костюма, а одет он был в белую рубашку и черные брюки. Лицо и ладони были худыми, а на почти лысой голове у макушки теснился клочок белых волос. Взгляд сразу привлекал длинный шрам. Он шел от верхней части лба, съедал немного бровь и оканчивался на правой щеке, минуя глаз – словно разорванная надвое змея. Замутненные белки глаз медленно двигались, следуя от меня к Даниле.
И тут произошло то, чего я совсем не ожидал. Данила жестом попросил у меня обратно свою шашку. Когда я отдал ее, он опустился на колени, медленно оголил клинок и положил его на пол прямо перед китайцами. Склонив голову, он заговорил:
– Насколько я знаю, вы оба хорошо понимаете по-русски. Так слушайте же: это оружие, что лежит сейчас перед вами, принадлежало моему великому предку – Михаилу Алексеевичу Соколику. Никогда этот клинок не поражал невиновного, а лишь служил на благо истины. Вот и я сейчас стою здесь перед вами с самыми благими намерениями. Хочу не очернить, не предать вас, а только узнать правду. Но если вы мне не доверяете, то можете взять этот меч и убить меня на месте. Прошу, расскажите нам, почему вы скрываетесь в этой комнате? Почему один из вас переодевался в женский наряд?
«Данила, ты сумасшедший!» чуть не сорвалось с моих губ, пока я в изумлении смотрел на это представление. Вместе с тем, я пытался разобрать, чего же он добивался. Вот так выложить меч и предложить зарубить себя? Ясно было, что никто на это не пойдет. Мы жили не в такие века, чтобы можно было так просто убить человека и отправиться по своим делам. Нет, жест Данилы нельзя было понимать только буквально. Я понял, что со своей стороны он выражал доверие единственным доступным в тот момент способом. Он принес фамильный меч своего предка и вручил его неизвестным людям, отдавшись на их волю. Насколько сильно он хотел узнать правду этого дела!
Я посмотрел на китайцев. Ден Хань широко раскрыл рот и выпучил глаза за стеклами очков. Ноги едва держали падавшее от потрясения тело. В то же время поза старика никак не изменилась, только в уголку рта образовалась едва заметная складка. Он улыбался.
– Не нужно, встань, мальчик, – шелестящим голосом, будто ветер гулял в кронах деревьев, сказал он.
Данила поднял взгляд.
– Возьми свой меч, – сказал старик. Наклонился, схватившись за поясницу, и подобрал с пола шашку, – Красивое оружие. Но нам оно ни к чему. А ты… Храни память о своем предке.
Данила поднялся и взял шашку из рук старика. Тот что-то сказал Ден Ханю на своем языке. Молодой китаец все еще отходил от потрясения разыгравшейся сценой, но быстро отреагировал на слова старика. Он бросился к одному из чемоданов, стоявших у стены, и стал что-то спешно оттуда доставать.
– Присаживайтесь, – кивнул нам старик, – Я вам все расскажу.
Мы сели кружком у стола, на котором рядом с доской для го появился небольшой фарфоровый чайничек и кружки для чая. Появились и бутылки с алкоголем из холодильника, которые я видел во вчерашний день, но к ним прикладывался только Ден Хань. Мы с Данилой пили чай, слушая рассказ старика.
– Вы все верно угадали. Я говорю по-русски. Меня и прозвали у вас Миша. А мое родное, то есть корейское, имя – Ми-Ре Парк. А рядом со мной – мой сын Хим Чанпарк.
– Так вы все-таки не китайцы? – спросил я.
– Я – точно нет, – покачал головой Миша, – А вот мой сын стал китайцем. Но давайте расскажу обо всем по порядку, чтобы вы лучше поняли, кто я и откуда. Так вот, я родом из Северной Кореи. Как вы знаете, Россия, а ранее СССР, заключила соглашение о переправке рабочей силы из Кореи к вам. Все началось в 1966 году, когда Брежнев и Ким Ир-Сен договорились об отправке корейцев на Дальний Восток как лесорубов. Работников отбирала Северная Корея, а добыча делилась между нашими странами. Рабочие были невольными – они могли жить и работать только на вырубке леса. Прав выбраться у них не было.
– То есть, вы еще с тех времен? – спросил я.
– Я разве так старо выгляжу? – засмеялся Миша, – Нет, я пошел туда позже, так сказать, во второй волне. 1985 год.
– Сами пошли?
– Во второй волне невольных уже не было. Нам платили деньги. Кажется, 50 рублей на человека в месяц. Посчитайте – это получается около 700 рублей в год. Тогда можно было много чего купить в Союзе на такие деньги. Посуда, техника для дома. А потом можно было повезти домой в Корею, пользоваться или продать. Вы вот наверно думаете, что ваш Советский Союз отсталый был? Может, по сравнению с Западом и был. Но для нас, жителей Северной Кореи, это была богатейшая страна, куда мы хотели попасть. Я сам слушал рассказы тех, кто там был, видел, что они привозили.
Он медленно потянул чай из блюдца. Взгляд его устремился в сторону распахнутого окна, откуда доносился шум ветра и крики чаек. Словно это окно было для него порталом в прошлое, он продолжил:
– Так вот, платили нам в Северной Корее мало, а у меня была большая семья. Кроме Хим Чанпарк, было еще три сына и дочка. Нам нужны были деньги, нам нужны были вещи. Поэтому я поехал в Советский Союз. Рубил лес, каждый день сильно уставал от этого. И мне, как получил зарплату первый раз, стало казаться, что это маленькие деньги за такую работу. И скоро я узнал, что у людей была другая работа. Они охотились на зверей, а потом продавали домой шкуры, мясо и жир. Вот это животное, как по-вашему… кабарга! – да, на нее часто охотились.
– Так это браконьерство, получается? – спросил я.
– Точно. Вот я тоже стал участвовать в этом. Конечно, можете меня судить, но тогда все этим промышляли. Тем более, наши начальники закрывали глаза на это. С детства я хорошо охотился и умел выискивать диких животных в лесу. Поначалу все было хорошо, мы поймали много зверей. Но однажды я пошел на охоту один. Бежал за кабаном, не заметил ветку на земле, споткнулся и неудачно упал. Кабан побежал на меня и клыком ударил в бок. Текла кровь, а вокруг некому помочь. Я пошел назад в лагерь, а в этот момент туда же шла лесная охрана. Они искали в лесу как раз браконьеров. Меня поймали, отвезли в их управление. Рану зашили, но ходить все равно трудно было. А эти работники лесной охраны хотели меня депортировать. Но я понимал, что нельзя было, чтобы меня отправили назад. И я убежал. Когда меня везли обратно в мой лагерь, водитель остановился на заправке, а остальные вышли из машины покурить. Меня не связывали, потому что корейцы обычно очень послушные и не перечат власти. Я выскочил из машины и побежал к железной дороге. Я бежал так быстро, как мог. Было очень больно в боку, и швы, которые сделал доктор, разошлись. Добежал до станции железной дороги, где загружали древесину и спрятался в одном из составов. Меня искали, но не нашли. Я слышал их рассерженные крики и топот шагов. Ушли только к вечеру. К тому времени из меня вышло очень много крови. Я сумел только добрести до ближайшего города и думал тихо умереть где-нибудь в переулке. Это все равно было лучше, чем уехать назад в Корею.
– Но почему?! – вскричал я, – Почему вы не хотели возвращаться в лагерь? Даже если бы вас депортировали, то вы бы вернулись к семье и помогали им, работая уже дома, в Корее.
– Если бы я вернулся в лагерь, я бы навсегда опозорил и себя, и наше лагерное управление. Скорее всего остальных работников, кто охотился, тоже нашли и депортировали. Лагерь могли вообще распустить, значит, люди лишились бы работы. А если бы я пропал, то пропали бы и доказательства, что в лагере нарушают правила. Лесная охрана уже ничего не могла сделать. Поэтому мне было лучше умереть, чем вернуться. И даже если я вернулся в Корею, что мне там было делать? Чтобы попасть в СССР, мне пришлось дать большую взятку. Получалось, что эти деньги были потрачены впустую. Тем более, с собой назад я ничего бы не привез. А на работе в Корее, как я и сказал, я не мог обеспечить свою семью. Какой выход у меня оставался?
В его словах была своеобразная логика. Она была чужда восприятию моего поколения, привыкшего жить для себя. Этот старый кореец ставил интересы общины превыше своих собственных и готов был даже отдать свою жизнь за безопасность большинства.
