Антон Скрипец
Пулемет для витязя
Глава 2
Ждана
То, что к вечеру небо затянули угрюмые тучи, им было только на руку. Где-то в глубине лиловых громад недовольно перебирал свои секиры Перун, посылая земле отзвуки их скрежета, когда они соприкасались друг с другом. Вторил ему Сварог, изредка бухая в небесной кузне тяжеленным молотом по исполинской наковальне. Не иначе, перековывал поостывший да пообтершийся о небесную твердь солнечный диск. При этом грохоте уши закладывало по-настоящему, а бестолковые лошади, ничего не смыслящие в устройстве мира, испуганно шарахались, приседали на круп, трясли гривой и недовольно пританцовывали на месте.
Отсюда как на ладони был виден княжеский кремль. Сейчас он угрюмо чернел на фоне остывающего белесого куска неба, прогнувшегося под весом тяжелых туч. Рукой подать было и до хазарского конца. Правда, это соседство радовало не особенно.
– Эта кочерга никогда, что ли, не гаснет?
Хват недовольно смотрел на хазарскую башню, венец которой был объят высоченным столбом пламени. Его отблески плясали на хмурой роже варяга, бросали дикие тени на терема знатных мужей, отодвигали мрак в угрюмые подворотни, становившиеся от этого еще более зловещими.
– Нам вообще-то темнота нужна и сонный покой, а эта лучина половине города спать не дает. Что за обычай – палить столько дров?
– Ромеи говорят, что и славянский Ярило, и Чистый хазар – одно и то же божество, – как по-писаному тут же выдал книгочей. – Непонятно только, мы первыми его почитать стали или переняли обычай у них. Их священное пламя – главный символ веры огнепоклонников.
– Да мне что с того, что они лучине кланяются? Ты мне лучше скажи, раз такой умный, как нам сейчас незаметными туда пробраться?
– Ну, ты же вчера как-то пробрался. Притом ночью. И раз костер этот не заметил, стало быть, не так-то он тебе и мешал.
– Хе! Так не до того было, – осклабился варяг. – Но сегодня не мне ж на бабу лезть.
– Хват, я тебе когда-нибудь усы твои вислые в отхожее место суну, чтобы рот потом открыть боялся, – тут же откликнулся Тверд. – Или, вон, хазарам отдам. Они тебя на маковку своей стрельни привяжут, да чуб подпалят. Ты и так-то на свечку с этим фитилем на башке похож. Вот и будешь у них заместо бога.
– Я вот сейчас коня поворочу, и думайте тогда сами, как туда пробираться, – угрюмо откликнулся Хват. Когда перебранка касалась чуба, рука его непроизвольно, Тверд это не раз замечал, хваталась за рукоять меча. – Вы как раз удачно друг другу подходите – один умный, другой главный. Вот и валяйте.
На миг меж ними повисла тишина, мрачная, как тени, злобно пялящиеся из углов на хазарское пламя. Слышен был лишь затихающий во дворах людской гомон, да торжественный гул костра на высоченной веже, прерываемый громким треском горящих бревен.
– Хват, ты нас сюда притащил, чтобы это сказать? – первым не выдержал Тверд.
Они померялись недовольными взглядами, после чего варяг шумно сморкнулся, харкнул в чей-то палисадник, с деловитой придирчивостью осмотрел свои ногти. И лишь потом, будто случайно вспомнив, зачем, собственно, они сюда пожаловали, с ленцой и явной неохотой слез с коня, зыркнув на соратников. Взор был недовольный до такой степени, будто он их тут ждал уже пару дней под дождем, а они и не думали торопиться.
– Значится, что? Туман, ты оставайся с лошадьми. Сведи их вниз по улице, подальше от этого светильника. А мы вдвоем пойдем.
Они выбрали тень погуще, у забора, под раскидистыми ветвями яблони, обождали, покуда мерный перестук копыт и бряцанье подпруг утихнет в вечерней тиши.
– На нарядном подворье делать нечего. Там боярин Полоз изволит собак держать. Хороших, здоровых. Ночью их спускают. Поэтому пойдем через челядные пристройки, они тыном от барской усадьбы отгорожены – холопам тоже без надобности быть загрызенными.
– Челядные постройки случайно не с казармами ль для гридней соседствуют?
– А то! Там еще две стрельни стоят.
– И с чего бы нам в таком случае туда соваться?
Хват насмешливо фыркнул.
– Это ж не Царьград, где всяк вельможа может утром не проснуться. В Киеве боярам от кого хорониться? Ну да, стрельни есть. Высокие, красивые. Сторожа даже имеются. Да только гридням какая разница, где спать – на посту аль на полатях? Добро еще, коль баб с собой туда не притащат.
– Баб? В сторожевую башню?
– Я так и делал, – пожал плечами Хват, но осекся, покосился на каменное лицо Тверда, глухо прочистил горло и пожал плечами. – В том смысле, что когда ты еще кентархом не стал. А после того, конечно, никогда.
Высокий тын нарядной стороны усадьбы они миновали, не стараясь особо хорониться. Но как только нырнули в узкий проулок, двигаться стали быстрее. Внимание к себе привлекли лишь раз – когда из-за тына раздалось низкое горловое рычание. Впрочем, прущий первым проводник внимания на пса не обратил. Тем более что недовольное ворчание волкодава осталось за спиной. Видимо, за той самой оградой, что внутри усадьбы отделяла хозяйское подворье от челядного. Порычав еще немного, псина напоследок бухнула низким гавком и удалилась, посчитав, видать, тревогу ложной.
Хват молча пялился на верхний венец вежи, где не угадывалось никакого движения. Чему могло быть два объяснения: либо ночная сторо́жа слишком хороша и наблюдает за улицей по-тихому, либо она – хреновей не придумаешь. Дрыхнет, например. Или вовсе отсутствует.
Подождав еще немного, Хват, пригнувшись, осторожно тронулся с места.
Тихо.
– По ту сторону к тыну примыкает дровяник, – шепотом сообщил варяг, едва Тверд осторожно приблизился к нему. – Крыша – плоская.
Тверд молча кивнул. Это значило, что перемахивать через тын нужно аккуратнее, дабы не загрохотать сдуру сапогами о крышу постройки, что обязательно случилось бы, не знай он о ее существовании. Ну? А раз кровля плоская, то на ней и нужно обождать да оглядеться.
Еще раз бросив настороженный взгляд в темный провал верхнего прясла стрельни, Тверд оттолкнулся ногой от сцепленных замком рук Хвата и одним привычным махом перевалился на другую сторону. Как ни старался сделать это бесшумно, сапоги все равно глухо бухнули по доскам. Тверд мигом опустился на живот, стараясь всем телом вжаться в кровлю. Стрельня сейчас высилась как раз над ним, и плюющийся на слабом поветрии факел пляшущим без особой охоты светом шарил как раз в том месте, где сейчас разлегся невольный лазутчик.
Будь сейчас кто на страже, самое бы время бить тревогу.
Но слабо томно шелестящая листва да проснувшийся где-то сверчок были единственными, кто издал хоть какой-то звук.
Спустя мгновение к ним присоединилось недовольное сопение и вошканье еще одного ночного татя.
– Мог бы и руку подать, – ворчливо шепнул Хват. Катнувшись в сторону, он тут же исчез внизу. Обождав еще пару ударов сердца, Тверд нырнул за ним. Варяг уже деловито шарил по дровнику, пытаясь что-то найти в темноте.
– Тут где-то лестница должна быть. И ежели ты случайно не умеешь, как нетопырь, с крыши на крышу свой зад бесшумно перетаскивать, без нее дальше ходу нет.
– А лестница что, летать поможет?
– Ага. Поможет. Если, конечно, с нее свалишься. Внизу-то собаки. Я бы, например, чем к ним на ужин шмякнуться, ей-богу, лучше б полетел.
Лестница оказалась длинной и тяжелой. Стараясь двигаться вдоль тына, они добрались до задней стены гридницы. Меж ней и внутренним тыном чернел узкий просвет, и если и можно было где забраться на крышу незаметно, то разве что там.
– Времени у нас сейчас немного, – зашипел в ухо Хват. – Как вверх попрешь, наш блохастый знакомец со своими соратниками наверняка тебя учует. А уж шум-то они поднять, сдается мне, умеют. Поэтому все делаем быстро.
Тверд промолчал. Все это он знал и сам. Вдохнул, выдохнул – и бросился наверх. Взлетев на крышу одним махом, перегнулся через край и помог взобраться Хвату. Еле поборов при этом соблазн схватить и затащить его за чуб. Сдержался. Соратник искренне полагал, что этот клок волос имеет право трогать только он сам, да еще Род, когда наступит время вытаскивать своих воев из вод Всемирного Потопа.
Господская баня примыкала к гриднице, и перейти на нее большого труда не стоило. Если, конечно, не брать в расчет необходимость идти по узкому коньку с длиннющей лестницей на руках. Стиснув зубы от натуги, они аккуратно наклонили ее параллельно земле и, едва сдерживаясь, чтобы не закряхтеть, тихонечко опустили на кровлю ближайшей к ним пристройки боярского терема.
Внизу послышалось знакомое ворчание.
Хват навалился на перекладины, придавил их своей немалой тушей к коньку крыши. Впрочем, Тверду все равно показалось, что его веса может и не хватить. Не придавали уверенности ни шаткая поверхность под ногами, ни усиливающееся рычание внизу, ни уж тем более то, что увидеть его сейчас мог кто угодно. Хоть стражник на веже, хоть бегущая по нужде сенная девка, хоть сам Полоз, возжелай он подышать перед сном предгрозовым воздухом и вынь рожу из окна.
Снизу на него смотрели уже три огромных пса. Судя по прижатым ушам и оскаленным пастям, в этот вечер они не особенно рады были встрече с гостями, какие бы мудреные пути в терем те ни выбирали.
Быстро перебирая ногами, споро перескакивая с перекладины на перекладину, Тверд несся к господскому терему, слыша по первости лишь стук деревянных крестовин под сапогами, да шум крови в ушах. Впрочем, очень скоро к ним присоединился и громкий рык, переросший в хрипящий от ярости лай. Не обратить на него внимания было уже совсем невозможно. Если даже не всем обитателям терема да челядной, то уж по крайней мере – псарю. Ну, и просравшей двух татей стороже.
Понял это и Хват.
Как только взгляды их встретились, он бесшабашно оскалился, залихватски подмигнул и беспечным жестом махнул в сторону одного из окон терема.
Тверд кивнул в ответ. Ему – туда.
Прохладу ночного воздуха пропорол свист летящей стрелы. Выпущена она была бестолково и лишь деревянно брякнула о настил крыши у ног варяга. Тот, ясное дело, не придумал ничего лучше и умнее, как заржать и ткнуть при этом пальцем в сторону стрельни.
– Хороша охорона! Добро еще, я сюда за бабой пришел, а не за вашей худой кровью. А ну, фу!
По-бычьи взревев, он поддел тяжеленную лестницу ногой да и обрушил ее вниз, прямо на бьющихся в истеричной брехне псов. Снизу раздался короткий визг, после чего волкодавы принялись драть свои глотки с утроенным тщанием.
Уклонившись от еще одной стрелы и тут же отбив другую мгновенно выхваченным из-за голенища коротким мечом, Хват развернулся в ту сторону, откуда они сюда прокрались, пробухал по крыше бани тяжеленными своими сапогами – и спрыгнул в челядное подворье.
Поняв, что хотя на боярском подворье на него внимания сейчас никто не обращает, Тверд принялся осторожно подбираться к тому окну, на которое ему указал варяг. А находилось оно аж на третьем поверхе. Невольный лазутчик хотел только одного – чтобы соседям его светлости не засвербило узнать, что там такого стряслось у Полоза. Потому что если со двора его было не видать, то с улицы подозрительно таящуюся на двускатной крыше фигуру не разглядел бы разве что слепой.
Он подтянулся на руках и осторожно выглянул из своего укрытия. Во дворе метались фигуры людей, тени собак, изредка в сполохах пламени факелов высверкивало оружие. Но вся эта погоня была снаряжена в противоположную сторону. Пожелав Хвату удачи, Тверд бросил тело через небольшой проем меж строениями терема. Руки, лихорадочно ища опору, цапнули наличник. Плотник, смастеривший резное чудо со всем тщанием и знанием дела, никак не мог предположить, что его тонкую работу когда-нибудь будут использовать таким вот образом. И не рассчитал, чтобы любовно вырезанные узоры вдруг приняли бы на себя вес в несколько пудов. Наличник с подлой готовностью затрещал и принялся с натужным хрустом вырываться из рамы. Чтобы не оказаться на земле вместе с ним, Тверду пришлось перенести часть веса на ставень, который не преминул повести себя точно так же.
Судорожно вдохнув и выдохнув, он подтянулся на руках, чувствуя, что еще немного, и его опора вот-вот таковою быть перестанет. И очень сильно надеясь, что в светлице, под которой он сейчас болтается, никого нет. В противном случае любая баба могла безбоязненно сковырнуть его ухватом или даже веником.
Нужное окно было поверхом выше. Усевшись на край подоконника и изо всех сил стараясь не глядеть при этом вниз, Тверд напоследок бросил настороженный взор на подворье. Там по-прежнему царили суматоха, паника и неразбериха. Убедившись, что и сейчас его вряд ли кто видит, он бросил тело вверх.
Пальцы, будь они неладны, снова зацепились за резную и совершенно ненадежную красоту наличника. Впрочем, было бы хуже, цапни они вместо того пустоту…
Привычными уже движениями вытянув тело на подоконник, он осторожно заглянул внутрь.
На столе чадит лучина, у двери, подвешенная к крюку на потолке, горит масляная лампа. И вроде бы никого.
Поднатужившись в последний раз, он забрался в окно, затравленно огляделся и спрыгнул на пол. Стук сапог заглушил вдаривший снаружи раскатистый грохот грома. Словно от испуга колыхнулись спадавшие с самого потолка и, должно быть, прикрывавшие чье-то ложе нарядные ткани балдахина. Огонь лучины боязливо затрепетал.
И все.
Странно. Хват-то говорил, что ключница будет ждать его здесь. А когда все утихомирится, отведет его к…
– Добрыня?
Звук знакомого голоса едва не опрокинул его, отправив обратно в распахнутое окно.
Она стояла всего в паре саженей от него, прикрываясь этим самым балдахином. В зеленых глазах плескался не то испуг, не то удивление. Но уж точно не радость от встречи с желанным сердцу героем.
– Ждана? – наконец-то совладав с голосом, просипел он.
* * *
Тверд достаточно пожил на свете, а повидал так даже сверх того, что называется достаточно, чтобы уяснить для себя одну простую истину – судьба любит время от времени подкинуть в щи навозу. И если где-то глубоко внутри он, вернувшись на родную сторону, желал этой встречи, то уж, конечно, совсем не так ее представлял. Причем и встречу, и саму Ждану.
Она изменилась. В первую очередь глаза. Теперь в них не кружила легким пухом лебединая нежность. А читался вопрос, причем не из самых добрых.
– Что ты тут делаешь? – лишь этот дурацкий вопрос и пришел ему на ум.
– Что я тут делаю? – от удивления она едва не всплеснула руками, отчего занавесь балдахина наверняка скользнула бы в сторону. Хотя и без того он успел отметить, что тонкий девичий стан за эти годы по-бабьи отяжелел. – Что я тут делаю? Это вообще-то моя почивальня! Какого лешего ты сюда залез?!
Ему сразу вспомнилось восстание константинопольского плебса, едва не перехлестнувшее через могучие стены дворца базилевса. Усмирить его удалось только этерии, которая вышла навстречу морю восставших плебеев и рабов. Они подозревали, конечно, что смута эта полыхнула не просто так, но когда в тыл выстроившейся в боевой порядок гвардейской фаланге вдруг выскочил большой кавалерийский отряд, в том пропали последние сомнения. Так вот. Тогда, оказавшись в окружении многократно превосходящих сил противника, он остался далек от того, чтобы запаниковать.
А сейчас – запаниковал.
– Но… – в горле застрял комок, ладони мгновенно взмокли. – Я думал… Мой человек… В общем, он сказал, что ты меня вызвала к себе. Через ключницу. – Тверд поймал себя на мысли, что лепечет он, будто несмышленыш, оправдывающийся перед строгой мамкой. – Я вообще-то думал, что лезу в ее окно.
За этим самым окном снова громыхнуло. И тут же в спину ударила волна прохлады: черные громады туч разродились-таки ливнем. Крупные капли задорно забарабанили по подоконнику, с которого он только что спрыгнул в боярскую, выходит, опочивальню. И все равно звуки Перунова веселья не заглушили возню и толкотню, не прекращающуюся во дворе.
– Маланья! – вдруг властно крикнула боярыня.
Тверд похолодел. Но, с другой стороны, не нападать же на баб! Он метнулся в темный угол, который не просматривался бы человеком, вошедшим в двери. Боги ведают, за каким лешим он это вычудил. Наверное, боевые привычки взяли свое.
В светелку тут же впорхнула молодая девчушка. К нему она стояла спиной, потому видел он только голубой сарафан, да длинную темную косу ниже пояса.
– Поди узнай, что там внизу творится, – не терпящим возражений жестом царственно взмахнула рукой боярыня. Девка тут же упорхнула восвояси.
Только после этого Ждана вновь перевела колючий свой взгляд на ночного пришельца.
– Не позабыл, значит, – в легкой улыбке боярыни теперь была светлая грусть. – Отвернись, охайник. Неча на замужнюю бабу зенки таращить.
Тверд повиновался с расторопностью, которой в первые годы службы от него долго не мог добиться его кентарх. Светлый путь старику за Камень. Легкий шелест за спиной сменился шорохом шагов.
– Ну что ж, садись, коль пришел. Теперь нас никто не подслушает. Рассказывай.
Она сидела за тем самым столом, на котором под напором бьющего из окна свежего дождевого духа жалко трепыхался огонек лучины. Накинутая поверх рубахи шитая дорогой нитью понева, поверх нее – передник. Волосы наскоро прибраны под плат.
Да, перед ним сейчас сидела боярыня. И это уже была вовсе не его Жданушка. Тут же родилась мысль с привкусом горечи, что отныне образ его лады навсегда сотрется из памяти, замененный воспоминанием о сегодняшней их встрече.
– Молчать-то долго будешь, воин заморский? Они ведь сейчас поймут, что за тенью в подворье гоняются, примутся терем обыскивать. Да и девка моя сенная скоро вернется. На погляделки времени у нас нет.
Будь здесь вместо него Хват, он бы уж, конечно, эти слова воспринял как недвусмысленный призыв к действию. Но… Тверд боярыню не хотел. Ему нужна была его Ждана, а ее, судя по всему, больше не было.
Он сложил перед собой руки, потому как решительно не знал, куда их девать. Прочистил горло.
– Я не один в Киев вернулся, – не зная, с чего начать, сказал он.
– Ого, – всплеснула руками боярыня. – Так это твои там люди, что ли, внизу шум подняли? А меня ты, случаем, не выкрасть ли удумал?
Отвечать Тверд не стал. Шалила у него в голове такая мыслишка, когда они вернулись в Киев. Да и покуда в Царьграде служил, ни на день его, если честно сказать, не покидала.
Он вздохнул и еще раз повторил, что его Жданы больше нет.
– Мы приехали в стольный град недавно, – ровным и как можно более холодным тоном начал он. – И задерживаться тут не собирались. Да и сюда забираться – тоже.
Он ненадолго умолк, заметив мимоходом, как вновь заволакивается льдом зелень ее глаз.
– Но на нас кто-то устроил покушение. На меня, если быть точнее, – непонятно зачем добавил он.
– И ты, конечно, решил, что это мой муж.
– По правде говоря, и без него желающих всадить любому из нас нож меж лопаток хватает, – не стал лукавить Тверд. – Но мы рассудили так, что боярин Полоз не хуже прочих может быть одним из охотников до моей головы.
Боярыня фыркнула.
– С чего бы ему интересоваться жизнью всяких проезжих гридней?
Нельзя сказать, что его эти слова совсем уж не задели.
– Мы оба знаем, с чего, – хмуро заметил он.
– Из-за меня?
Вместо ответа он вновь посмотрел ей прямо в глаза.
– Если мои слова для тебя еще что-то значат, поверь мне – он бы не стал этого делать. Видят боги, забот у него сейчас хватает и без бородатых, давно заброшенных в старый колодец обид.
– Знаешь, а ты изменилась, – честно говоря, он еле удержался, чтобы не взять ее руку в свою. По привычке, о которой, как он думал, давно уже позыбыл. Она этого, впрочем, не заметила.
– А ты, никак, ожидал, что как только вернешься в Киев, на шею тебе тут же кинется та молоденькая девчонка?
Ждана хотела сказать еще что-то резкое и наверняка донельзя обидное. Это было видно по ее лицу. Но вместо того лишь глубоко вздохнула.
– Не знаю, как долго твои люди смогут водить за нос моих гридней, – Тверд отметил про себя это «моих». Не – «его», – но рано или поздно кто-то захочет проведать мои покои. Так что давай разберемся с этим быстрее. Что там было?
Тверд рассказал о покушении быстро и кратко. Как перед сражением.
– Никто не собирается обвинять боярина Полоза на судилище. Мы просто удумали проверить всех, кто мог бы пойти на такое. Один из тех, у кого хоть какой-то повод, но был – твой муж. Нам, кстати, забыл сказать, с утра купец один дал от ворот поворот. Нанялись к нему, ударили по рукам, а на пристани наши руки ему вдруг стали не очень любы. И как только мы вернулись на постоялый двор – стрелок нас там уже поджидал. Может, это совпадение, а быть может, боярин какой припугнул, чтобы ничего не сорвалось, торгового человека.
– Вы уезжали из города, – как слабоумному ребенку принялась втолковывать хозяйка терема. – За какой надобностью ему тебя в таком случае останавливать?
– Уезжая, могу и вернуться. А со стрелой меж глаз – вряд ли.
– Хорошо, – она махнула рукой так, словно отпускала от себя нерадивого челядина. – Ежели тебе от того станет легче и ты больше не станешь из-за этого лазить в мои окна, я все узнаю. Как ты там говоришь? Самострел? Степная шапка по самые глаза? Хорошо. А теперь – иди. И надеюсь, ты уйдешь так, что потом по Киеву не пойдут разговоры, будто к женке княжьего ближника кто-то по ночам в окна лазит.
Тверд не стал упоминать о Хвате и его не всегда надежном языке.
Ливень уже выплеснул на землю всю свою первоначальную ярь, и теперь по крышам притулившихся в округе построек мирно, лениво барабанил мелкий дождик.
– Добрыня?
Он повернул к ней голову. Что ни говори, а это было приятно. Кроме нее его уже много-много лет никто так не называл.
– Как тебя теперь кличут?
– Тверд.
Он мог бы поклясться, что зеленый лед ее глаз на миг подтопил огонек живого интереса.
– Выходит, – помолчав немного, промолвила она, – что не я одна за эти годы изменилась.
Он неопределенно пожал плечами.
– Выходит, так.
А когда он уже подошел к окну, прикидывая, как же ему теперь нужно исхитриться, чтобы слезть отсюда по отсыревшим и наверняка сделавшимися скользкими бревнам сруба, она окликнула его снова.
– А ты точно только из-за этого татя ко мне пришел?
Врать Тверд не стал.
– Нет.
* * *
Вниз лезть не стал. Шансов сверзиться с такой высоты и на радость местным собакам рассыпать по двору свои кости так было гораздо больше. Поэтому он продолжил карабкаться ввысь. Одолев еще один поверх и изрядно расшатав нарядный конек на сгибе водостока, забрался на самую крышу.
С такой высоты пути отступления просматривались очень здорово. Возвращаться на боярское подворье смысла не имело никакого. Нужно было искать другую дорогу от вражьего порога. И пока наиболее безопасной и верной виделась одна – спуск с противоположной стороны хором Полоза. Правда, сматывание удочек в этом направлении было бы очень хорошо видно с третьей стрельни, воткнутой как раз на самом конце предполагаемого пути к спасению.
Но выхода особого все равно не было, так что хочешь не хочешь, а лезть вниз все ж таки придется.
В хмурое небо по-прежнему бил не сгибаемый никакой непогодой клинок хазарского огня.
Какого только неба Тверд ни повидал. И славянского, и хазарского, и ромейского, и даже булгарского. Сказать о высокой лазурной громаде над головой мог лишь одно – везде оно одинаково. Так какого ж лешего во всех странах разные народы населяют его исключительно своими высшими вершителями судеб? Византийцы покланяются Казненному, норды – Одноглазому, хазары – Чистому, а у русов заоблачные выси населяют свои боги. Как будто кто-то нарочно выдумал мир, в котором каждый из народов считал соседнее племя чужим и ни в коем случае из-за всех этих божественных разногласий не захотел бы сблизиться с ним. Или хотя бы принять равным себе.
Он уже собирался перемахивать через последнюю препону, как сбоку, со стороны стрельни, мелькнул трепещущий сполох света.
– Ты кто?
Их было двое. Один держал перед собой факел, а второй за его спиной спешно накладывал стрелу на выхваченный из тулы лук. Оба в кожаном доспехе с нашитыми железными бляхами и кожаных же шлемах с коваными, закрывающими нос стрелками.
– Ты кто таков, я спрашиваю?
Стрелка шлема здорово спасла нос воя, а плотно нашитые на доспехе бляхи – живот, когда Тверд наддал по нему ногой, опрокидывая обоих обратно в дверь стрельни. С грохотом, криком и треском они ввалились внутрь и, судя по звуку, покатились вниз по находящейся внутри лестнице.
Ждать, покуда они снова захотят спросить его имя, Тверд не стал. Подобрав шлепнувшийся под ноги факел, он перебросил его через частокол на улицу, сиганув за ним следом.
Задумка с факелом оказалась не лишней. Бегущие от погони тати, как правило, не любят привлекать к себе лишнее внимание и освещать себя для пущей наглядности. И поэтому, когда он выскочил с лучиной в руке из-за угла тына и почти нос к носу столкнулся с четверкой добро осброенных дружинников, его не уложили носом в землю.
– Что, паря, все еще не поймали? – хохотнул по виду самый старший из воинов. Судя по всему, переполох с погоней за татями их уже волновал не особо. Да и его, благодаря факелу, они, видать, приняли за одного из увальней Полоза. Таковых тут в последнее время пробежало, должно быть, преизрядно.
– Что толку его ловить? – хмыкнул другой дружинник. – Боярыня, поди, подыскивает уже мужичонку, который станет отцом наследнику Полоза.
Судя по всему, о беде боярина знал далеко не один Хват.
– А ты что это один бегаешь? – не к месту решил проявить бдительность третий гридень.
– Да пока факел мастерил, все куда-то убёгли, – постарался скорчить не то виноватую, не то недовольную рожу Тверд. – Теперь вот и не знаю, куда идтить.
– Ну, так из ваших, похоже, никто этого не знает, – снова заржал старшой. С такой бесшабашностью вообще трудно было понять, как он умудрился стать десятником. – Может, тебе еще один факел дать? Ну, чтобы лучше понимать, куда нестись. А то под хазарским-то фитильком вообще ничего ж не видать.
Насмешки насмешками, но только сейчас Тверд сообразил, что не случайно так хорошо видит всех четырех дружинников. Хотя лучина в руке была только у него. Хазарская башня. Он выскочил аккурат к посольству, вкруг которого несли стражу княжьи гридни. И если он успел отлично всех их рассмотреть, то и они его наверняка тоже.
– Ладно, пойду я, – запоздало заторопившись, подался он мимо воинов. В первый миг ждал, что его окрикнут, зададут еще пару-тройку вопросов. Для очистки совести хотя бы. Но гридням, похоже, до забот Полоза и ночной беготни его дворни не было никакого дела. Оно и к лучшему. Так, может, они его и не запомнят. Подумаешь, один из боярских сторожей пробежал. Мало их тут носилось, что ли?
– Слышь, Репа, а и правда, – услышал он за спиной голос одного из княжьих людей, – почему этот хазарский фитиль не тухнет никогда? Ни мороз ему, ни дождь…
– Ну, так божье пламя все ж таки, – деловито заметил другой.
– Я те сейчас хлыстом поперек рожи ожгу, будет тебе божье пламя, – судя по очень недовольному тону, десятник умел, оказывается, впадать в настроение, далекое от легкомысленного. – Обычный огонь. Просто они его подпитывают все время чем-то. Этот вон возит постоянно, советник их главный. Как там, пес, его имя-то… Илдуган! Намедни опять уехал. Подвод с собой попер – пропасть. С бочками. Хрен его знает, где он их наполняет.
– А может, он с полными куда подался, – уже почти добравшись до спасительной тени, вновь услышал Тверд голос того дружинника, который едва не признал в нем искомого татя.
– Да уж, конечно, – недовольно огрызнулся десятник. – Вот все тут в стольном граде дураки, один ты, Сова, умный. Пустые они были, бочки-то. Я тоже по первости постоянно в каждую заглядывал, когда они их вывозили, а потом рукой махнул. За годы ничего интересного в них так и не появилось.
– А ежели в этот раз – было?
– Ну так, конешное дело, я проверил некоторые.
– С краю? – не унимался Сова. – А ежели в середке были те…
– Пробегись-ка, Сова, вокруг посольства, – тоном, не менее хмурым, чем нависшее над ними небо, процедил старший дружинник. – Коль тебе татьба кругом мерещится, так вот иди – и проверь.
Испугавшись, что дотошный Сова захочет податься в ту же сторону, куда пошел он сам, Тверд припустил быстрее.
В оговоренном месте не нашел ни Тумана, ни лошадей. Хвата, понятное дело, видно тоже не было.
Не нашлись соратники и на постоялом дворе. Когда не явились до рассвета, в душе Тверда заворочались нехорошие предчувствия.
Окрепли они тогда, когда утром по его душу прибыл десяток оружных латников. Из личной сторожи князя.
