Анри де Кок
Гостиница тринадцати повешенных
Глава VI
Объявление войны
Тот, кто последовал бы за вышедшей из зала Шале женщиной в маске, увидел, как та, сопровождаемая своими необычными спутниками, или скорее слугами, двумя карликами, быстрым шагом дошла до ожидавшего ее на некотором отдалении от замка, в тихом месте, экипажа, совершенно особенной формы, невиданной в то время во Франции, и до сего времени встречающийся весьма редко.
Это была русская тройка. Кучер, лицо которого было наполовину скрыто поднятым воротником мехового тулупа, сидел на облучке. В кибитке находилась молодая девушка, которая при виде дамы поспешила спрыгнуть на землю и бросилась к ней навстречу.
– Ну как, барыня, получилось?
Женщина в маске с сомнением пожала плечами.
– Почем мне знать! – воскликнула она. – Эти француженки не умеют любить ни своих любовников, ни своих сыновей.
– Следовательно, графиня ничего не обещала?
– Ничего! Но я и не слишком настаивала. Это только пробудило бы в ней подозрения… Но я, – она холодно улыбнулась, – пообщалась при ней с Домовым.
– Ах! И он сказал…
– То же, что и вчера. Рубин поглотил бриллиант. Теперь, если графиня не поймет… если не захочет пойти против судьбы вместе со мной… тем хуже для нее… и для него! Ладно, поехали!
– Позвольте, Татьяна Михайловна, ваши ножки мокрые от снега…
– Ничего, ничего, я их согрею в Париже. Говорю же тебе, Катя, поехали! Так хочется поскорее оказаться в Париже… в Париже, по крайней мере, если я его и не увижу, то буду чувствовать, что он где-то рядом.
Катя, камеристка, накинула медвежью шкуру на колени Татьяны, своей госпожи. И скажем мимоходом, чтобы извиниться за очевидную фамильярность в манере обращения, столь шокирующую во Франции, что в России принято, даже в разговоре слуг с хозяевами, называть друг друга по имени, данному при крещении, ставя после него имя отца: Татьяна Михайловна, то есть Татьяна дочь Михаила. По фамилии русские обращаются друг к другу лишь в особых случаях.
Московитка – так как мы теперь знаем, какой национальности была женщина в маске, – сидела в тепле, в тройке, рядом со своей горничной; позади двух женщин, на помосте, шедшем в пандан облучке, примостились двое карликов.
– Поехали, Мартын, поехали! – нетерпеливо повторила Татьяна.
Кучер тронул, и тройка лихих украинских рысаков вихрем помчалась вперед.
По дороге при виде этого странного экипажа, который, казалось, летел над землей, крестьяне останавливались в изумлении и, набожно крестясь, шептали: «Карета дьявола, не иначе!»
Нет, то была карета не дьявола, но хитрой дьяволицы, как читатель увидит из дальнейшего нашего рассказа.
Минут с двадцать Татьяна сидела в глубокой задумчивости, рассеянно следя за печальным зимним пейзажем, с невероятной быстротой пробегавшим перед ее глазами.
Катя, камеристка, не осмеливалась нарушить размышления хозяйки.
Наконец, словно отвечая на свою мысль, женщина в маске произнесла вслух:
– А она красива, эта графиня, все еще очень красива!
– Ах! – подхватила Катя, обрадовавшись возможности прервать молчание. – Если она похожа на сына, то действительно должна быть очень красива.
– Да, – продолжала Татьяна, – она похожа на сына. У нее тот же, что и у Анри, величественный вид, который внушает почтение… Разве что в ее чертах больше кротости и доброты, чем у него… Знаешь, Катя, возможно, мне и не следовало с ней видеться. Что… что, если по моей вине, как, впрочем, и по его собственной, с Анри случится несчастье… как представлю, что эти прекрасные глаза будут проливать такие горькие слезы о сыне… аж совестно становится.
Катя легко пожала плечами.
– Какое с господином графом может случиться несчастье? Он так благоразумен!
– Благоразумен! – повторила Татьяна с ироничной интонацией.
– Конечно! Да и что от него требуется? Любить да открыться для любви своей возлюбленной. Воистину, тысячи других господ на его месте на коленях благодарили бы за это Бога! Уверяю вас, барыня – я говорю вам это не потому, что ваша крепостная, – вы во сто раз краше этой герцогини де Шеврез! И не только краше, но…
Катя хитро улыбнулась.
– Но и, – продолжала она, – можете предложить тому, кого любите… сердце, которое ни для кого другого никогда не билось. Тогда как госпожа де Шеврез!.. Фи!.. Вдова, за вторым мужем!.. Хуже того!.. Женщина, по слухам, имевшая бессчетное число самых разных интрижек!
Татьяна снисходительно слушала горничную. Какая женщина откажется от удовольствия послушать, как злословят ее соперницу?
– Да уж, – сказала она, – таких кокеток, как герцогиня де Шеврез, еще поискать… но, может быть, именно это кокетство и пленяет Анри? Мужчины ведь такие странные!
– Ну, а раз так, барыня, отчего бы и вам не пококетничать с господином графом? Вы сумеете сделать это не хуже других. Вы такая умная!
Татьяна вздохнула. Конечно, наивная горничная не поняла тайного смысла этого вздоха, который означал: «Слишком поздно! Вылетевшая из клетки птичка уже не возвратится обратно, какую приманку ты ей ни подложи».
В эту минуту, кучер, который уже какое-то время, нагнувшись вперед, что-то высматривал, вдруг остановил лошадей.
– В чем дело, Мартын? – спросила Катя по-русски.
– Молния расковалась, – отвечал кучер на том же языке. – Дальше ехать нельзя, не то она может пораниться.
Татьяна, которая слышала это объяснение, нахмурилась.
– Неужели, Мартын, все так серьезно?
– Да, барыня. На дороге полно острых камней, так что без подковы Молния долго не протянет.
– А что это вон там, в сторонке? Похоже, какая-то хибара. Остановимся у нее, и пусть какой-нибудь крестьянин разыщет нам кузнеца. Ах! Вечно эти проблемы!
Тройка подъехала к указанной лачуге. В домишке, у очага, сидели старуха и мальчик лет двенадцати; старуха пряла, а мальчик поджаривал и ел каштаны.
– Дорогая моя, я вам дам золотой, – сказала Татьяна, – если через четверть часа ваш сын приведет кузнеца.
Взглянув на золотую монету, которую кинула на стол женщина в маске, крестьянка обратила свой взор на мальчика, который даже не пошевельнулся.
– Жако, – сказала она, – ты не сходишь в Морлей за толстяком Гильомом?
Господин Жако как сидел, так и остался сидеть, ничего не ответив.
– Так как? – спросила старуха.
Жако отрицательно покачал головой.
Крестьянка повернулась к незнакомке.
– Он не хочет, – произнесла она самым апатичным тоном.
– Как! Он не хочет! – повторила русская, более удивленная, нежели раздосадованная таким ответом. – Так прикажите ему, ведь вы его мать!
– Я его бабушка, сударыня.
– И что? Разве бабушка не может заставить внука слушаться?
– Что вы, упаси Господи!.. Жако – мой любимец! Когда он упрямится, тут уж ничего не поделаешь. Правда, Жако? Бабуля Доминика ведь тебе никогда не перечит? Да и потом, Морлей-то далеко, а за окном снегу – по щиколотку! Пусть уж лучше сидит у огня, моя кроха, да грызет каштаны!
Злость разбирала Татьяну; в ее стране она бы приказала вздернуть эту старуху и мальчонку, которые посмели ей воспротивиться. Но она была не в России, поэтому ей не оставалось ничего другого, как прикусить губу.
– Позвольте, барыня, я попробую, – сказала Катя.
Камеристка подошла к господину Жако, который перестал наконец есть каштаны – возможно, потому, что они закончились, – встал и с изумлением глядел на ту из женщин, чье лицо было скрыто маской.
– Послушай, мой маленький друг, – сказала ему Катя. – Ты, верно, не понял, чего от тебя требуют. Мы живем в Париже и возвращаемся туда; в дороге одна из лошадей нашей упряжи расковалась. Так вот! Если ты окажешь нам любезность, сбегав в ближайшую деревню за кузнецом, твоя бабушка получит эту красивую золотую монету, а ты сам – вот эту серебряную. Ага, вижу, ты согласен!
Катя протягивала пареньку полпистоля. Не обратив внимания ни на серебро, ни на золото, господин Жако подошел прямо к Татьяне и указал пальцем на бархатную маску, почти ее коснувшись:
– Зачем вы носите на лице это? Вы, должно быть, гадкая, раз закрываетесь! Снимите… чтобы я мог вас разглядеть, и если вы не гадкая, я… может быть… схожу в Морлей за кузнецом.
Это становилось забавным и, несмотря на то, что Татьяна не была расположена к веселости, она уже собиралась рассмеяться в ответ на дерзкую выходку юного крестьянина, когда внимание русской дамы привлек новый инцидент, случившийся как-то вдруг и не менее комичным образом.
Мы видели, что Паскаль Симеони, его слуга и Антенор де Ла Пивардьер по выезде из замка Флерин пустили лошадей галопом по направлению к Парижу. И если для его спутников быстрый аллюр, заданный ими животным, не имел другого мотива, как преодолеть как можно скорее необходимое расстояние, для Паскаля Симеони столь неистовая гонка, судя по его собственным словам, произнесенным в конце его разговора с мадам де Шале, имела иную, более серьезную, цель – догнать женщину в маске, о визите которой в замок ему в подробностях рассказала графиня.
Вероятнее всего, если бы одна из лошадей московитки не расковалась, желание Паскаля Симеони догнать женщину в маске так желанием бы и осталось.
Но случай, или провидение, которое, как известно, вмешивается в наши дела гораздо чаще, чем мы полагаем, задержало эту даму в четверти лье от деревеньки Морлей, которая, если верить карте, располагается в семи лье от Парижа.
Паскаль Симеони уже начинал терять надежду догнать незнакомку, когда заметил стоявший у хижины странного вида экипаж; увидев же рядом с каретой и двух карликов, о которых упоминала графиня, он вполне убедился, что достиг желаемой цели.
– Стой! – вскричал он.
Антенор де Ла Пивардьер и Жан Фише разом остановились.
– Сударь, – сказал Паскаль Антенору, указывая на хижину, – мне нужно на минуту зайти сюда. Если же вам не угодно последовать за мной и моим слугой… то это в вашей воле.
– А почему бы мне и не последовать за вами, позвольте узнать? – воскликнул Ла Пивардьер.
– О, я вовсе не против! И даже буду рад, если вы пойдете со мной.
– В таком случае нечего и толковать, мой дорогой господин Симеони. Черт возьми! Да ради того, чтобы оказаться полезным человеку, которому я обязан заменой – и какой заменой! – моего бедного Таро, я готов идти хоть в преисподнюю!
– Не волнуйтесь, так далеко я вас не заведу!
Три всадника спрыгнули со своих лошадей, которых Жан Фише привязал к дереву.
Затем, господа – впереди, слуга – сзади, они направились к хижине.
Но туда, где находилась женщина в маске, по всей видимости, не так уж и легко можно было попасть.
Увидев приближающихся незнакомцев, карлики обнажили висевшие у них сбоку тесаки и, загородив собой дверь, принялись неистово рычать, кривляясь при этом самым страшным образом.
– Вы только посмотрите! – вскричал Пивардьер. – Это еще что за звери? Обезьяны, что ли?
– Если и обезьяны, то превосходно выдрессированные! – заметил Симеони.
– Это уж точно. Они, вероятно, поставлены тут на карауле и обязаны защищать вход. Но кто их сюда поставил? Для чего?
– А вот это мы сейчас и узнаем. Жан, ступай вперед!
Жан Фише пошел на двух карликов, коренастое сложение которых доказывало, что они столь же и сильны, сколь и злы. Но, не испугавшись их воинственного вида, слуга господина Симеони продолжал приближаться, помахивая хлыстом с железным наконечником.
– Прочь! Прочь! – завопили на своем наречии маленькие чудовища, подбадривая себя криком.
– Не понимаю, – сказал Жан Фише и сделал вид, что хочет пригнуться.
Обманутые этой хитростью, карлики направили было свои удары в ту сторону, как вдруг Жан Фише ловким взмахом хлыста выбил тесаки у них из рук. Отбросив плеть в сторону, он ухватил монстров своими, подобными тискам, руками за шкирку и приподнял в воздухе.
Тщетно эти две половинки человека перебирали ногами, уподобляясь мирмидонянам[6] во власти титана, – слуга крепко держал их на вытянутых руках.
Это-то зрелище и предстало взору Татьяны, когда дверь хижины с шумом отворилась и на пороге возникли Паскаль Симеони и Ла Пивардьер.
Синеватая бледность разлилась по той части лица московитки, которая не была скрыта маской.
– Что все это значит, господа? – произнесла она свистящим голосом. – Пьяные вы или сумасшедшие, что позволяете себе такие дерзости с моими людьми?
– Ни пьяные, ни сумасшедшие, сударыня, уверяю вас, – отвечал Симеони с глубоким поклоном.
– В таком случае к чему это нападение?
– Именно об этом я и хотел спросить вас, сударыня. По какому праву нас, путников, мучимых жаждой… спешившихся у этой хижины… по какому праву ваши люди преграждают нам дорогу, размахивая тесаками? Согласитесь, сударыня, если тут и есть нападение, то уж никак не с нашей стороны. Жан, дружище, освободи этих слишком усердных слуг; наверное, больше они злиться не будут.
– Полагаю, что так! – вскричал, рассмеявшись, Ла Пивардьер. – Они едва дышат…
Высвободившись из рук Жана Фише, карлики, потирая шеи, забились в угол комнаты, таращась оттуда, как озлобленные гиены на льва.
– Убирайтесь, презренные негодяи! – сказала им Татьяна по-русски.
Кытин и Кабык, двое карликов, повиновались.
– В таком случае, сударыня, – промолвил Паскаль Симеони с новым, еще более церемонным, поклоном, – если мы можем загладить нашу вину перед вами… говорите, мы к вашим услугам.
– Благодарю, сударь, – отвечала женщина в маске с презрительным жестом, – вы явились сюда, чтобы утолить свою жажду, я же за тем, чтобы попросить о кое-какой услуге… разумеется, небескорыстно. Но, судя по всему, мы выйдем отсюда, не получив желаемого.
– Я не удивлюсь, если не найду здесь вина, – сказал Симеони. – Край этот бедный; но чтобы нельзя было удовлетворить… за деньги… одно из ваших пожеланий… вот что меня удивляет, сударыня. Неужто его так сложно исполнить?
Татьяна, по инстинктивному чувству недоверия, не решалась ответить на вопрос.
– Ах! Боже мой, сударь! – вмешалась горничная. – Тут нет ничего сложного! У нас расковалась лошадь, и мы просили вот этого мальчика сходить за кузнецом.
– Только и всего-то! – прервал ее искатель приключений со всеми признаками радости. – Вот что значит объясниться! Что ж, сударыни, теперь вместо ваших проклятий мы заслужим ваши благословения. Я много путешествую и в целях предосторожности всегда имею в чемодане все необходимые для этого инструменты, с которыми мой слуга управляется не хуже любого кузнеца. Ступай, Жан, ступай и поторопись: через пять минут тройка – вы ведь так называете ваш экипаж, сударыни? – должна быть готова к отъезду.
На сей раз Татьяна соизволила улыбнуться, слушая незнакомца; Катя же, обрадованная таким благоприятным исходом своего вмешательства, поспешила проводить Жана Фише к кучеру.
– Действительно, мне следует только поблагодарить судьбу за эту встречу, сударь, – сказала женщина в маске, присаживаясь.
– О! Напротив, сударыня, – возразил Паскаль Симеони самым любезным тоном, – это я должен быть на седьмом небе оттого, что смог оказаться вам хоть чем-то полезным.
И, окликнув мальчика, который, как и его бабка, оставался безмолвным зрителем этой сцены, он промолвил:
– Эй ты, постреленок, хотя мне почему-то и кажется, что услужливость тебе несвойственна, принеси-ка нам, мне и моему спутнику, если у вас нету вина, по стакану сидра, или же, если нет и сидра, обычной воды… Словом, вина, сидра и воды – я за все плачу вперед.
И он бросил на стол, рядом с золотым экю, пистоль. Вместо своего внучка – все не спускавшего глаз с бархатной маски и, казалось, не слышавшего просьбы всадника, – встала старуха и подала полный кувшин какой-то желтоватой жидкости и три стакана.
– Он что, дурачок? – спросил Паскаль Симеони у старухи, шутя потрепав мальчика за ухо.
– Кто – дурачок? Жако? – возразила та. – Ах, что вы, что вы! Да умнее него нет во всем нашем крае. Упрям – это да, это у него в крови! Весь в отца! Просто ему жуть как хочется, чтобы эта дама сняла маску… а она не соглашается показать ему свое лицо! Вот он и будет стоять, как истукан, до тех пор, пока она не уедет!
– Вот оно что! – произнес Паскаль сквозь зубы.
Наполнив два стакана, он занес кувшин над третьим и весело обратился к Татьяне:
– Осмелюсь предложить вам, сударыня? Что уж там! На войне как на войне!
Московитка покачала головой:
– Спасибо, сударь, но я, пожалуй, откажусь.
– Напрасно, сударыня! – воскликнул Ла Пивардьер, залпом осушив стакан. – Превосходная грушовка!
Во избежание, вероятно, какого-нибудь тривиального разговора Татьяна, отодвинув стул, повернулась спиной к путешественникам.
Жако не сводил с нее глаз.
Прошло несколько минут. В комнате царила тишина, нарушаемая лишь бульканьем грушовки, переливаемой из кувшина в стаканы. Предупрежденный тычком колена, Ла Пивардьер, который с радостью разбавил бы эти возлияния приятной беседой, вынужден был довольствоваться опустошением кувшина.
Наконец раздался шум шагов, возвестивший о возвращении Жана Фише и Кати.
– Готово, барыня! – воскликнула горничная, подбегая к своей госпоже.
– Отлично, – сказала та. – Уезжаем. Позвольте еще раз поблагодарить вас, господа.
Татьяна встала и, слегка поклонившись всадникам, направилась к выходу. Но по знаку своего господина Жан Фише встал перед дверью, загородив ей дорогу.
– В чем дело, любезный? – промолвила московитка. И, словно вспомнив о чем-то, прибавила: – Ах! И то правда. Совсем забыла.
При этом она стала вынимать из кошелька деньги…
– Нет, сударыня, – произнес позади нее чей-то голос. – Мой слуга ничего от вас не требует… Это я хотел бы попросить у вас одной милости в награду за оказанную вам услугу. Представьте себе, я ужасно любопытен… так любопытен… как этот маленький крестьянин, который ни на секунду не спускает глаз с вашей маски. Мне тоже, как и ему, хотелось бы увидеть ваше лицо. Ну же! Всего на секунду… только на одну… Должно быть, вы красивы, сударыня, очень красивы! Позвольте же мне полюбоваться вашей красотой, пусть даже лишь миг!
Читатель, конечно, догадался, что то говорил Паскаль Симеони. Татьяна, побледнев, метнула на наглеца две молнии, которые непременно бы его ослепили, будь подобное в ее власти.
Обеспокоенная этим новым инцидентом, Катя прижалась к своей госпоже…
– Сударь, – промолвила Татьяна глухим голосом, – вы лжете! Оскорбление, которое вы мне сейчас наносите, слишком глубоко ранит, чтобы проистекать из одной лишь прихоти. С каких это пор, движимый только любопытством, и ничем более, дворянин может позволить себе вынудить снять маску женщину, у которой имеются веские причины оставаться неузнанной? Сударь… если вы так желаете меня знать… то ведь и я вас тоже узнаю… я уже знаю вас! Поберегитесь! Я могу сделаться вашим смертельным врагом!
Паскаль Симеони презрительно улыбнулся.
– Я мог бы уступить просьбе… но угроза заставляет меня решиться, – возразил он. – Я хочу видеть ваше лицо, сударыня.
Нечто вроде рычания вырвалось из груди Татьяны.
– Ах! Вы хотите, – вскричала она. – Ха-ха! Да, я знаю, откуда вы явились, пусть я и не знаю еще, куда вы отправитесь! Я знаю, от чьего имени вы действуете, пусть мне и не известно еще, ради чего вы это делаете! Признайте, сударь: это графиня де Шале послала вас в погоню за мной, графиня де Шале, которую я напугала… которую я заставила трепетать за нее саму и ее сына.
Паскаль стал серьезным.
– Боится лишь тот, сударыня, – сказал он, – кто прячется, как вы. Я зовусь охотником на негодяев; вот почему мне так хочется увидеть вас в лицо!
– Так смотрите же, и горе вам, заставившему меня нарушить данную клятву!.. Горе тем, кто вам покровительствует, охотник на негодяев!
Резким движением Татьяна сорвала маску и отбросила в сторону.
Ни крика, ни возгласа, ни шепотка ни вызвало сие действо, которое, однако, явило на свет прелестные черты!
Дело в том, что в совокупности своей черты эти выражали такую ненависть, даже скорее свирепость, что самый энергичный человек пришел бы в оцепенение от такого феномена уродства в красоте.
Даже Паскаль Симеони на секунду окаменел перед этим подобием лица Медузы.
Но он быстро пришел в себя.
– Довольно! – сказал он, поднимая руку. – Вы свободны, сударыня, но теперь, когда я знаю вас в лицо, будьте осторожны и вы!
Жан Фише отступил в сторону.
– До свидания! До свидания, охотник на негодяев! – пронзительно прокричала Татьяна, бросившись прочь из хижины.
* * *
Тройка исчезала вдали, но Татьяна продолжала кричать: «До свидания! До свидания, охотник на негодяев!»
– Может, и не стоило мне так злить эту тигрицу!.. – задумчиво пробормотал искатель приключений. – А, да ладно! – заключил он после минутного молчания. – Если у нее есть когти… мы их обрежем… если у нее есть зубы… мы их вырвем.
