Антон Первушин
Бозон Хиггса

– Послушай, Дитмар, – сказал Олег. – Ты давно здесь?

– Здесь я примерно с неделю, – отозвался гауптштурмфюрер. – А воскрес около трёх месяцев назад. Точнее сказать не могу.

– И какой, по-твоему, век сейчас?

Немец фыркнул совсем как хатуль.

– Уверен, что не двадцатый, – проговорил он. – Если ты сам из двадцать первого… В твоё время, Олег, такие штуковины были? – Он показал на плазмоган.

– Вряд ли, – откликнулся астроном. – Если только в фантастических фильмах… Ничего этого не было, ни энергостанции твоей, ни этой тошнотворной трубы, ни живоглотов с хатулями. Про людей-птиц я уже и не говорю…

– Сигнусов, – сказал Дитмар. – Так их монах называет. Сигнус по-латыни лебедь.

Знаю, что лебедь… Созвездие Лебедя… Хотя при чём тут созвездие?

– Значит, мы в далёком будущем…

– Не знаю, – пожал плечами немец. – Может, и в будущем. А может, и в аду. Монах, во всяком случае, так считает.

– А ты?

– А я думаю… – проговорил гауптштурмфюрер. – Вот что я думаю… Меня убили на Сапун-горе и зарыли в братской могиле. И вот я воскрес. Почему именно я? И почему я один? Ведь в той могиле наверняка было немало более достойных сыновей фюрера. Значит, есть в этом какой-то высший смысл! Иначе…

Он умолк и стал яростно натирать рукавом и без того блестящий ствол своего плазмогана. Олег против воли хмыкнул. Надо же, и у железного сверхчеловека есть душа, и её бередят вечные вопросы.

– Ты говоришь – воскрес, – сказал Олег. – А как это происходит, видел?

– Один раз, – буркнул Дитмар. – Когда монаха нашёл. Из-под земли выдавливается белёсый кокон, как у гусеницы-шелкопряда, только огромный и твёрдый. Спустя несколько минут он лопается, а внутри – человек. Взрослый, но беспомощный как младенец. И если ему не помочь – погибнет в первые же часы. Мне повезло, я нашёл оружие, и в нём сохранился заряд. Потом я нашёл монаха. Потом эту бабу – гречанку. Её пришлось отбивать у сирен.

– У сирен?

– Люди-амфибии, – пояснил гауптштурмфюрер. – Обитают в прибрежных водах. Иногда нападают на сигнусов. Те, впрочем, в долгу не остаются. Гречанка, похоже, воскресла на затопленном кладбище. Не захлебнулась лишь потому, что сирены вытащили её на берег. А там уж и мы с монахом подоспели.

Солнце стояло высоко, когда джунгли поредели, и труба-транспортёр повлекла их между развалин. Олег смотрел во все глаза. От родной Алушты не осталось ни следа. Часть города съели заросли, остальное покрывали остовы зданий, высотой и архитектурой отличающихся от всего, что было воздвигнуто здесь до две тысячи девятого года. Напрасно Олег высматривал корпуса Военного санатория или туристической гостиницы «Восход», лишь по общему виду местности можно было догадаться, что они когда-то здесь были.

– А ведь так себе был городок, – сказал Дитмар. – Наша часть тут квартировалась до переброски в Севастополь. Захолустье, отнюдь не Ривьера. А потом, видно, вы, русские, намастрячились строить… Небоскрёбы, как в Нью-Йорке. А какая техника… Нам бы такую в сорок четвёртом, мы бы вам показали… Вон, глянь туда! – Немец ткнул пальцем вдоль улицы, в которой угадывалась бывшая Горького. – Не знаю, как и назвать. Самолёт не самолёт…

Олег даже привстал. Там, где при первой его, астронома Сахновского, жизни, находился профилакторий «Полёт», словно в насмешку над этим названием, на невысоком постаменте громоздился дискообразный корпус диковинного летательного аппарата. Памятник! Любопытно знать, в честь чего? Аппарат покоился на трёх точках опоры – просевших под его тяжестью, вросших в бетон и опутанных травою шасси. В кормовой части зияла щель полуопущенной аппарели. Вынесенные на высоких килях горизонтальные винты блестели на солнце как новенькие. Ни малейшего пятнышка ржавчины. Даже остекление блистера было целёхоньким.

Очень странно. Сколько лет могло пройти с момента его гибели на тридцать восьмом году жизни до постройки этого памятника? А сколько лет прошло с момента… ухода? Да, пожалуй, ухода отсюда цивилизации? Задачка не складывалась.

– Знаешь, Олег, – снова заговорил гауптштурмфюрер. – Не удивлюсь, если вы, русские, в очередной раз прогадили свой шанс. Вояки вы отчаянные, грех не признать, но к мирной жизни малопригодны. Так что, может, и не вы всё это построили. А? Может, нам тогда удалось закрепиться в Крыму. И отсюда мы погнали ваши орды обратно? Что скажешь?

– Не удалось, – возразил Олег. – Ровно через год после освобождения Крыма наши войска были в Берлине. А мой дед расписался на стене Рейхстага. Да и сам посуди, Дитмар, возможно ли еврею стать астрономом в рейхе?

– Да уж… – Фон Вернер помрачнел.

Комок внутри Пищевода судорожно рванулся назад, едва не сбросив седоков на землю, и опал. Транспортёр перестал функционировать.

– Слезай, приехали, – сообщил немец. – Всё равно, метров через сто труба нырнёт под землю.

Он мягко соскочил в траву. Олег охотно последовал за ним. Труба, которая всю дорогу была тёплой и упругой на ощупь, быстро остывала и будто костенела. Гримаса отвращения, мелькнувшая на лице Олега, не укрылась от проницательного взора «истинного арийца».

– Это ещё ничего, – сказал тот. – Примерно через полчаса она вообще инеем покроется. Наверное, поэтому хатули её сторонятся. Теплолюбивые, твари…

– А ты знаешь, что хатуль по-еврейски и означает «кот»? – спросил Олег.

– Впервые слышу, – отозвался Дитмар. – Не моё это слово.

– А чьё же? – поинтересовался Олег.

И в самом деле, чьё? «Для полной занозы в задницу, мне недоставало ещё и еврея» – искренне было сказано, от души. Значит, этот эсэсовец и вправду впервые встретил еврея! Впервые в этом времени. Тогда откуда слово?!

– Варвара одного, – ответил немец, снова правильно оценив гамму чувств, отразившуюся на лице астронома. – Хазарина. Называл себя Тарвелом. Он помог мне выжить на первых порах. Как оказалось, для того только, чтобы сделать своим рабом… Короче говоря, мы повздорили.

Он резко повернулся и зашагал вдоль останков улицы, туда, где пылали рубины энергостанции. Спотыкаясь, Олег последовал за ним. Убил, думал он, ясен пень. Замочил хазарина Тарвела. А ведь тот спас жизнь «достойному сыну фюрера». И меня убьёт, если приспичит. А вот не дожидаться, пока фашисту приспичит расправиться с евреем, подобрать какой-нибудь обломок потяжелей, садануть по белобрысому затылку. Нет, увы. Он-то не поднимет руки на своего спасителя. Интеллигентское воспитание. Ведь если бы не гауптштурмфюрер фон Вернер, разлагаться сейчас астроному Сахновскому в пищеварительных соках хищного лжеплатана. Не исключено, что заживо. Что вряд ли приятнее ядовитого паучьего укуса.

Он захихикал. Повторно пришедшая в голову мысль – воскреснуть, чтобы снова умереть, отчего-то показалась смешной и забавной. Он понял, что не в силах сдержать рвущегося судорожного смеха, остановился и расхохотался в голос.

Немец внимательно взглянул на него. Постоял молча, дождался, пока от приступов хохота у Олега не пойдут слёзы, а потом коротко и смачно врезал раскрытыми ладонями ему по ушам.

Помогло. Истерика прекратилась. Отдышался, вытер слёзы. Неожиданно для себя произнёс:

– Спасибо, Дитмар.

– Ничего, бывает, – немец был невозмутим. – Обычная нервная реакция, на войне я и не такое видал.

И подмигнул.

– Ещё немного, и мы дома, – добавил он. – Таис с Йоганом накормят нас по высшему разряду. Хочешь, небось, жрать?

– Не помешало бы, – согласился Олег. – Я вот чего не пойму, Дитмар. Откуда ты так хорошо русский знаешь?

– Ниоткуда, – бросил немец. – Просто я понимаю, что говоришь ты, а ты – что говорю я. Вот и всё.

Весь остаток пути до энергостанции они проделали молча. Вернее, молчал один Олег, а Дитмар принялся насвистывать ту самую мелодию, показавшуюся астроному знакомой.

«Лили Марлен» – внезапно вспомнил Олег. Надо же, всё как в кино. Если эсэсовец насвистывает, то либо эту незамысловатую песенку, либо «Хорст Вессель»: Die Straße frei den braunen Batallionen…

Широкие ступени от заросшей травой мостовой вели к куполообразному зданию, над которым громоздились увенчанные рубинами башни. Впрочем, вряд ли эти кристаллы были рубинами, возможно, не были они и кристаллами. Скорее всего, кроваво-алый цвет придавало им какое-то излучение. Какое? И что собой представляет плазмоган? И на каком принципе работает труба-транспортёр? Техникой Олег увлекался с пионерского детства. Да и невозможно быть астрономом-наблюдателем, и не уметь собственными руками настроить, а то и починить капризную, требующую постоянного внимания аппаратуру.

Обогнав Олега, Дитмар взбежал по ступеням к высоким сдвижным дверям, которые выглядели надёжно запертыми.

– Отличное устройство, – сказал он, показывая на вогнутую пластину, имитирующую отпечаток руки. – Никто, кроме человека открыть не сможет.

Он приложил ладонь, и створки медленно, будто нехотя, разошлись.

– Видел?

– Ничего особенного, – проговорил Олег. – Обыкновенный дактилозамок.

Немец усмехнулся.

– А ты, вижу, разбираешься… Значит, я в тебе не ошибся.

Не ошибся он, подумал Олег. Как там насчёт: «говорили, что евреи умные»? Кстати, глупость я сморозил, дактилозамок настроен на отпечатки пальцев одного человека. Или группы людей. А этот, значит, на человека вообще. Не лично же для эсэсовца фон Вернера строили это колоссальное сооружение? Значит, есть кто-то, способный открывать замки, но при этом – не человек?

– О, нас встречают! – воскликнул фон Вернер, заглядывая в проём. – Добрый день, святой отец! Я с пополнением.

– Какой я тебе отец, варвар, – сказал кто-то глуховатым голосом. – Тем более – святой.

Из дверного портала вышел очень высокий – выше рослого немца – худой мужчина. Да, на святого не похож, подумал Олег, да и на монаха – тоже. Насмешливые карие глаза, смуглое лицо, острый нос с горбинкой, полные губы, в чёрной шевелюре и бороде поблёскивает седина. Одет в длинный тёмный плащ, застёгнутый бронзовой фибулой на левом плече, под плащом видна светлая туника с коротким рукавом. На ногах плетёные сандалии. Обнажённые мускулистые руки перевиты жилами.

Дитмар вновь подмигнул: мол, каков, а! Фамильярничает немец. Своего парня строит, усердно так…

Монах, приложив руку к груди, поклонился.

– Иудей? – спросил он.

Далось им моё происхождение.

– Отчасти, – ответил астроном. – Моё имя Олег.

– Рус! – подивился монах. – За какие грехи, Олег, низвергнут в пекло?

– Если бы знать…

– Да, верно, – проговорил монах. – Пути Господа неисповедимы… Называй меня Иоанном. И не кощунствуй, как этот германец.

– Постараюсь, – буркнул Олег.

– Всё, хватит церемоний, господа! – вмешался «германец». – Пора под кров. Жрать хочется. Наговоритесь ещё.

Они вошли внутрь. Обширный полукруглый вестибюль встретил их прохладой, рассеянным искусственным светом и поразительной для заброшенного здания чистотой. Справа и слева вестибюль упирался в полукруглые выступы, в которых Олег заподозрил основания башен с рубинами. Неподалёку от входа высился монумент. Идеальных анатомических пропорций человек силится разорвать металлическое кольцо, в которое заключён, но вместо двух дополнительных пар конечностей, как на знаменитом рисунке Леонардо да Винчи, у него были крылья и рыбьи хвосты. Кольцо висело в полуметре над полом, выстланным блестящими плитами, без всякой видимой опоры.

– Нравится? – спросил Дитмар. – Это ещё не всё… Смотри!

Он подошёл к кольцу-монументу, и легким тычком заставил его вращаться. Кольцо превратилось в серебристую полусферу, внутри которой «леонардовский атлет», казалось, взмахивает крыльями и подгребает хвостами.

– Что бы это могло означать? – спросил Олег, сознавая, что вопрос риторический.

– Победу человека над стихиями, – изрёк немец.

– Бесовскую гордыню, – эхом откликнулся монах.

– Нет, – проговорил Олег. – Думаю, не всё так просто…

– Ладно, – сказал Дитмар. – Философствовать будем на сытый желудок.

Он решительным шагом направился к левой башне, отворил в ней незаметную овальную дверцу. За дверцей виднелось небольшое освещённое пространство. Лифт, догадался Олег. Гауптштурмфюрер пропустил астронома с монахом внутрь, а затем втиснулся сам. Дверца затворилась. Ускорение придавило их к полу, и это стало единственным свидетельством того, что лифт движется.

Совершенная техника, думал Олег, глядя на невозмутимое лицо монаха Иоанна, который, видимо, стоически относился к дьявольским чудесам. Автоматы, управляющие энергостанцией, похоже, до сих пор в идеальном состоянии. Недаром же внутри ни пылинки. И кольцо это левитирующее, наверняка – в магнитном поле. Следовательно – сверхпроводящее колечко как минимум. И лифт, двигающийся без сучка без задоринки. А ведь в двадцать первом веке хватило бы и нескольких лет, чтобы оставленное людьми сооружение превратилось в руины, привлекательные разве для паркурщиков. И даже действующий источник бесперебойного питания не помог бы. Обязательно бы что-нибудь замкнуло, начался бы пожар. Теория неубывания энтропии в действии… Нет, тут что-то не так. И дело не только в техническом совершенстве…

Смутная догадка скользнула по поверхности сознания, но тут лифт остановился, дверца втянулась в стенку, и в кабинку хлынул солнечный свет. И запах. Запах жареного мяса. Желудок Олега взыграл, вытеснив из головы все мысли.

– Радуйся!

Свет полуденного солнца, льющийся сквозь высокие окна, ослепил астронома, поэтому он разглядел обладательницу глубокого грудного голоса не сразу, и как-то фрагментами: медное лицо, серые глаза, иссиня-чёрные волосы. И в следующее мгновение – маленькую фигурку в длинном, скрывающем ноги одеянии, стянутом на невообразимо тонкой талии поясом. Проморгавшись, Олег сообразил, что девушка смугла не от природы, как монах, а – от загара. Из-за чего казалось, что серые глаза под чёрными ресницами смотрят, словно сквозь прорези в маске.

– Я Таис, – своё имя девушка произнесла с ударением на первом слоге.

– Олег, – представился он с неловким полупоклоном.

– С возвращением из царства теней!

– А-э… – Олег беспомощно оглянулся на Дитмара.

– Отставить разговоры! – рявкнул тот. – Будут нас сегодня кормить или нет?!

– Всё давно готово, – сказала Таис.

Она кинулась куда-то вглубь просторного помещения с изогнутыми стенами. Гауптштурмфюрер и монах – за ней. Олег подошёл к одному из окон. Судя по головокружительному виду, он и в самом деле находился в башне. Побережье с руинами футуристической Алушты отсюда выглядело как узкая полоска земли, придавленная исполинским щитом моря. Над морем кружили птицы, но теперь Олег не мог позволить себе обмануться. Это наверняка сигнусы. И среди них она – снежнопёрая женщина-птица с печальным голосом и золотыми волосами. Царевна-Лебедь…

«Олег!» – позвали его в три голоса. И он пошёл на зов.

Наверное, здесь было что-то вроде кольцевой смотровой площадки, опоясывающей лифтовую шахту. И везде высокие панорамные окна. Но человеку свойственно стремление к комфорту, поэтому хотя бы часть этих окон следует задрапировать. Даже и кусками матовой плёнки, невесомой и шелковистой на ощупь. В образовавшийся закуток надо натащить разнокалиберной мебели. К счастью, пластик долго выдерживает неумолимое течение времени. А вот вам… На столешнице одного такого мебельного анахронизма – выцветшая, но различимая реклама пива, популярного на заре третьего тысячелетия. Привет из прошлого. И одновременно – доказательство существования этого самого прошлого. Кстати, первый артефакт подобного рода. И на этом артефакте, за близнецами которого, он, бывало, сиживал с запотевшей кружкой, – причудливая посуда, сделанная непонятно из какого материала, и будто предназначенная не для человека.

– Отведай, Олег, нашей пищи, – сказала Таис. – Вот мясо, вот яблоки, вот виноград. В этом кратере родниковая вода. Вина нет, к сожалению…

– Давай-давай, навались, – по-своему поощрил астронома гауптштурмфюрер. – Сдаётся мне, этот олень ещё утром ползал по лесу…

Олег опустился на диковинную табуретку, сделанную в виде цветка, взял с длинного, словно разрезанный вдоль керамический цилиндр, блюда истекающую жиром лопатку. Впился зубами. Олень? Вряд ли, он пробовал оленину, а здесь вкус странный – среднее между мясом и рыбой. Похожий вкус у лягушачьих лапок, но размеры… Наверняка немец пошутил – в своей манере – насчёт оленя. Крупная рептилия? Значит, у нас тут и крупные рептилии водятся. А может, и гигантские?

Насытились. Откинулись, кому было на что. Отдуваясь. Сыто. Люди, разделённые столетиями. Давно покинувшие юдоль. Возвращённые к жизни неведомой волей. Такие разные. И единые в одном. Знать бы только – в чём именно? Можно ли это выяснить, бог весть, но попытаться стоит.

Теперь даже странно подумать, что когда-то жил в другом мире. В маленькой нестабильной стране на рубеже веков… Что, собственно, наполняло его прежнюю жизнь? Друзья? Дружба держалась в основном на совместных попойках. Возлюбленная? Татьяна не могла и не хотела оставить своего никчемного мужа. Любимая работа? Нестационарное распределение неклассических галактик – вязкая, безнадёжная в смысле научной карьеры тема. Маленький телескоп в старой обсерватории. А до «Хаббла» или «Гиппарха» никогда не добраться – руки коротки. И вот – дивный новый мир. Сплошные тайны и загадки. И эти люди, с которыми только что разделил трапезу – загадки не меньшие.

Он здесь и сейчас. Осталось выяснить – зачем? Ох, и неглуп фашист Дитмар, ох, и неглуп. «Почему именно меня?» – хороший вопрос. Правильный. От него и надо плясать. Но сперва дождаться ночи – посмотреть на звёзды. Что там у нас с прецессией?..

– А что здесь ещё есть? – спросил Олег. – Ну, кроме вестибюля и этой… – неопределённое движение рукой, – смотровой площадки?

– Немногое, – отозвался Дитмар. – Кухня и что-то вроде аппаратной. Хочешь взглянуть?

– Конечно.

– Пойдём!

Немец поднялся, легко, словно и не было сытного обеда. Военная косточка, или… – Олег вспомнил, как ловко прыгал в джунглях по камушкам – или благоприобретённое при воскрешении? Нет, с горным-то стрелком всё ясно, а вот с астрономом, не слишком изнурявшим себя физическими упражнениями…

– Так ты идёшь?

– Иду.

Олег встал. Однако. Никакой тяжести в желудке, сонливости, как раньше. Наоборот, прилив энергии, хоть горы сворачивай.

– Веди.

Гауптштурмфюрер кивнул монаху и девушке, не проронившим за время трапезы ни слова, сунул за пояс плазмоган. Олег встревожился: это ещё зачем? Он оглянулся на монаха и девушку. В глазах Иоанна и Таис не было беспокойства, а лишь ожидание, словно им не терпелось остаться одним. Вот оно что – эти двое сами по себе, отдельно от немца и русского – людей далёкой для них эпохи. Впрочем, не удивительно. Таис, похоже, античная эллинка. Иоанн – из времён раннего христианства. От двадцатого века, в котором родились и гауптштурмфюрер, и астроном, их отделяют многие столетия.

Покинув закуток, шли на удивление долго. Лишь сейчас Олег оценил по-настоящему величину башни. Значит, внутри не только лифтовая шахта? Если это и впрямь энергостанция, там должно быть и кое-что посерьёзнее. Какие-нибудь механизмы. А собственно, каким образом эта станция вырабатывает энергию? Преобразовывает солнечное излучение в электричество? Не похоже. Даже если «рубины» – подобие гелиобатарей, площадь их слишком мала, чтобы давать ощутимое количество ватт. Термоядерный реактор? Что ж, вполне возможно, но что-то не похоже. Впрочем, что я знаю об энергетике далёкого будущего…

– Сюда! – сказал Дитмар, толкнув очередную дверь, на этот раз распашную двустворчатую.

Видимо, это помещение с высоким сводчатым потолком немец и называл кухней. На взгляд Олега оно больше напоминало лабораторию алхимика: вдоль стен полки с разнообразными сосудами, многие из которых были соединены длинными витыми прозрачными трубками, два стола в форме полумесяца стояли по обе стороны от некого подобия печи под шарообразным колпаком вытяжки. На одном из столов Олег увидел следы разделки мяса. Вероятнее всего, давешнего «оленя». Неаппетитные следы… Блин, неужто и впрямь рептилия…

– Как она работает? – поспешно спросил Олег, указав на печь.

– Чудно, как и всё тут, – отозвался Дитмар. – Куски мяса кладёшь сюда, – он показал на круглое углубление в центре «плиты». – Потом, нажимаешь вот на это, – он ткнул пальцем в продолговатую панельку, испещрённую пиктограммами.

Олег подошёл ближе, присел на корточки. Это были стилизованные изображения разных видов пищевых продуктов: мясо, фрукты-овощи, похоже, крупы и что-то ещё, не вызывавшее у человека из двадцать первого века никаких ассоциаций.

– И что дальше? – спросил он.

– А дальше вот что…

Немец подошёл к незамеченному Олегом шкафу. Видимо, это был морозильник. Во всяком случае, когда гауптштурмфюрер отворил его – ощутимо дохнуло холодом. Дитмар вынул кусок глубоко замороженного мяса и швырнул его в углубление в плите. Нажал на панельку. Кусок, окутавшись паром, медленно поднялся в воздух и начал вращаться, как в микроволновке. Вскоре послышалось шкворчание, словно невидимые духи поливали жаркое маслом. Через несколько мгновений в углублении лежал хорошо прожаренный, сочный на вид бифштекс.

– Готово, – сказал фон Вернер с неожиданной грустью в голосе. – Моей бы матушке такую плиту… Она так любила готовить.

– Микроволновая печь, – сказал Олег. – В моё время они были почти в каждом доме, но не такие совершенные, конечно…

– Идём, – сказал Дитмар. – Кухня удел женщин. Правда, нашу прелестную бабёнку к ней нельзя подпускать и на пушечный выстрел.

– Кто же нынче готовил «оленину»?

– Монах, – откликнулся немец, деликатно выпихивая русского на смотровую площадку. – У него вообще большой палец зелёный, сразу видно, парень не промах. Не то что наша дива…

Они подошли к лифту. Втиснулись. Судя по ощущениям, на этот раз поехали вниз. В кабине, как успел заметить Олег, не было никаких кнопок. Видимо, лифт перемещался только между двумя этажами – нижним и верхним. Без вариантов.

– А ты, я смотрю, не слишком жалуешь Таис, – сказал Олег.

– Заметно? – проговорил Дитмар. – Пусть её поп исповедует, меня на такое не купишь.

– А что так? – поинтересовался астроном, подстраиваясь под развязный тон эсэсовца. – По-моему, всё при ней…

– Она не помнит своей смерти.

Сказал – как отрезал. Как будто это что-то объясняет. Не на того нарвался, фашист. Евреи, они дотошные.

– А может, она боится вспоминать? – предположил Олег. – Ведь женщина же…

– Баба, – скривился Дитмар.

Олег лишь усмехнулся. Лифт замер в нижней точке, и они вновь очутились в вестибюле. Немец показал направо. Ещё одна дверь. С таким же «дактилозамком», как и входная. Дитмар сказал: аппаратная. Он почувствовал, что волнуется, оглянулся на немца. У того во взгляде мелькнула насмешливая искорка, и Дитмар жестом предложил Олегу отворить самому. Понятно. Какой-то там сюрприз, и бывший гауптштурмфюрер о нём, разумеется, осведомлён. И чего-то от умного еврея-астронома ждёт. Ладно, чай, и мы не лаптем щи хлебаем.

– Постой, Дитмар!

– Ну?

– Спросить хочу…

– Спрашивай. Только не начинай от Адама.

– Ты, когда воскрес, тоже ничего толком не понимал?

– Да, – кивнул фон Вернер. – Я уже докладывал: очнулся, ни чёрта не соображаю, весь в какой-то липкой дряни. Тарвел и воспользовался этим. Сначала накормил меня, обогрел, а потом заставил на себя работать. Я поначалу, как придурок, подчинялся, а потом вдруг вспомнил, что я не кто-нибудь, а чистокровный шваб барон Дитмар фон Вернер, гауптштурмфюрер отдельного горнострелкового батальона седьмой добровольческой дивизии СС «Принц Ойген». А как вспомнил, послал этого азиата к дьяволу. Он схватился было за свой топор, но мне хватило и камня, чтобы проломить этому варвару тупую его…

– А с монахом было то же самое? – прервал Олег словоизлияния немца. – Я имею в виду, что Иоанн тоже начал соображать не раньше, чем вспомнил свою смерть. Верно?

– Тупил так же, как и ты, – хмыкнул Дитмар. – Молился без умолку. Пришлось взбодрить.

– И меня ты тоже бодрил, значит.

– Не без этого. Чтобы вспомнить, встряска нужна. Только не испугать, а разозлить. Теперь Йоган меня иначе как безбожником не кличет.

Олег вообразил, какие богохульства пришлось изрыгнуть немцу, дабы взбодрить средневекового монаха (да, полно, монаха ли? скорее – священнослужителя) – и улыбнулся.

– Смотри, Дитмар, что получается. Воспоминание о собственной смерти включает в наших организмах целую программу…

– Программу?

– Ах да, о программировании и вычислительных машинах ты же ничего не знаешь. – Ага, сейчас мы твою баронско-швабскую спесь подсобьём. – Думаю, что в наши организмы вшита некая последовательность команд, стартовый ключ к которой – воспоминание о гибели. После этого возникает ясность мышления, начинается мобилизация физических сил и…

– И ещё чёрт знает что, – угрюмо добавил немец.

– Это ты о чём?

– Скоро узнаешь, – заверил Дитмар фон Вернер. – Так мы заходим?

– Погоди. Ещё одно наблюдение. О языках. Ты сказал – я понимаю всё, что сказал ты, ты понимаешь всё, что сказал я. Но это не совсем так… Иначе хазарское слово «хатуль» мы бы слышали как «кот», латинское «сигнус» как «лебедь».

– Верно, – согласился немец. – И к чему ты ведёшь?

– Штука в том, что хатули – не коты, сигнусы – не лебеди, а сирены – не амфибии. Это нечто, чего в нашем мире никогда не было. И слово «программа» ты несомненно понял не в том смысле, который вложил в него я. Кто-то или что-то подбирает для нас подходящие названия для незнакомых сущностей. С другой стороны, этот кто-то не слишком, похоже, разбирается в языковых тонкостях и переводит кое-какие идиомы дословно, впрочем, это ещё предстоит как следует проверить. Кто-то или что-то следит за нами, Дитмар, а может быть, и управляет. И это мне не слишком нравится.

Мгновенная гримаса исказила спокойное лицо потомственного шваба, и Олег понял, что нащупал-таки болевую точку в несокрушимой броне истинного арийца.

– Насчёт управляет, это мы ещё посмотрим, – процедил сквозь зубы Дитмар фон Вернер. – Но ты молодец. Вместе мы сварим крепкую кашу, так ведь говорите вы, русские?.. Войдём же, наконец.

Олег вложил руку в «замок», двери разошлись.

Находящееся посреди обширного круглого зала нечто более всего напоминало переплетение серых и сизых кишок – и оно пульсировало, сокращалось, вибрировало, короче говоря – жило какой-то сложной и непонятной жизнью… Жизнью ли? Он вгляделся: вся эта неаппетитная, скользкая на вид конструкция была навита на полупрозрачную колонну неизвестного материала и уходила ввысь, туда, где наверняка располагался красивый рубиновый купол. И запах… Олег отчего-то ожидал запахов машинного масла, перегретой электроники, чего-то механического, знакомого. Ничего подобного. В помещении витал тонкий аромат… фиалок? Сирени? Чего-то определённо цветочного, и неуместный этот аромат сильно диссонировал с увиденным. Подумалось, что Кишечник – слово само выпрыгнуло, как чёртик из табакерки – не иначе, связан с доставившим их сюда Пищеводом. Очень уж похожи, и слизь эта… Значит, Пищевод – элемент жизнеобеспечения станции? Что же это может быть? Биотехнологии? Тогда ему в этом вовек не разобраться.

Он осторожно шагнул к конструкции и, не дойдя нескольких метров, упёрся в невидимую стену. Защита? Воздух задрожал, запестрел красками и сложился в большой прямоугольник, усеянный геометрическими фигурами и пиктограммами. Олег покосился на немца – тот стоял в привычной своей позе, широко расставив ноги и скрестив руки на груди. Надзиратель, ёшкин кот. Прям как в концлагере на плацу. Ладно, что мы имеем? Имеем, очевидно, голографический пульт управления. И лучше бы в него не лезть. Питекантроп перед атомным реактором. С другой стороны – умные, небось, люди, конструировали, а может быть, и не люди вовсе, неужто, защиту от дурака не предусмотрели? Ну-ка, что тут у нас? Система концентрических кругов. Непонятно. Четыре равнобедренных треугольника с общей вершиной. Тоже непонятно. Ромбододекаэдр, а внутри плавает что-то вроде рыбьего глаза. Непонятно, но здорово. Бутылка Клейна. Понятно, но к чему? Две спирали – левосторонняя и правосторонняя.

Он уже не замечал, что в задумчивости водит рукой, касаясь непонятных символов, которые оставались, впрочем, совершенно безучастны к этим его прикосновениям. Кроме спиралей. Спирали ожили: мигнули, пришли во вращение…

Снова дрожание воздуха и мелькание цветов, на этот раз справа от Олега, и на ранее незамеченном небольшом постаменте возникла человеческая – женская – фигура. Дитмар схватился было за плазмоган – ага, тоже, значит, сюрприз, – но Олег вскинул руку в успокаивающем жесте:

– Спокойно, Дитмар, это всего лишь изображение. Э-э… призрак.

Сейчас уже он чувствовал себя лидером.

Голографическая женщина была высока – на две головы выше эсэсовца, облачена в облегающий золотистый костюм. У неё были странные остроконечные уши, нелепо торчавшие из копны рыжих волос. А когда проекция повернулась к Олегу – сохраняя неподвижность, вращался сам постамент, обнаружились зелёные глаза с вертикальными, как у кошки, зрачками. Эльфиянка прямо какая-то. Раздалась короткая мелодичная фраза. И ещё одна. Вот тебе и универсальная трансляция языков.

– Не понимаю, – сердито бросил он. – Говорите по-русски!

Секундная пауза, а затем:

– Вас приветствует искусственный интеллект четвёртой климатической установки Таврического пояса именем Эндониэль. Для допуска к системам климат-контроля предъявите ваш ген-индекс.

Вот тебе, Олег, и энергостанция. Одной загадкой меньше. Управление климатом. Вот только – для кого? Между тем интеллект именем Эндониэль развернулся к Дитмару и повторил ту же фразу. Раздался звон, и у вогнутой стены зала, над одной из многочисленных ниш – до этого Олег их не видел, вспыхнул жёлтый огонёк, и возникло изображение конусовидной трубки. А может, никаких ниш тут мгновение назад и не было?

Оживали и прочие ниши, над каждой светился какой-либо символ. Дитмар молча ткнул пальцем – один из символов изображал плазмоган – и направился туда. Олег двинул к требовательно звенящему жёлтому огню. Ниша оказалась шестигранной полой призмой, оттуда выдвинулась трубка-конус – в точности, как на голограмме, и замерла у Олегова рта.

– Предъявите ген-индекс, – повторил приятный голос искусственного интеллекта.

Интересно, плюнуть туда надо или дунуть? А, что в лоб, что по лбу, тут, похоже, всё на питекантропа и рассчитано. Набрал полную грудь фиалково-сиреневой смеси, воздухом эту дрянь называть не хотелось, и дунул в трубку. Жёлтый огонёк мигнул, погас, загорелся красный.

– К сожалению, ваши данные отсутствуют в базе допуска, – сообщила Эндониэль.

– Благодарю покорно, – пробормотал Олег, всё это начало его забавлять. – Не слишком-то и надо было.

У Дитмара успехи были более значительны. Плазмоган торчал в нише, закреплённый между двумя клеммами, словно насос на раме велосипеда. Сейчас он был не серебристый, а прозрачный, и внутри пульсировала тонкая малиновая нить.