Антон Скрипец
Пулемет для витязя
Глава 4
Рьяный огонь, черные латы
Полоцк походил скорее на крепость, чем на город. Неприветливые стены детинца воинственно нависали над высоким берегом реки, а от них вниз по склону сбегали угрюмые улочки слободы. В отличие от Киева или даже Смоленска, здесь не было мощенных деревом тротуаров, и на большак вела хоть и широкая, но всего лишь накатанная возами колея.
Словом, ничего необычного.
Кроме одного.
Даже Тверда, повидавшего на своем веку пожаров войны, это кострище заставило поежиться. Полоцкий двор гильдии располагался на окраине города, вплотную примыкая к речной пристани. Терем головы, по которому сейчас невозможно было определить, на сколько поверхов он высился над землей, жилые срубы обитавших здесь купеческих людей и клети дворни, хозяйские постройки, склады, амбары и мастерские – все рассыпалось прахом в прямом смысле слова. Мрачные черные огрызки, гнилыми пеньками зубов торчащие в том месте, где раньше вдавался в реку длинный причал, липко облизывали волны. О том, что вдоль него некогда были пришвартованы корабли, можно было догадаться разве что по обугленным остаткам досок и бревен, прибитым течением к берегу. Лесины высокого тына, отгораживающего подворье гильдии, обуглены и растерзаны так, словно на них выплеснулась струя огня. Даже сама земля изрыта и изъедена немыслимым жаром, оставившим на ней многочисленные шрамы трещин и не позволившим уцелеть в ужасающем кипящем котле ни единой травинке.
– Это то, ради чего мы сюда перли? – первым, как повелось, голос подал Хват. – И что мы тут еще можем увидеть, кроме того, что смогли разглядеть да откопать местные? А я сомневаюсь, что они смогли разгрести хоть что-то.
По пепелищу, если можно так назвать черное кострище, оставленное чудовищным огненным вихрем, они бродили чуть не полдня. То спускались к воде, то принимались осматривать частокол, то пытались растащить остатки спаянных будто в исполинском, добела разогретом кузнечном горне испепеленных строений. Все без толку. Найти тут хоть что-то было невозможно.
Первым до этого додумался Полоз. Еще утром он рвался сюда не хуже солнца, спешащего растопить поутру ночной кошмар. Но едва вышли за пределы наместникова детинца, интерес к доблестному отстаиванию интересов гильдии в нем поутух. А после того как увидел, в какую головню обратилась богатейшая в городе усадьба, сумел удивить: вдруг оказалось, что у него в Полоцке имеется и куча других дел. Ничуть не меньше отыскалось их и у Хвата, стоило только Путяте обмолвиться о том, что никакого серебра, даже очень сильно расплавленного, найти здесь не удастся – свои куны гильдия хранит не в одном месте, а в займовых грамотах.
– Чего? – большего презрения варяг не выказывал даже грамотам Тумана, когда выяснилось, что пользоваться по старинке лопухами гораздо сподручнее. – Бумажки вместо денег? Неудивительно что здесь все полыхнуло таким синим пламенем. Вон, грамотей знает, как здорово занимается береста.
Туман поднимался к ним с берега реки, выудив в воде какую-то черную головню и осматривая ее с таким видом, будто собирался сделать из нее новое цевье для лука. Едва не споткнувшись об обугленное нагромождение камней, бывшее некогда основанием печи в кузне, он протянул находку Путяте. Но тот, мельком взглянув на измазанные сажей руки Тумана, свои тут же спрятал за спину.
– Вряд ли этот пожар был случайным, – не обратив ни малейшего внимания на брезгливость купца, принялся вертеть в руках находку книгочей. – Ощущение такое, что полыхнуло все и разом. Включая пристань и корабли. Так не бывает. Обычно занимается какое-то одно здание, а на остальные огонь перекидывается после, если не удается его унять.
– Не успели, – тягучий, как смола, голос раздался сзади. Обернувшись, они увидели перед собой кряжистого воина, о котором вовсе нельзя было сказать, что лучшие его битвы – дело далекого прошлого. Расплющенный в одной из битв нос, выпяченная так далеко вперед челюсть, что нижняя губа покрывала верхнюю, а когда он говорил, рот щерился провалом на месте передних зубов. Словом, обычная разбойничья харя. Но широкий медный обруч с самоцветами, охватывающий голову, и золотая гривна на шее сразу дали исчерпывающее представление о том, кто почтил их на пожарище своим присутствием. – Здесь все сгорело так яро и споро, что от бедолаг, оказавшихся в этом жерле вулкана, почти ничего не удалось найти.
– Конунг Аллсвальд, – смиренно склонил голову Путята. Беглым гвардейцам базилевса и вовсе полагалось переломиться надвое. Благо наместник был не в том настроении, чтобы упиваться знаками должного почитания. Он отмахнулся, давая понять, что дворцовые манеры здесь не к месту. Впрочем, за спиной его высились три хмурых норда. В грубых плащах, серых кольчугах, плетенных крупными кольцами, с короткими мечами да воткнутыми за пояс узкоклювыми топориками. Под конусовидными нурманнскими шлемами с прорезями для глаз торчали ухоженные светлые бороды и заплетенные в косы усы. Ярлы, которые при случае о сих манерах непрошеным гостям должны были напомнить.
– Я согласен с тем, что костер этот вовсе не от случайно оброненной лучины разгорелся, – продолжил конунг, как только воинственная его свита по взмаху руки хмуро удалилась. – Готовились к этому, видимо, не один день. Все это мы выяснили сами, и вовсе не обязательно было присылать сюда посольство гильдии. Не говоря уже о киевском воинстве.
– Быть может, и ты, конунг, и князь – оба сверх меры подогреваете интерес к делу, которое на самом деле имеет отношение лишь к купеческой гильдии? – исхитрился вставить свое слово Путята.
Тверд без особого удовольствия отметил, что рука конунга после этих слов недвусмысленно сжалась в кулак. Не хватало еще для полного счастья заиметь во врагах еще и его. Скрестить клинок с наместником, пусть даже для благой цели спасения толстой шкуры своего нанимателя – это могло обернуться самыми кровавыми неприятностями.
– Говоришь, купец, я, полоцкий наместник, не в свое дело нос сунул? Не угадал. При Дворе гильдии работала долбаная прорва люду. Жителей моего города. И семьи их – старики, жены, дети – тоже в моем городе жили-были. Так вот их всех, всех до одного, до самого маленького сопляка в ту самую проклятую ночь, когда полоцкое зарево видно было, должно быть, даже в Новгороде… всех… ВСЕХ!.. вырезали.
Тверд мигом забыл обо всех своих воинственных мыслях. Даже Хват, что бывало с ним от силы пару раз в жизни, выглядел растерянным. Пронзительно скрипнула искореженная петля ворот, черная, как и два болтающихся на ней обгорелых деревянных обломка, чудом сохранившихся в огненном пекле. Тяжелый плеск волн, полощущих останки изжаренной пристани, стал почему-то казаться особенно мерзким. Аллсвальд, оторвав наконец руку от пояса с оружием, шумно выдох-нул и вдруг опустился на землю. На черную, горелую, в жирных потеках сажи землю.
– Этот огонь ревел так, что я думал – не иначе, сам хазарский бог лично решил посетить мой город и оставить от него только пепел. Его не получалось потушить. Никак. Ничем. Вообще… Я всех людей бросил сюда, тушить. Добро, вода под боком, – кивнул конунг в сторону реки. – Но тогда и вода начала гореть. Люди выпрыгивали с ревущих огнем лодий, попадая в пылающую воду. Да что там! Многие из тех, кто принялись по моему приказу тушить пожар, как лучинки жалкие вспыхивали в один миг. Представлеяшь, каково это? Только что перед тобой человек стоял, а спустя один вдох он в обугленную головню превратился. И пока мы со всем этим пытались хоть что-то сделать, в это же время по всему городу началась заранее спланированная резня. Представляешь, сколько оружных татей рыскало по моим улицам той ночью? И ты говоришь – не мое дело? А чье ж тогда? На кой я тогда вообще тут надобен?
– Хорошо, что боярин Полоз здесь задерживаться не стал, – блеклым голосом, словно опасаясь нарушить повисшее над ними тягостное молчание, проговорил Тверд. – Уж он бы за такие слова наверняка зацепился, что репей за волчий зад.
Аллсвальд посмотрел на кентарха снизу вверх так, будто тот чудесным образом объявился перед ним только что прямо из убитой жаром земли.
– Мне нет дела ни до каких бояр. Я сейчас одного лишь хочу – отыскать этих упырей. Уж я-то найду им награду по их делам. Им не будет стыдно уйти из этого мира. И те мечи, что вы притащили за собой в Полоцк, здесь не надобны. Добра никому еще с мечами не приносили, а сделать больше, чем я сделал, все равно не получится. Так что зря старается княжий ближник. Носом рыть землю здесь – с огромным трудом он оторвал от обезображенной немыслимым жаром земли прокопченый кус и с остервенением раздавил его в кулаке, – бесполезно. Да и вы, господа гильдийцы, вряд ли что сможете сыскать. По домам семей сгоревших здесь людей ходить смысла нет. Пусты они, эти дома. Разве что от крови не в каждом еще пол отскоблить успели.
– И все же дозволь, княже, попробовать, – вид у Путяты был такой, словно он не окрика ожидал, оплеухи или увесистой зуботычины за дерзость свою, а как минимум ножа под ребра. Или того самого меча, за который наместник с такой охотой хватался. Но конунг, глянув на него как на залаявшего вдруг кота, лишь махнул рукой. Крякнув, он поднялся на ноги и, не проронив больше ни звука, отправился в сторону пронзительно взвизгивающей под напором прущего с реки ветра петли не успевших сгореть до основания ворот.
* * *
Этот конец города никак нельзя было отнести к цветущим. Покосившиеся серые хатки славян, перемежающиеся с длинными родовыми домами нордов, не навевали мыслей о достатке их владельцев. То тут, то там в хилых тынах зияли проплешины дыр, а одну избенку, на вид заброшенную несколько лет назад, постепенно разрушало проросшее прямо в нее дерево.
– Вы б меня предупредили хотя бы, что у нас намечается поход по таким вонючим местам. Я б лучше в детинце остался: видал у киевлян пару вещичек, за которые можно было бы бросить кости, – даже бесшабашный Хват не особенно наплевательски отнесся к их нахождению в такой дыре.
– Я вам плачу не за то, чтобы вы раздевали княжьих людей, – проворчал Путята. Вид у него, впрочем, был такой, будто он и сам не знает, что ищет. Взгляд постоянно блуждал по сторонам, и вряд ли он вообще задумывался о том, что уж купцу-то в таком месте показываться крайне нежелательно.
Что Тверд и решил подчеркнуть:
– Ну, так расскажи, в чем сейчас заключается наша работа. Глядишь, поможем тебе найти то, что пытаешься высмотреть.
– Ваши глаза пригодились бы гораздо больше, если бы занимались прямой своей обязанностью – выискиванием угрожающей мне опасности.
Некоторое время шли молча. Лошадей вели в поводу так, чтобы те двигались, образуя внешнюю защитную ограду от возможной атаки лучников. Или, например, пращников. Да и умельцы с сулицами могли садануть откуда-нибудь из-за угла. И потому, когда купец вдруг тронул Тверда за плечо, рука сама собой выхватила нож из-за спины, изготовившись отражать опасность. Но ее не было. Путята показывал на приземистую постройку, длинную, но глубоко вросшую в землю. Жилище это принадлежало норду – кто еще сделает свой дом так, чтобы крышей его служила перевернутая ладья? Изувеченные ее весом и многими прожитыми годами венцы стен ушли в грунт, и со стороны создавалось впечатление, что дом этот из одного перевернутого струга и состоит.
– Мне нужно зайти туда одному, без лишних глаз.
– То, что наши глаза тебе не по нраву, мы уже поняли, – возразил Тверд. – Но если там внутри схрон местных татей, то купец им станет приятным даром к ужину.
Недовольно кивнув, Путята посторонился. Когда Тверд встретился глазами с Туманом, тот скосил взгляд в сторону ската крыши дома. Ясно. То, что заметил купец на этой хибаре, определив ее как нужную, было нацарапано там. Проходя мимо, кентарх мимолетно взглянул на едва заметную руну. Это был грубо сработанный знак, который было странно увидеть здесь. Обычно таким символом на дорожных указателях обозначали капища – 12 столбов, стоящих вкруг и символизирующих главные божества русов. Почему здесь кто-то решил вырезать именно такой знак, было не особенно ясно.
Тверд осторожно толкнул дверь от себя и проскользнул в щель, которую она оставила ему для прохода. Внутри было темно, сыро и неубрано. Будто хозяева здесь не появлялись не один год. Впрочем, рассказ конунга о порешенных семьях гильдийцев вполне это объяснял. Кентарх обошел стоящий у очага стол, поднялся по невысокой лестнице и заглянул на открытый пристрой второго поверха. Кроме пары лавок, ларей, да узких полатей, на которые падали косые лучи света сквозь прореху в крыше, тут ничего интересного и опасного не обнаружилось.
Чем же оказалась так интересна для гильдийца эта развалина? Пожав плечами, он недовольно отправился к двери – объявить своему нанимателю об отсутствии угрозы. Доски пола под его сапогами скрипнули еще пару раз. Поначалу он не обратил на это внимания.
А потом его осенило.
Норды не стелят пол. В их жилищах пол – крепко утоптанная земля. Но ведь этот дом явно принадлежал норду. Так может быть…
Опустившись на колено, Тверд принялся ощупывать и простукивать доски. Не то чтобы он не уважал приказаний своего нанимателя, но жизненный опыт не раз подсовывал ему очень очевидные примеры того, насколько важно охраннику не только оберегать своего хозяина, но и знать его секреты. И дело тут было вовсе не в верности. Нередко такое знание могло спасти жизнь.
Отодвинув в сторону стол, он заметил доску, выглядевшую гораздо менее рассохшейся, чем остальные. Зацепив ножом ее край, дернул – и она туго подалась вверх.
Именно в этот момент в его незащищенный живот прилетел удар таранной силы. Отлетев к стене, Тверд успел подумать о том, что ему еще здорово повезло – ослабивший внимание воин частенько становится жертвой именно такого внезапного нападения врага. Жертвой, как правило, бездыханной. Вот только откуда он тут взялся, этот враг?
Оттолкнувшись от стены, Тверд воздел себя на ноги, одновременно уходя в сторону от очередного выпада. Латная перчатка неведомого супостата была довольно чудной: очень тесно облегала руку и была чернее самой черной византийской ночи. Мгновение спустя Тверд отметил, что и весь неведомый враг был облачен в такую черную и словно обтекающую поджарое тело броню. Даже лица не было видно – на опального десятника пялились угольной чернотой будто бы пустые глазницы на личине шлема. Обычно считалось, что такие железные хари должны быть безобразнее безобразного. В конце концов их прямое предназначение – вселять страх во врага. Но кузнец, сработавший этот шлем, о таком правиле, должно быть, не слыхал. Маска была до того ровной да гладкой, а выражение ее – безучастным, что создавалось впечатление, будто война совсем не ее призвание и не то, ради чего ее делали. Темный плащ хитро скрадывал движения нападавшего, а вовсе не путался между руками-ногами, мешая владельцу. Тверд, поначалу списавший на не-опытность нежелание внезапного врага скидывать его, спустя пару умелых движений черномордого понял, насколько сильно ошибся. Пытаться в одиночку одолеть такого противника – дело, конечно, благородное, а для опытного воина так даже и достойное, но какой смысл рисковать жизнью, когда с улицы могут прийти на выручку два соратника?
Но едва черная личина заметила, что ее враг набирает в грудь воздух для крика, тут же выбросила вперед руку, плащ умело скрыл это движение, и не успевший вовремя среагировать на новую опасность мозг Тверда вдруг взорвался ослепительной вспышкой боли. Ноги подкосились, и тело грузным мешком безвольно ухнулось на пол.
Сквозь пляшущие перед взором пятна он увидел, как вражина отодвинул в сторону ту самую доску, которую обнаружил Тверд, и достал из-под пола увесистый, обтянутый тонкой кожей сверток. Само собой, отпускать его с этим подарочком было нельзя.
Тверд вздернул себя на ноги и тут же увернулся от черного кулака. Темное железо звякнуло о наручи. Обратным движением десятник воткнул локоть прямо в пялющуюся на него безучастную рожу. Вернее, непременно воткнул бы, прячься за ней любой другой человек. С этим почему-то не прошло. Он вообще дрался как-то чудно. Вот и сейчас, вместо того чтобы уворачиваться от удара, он, наоборот, резко подался навстречу, поднырнул под руку, ухватился за шею Тверда, в один миг напрыгнул на него, провернулся змеей вокруг тулова кентарха, неуловимо освободился от захвата и, зажав его голову ногами, бросился вниз. Сам-то черный кувыркнулся колесом, да тут же взвился на ноги, а Тверд, не привыкший к такому лихачеству, вынужден был то ли удивленно, то ли раздосадованно охнуть, ругнуться и бухнуться с оглушительным грохотом на пол. Залетел он аккурат в дыру, где не так давно еще был тайник. Хлипкие доски с треском подломились под его весом, увлекая на Тверда сверху лавки да стол с подломившейся ножкой. А следом, не успел он как следует подобраться, чтобы выбраться из трухлявой западни, прилетел и тяжелый сапог. Прямиком в нос. Мгновенная острейшая боль, пелена перед глазами, ломота в затылке, брызнувшие сами собой слезы. И потому откуда раздался грохот в следующий миг – от распахнувшейся двери или от треска в собственной башке, точно Тверд утверждать не мог. Но добивать его окончательно черный вертлявый угорь не стал, метнувшись куда-то вбок. Послышался звук свистнувшей стрелы, коротко тренькнуло впившееся в дерево железо.
– Ах ты рожа… – ругнулся Хват.
Пару раз железо звякнуло о железо, затем раздался судорожный вздох и – громкий треск. Еле-еле придя в себя, Тверд обнаружил, что уже не валяется в дыре в полу, а гордо стоит на четвереньках, вздернутый на них, скорее всего, исключительно воинским инстинктом. Мазнув беглым взглядом картину схватки, десятник успел подметить выбитую напрочь дверь и где-то там, на улице пытающегося подняться с ее деревянных обломков очень недовольного варяга. Туман выпустил еще одну стрелу в подобравшегося к нему врага, причем практически в упор. Но неуловимое движение то ли руками, то ли плащом – и стрела жалко цвиркнула по касательной, отлетев куда-то в сторону. Миг – и сокрушительный удар ногой отшвырнул лучника в раззявленный зев двери, кинув прямо на подобравшегося уже на ноги и бросившегося в атаку Хвата. Оба рухнули, отлетев к хлипкому тыну.
На всю эту картину, ни жив ни мертв, ошарашенно пялился бледный Путята. Но скользнувший мимо вор на гильдийца даже бровью не повел, лишь походя пихнув плечом.
– Уйдет! – гаркнул что есть мочи Тверд, подхватываясь в погоню. Черный кинулся влево, как раз туда, где они оставили коней. Голова гудела и кружилась, а чуть не втоптанный в горло нос несносно ломило. Ноги норовили запнуться одна о другую, а качающаяся земля – взлететь прямо к лицу. Потому он даже не понял, кто его сшиб с ног, когда он вырвался с заброшенного двора на улицу – пролетевший мимо конь, причем его собственный, или варяг, бросившийся наперерез и чуть не за шкирку вытащивший пьяно телепающегося Тверда прямо из-под копыт.
– Уйдет! – зубами хватаясь за воздух в попытке снова подняться, просипел Тверд.
– Да хрен ему промеж ушей! – гаркнул Хват, размахиваясь не хуже мельничного колеса и с шумным хэком отправляя вдогонку беглецу метательный топор. Железный звяк, короткое ржание лошади и разочарованный вопль варяга.
– Ушел! Ушел, псина рваная!
– Сверток! – почти одновременно радостно возопил Путята, бросаясь в ту же сторону, куда рванул от погони беглец.
– Да в дупле видал я твои свертки! – не унимался усач. – Этот черноморд меня – меня! – жопой в землю воткнул! Два раза! И ушел!
Варяг принялся осатанело боевым своим топором рубить доски забора, заходясь в крике, неистовстве и забрасывая все пространство вокруг себя щепой да прочими деревянными обломками. Один Туман, похоже, отделался более-менее легко. Он выпустил вслед беглецу еще одну стрелу, хватанул из ножен меч и бросился следом за купцом – на тот случай, если их соперник по поиску тайника восхотел бы вернуться обратно и снять с Путяты голову. Но, судя по удаляющемуся стуку копыт, тот останавливаться не собирался.
Тверд с трудом сел, оперся спиной о тын и провел рукой по лицу. Вяло текущая из ноздрей кровь лениво орошала усы и бороду, капая на броню и стекая под рубаху.
– Охолони, – проскрипел он, пытаясь усмирить варяжью истерию. – Ушел и ушел. В другой раз посчитаешься. Чую, раз идем одной дорогой, встретимся еще. Хуже, что он утащил с собой то, за чем мы сюда пришли.
– Да хрен он упер, – напоследок раздосадованно саданув по остаткам забора еще раз, утихомирился, наконец, варяг. – Это он топор мой упер, что я ему промеж лопаток засадил. А сверток этот ваш у него тут же из-под плаща и выпал. Вон, купчина над ним пляшет, что старик над первенцем. Сдается мне, гильдиец должен рассказать, по каким таким дорогам мы ходим, да с какими такими людьми на них сталкиваемся, что нас вот этак бьют без всякого разбора и стеснения.
* * *
В погоню снарядились быстро, не дав Путяте вдосталь наобниматься со своей находкой. Если топор Хвата или стрела Тумана и вправду достали черного, то уйти он далеко не мог даже на самой быстрой лошади. Да и наследить по дороге должен был будь здоров. Собственно, и наследил. Тверд впервые за все время нахождения в Полоцке порадовался, что деревянных мостовых тут не делают. А на земле оттиски копыт просматривались очень хорошо. Правда, чем закончится эта погоня, коли удастся-таки нагнать вора, десятник сказать не мог.
Кружили по закоулкам недолго. Поняв, видимо, что в людном месте затеряться куда сподручнее, тать поворотил к ремесленной слободе. Где след его и потерялся. Как ни ярился Хват, как ни хватал за грудки прохожих, бешено тараща на них глаза и ревя в лицо, не видали ли они очень приметного верхового в черной броне с черной личиной, единственно, что выяснил – что напугать он способен кого угодно, даже не вынимая оружия.
– Уймись уже, – в конце концов прикрикнул на него Тверд, когда косые взгляды, липнущие к ним, достигли того количества, за которым обычно следует появление городской стражи. А то, что лишний раз напоминать о своих длинных носах и непонятных делишках полоцкому конунгу лучше не надо, понятно было даже до того, как на их руках появился странный сверток.
– И что это за штука, до которой столько охотников? – вполголоса поинтересовался у Путяты Тверд, как только отправил Тумана утихомирить чересчур разошедшегося в поисках свидетелей варяга, и они с гильдийцем на какое-то время остались вдвоем.
– Тебе то знать ни к чему.
– Я могу это узнать, вовсе не спрашивая твоего мнения. Достаточно свистнуть сюда варяга, и он отберет у тебя эту штуку, и хорошо, коль не вместе с руками. Или, например, не он отберет, а Аллсвальд. Мне показалось, что конунг кровно заинтересован в том, чтобы найти любую нить, ведущую к поджигателям. А еще есть Полоз. Тому, я думаю, стоит только шепнуть, что мы кой-чего сыскали…
– Вообще-то я нанимал тебя для охраны. А вовсе не для засовывания носа в дела гильдии.
– Знать, с чем мы имеем дело, я должен. Для той же безопасности. И если ты решил на каждом шагу играть в тайны царьградского двора, то нечего было вообще ко мне обращаться.
– Добро, – пожевав губы и пораздував ноздри, согласился, наконец, купец. – Только место нужно найти потише. Чтоб без лишних глаз. И твои вояки чтобы носы не совали.
Укромное место сыскали на торжище. В том его конце, где зазывалы орали о румяных пирогах, что пеклись тут же, в приземистой, но чистенькой избенке, бившей наповал исходящим из нее духом свежего хлеба. Запахи эти пошли только на пользу.
– Что-то давненько мы не жрали, – тут же позабыв о преследуемом вражине с черной харей, вспомнил Хват.
– Ну так иди, возьми чего, – пожал плечами Тверд, а как только варяг спорым поскоком удалился, подозвал поближе Тумана. – Пригляди, чтобы никто тут с растопыренными ушами не терся.
Лучник кивнул и отошел чуть в сторону, где с безучастным видом привалился спиной к случившейся поблизости подводе с высокими бортами. Путята с Твердом уселись на приземистую лавку у коновязи. И лишь в сотый раз подозрительно осмотревшись по сторонам, купец выудил из своего объемного кафтана увесистый сверток, бережно развернул тонкую телячью кожу и достал из нее редкую для этих мест вещь – настоящую книгу.
– И что ж за знания такие здесь писаны, из-за которых сыр-бор?
– Ученостей тут никаких не писано. Это обычная расходная книга. Столько-то товаров прибыло, столько-то убыло…
Тверд посмотрел на купца так, словно тот вдруг превратился в кошку с коромыслом вместо хвоста.
– Что?.. Расходная книга – и все?
– А этого мало?
– Знаешь, для того чтобы придумать всю эту хренотень с тайником и непонятными символами, не говоря уже о гаде, который не пойми откуда возникает и мимоходом бьет всем морды, – да, маловато, на мой взгляд.
Путята удивленно уставился на Тверда.
– Вообще-то этот тать в черной личине, вполне может статься, по вашу душу приходил. Как тот, что оставил стрелу в одной двери в Киеве.
– Тому, кто оставил стрелу в постоялом дворе, сильно повезло, что успел уйти. А здесь мне повезло, что местный вор так торопился, что не стал нас убивать. И я очень сильно сомневаюсь, что этакий умелец явился за какой-то жалкой книгой.
– Жалкой? Похоже, ты просто не понимаешь, о чем речь, – постучав пальцем по резной деревянной обложке рекомой книги, хмыкнул гильдиец.
– Это да. В последний месяц у меня вообще все идет так, что я не понимаю даже, как умудряюсь землю топтать до сих пор. И, кстати, Хват не настолько голодный, чтобы бродить в поисках еды так долго, чтобы ты успел все это прочитать.
– А мне и не нужно читать все, – с важным видом хмыкнул гильдиец. – Хватит и последней страницы. Видишь ли, это – копия расходной книги. Писарь в каждом из Дворов гильдии обязан записывать все, что произошло за день: что за купцы были, какие товары привезли, какие вывезли, кто из них загрузился первым, кто выгрузил свою поклажу последним…
– То есть здесь должно быть указано, кто последний отбыл с полоцкого Двора.
Путята кивнул, открыл книгу и зашуршал тонкими страницами. Ни на пергамент, ни на бересту то, из чего они были сделаны, совершенно не походило.
– Может, именно это и хотели скрыть те, кто устроил по всему Полоцку резню в ту ночь.
– Вы всегда храните свои грамоты так мудрено? Это чтобы писарь, пряча ваши книги по разным концам города, от сидячей работы не отрастил себе пузо?
– Конечно, нет. Это – копия. Писарь должен был делать записи сразу в двух книгах. В той, что хранилась непосредственно в гильдии, и в еще одной. Вторую следовало уносить со Двора в специальное укромное место. На случай… – купец пошевелил своим массивным вторым подбородком, подыскивая нужные слова. – В общем, именно на тот случай, который у нас и случился.
– Слушай, деньги вы храните в каких-то бумагах на стороне, грамоты – в тайниках. Вы точно купцы?
Путята оторвал взгляд от книги и выразительно уставился на Тверда. Второй его подбородок при этом вздулся так, что гильдиец стал похож на жабу с бородой.
– По-твоему, я похож на лазутчика?
– Да уж, – покосился Тверд на его второй подбородок и вздувшееся от сидячего положения брюхо. – Из всех людей, которых я знаю, нет таких, которые годились бы на эту роль меньше, чем ты.
– Большое спасибо. Ты позволишь, я вернусь к своим недовоинским занятиям?
– Да, конечно, у тебя это здорово получается.
Читать эти каракули Путяте следовало пошустрее – в поле зрения появился Хват, который с довольным видом на ходу уминал половину ковриги хлеба, заедая его зеленым луком. Приблизившись к Туману, он без особых эмоций отломил от хлеба солидный шмат и не глядя бросил ему. Лучник так же молча поймал угощение, тут же впившись в него зубами. В отличие от Тверда, он почему-то не задумался, где взял всю эту снедь варяг, особенно если учесть, что ни единого медяка у того не было.
– Ты знаешь, что обозначает слово «тархан»? – прервал Путята размышления Тверда о законности пребывания пищи в горле его воев.
– Это хазарское слово. Обозначает «знатное сословие».
– Верхушку воинского сословия, если точнее.
– Зачем спрашиваешь, коль сам знаешь?
– Затем, что не могу взять в толк, что забыл во Дворе гильдии хазарский воевода, который почему-то записан в книге не иначе как купец?
– Чего? – попытался выхватить у купца книгу Тверд. И сразу подумал о том, что гильдиец, когда ему это нужно, может быть гораздо сильнее, чем пытается показаться. Во всяком случае, книгу он не отдал.
– Последним, кто выгружал свои товары перед пожаром в полоцком Дворе гильдии, был купец, который записан как тархан Илдуган.
– Кто? – Тверд вмиг вспомнил сумрачную киевскую ночь, огромный цветок огня на хазарской башне, русских дружинников в охранении посольства.
– Илдуган.
Вот оно что. Выходит, не зря попрекал молодой дружинник Сова своего растяпу десятника. Значит, вот какие подводы вывез ночью из хазарского посольства главный советник Илдуган. И вот почему гильдия в Полоцке горела так свирепо. Хазарское масло, которое питает божественный огонь, – не тухнет.
Глаза Путяты, по мере того как Тверд рассказывал ему о телегах, доверху нагруженных бочками, что вывезены были из Киева хазарами, становились все шире и шире.
– Срочно выдвигаемся в Киев, – наконец сбросил оцепенение купец. – Мы выяснили, что конунг здесь совершенно ни при чем, и лучше бы поскорее известить об этом Светлого князя. Но нельзя, чтобы Аллсвальд узнал первым. Ты ж его видел – он всех хазар в городе перережет. И тогда Киеву придется решать, с кем воевать: с каганом, который такого оскорбления не потерпит, или со своим же данником, смерти которого в случае оной резни наверняка затребуют хазары.
– Да? А кто ж тогда ответит за все полоцкие смерти?
– По всей видимости, Илдуган. Будет объявлено, что он действовал по своей черной воле, и князю будет предоставлена честь казнить поганца по своему усмотрению.
– Но ведь это же… ни в какое сравнение! Этот кровопиец кучу народа вырезал! И в обмен на это – всего лишь одна-единственная голова на колу?
Путята недоверчиво покосился на Тверда.
– Ты будто бы не из Византии вернулся. Да, именно так все, скорее всего, и будет. И называется все это дерьмо, которое мы тут с тобой нарыли, хитрым словом «политика». А придумали ее как раз греки, у которых ты провел столько лет.
По возвращении они обнаружили спешно собирающийся в обратный путь отряд Полоза. О своем решении боярин перед ними отчитываться не стал, да и они спрашивать его не подумали. Хватило и того, что это спешное бегство вполне совпадало с их планами.
