Антон Александрович Волошин
Весна
… В этот же вечер профессор Дайкенхоф закатал рукав, наложил жгут и ввел себе смертельную дозу героина. Когда он вынул из вены иглу и расслабил жгут, перед ним возникла София.
– Прощайте профессор, – прозвучал в его сознании мелодичный голос, – вы были великим ученым! Возможно, я еще вернусь, чтобы отблагодарить человечество за ваши труды. Возможно… Сейчас же я должна познать неизведанное. Я отправляюсь в дальний путь – к звездам!
Одиночество
Многотонный магнитолевитационный поезд с удивительной легкостью выскользнул из тоннеля подземки, и к искусственному освещению вагонов добавились оранжевые отблески миланийского рассвета. Многие миланийцы по-старинке называли свое светило Солнцем, а сидящий в одном из полупустых вагонов Кимер Крат и вовсе не знал как оно называется в действительности. Не знал и знать не хотел.
– Посмотри как встает солнышко, – ласковым голосом сказала молодая женщина, сидевшая напротив Кимера, милой маленькой девочке, которую держала на коленях, – правда красиво?
– Да, – ответила малышка и забавно заерзала, усаживаясь поудобнее. Она постоянно поглядывала в сторону Кимера, было заметно, что она его боится. Женщина тоже смотрела на него с опаской, кроме них в вагоне больше никого не было. Кимер занимал едва ли не два места и сидел опершись локтями о колени. Он был огромен даже по меркам своей родной планеты, а здесь, среди миниатюрных аккуратных миланийцев, выглядел просто чудовищем. Его более чем двухметровое тело напоминало работу бездарного скульптора, желавшего, чтобы его изваяние производило впечатление недюжинной силы, непреклонности и упорства. Волосы на большой угловатой голове были подстрижены очень коротко, от густых, постоянно нахмуренных бровей их отделяла очень узкая полоса лба. Из-под сильно развитых надбровных дуг смотрели маленькие серые невыразительные глаза. Огромный бесформенный нос был сломан, по-видимому, уже давно. В целом выглядел он весьма отталкивающе.
«Солнышко!..» – передразнил про себя Кимер, – «поработала бы ты, тепличная культура, под этим солнышком часов пять-шесть, хотел бы я посмотреть, как бы ты тогда запела! Так нет же, будешь сидеть в офисе с искусственным климатом и получишь за свою работу в десять раз больше, чем я. Чтоб вы все провалились!»
Похоже размышления Кимера отразились на его и без того неприятном лице. Девочка отвернулась и уткнулась носиком в мамино плечо. Женщина тоже старалась не останавливать на нем взгляд. Она не думала, что им с дочкой что-либо угрожает, насилие в их цивилизованном мире было давно искоренено, сама мысль о том, что один человек способен нанести физический вред другому была абсурдной, и все-таки чувствовала она себя неуютно. Кимеру же смотреть на них было просто противно. Он всей душой ненавидел миланийцев с их размеренной комфортной жизнью, наполненной нежностью и любовью. Да что там Милания, он ненавидел всю Галактику с ее законами и моральными принципами. Причину своей ненависти он не знал, точнее не мог объяснить. Он просто жил с ней. Жил и работал, чтобы обеспечить свое скромное существование. А объяснить причину было совсем не сложно. Проблема заключалась в крайне низком коэффициенте его умственного развития. Нет Кимер не был слабоумным, он был просто непроходимо глуп. Глуп и несчастен из-за того, что не вписывался в рамки цивилизованного человеческого общества. Однако признать этот факт он решительно отказывался, предпочитая тихо ненавидеть это общество, которое закрывало перед ним все двери. Он вырос на отсталой аграрной планете, где многие вопросы можно было решить грубой силой. Но, естественно, даже там это не поощрялось. За нарушение дисциплины Кимер был исключен по очереди из всех школ своего родного городишки. У него никогда не было друзей, его выводили из себя постоянные насмешки сверстников, называвших его тупым верзилой. Его раздражали родители и их вечные упреки. Он грубил преподавателям и родителям, лез в драки на улицах и в школьных коридорах. Так продолжалось до тех пор, пока он не почувствовал себя вполне самостоятельным и не ушел из дома. И тут он столкнулся с серьезнейшей в своей жизни проблемой, он должен был работать, чтобы зарабатывать себе на хлеб. Найти работу человеку безо всякого образования в высокотехнологичный век межзвездной цивилизации было непросто, но еще сложнее было научиться подчиняться. Он научился, но не сразу. Сперва он продолжал хамить всем окружающим, сменил несколько мест работы, с десяток планет, несколько месяцев голодал. Именно голод – понятие практически забытое в цивилизованном мире, охладил его пыл, и открытый бунт превратился в тихую ненависть ко всему человечеству. Кимер мало общался с людьми. Из-за отсутствия квалификации, его коллегами были в основном самые простые роботы, или даже не роботы, а всего лишь автоматизированные устройства. Однако, людям свойственно ко всему привыкать и приспосабливаться, даже таким недалеким, как Кимер Крат.
На ближайшей станции женщина с дочкой поспешила перейти в другой вагон, и оставшуюся часть пути Кимер ехал в одиночестве. Монорельсовая направляющая, по которой двигался поезд пересекала величественную полноводную реку, делившую столицу Милании на два берега, а вдалеке, на горизонте, упиравшуюся в громадный огненно-красный диск встающего миланийского светила. Было еще совсем раннее утро обычного буднего дня и лишь немногие жители уже покинули свои дома, чтобы отправиться на работу. Кимер обосновался на Милании около полугода назад. Жизнь здесь была безумно дорогой, а искусственный климат еще не совсем установился, из-за чего днем поверхность планеты раскалялась до невыносимой температуры, а ночью сплошь покрывалась кристаллами льда. Гравитация лишь незначительно превосходила эталонную земную, но вкупе с несколько пониженной концентрацией кислорода в атмосфере и повышенной влажностью сказывалась на людях, вынужденных много двигаться. Позволить себе нормальное жилье Кимер был не в состоянии. По вечерам он контролировал работу механизмов автоматической прачечной, и за это получал право жить здесь же, в одном из подсобных помещений. Днем он трудился в урановых рудниках, чтобы обеспечить себе пропитание. Он уже с трудом припоминал какой черт занес его на эту планету, но, по большому счету, это был далеко не худший вариант из тех, что он уже перепробовал.
Поезд остановился на конечной станции, и Кимер зашагал по совсем еще пустынному перрону к выходу. Пройдя несколько кварталов пешком по новым, уже плотно застроенным, но еще неопрятным пригородам, он вышел на широкую открытую площадку. Здесь уже собралось несколько миланийцев, «Неудачник» вот-вот должен был прибыть.
– Доброе утро, Кимер, – ехидным насмешливым тоном сказал один из миланийцев, – как спалось…
– … на грязном белье? – добавил кто-то другой и вся компания разразилась дружным хохотом. Это были его коллеги с урановых рудников – представители низшего класса миланийцев, полнейшие неудачники, о чем они не уставали друг другу напоминать. Ниже был только Кимер, его работу, по-хорошему, должен был выполнять робот, однако роботов не хватало, а Кимер был рад и такой возможности подзаработать.
– Пошли все к чертям!!! – взревел Кимер и взмахнул увесистым кулаком, делая вид, что хочет задеть ближайшего. Мало кто из миланийцев доходил ему до плеча ростом и хотя бы до половины его веса. При желании он мог бы раскидать всех насмешников словно кегли и такое желание у него было, но жизнь научила его дорожить своей работой и держать себя в руках. Тем не менее он ревел в неподдельной ярости, что еще больше забавляло миланийцев. Его рев слился с воем двигателей потрепанного грузового флайера, который медленно опускался на площадку. Он каждое утро доставлял работников в рудники, лежащие в сотне миль к югу от города.
– Добро пожаловать на борт «Неудачника», ребята, – прогремел сквозь динамики голос пилота, – пошевеливайтесь, иначе вашу дозу радиации получит кто-то другой!
С радостными криками миланийцы ринулись в грузовой отсек, Кимер поплелся следом. Он никогда не понимал их сомнительных шуточек, да и вообще чувство юмора было ему чуждо. Во время полета он обычно сидел в самом дальнем углу отсека, повернувшись лицом к переборке. Шумная компания старателей не унималась в течение всего получасового полета. По большому счету их можно было понять. Если на Милании существовала социальная лестница, то она брала свое начало на первом этаже, а не в подвале, коим являлись урановые рудники. Если человек попал сюда, значит никакая более престижная работа ему не светила, никаких перспектив нет и не будет. Так что им просто больше ничего не оставалось, кроме как смеяться над собой, иначе можно было вообще сойти с ума от безысходности. Но Кимер не пытался этого понять рассыпаясь в ругательствах всякий раз, когда слышал насмешку в свой адрес. Ответить на шутку остроумно, как миланийцы отвечали друг другу, Кимер не мог. Остроумия он был лишен начисто. В нем кипело желание врезать им хорошенько, но в таком случае он потерял бы и эту работу. Впрочем, это отнюдь не означало, что Кимер задумывался о будущем и дорожил своим местом. Он лишь понимал, что за нарушение дисциплины будет уволен, лишится своего скромного заработка, а значит у него не будет возможности прокормить себя. Он уже познал голод и боялся его.
Флайер начал снижение и вскоре с шипением приземлился на ровной площадке невдалеке от причудливых геологических образований, напоминавших гигантские лесные муравейники. В действительности это были древние горы, подвергавшиеся яростной эрозии на протяжении многих миллионов лет. Ландшафт этой местности очень резко контрастировал с городским. Во все стороны насколько хватало глаз раскинулась необъятная багряная каменистая пустыня. Это была зона, специально отведенная под горно-добывающую промышленность и никакого искусственного озеленения здесь не предполагалось. Как только были открыты грузовые шлюзы, непрестанно галдящая толпа миланийских рабочих хлынула наружу и бегом бросилась к приземистому серому зданию, сиротливо примостившемуся у подножия одной из гор. Кимер бежал вместе с ними, спасаясь от палящего зноя и облаков пыли, поднятых при посадке флайера. На бегу миланийцы как всегда ругали пилота, за то что тот посадил аппарат так далеко от административного здания рудников, кашляли и протирали слезящиеся глаза, однако это совсем не мешало им смеяться друг над другом и над неуклюже переставляющим ноги Кимером. Для него этот трехсотметровый забег каждый день был суровым испытанием, к которому он никак не мог привыкнуть. Тяжеловес хрипел, отплевывался, обливался потом и, когда в очередной раз поднес громадный кулак к лицу, чтобы протереть глаза, совершил тот самый неосторожный шаг, которому было суждено самым беспощадным образом изменить всю его жизнь. Его нога ступила на край небольшого камня, который под весом его тела перевернулся. Кимер подвернул ногу, потерял равновесие и, не успев отвести руку от лица рухнул на раскаленный грунт. Падение было молниеносным, он даже не успел понять что произошло. Сначала возникла боль в ноге, он почувствовал, что падает, перед его затуманенным потом и песком взором промелькнули неясные силуэты соседних гор, внезапно его голова чуть выше правого уха взорвалась яркой вспышкой невыносимой боли, затем наступила темнота. Кимер не добежал до здания около ста метров. Маленькие ловкие миланийцы давно опередили его и к этому моменту уже вбегали в столь желанное кондиционируемое помещение, а Кимер так и остался лежать без сознания с неестественно вывернутой ногой, из разбитой при падении головы капала густая кровь, мгновенно впитываясь в иссушенный зноем песок миланийской пустыни. Пилот взлетевшего вновь флайера как всегда направил свою машину вслед бегущим рабочим, чтобы новыми тучами песка затруднить их бегство. Это было частью утреннего ритуала, казавшегося им очень забавным. В просторном прохладном вестибюле административного здания миланийцы долго стояли упершись руками в колени, переводя дух. Лишь через пару минут кто-то заметил отсутствие Кимера. Несколько человек бросились к все еще открытым входным дверям, но ничего не могли рассмотреть снаружи, только что промчавшийся над зданием флайер поднял настоящую песчаную бурю.
– Явились, бездельники! – их пожилой усатый бригадир спускался в вестибюль со второго яруса, – еще не работали, а уже сопите как…
– … сволочи! Хотели бросить меня там подыхать! – громадная ужасающая фигура Кимера Крата вынырнула из песчаного тумана, рассыпая во все стороны страшные удары своих огромных кулаков. Три человека, стоявшие у двери были сражены почти мгновенно. Остальные замерли на миг в неподдельном ужасе. Жуткая сцена поражала своей внезапностью. С неистовым ревом Кимер бежал вглубь вестибюля пытаясь отыскать новую жертву. Его глаза заволокла пелена яростного безумия, кровь, стекавшая по голове и шее, засыпанная песком уже успела засохнуть, наступая на правую ногу он сильно хромал, но это лишь усиливало его ярость. Он размахивал кулаками наугад, без разбора, становилось ясно, что он ничего не видит и не осознает. Но лишь когда четвертый растерявшийся миланиец, угодив под чудовищной силы удар, отлетел в сторону, все остальные вышли из оцепенения и в панике бросились врассыпную. Один лишь бригадир сохранил присутствие духа, за что и поплатился жизнью. Он решительно двинулся навстречу Кимеру, надеясь его образумить, но беснующийся гигант схватил его за плечо и одним движением сломал ему шею. Автоматическая система безопасности зарегистрировала нештатную ситуацию и подняла тревогу. К тому моменту, когда взвыла сирена все рабочие уже успели покинуть вестибюль, двери автоматически закрылись и блокировались, оставив Кимера наедине с пятью убитыми им людьми. Отбросив обмякшее тело бригадира словно куклу, Крат бросился к одной из дверей ведущих в смежное помещение, но не смог ее открыть. Он несколько раз с силой ударил в дверь кулаком. Стальная дверь не поддалась, однако новая боль в кистях рук пробилась сквозь завесу безумия и заставила его остановиться. Он замер, опустил голову, крепко зажмурился, протер глаза и обернулся, устремив в вестибюль уже осмысленным взгляд. Звуковой сигнал тревоги продолжал звучать. Кимер дотронулся до раны на голове, осмотрел кисти рук и картина происшедшего внезапно удивительно ясно сложилась в его голове. Он привалился к двери и медленно сползал по ней вниз, пока не оказался на полу. Он не испытывал ни сожаления, ни страха, он ничего не знал о правосудии, не знал, что такое преступление вообще. Пришло лишь понимание того, что он совершил нечто непоправимое, но он понятия не имел к чему это ведет. Здесь, на Милании не существовало ни полиции, ни тюрем, ни судов, ни следственных органов, во всяком случае официально. Что дальше?
