Анри де Кок
Последние из Валуа
– Глядите-ка! – воскликнул вдруг Скарпаньино, который, будучи не таким чувствительным, как маркиз, так и не отвел глаз от платформы. – Один из них сцепился с кем-то… вероятно, со своим палачом… Ах! Он потянул его за собой!.. Браво!.. Если Бог милосерден, он должен совершить чудо для этого парня! Per Baccho![4] Вы позволите, господин маркиз, сходить посмотреть, дышит ли еще этот храбрец?
– И что вы хотите увидеть, Скарпа, ночью в битком набитом трупами овраге? – спросил доктор.
– Кто знает… Вдруг тот, что был внизу, спас того, что оказался сверху?
– Вы сошли с ума!
– Сошел он с ума или нет, – проговорил Луиджи, – но я присоединяюсь к надежде Скарпы. Иди, друг. Антонио, Пьетро, пойдите с ним.
Как мы помним, тем человеком, что утянул за собой в пропасть оруженосца барона дез Адре Грендоржа, был Филипп де Гастин. И, поступая так, граф де Гастин хотел не только выплеснуть переполнявшую его злобу – вполне, на наш взгляд, обоснованную, – но и попытаться спастись от смерти.
Надежд на спасение было очень мало, но, видимо, поэтому он и ухватился за них с такой горячностью. «Бог не допустит того, чтобы столько преступлений остались безнаказанными! – сказал себе Филипп. – Я выживу, чтобы стать орудием его мести!» И, услышав его, Бог сделал так, чтобы он выжил.
Мы вовсе не собираемся передавать ощущения, которые испытывал граф, летя, вместе с оруженосцем, в бездну, по той причине, что и сам герой этой авантюры – когда станет рассказывать ее позднее – не сможет вспомнить своих ощущений. «Все, что я помню, – скажет он по этому поводу, – это то, что первое впечатление от падения было скорее приятным, нежели мучительным. На протяжении какого-то периода времени мне казалось, что я пребываю во сне, что я лечу, словно птица. Затем я перестал отдавать себе отчет в чем бы то ни было; воздух хлынул в мои легкие, в широко раскрытый рот, и я начал задыхаться… Ужасный удар… невыносимая боль сотрясла все мои члены – то, вероятно, был момент, когда я соприкоснулся с землей, – и я почувствовал, что все мое естество вот-вот разорвется… И все – меня больше не существовало».
Однако же Филипп остался в живых. Как он того и хотел, тело его врага, более тяжелое, нежели его собственное, облаченное в железные доспехи, защитило его от смертельного удара. Последствия этого удара оказались тем не менее ужасными для графа. С трудом оторвавшись от тела оруженосца, он поднялся на ноги, но лишь для того, чтобы, сделав пару шагов, упасть на другие трупы…
Кровь хлынула из его рта, носа, ушей… Не окажись в тот момент рядом с ним никого, кто бы мог о нем позаботиться, вероятно, он тоже вскоре превратился бы в труп. Но мы-то знаем, что за ним наблюдали.
Поднятый Скарпаньино и слугами, он был поспешно перенесен в лес – прежде всего, нужно было позаботиться о том, чтобы убийцы не заметили, что у них выкрали тело одной из жертв.
В лесу, благодаря скорой и надлежащей помощи Зигомалы, жизнь, оборвавшаяся было в Филиппе, возобновила свой ход.
– Я спасу этого человека! – сказал Зигомала, когда под мощным воздействием укрепляющего средства, несколько капель которого удалось влить в горло графа, тот, все еще неподвижный, безжизненный, с виду – мертвый, испустил легкий вздох. – Я его спасу! Но мне нужна, и как можно скорее, какая-нибудь постель, где он сможет отлежаться по меньшей мере двое суток, пока я буду за ним ухаживать.
– Поищем же эту постель, – сказал Луиджи.
Антонио и Пьетро, нарезав веток, соорудили нечто вроде носилок…
Графа де Гастина уложили на эти носилки, которые затем поставили – поперек – на двух лошадей, удерживаемых на поводе, и небольшая группа путников возвратилась на Гренобльскую дорогу по уже знакомой ей лесной тропе.
Едва она отправилась в путь, как замок Ла Мюр воспылал зловещим пламенем.
– Барон дез Адре заканчивает свою работу! – промолвил Скарпаньино. – После убийств, грабежа, насилия – еще и пожар! О, он не любит оставлять дело незавершенным, этот дорогой барон!
– Пусть этой ночью негодяй наслаждается своими преступлениями, – сказал Луиджи Альбрицци, – очень скоро, или я сильно ошибаюсь, ему придется заплатить за выпущенную сегодня кровь своей кровью, за пролитые слезы – своими слезами! Что-то мне подсказывает, что этот человек, которого вы, Зигомала, обещали спасти, которого вы должны спасти, есть не кто иной, как Филипп де Гастин, зять барона де Ла Мюра. Что ж!.. Если Филипп де Гастин того пожелает, через несколько дней к французскому двору прибудет уже не один, а двое мстителей… Двое мстителей, идущих к разной цели, но помогающих друг другу, объединившихся и разумом, и сердцем, чтобы выполнить одинаковую миссию!.. Ах! Если этот человек действительно Филипп де Гастин и если он способен ненавидеть, то благодаря ему, благодаря мне, барон дез Адре и Тофана, какими бы могущественными они ни были, вскоре, в свою очередь, узнают – они, которые принесли столько страданий другим, – что значит страдать… А со страданиями к ним придет и смерть!
Возможно, виной тому был некий странный случай, но в ту же секунду, словно соглашаясь со словами маркиза, Филипп де Гастин, хотя и был все еще без сознания, испустил стон, более похожий на горький смешок.
– Он смеется!.. Его душа меня слышит! Пусть тело его безжизненно, душа его мне отвечает! – возбужденно воскликнул Луиджи Альбрицци. – Прекрасно! Смейся же, Филипп де Гастин! Давай! Ты можешь смеяться, так как вскоре, с Божьей помощью, – а Бог обязательно нам поможет! – наши враги омоют своими слезами наши ноги! Рука об руку, друг, мы пойдем по пути возмездия. Возмездия безжалостного! Неумолимого! Ответом на их злодеяния станет наша жестокость! Смейся, Филипп! За нашими врагами осталось прошлое! За нами же будет будущее!
Глава VI. Как два дровосека увидели нечто такое, чего никогда не видели, и как при этом один из них потерял осла и приобрел двадцать золотых экю
25 мая, то есть через восемь дней после описанных выше событий, король Карл IX охотился на лису в Венсенском лесу. Он страстно любил охоту, этот король Карл.
Также он был без ума от музыки и поэзии, и до нас даже дошли стихи, которые он писал своим любовницам или скорее любовнице, той единственной, которая была дорога его сердцу, Марии Туше. Стихи эти сделали бы честь и самому Ронсару.
Кроме того, он ковал превосходные стволы ружей и подковы.
Словом, то был крайне любезный и приветливый король, девиз которого заключался в тех двух словах, которые сами по себе являются предписанием: «Pietate et Justitia». – Набожность и Справедливость».
Покопавшись в его жизни, вы, возможно, и найдете какие-то небольшие пятнышки… вроде резни, вошедшей в историю как Варфоломеевская ночь, которая была организована по его приказу и с одобрения его достопочтенной матери, Екатерины Медичи, и стоила жизни от двадцати до двадцати пяти тысячам людей разного пола, всех рангов и возрастов…
Но не все ведь короли безупречны, не так ли? И потом, если кто и был виновен в той бойне, то сами протестанты! Какого черта! Король ведь ясно сказал: «Я не потерплю в моем королевстве больше одной религии! Месса или смерть – выбирайте сами!» Протестантам оставалось лишь выбрать… то, что их вынуждали принять, и их бы не убили!
В 1571 году, впрочем, Карл IX еще и не думал о том, как бы избавить свое королевство от этих проклятых гугенотов. В то время милый король довольствовался охотами и амурными делами, пусть те иногда и доводили его до полного изнеможения…
«Крайность во всем». Такой девиз, вероятно, подошел бы ему больше.
В тот день, о котором пойдет речь, он тем не менее предавался одному из своих любимых развлечений с некоторой даже ленцой. Прежде всего, то было совсем не подходящее для охоты время года. Охотиться лучше всего осенью или зимой – на кабанов да на оленей.
Накануне, в Лувре, король изъявил желание отправиться на следующий день в Венсенский лес – убить парочку лисиц (благоприятный случай заночевать в замке, где бы к нему присоединилась его дорогая любовница).
И на следующий день, весьма обрадованные – мы в этом уверены – возможности пожертвовать собой ради его удовольствия, между десятью часами утра и часом пополудни, две лисицы позволили королю себя убить.
Неудивительно, что его величество пребывал в великолепном расположении духа, а тут еще и аппетит у него разыгрался, поэтому решено было в районе двух часов устроить на круглой поляне у Четырех Дубов небольшой пикничок, на котором король перекусил бы как простой виллан.
За полчаса до того, как, предупрежденные фанфарами, охотники начали съезжаться к вышеуказанному месту сбора, на поляне появились двое молодых парней, двое дровосеков, один из которых держал за корду осла – тоже весьма юного и столь же крепкого и здорового, как и сами парни.
– Ты уверен, что это здесь, Клу? – спросил один у другого.
– Конечно, уверен! – ответил вопрошаемый. – Мне сказал об этом один из доезжачих, господин Гриньяр. Именно здесь, между этих дубов, в траве, король, а точнее, два короля, так как с королем Франции будет король Наваррский, и две королевы – старая и новая, госпожа Екатерина и госпожа Елизавета – собираются перекусить в обществе целой кучи дам и вельмож.
– Хо-хо-хо! Как-то это странно, однако!
– Что же здесь странного?
– Что короли и королевы, принцы и принцессы будут трапезничать на траве… совсем как мы, крестьяне, по воскресеньям, когда хотим повеселиться.
– Кто знает, может, они тоже хотят повеселиться? Почему бы и нет?.. Ну так что, Сиприан, еще не передумал? Со мной останешься, или тебя дома ждут?..
– Конечно, останусь. Когда еще у нас будет возможность увидеть, как весь этот бомонд пирует?
– Ну, так пойдем! Неплохо бы поспешить!
– Поспешить!.. Но осел, Клу? Мы же не можем взять его с собой, не так ли?
– Да, ты прав! Это ж каким дураком надо было быть, чтобы потащить с собой осла!
– И куда бы я дел беднягу Мартена, а? Не мог же я оставить его посреди леса?
– Ну так спрячь его где-нибудь в кустах!
– А если сбежит?
– Да разбирайся с ним сам, в конце-то концов!.. Достал уже! Уматывай и скотину свою с собой забери. Я полезу один.
– Нет!.. Нет, Клу! Я его привяжу как следует – он и с места не сойдет. И потом, я буду за ним наблюдать – оттуда, сверху. Подожди.
И Сиприан потащил осла в кусты орешника.
Тем временем Клу, обойдя поляну, остановил свой выбор на том из четырех огромных дубов, на который легче всего было взобраться. Так как именно оттуда дровосеки собирались наблюдать за королевским обедом – с верхушки дуба. Вместе с зябликами и синицами.
Через пару минут, проворные, как обезьяны, господа Клу и Сиприан были уже на своем наблюдательном посту. Согласитесь, что для двоих парней, желающих удовлетворить любопытство, то была отнюдь не самая глупая мысль – спрятаться в листве векового дерева.
– Меня лишь Мартен беспокоит! – вздыхал Сиприан, устраиваясь рядом с товарищем на самом большом суку дуба. – Вдруг он начнет реветь, пока король будет кушать…
– И что из того? Или ты думаешь, король никогда не слышал, как ревут ослы?
– Так у них там тоже, при дворе, есть ослы?
– Вот чудак! Да они всюду имеются, ослы-то!
Пусть и несколько простодушно, но господин Клу говорил истинную правду!
Раздались первые фанфары, адресованные слугам, в обязанность которых входила подготовка пикника.
Вслед за ними, на глазах Клу и Сиприана, на поляну прибыл крытый фургон, запряженный двумя лошадьми, из которого слуги в первую очередь извлекли один из тех больших ковров, которые итальянцы называют arrazzi – так как их производят в Аррасе, – и растянули на газоне.
– А, – заметил Сиприан, – так вот как они едят на траве!.. Ничего себе!.. Так уж, конечно, не промочишь ноги!.. Где уж нам-то до таких церемоний!
– Так на то они и короли с принцами! – откликнулся Клу.
Затем слуги принялись расставлять приборы. Посуда была сплошь серебряная, бокалы – из чистого хрусталя, салфетки – из голландского полотна.
– Вот бы они забыли два бокала, уходя! – пробормотал Клу. – По одному на каждого из нас.
Далее настала очередь съестных припасов: холодной птицы, пирогов, пирожных, конфитюров всех видов. А сколько бутылок, великий боже! Сколько напитков, дабы спрыснуть пищу! Вина бургундские и руссильонские, итальянские и испанские!
– Что-то есть захотелось! – сказал Сиприан.
– А мне – пить! – отозвался Клу.
Вторые фанфары. Все было готово. И охотники, предупрежденные фанфарами первыми, примчались галопом.
Сначала появился король, которого сопровождали Генрих Наваррский и маршал де Таванн! Вслед за ними прибыли герцог Анжуйский, герцог Генрих де Гиз и герцог Алансонский… Затем королева Елизавета и госпожа Маргарита Валуа – Марго, сестра Карла IX и герцогов Анжуйского и Алансонского, будущая жена Беарнца[5]. Из фрейлин, которые сопровождали этих двух принцесс, назовем Шарлотту де Солерн и Жанну де Бомон, дочь барона дез Адре (они принадлежали первой), и госпожу де Саюв и графиню Пьескскую (эти принадлежали второй). Последними прибыли королева-мать, Екатерина Медичи, и ее старшая дочь Клод, герцогиня Лотарингская.
Король подал пример, и все эти высокочтимые персонажи, а вслед за ними и фрейлины заняли свои места на ковре. Вельможи из свиты того или иного принца, той или иной принцессы остались стоять, кто – позади своего хозяина, кто – позади своей хозяйки, готовые исполнить их малейший каприз.
Из этих вельмож обратим внимание читателя на графа Рудольфа де Солерна, брата уже названной мадемуазель Шарлотты де Солерн, молодого немецкого дворянина, замещавшего при королеве Елизавете функции главного оруженосца, Рэймона де Бомона, брата Жанны, капитана гвардейцев герцога Алансонского, и наконец, графа Лоренцано, флорентийца, лишь недавно прибывшего к французскому двору и, благодаря своему невероятному богатству, тотчас же снискавшего благосклонность королевы-матери, у которой, по слухам, люди, разбрасывавшие золото налево и направо, были в большом почете.
Как только августейшие особы немного удовлетворили свои аппетиты посреди той тишины, что царит в начале практически любого пиршества, настал черед присесть и отобедать вельмож. Бутылки и блюда заходили по кругу в руках старавшихся изо всех сил угодить этим господам фрейлин.
Король обсуждал охоту с Генрихом Наваррским; повсюду завязались частные разговоры.
В лесу все было совсем не так, как в Лувре, где необходимо всегда подчиняться правилам этикета, на охоте все ведут себя гораздо более непринужденно.
Шарлотта де Солерн протянула брату стакан вина и тарелку с куском великолепного пирожного. Рудольф отрицательно покачал головой.
– Как, ты не хочешь кушать? – спросила Шарлотта с изумлением.
– Нет. Я не голоден.
– Вы не голодны! – весело воскликнула Маргарита Валуа. – Вы не голодны, господин граф, после того как в продолжение целых четырех часов блуждали по лесу? Быть такого не может! Значит, вы влюблены!
Рудольф покраснел, тем более что королева Елизавета устремила на него свой ласковый взгляд.
– О, господин граф, – сказала она, – не обижайте же вашу сестру!
Граф повиновался, приняв тарелку и стакан.
– В добрый час! – сказала Маргарита.
И склонившись к Елизавете, добавила вполголоса:
– В кого может быть влюблен Солерн? Вы не догадываетесь, Елизавета?
– Нет, – ответила королева, избегая, однако, взгляда вопрошавшей.
– Ну, а я готова дать руку на отсечение, что знаю предмет его мыслей! И он прехорошенький юноша, на мой взгляд! Это по вашему желанию, Елизавета, он приехал к нашему двору?
– Нет, не по моему… Это… мой отец так распорядился… Ведь Шарлотта выросла вместе со мной, и господин де Солерн тоже едва ли не с детства находился при нас; так что вполне естественно…
– Что он последовал за вами. Разумеется! Ну-ну, милая сестрица, не волнуйтесь! Если я не ошибаюсь, что вы чувствуете расположение к господину де Солерну, который, бьюсь об заклад, готов пролить за вас всю свою кровь, чем же это дурно? Ведь для вас, бедный мой друг, французский трон отнюдь не усыпан розами! Мой брат Карл относится к вам далеко не так, как следовало бы!
Молодая королева тяжело вздохнула.
– Будем же любить того, кто любит нас! – заключила Маргарита. – Это моя мораль, и даже став супругой короля Наваррского, я от нее не откажусь… как и он, вероятно, не откажется от своей. Ведь ни он, ни я не чувствуем желания соединиться брачными узами, – нашего союза требует политика. Пусть же будет по ее воле! От нас одних зависит, станет ли этот союз более или менее сносным! Но взгляните-ка, Елизавета, на того молодого человека, который подходит к герцогу Алансонскому в сопровождении Рэймона де Бомона; это, должно быть, брат последнего, так как они очень похожи.
– Вы правы… А вот мы сейчас спросим Жанну… Жанна?
– Ваше величество?
– Кто этот молодой человек с господином Рэймоном де Бомоном?
– Мой младший брат, ваше величество. Людовик Ла Фретт.
Рэймон действительно представлял в этот момент герцогу Алансонскому Людовика Ла Фретта, который прибыл в Париж накануне. Подобное представление не носило официального характера, но практиковалось весьма часто, предвосхищая то, которое бы такой характер носило. Во время охоты или же променада к тому или иному принцу подводили того или иного вельможу, желавшего поступить к нему на службу, и, в зависимости от впечатления, которое производил на него этот вельможа, принц решал, достоин ли тот повторному ему представления.
Герцог Алансонский принял Ла Фретта весьма любезно; столь любезно, что с этой минуты – как его заверил старший брат – Ла Фретт мог считать себя членом свиты герцога.
Другое представление, состоявшееся во время обеда короля, привлекло внимание уже не двух-трех человек, а всех присутствующих, в том числе и самого короля.
Уже несколько минут, не забывая покусывать бисквит, который она размачивала в бокале с мускатным вином, королева-мать с любопытством, украдкой, наблюдала за беседовавшими между собой дочерью и невесткой, а также за сидевшими рядом с принцессами Шарлоттой и Рудольфом де Солерн, когда вдруг, отведя глаза от этих четырех персонажей, остановила свой взгляд на пятом, графе Лоренцано, который, похоже, только и ждал подобного приглашения для того, чтобы покинуть место, которое он занимал напротив Екатерины, с другой стороны ковра.
Он подошел и застыл рядом с королевой-матерью в почтительной позе.
– Садитесь, граф, – промолвила Екатерина.
Он повиновался.
– Ну?
– Как я уже имел честь сообщить вашему величеству четыре дня тому назад, она должна приехать сегодня вечером.
– Вы в этом уверены?
– Абсолютно. Последнее сообщение от нее было датировано вчерашним утром, и на тот момент она находилась уже в Осере.
– В Осере… вчерашним утром… Ну да, от Осера до Парижа каких-то сорок льё; таким образом, она может прибыть в Париж уже сегодня. Где она остановится?
– По желанию вашего величества она будет жить у Рене, на улице Сент-Оноре.
– Хорошо. По возвращении с охоты, граф, отправляйтесь к Рене и скажите ему, чтобы он немедленно дал мне знать, когда она прибудет… в котором бы часу это ни было.
Лоренцано поклонился. Екатерина отвернулась, словно говоря, что беседа окончена…
Но флорентиец пренебрег этим.
– Ваше величество изволили забыть, что обещали оказать мне сегодня милость? – осмелился он напомнить.
– Милость? – повторила Екатерина. – Ах, да, припоминаю: вы просили меня принять кого-то в пажи… этих двух ребят… Где они? Представьте мне их!
– Сию минуту, госпожа королева.
Лоренцано махнул рукой одному из слуг, и тот исчез на одной из сходившихся к круглой поляне дорожек, где стояла карета, в которую были запряжены два мула.
– А чьи это дети, граф? – поинтересовалась Екатерина.
– Я уже имел честь говорить вашему величеству, что это мои племянники… сыновья моего брата Андрео Вендрамини, умершего вместе с женой два года тому назад в Испании.
– И вы взяли их к себе? У вас очень доброе сердце, граф.
– Они ведь остались сиротами, бедняжки. Мог ли я бросить их на произвол судьбы? К тому же они такие интересные… Да вот, ваше величество, можете сами судить об этом…
Лакей вернулся с племянниками графа Лоренцано, при виде которых даже равнодушная Екатерина не смогла сдержать возгласа восторга и изумления.
Представьте себе двух мальчиков лет тринадцати, похожих друг на друга как две капли воды: Екатерина залюбовалась их прелестными лицами, изящными формами и богатым костюмом из голубой атласной ткани с роскошным золотым шитьем.
Они приближались рука об руку.
– Так они близнецы? – изумилась Екатерина.
– Да, госпожа королева, близнецы, – сказал Лоренцано.
– Их имена?
– Марио и Паоло.
Удивление и восхищение, которые испытала королева-мать, передались всему сборищу. Все взгляды устремились на двух братьев, и даже король, дабы взглянуть на них, прервал свой разговор с Генрихом Наваррским.
– Да это просто чудо природы! – воскликнул он.
Замечание короля стало сигналом к выражению всеобщего восторга.
– Они восхитительны!
– Обворожительны!
– Ничего прелестнее я никогда еще не видел! – неслось со всех сторон.
– А кому принадлежат эти новые Менехмы?[6] – вопросил король.
– Это племянники графа Лоренцано, сир, – ответила Екатерина Медичи, – которых он привез недавно из Флоренции. Граф просит меня принять их в пажи.
– А! Не сомневаюсь, госпожа матушка, что, если вы примете их в услужение, вам позавидуют многие наши дамы! Они говорят по-французски?
Подойдя к королю, близнецы преклонили перед ним колени.
– Да, сир, – проговорил Марио, – нас научили говорить на прекрасном языке вашей чудесной страны…
– И мы чрезвычайно счастливы, – продолжил Паоло, – что можем таким образом объяснить величайшему королю в мире, какой любовью горят к нему наши сердца!
Очевидно, близнецы повторяли давно заученный урок, но оттого эффект их небольшого двойного комплимента оказался не менее впечатляющим. Король соизволил их поднять и удостоить поцелуем, после чего королева Елизавета и принцесса Маргарита Валуа позвали их к себе.
Молодая королева определенно была восхищена красотой и умом мальчиков; она просто-таки осыпала их ласками, что не ускользнуло от зорких глаз Екатерины Медичи.
– Если они так нравятся вам, дочь моя, – сказала она, – то забирайте, я их вам уступаю.
Елизавета испустила крик радости.
– Возможно ли, сударыня, что вы изволите…
– Ну да, ну да; решено, они ваши.
И, обратившись к Лоренцано, Екатерина добавила добродушно:
– Надеюсь, вы не в претензии на меня за эту уступку, граф? Поверьте, ваши племянники ничуть не теряют: служить молодой и красивой королеве гораздо приятнее, чем такой старухе, как я.
Граф почтительно поклонился.
– Матушка что-то уж слишком любезна к вам, – шепнула принцесса Маргарита Елизавете. – Берегитесь, сестра!
– Чего мне беречься? Чего опасаться?
– Точно не знаю; но господин де Брантом, человек ученый и хороший советчик, научил меня одной латинской аксиоме, которую, полагаю, было бы, при случае, весьма разумно применить на практике: «Timeo Danaos et dona ferentes». – «Боюсь данайцев, дары приносящих». Бойтесь данайцев… и их подарков, сестра! На вашем месте я сейчас же вернула бы этих двух пажей госпоже Екатерине.
– О! И это после того, как я приняла их с такой радостью!
– Что ж, оставьте их у себя, но повторюсь: берегитесь!.. Берегитесь!..
Тем временем король встал, а вслед за ним и все остальные. Пикник закончился. Подав руку маршалу де Таванну, Карл IX направился в ту сторону, где слуги держали лошадей, кареты и носилки. Приближался столь ожидаемый его величеством час – королю не терпелось как можно скорее попасть в Венсенский замок. Карл IX уже поставил ногу в стремя, когда его внимание вдруг привлек необычный шум.
Случилось то, чего так опасался – пусть и не догадываясь о последствиях – Сиприан, дровосек: Мартену, его ослу, стало скучно в зарослях орешника и, резко потянув за корду, он отломал ветвь, к которой был привязан, и, возгордившись своим подвигом, заревел во все горло и неспешно двинулся по направлению к лесу.
– Хе-хе! – промолвил король, в глазах которого при виде осла воспылало красное пламя. – Откуда он взялся? Хозяина что-то не видно.
– Это, вероятно, потерявшийся осел, – рассмеялся маршал. – Так сказать, заблудший.
– Заблудший?.. Ты полагаешь, Таванн? Но тогда бедное животное рискует умереть от голода в этом лесу, и я окажу ему настоящую услугу, если…
Его величество закончили свою мысль жестом, который лишь еще больше развеселил Таванна.
– Да уж, – одобрил он, – это действительно будет с вашей стороны настоящая услуга.
– Пойдем же!
Король бросился вперед; восемь или десять вельмож, догадавшись, что сейчас произойдет, побежали вслед за ним и маршалом.
Мы ничего не выдумываем, таковы исторические факты: Карл IX приходил в такой восторг от одного вида крови, что приобрел привычку перерезать – тыльной стороной охотничьего ножа – горло всем ослам и мулам, какие попадались ему на глаза. Он был весьма ловок в этом грациозном упражнении. И каждый раз, когда он давал подобное представление, придворные аплодировали его сноровке.
Мартену же, который вдруг прервал свою триумфальную песню и свою прогулку, пришла в голову пагубная мысль общипать пышный куст чертополоха, встретившийся ему на пути… Приближение короля и сеньоров ничуть его не смутило. Они уже перекусили, почему же и он не мог последовать их примеру?
– С одного удара! Спорим, что я убью его с одного удара, – сказал Карл IX дрожащим голосом, гладя осла по загривку.
– Ну и ну! – пробормотал Сиприан, наблюдавший за всей этой сценой с дерева, но не слышавший ни слова из того, что там говорилось. – И что же собираются сделать с Мартеном эти милые господа? Ах, Мартен, ах, хулиган! Я так и знал, что ему надоест стоять в орешнике! А это не король, Клу, разговаривает с моим ослом?
– Да, король.
– Он его ласкает! Нашел его милым! И он совсем не брезглив! Гляди-ка, но зачем он вытащил нож, король-то? Ах! Ах!.. Боже мой!
Громкие возгласы «браво», которые привлекли внимание всех дам и господ, перекрыли крики отчаяния юного дровосека, кубарем слетевшего с дерева.
С одного удара – он отнюдь не хвастался! – король перерезал ослу горло. Его величество стоял неподвижно, с неким ожесточенным исступлением взирая на последние конвульсии своей жертвы, когда, обезумев от горя, Сиприан упал на труп, вопя:
– Мой ослик!.. Мой ослик!.. Убийца!.. Мой ослик!.. Что со мной теперь будет?.. Мой ослик! Убили моего ослика!..
– А, так это было твое животное, мой мальчик? – промолвил король и бросил крестьянину свой кошелек. – Успокойся! Пусть я и убил твоего осла – этого тебе хватит, чтобы купить себе лошадь!
Два короля, две королевы, принцы и принцессы, господа и дамы уже покинули круглую поляну меж Четырех Дубов, а вскоре, погрузив в фургон ковер и приборы, за ними последовали и слуги.
Больше никого не осталось на том месте, где еще недавно пировала блистательная и оживленная толпа. Лишь помятая, увядшая трава… да рыдания юного дровосека в лесу напоминали о том, что здесь побывали великие мира сего.
Клу, благоразумный Клу, дождался, пока последний слуга, последний доезжачий уйдут, и лишь тогда спустился с дуба на землю. Подойдя к стоявшему на коленях у трупа животного Сиприану, он сказал, положив руку на плечо товарища:
– Ну что, пойдем?
– А, – простонал Сиприан, – это ты. Ты видел… видишь?.. Мартен, мой бедный Мартен!
– Да, король перерезал ему горло; но взамен он отдал тебе свой кошелек.
Сиприан протянул кошелек другу.
– Вот он, только я не считал, сколько там денег.
Клу занялся подсчетом.
– Двадцать золотых экю… Жаловаться не на что.
– Ну да – не на что! Да плевать я хотел на эти двадцать золотых экю! Я любил его, моего ослика! Зачем король перерезал ему горло? Это что у короля, прихоть такая – перерезать горло бедным ослам, которые не сделали ему ничего плохого?
– Сиприан, друг мой, – сказал Клу, – то, что случилось, лишь еще раз доказывает, что простым крестьянам вроде нас не следует быть любопытными…
– Но…
– Но теперь ты должен перестать оплакивать останки Мартена и пойти со мной в деревню, где ты не станешь никому рассказывать о пикнике короля, который стоил тебе осла, но принес двадцать экю.
– Но…
– Подумай сам, придурок! Вдруг король прикажет вздернуть нас на этом самом дубе за то, что мы пожелали увидеть то, чего никогда прежде не видели? Пойдем, оставь этого подлюгу, возьми свои экю… и в дорогу!..
Сиприан подобрал кошелек, поднялся на ноги и зашагал вслед за другом. Но, удаляясь, бросив последний печальный взгляд на то, что еще недавно было Божьим созданием, которое умертвил злой король, пробормотал сквозь зубы:
– Подлюгу!.. Пусть они и королевских кровей, но тоже люди, и когда умрут, будут куда больше, чем мой ослик, заслуживать, чтобы их называли подлюгами… и обращались соответственно!
