АНОНИМУС
Камень погибели
– Да. Перед восстанием, которое привело к Синьхайской революции и крушению династии Цин, – желтушные глаза президента вспыхнули зловещим огнем. – Пропал бесценный камень и величайшая духовная святыня китайской нации, и вслед за тем пришел конец двум тысячам лет китайской империи[15].
Загорский только плечами пожал: простое совпадение. Однако его собеседник мрачно молчал. Нестор Васильевич недоверчиво взглянул на президента:
– Вы же современный человек, неужели вы подвластны таким грубым суевериям?
Юань Шикай невесело усмехнулся; опять стало видно, что он немолод и сильно устал.
– Нет китайца, неподвластного суевериям, – заметил он. – Мы имели дело с богами и духами, когда ваши европейские предки еще бегали на четвереньках и не знали членораздельной речи.
– Пусть так, – согласился гость. – Предположим, алмаз обладает магической силой и может хранить династию. Но вам-то до этого какое дело? Ведь именно благодаря революции вы стали тем, кто вы есть. Так что исчезновение «Слезы Будды» – в ваших интересах.
Лицо президента внезапно исказилось, стало темным от прилившей к нему крови, и он отчеканил:
– Юань Шикай только во вторую очередь президент, а в первую – патриот Китая. Áйго́ Чжунго́![16]
– Прошу простить, если я помимо своей воли чем-то обидел президента… – после небольшой паузы начал было Загорский, но собеседник остановил его движением руки.
С минуту они сидели молча, потом Юань Шикай продолжил.
– У пророчества, которое касается камня, есть вторая часть. Она утрачена. Но, судя по тому, что происходит с Поднебесной, она говорила о том, что с утерей «Слезы Будды» обрушится не только династия, но и все государство. И мы воочию наблюдаем этот процесс сейчас. Если распадется Китай, исчезнет и его народ, а вместе с народом исчезну и я. Вот чего я боюсь больше всего на свете, и вот в чем состоит мой, как вы говорите, интерес.
В этот раз молчание было еще более долгим и томительным.
– Таким образом, вы хотите, чтобы я нашел камень и вернул его на место? – наконец сказал Нестор Васильевич.
Старый генерал молча кивнул.
– Это будет нелегко, – проговорил Загорский, секунду подумав.
– Мы оказываем вам великую честь… – напыщенно начал Юань Шикай.
– Да, – кивнул Загорский, – а значит, и награда должна быть соответствующей.
Нестор Васильевич ждал взрыва негодования, но президент неожиданно посмотрел на него с уважением: он ценил людей, которые умели себя поставить.
– Сколько же вы хотите?
– Двадцать тысяч американских долларов, – не моргнув, отвечал Загорский.
– Двадцать тысяч? – удивился президент. – Эта работа не стоит таких денег.
– Ну, тогда пусть ее выполнит кто-то другой, – Загорский встал и поклонился, всем своим видом выражая намерение немедленно выйти вон.
– Постойте… – Юань Шикай устало махнул рукой.
В конце концов, какая разница, сколько пообещать, если не собираешься выполнять обещание, думал он, глядя в лицо Дэ Шаню. Глупому иностранцу надо было бы просить для себя сохранения его жалкой жизни, вот это был бы настоящий торг. Впрочем, Юань Шикай и это бы пообещал с удовольствием. Как говорили его присные его же врагам: президент обещает Поднебесной десять тысяч лет спокойствия и процветания, а что можете пообещать вы?
– Кроме того, нужны будут деньги на текущие расходы, – прервал Загорский его размышления. – Я бы предпочел американские доллары и английские фунты – их в случае чего легко менять на китайские деньги.
Юань Шикай кивнул, не говоря ни слова.
– Теперь что касается собственно поисков, – продолжал Нестор Васильевич. – С момента пропажи прошло больше двух лет. Мы не знаем заказчика, за это время алмаз могли увезти куда угодно.
– Его не увезли куда угодно, – отвечал Юань Шикай. – Более того, мы примерно знаем, где он может быть.
Загорский посмотрел на президента внимательно. Тот объяснил, что он имеет в виду. Камень, скорее всего, украли сами тибетцы. Но это было не просто воровство, это был магический ритуал. Украли его как раз затем, чтобы Китай начал разваливаться, а Тибет благодаря этому смог обрести независимость. В последние годы китайцы слишком сильно давили на лам, и те готовы были обратиться за помощью к кому угодно, например, к Англии или к России. И хотя Россия держала в этом вопросе нейтралитет, Англия встала на сторону тибетцев. Теперь Тибет объявил себя свободным. Но возможным это стало только после того, как эти хитрые негодяи украли алмаз и вывезли его из Пекина. Таким образом ламы запустили механизм заклятия, и пророчество стало сбываться.
– Алмаз в Лха́се, – убежденно сказал Юань Шикай, – именно там его и нужно искать.
Глава третья. Близкое знакомство с карликами
Загорский и Ганцзалин сидели во дворе старого пекинского сыхэюа́ня[17], который принадлежал учителю Нестора Васильевича, мастеру Тай Цзюню. Над крышами домов вздымалась Барабанная башня, синее небо над хутунами[18] прожигали столбы черного дыма от печей и канов[19]. Тут же, во дворе, тренировались ученики наставника Тай Цзюня, сам он ходил между ними, одетый в теплую куртку на вате, время от времени поправляя ученикам то руку, то ногу, а иногда и ударяя палкой по особенно неподатливой спине. Гости в тренировке участия не принимали: они согревались зеленым чаем и острой лапшой, сидя за небольшим столиком.
– Юань Шикаю наплевать и на Китай, и на династию Цин, – говорил Загорский Ганцзалину. – Он собирается сам стать императором – вот что я думаю. Совсем недавно он распустил парламент. Не за горами момент, когда он объявит императором себя самого. Именно поэтому он и затеял всю историю с алмазом. Для него алмаз – то же самое, что для древних императоров – небесный мандат на правление. Это тебе не романтик Сунь Ятсен, это человек серьезный, на его пути лучше не вставать.
– И вы хотите оказать услугу такому человеку? – Ганцзалин с шумом, как настоящий пекинец, втянул в себя лапшу.
– Разумеется, нет, – отвечал Загорский с легким неудовольствием.
– Значит, алмаз искать не будем?
– Нет, мы будем искать алмаз. Но услугу я оказываю не президенту, а своему учителю.
Ганцзалин перестал жевать и посмотрел на мастера Тай Цзюня, который прогуливался между учениками. Учитель был немолодой, но крепкий еще пекинец лет под восемьдесят и, по словам Загорского, в бою легко мог дать фору шестидесятилетним молокососам. Непонятно было одно: зачем ему драгоценный алмаз, который даже и не продашь никому?
– Один его ученик связался с триадами, – объяснил Загорский. – Тень пала на всю школу, начали уголовное расследование.
– Я думал, после революции тайные общества разрешили, – удивился Ганцзалин.
– Разумеется, разрешили. Только поэтому ты и смог въехать в Китай, – отвечал господин. – Или ты забыл, что тебя разыскивали по всему Китаю как бывшего бандита?
Ганцзалин хотел заметить, что бандиты бывшими не бывают, но решил не повторять прописных истин и промолчал.
– Так или иначе, общество обществу рознь, – продолжал Нестор Васильевич. – Одно дело – какой-нибудь «Союз неба и земли», и совсем другое – озверевшие разбойники, которые не щадят ни детей, ни женщин, ни стариков. Осложнилось все это тем, что многие из учеников школы были связаны с Гоминьданом. В общем, дело вышло очень неприятное, чтобы его замять, недостаточно было даже знакомства с главой пекинской полиции. Пришлось использовать связи и обратиться прямо к президенту. Ну, и тут, как всегда в Китае: услуга за услугу. Учитель предложил мои навыки взамен на то, что школу оставят в покое.
– Юань Шикаю повезло, – Ганцзалин снова взялся за лапшу. – Если кто и может найти алмаз, так это вы…
Некоторое время помощник хлюпал лапшой, а Загорский, попивая чай, наблюдал за тренировкой. Наконец заметил с легким осуждением:
– Я вижу, нынешние молодые люди себя берегут. С нас во время тренировки сходило семь потов, а иногда и кожа.
Ганцзалин на это ничего не сказал. Стоявшая перед ним большая пиала уже наполовину опустела, а его живот, напротив, заметно округлился. Судя по всему, он явно намеревался уничтожить блюдо полностью.
– Тебе, конечно, интересно, почему Юань Шикай выбрал для расследования меня, а не китайца или, скажем, англичанина? – спросил Нестор Васильевич.
– Совершенно не интересно, – буркнул Ганцзалин.
Но Загорский, хорошо знавший своего помощника, не обратил внимания на его тон – тем более, что ситуация требовала объяснения. Юань Шикай быстро понял, что ханьцы для такого дела не годятся совсем. Обозленные тибетцы, которые только-только провозгласили независимость, просто не пустят китайского эмиссара на свою землю. Англичане чувствуют себя в Тибете, как дома, но Юань Шикай скорее отрежет себе язык, чем расскажет им про «Слезу Будды». Это ведь благодаря британцам Тибет отпал от Китая. Русские же держат нейтралитет – во всяком случае, по отношению к Тибету. При этом Далай-лама относится к русским хорошо и с удовольствием пускает на свою землю, потому что в России много его единоверцев среди бурят и калмыков. И, наконец, решающим аргументом в пользу Загорского стал тот факт, что он знает китайский язык и страну в целом.
Нестор Васильевич отпил еще глоток и, прищурясь, посмотрел на учеников, которые вооружились мечами и теперь неистово рубили и кололи воздух.
– Когда я сказал, что у меня есть помощник-китаец, президент обеспокоился, – продолжал Загорский. – Боялся, что из-за тебя тибетцы не пустят нас к себе. Но я сказал, что ты не ханец, а мусульманин-хуэй, чей род происходит из Сианя. К тому же сам ты родился в Сычуани и хорошо знаешь тибетский язык.
Ганцзалин пробурчал что-то невнятное и заглотнул новую порцию лапши. Казалось, помощник совсем не слушает хозяина. Он все время косился куда-то вбок, как кошка, высматривающая неосторожную мышь. Что-то мелькнуло в щели между домами – Ганцзалин метнулся туда и выволок бешено сопротивляющегося лысого карлика, одетого в бордовую буддийскую рясу без рукавов. Карлик пытался обороняться длинным посохом с поперечной рейкой посередине, но, разумеется, справиться с железной хваткой китайца не мог. Посох его был отброшен в сторону, сам он повис в крепких руках Ганцзалина и, пытаясь вывернуться, яростно бранился.
– Черепашье яйцо, – орал он, – пусти, я тебе нос отгрызу!
Он, наверное, исполнил бы свою угрозу, но Ганцзалин дал ему такого пинка, что тот прикусил язык и замычал от боли. Загомонили ученики Тай Цзюня, но учитель повелительно махнул рукой, и они снова взялись за мечи, однако нет-нет да и бросали на карлика любопытные взгляды.
Ганцзалин подтащил пленника к Загорскому и мстительно швырнул к ногам хозяина. Карлик стоял на четвереньках и очумело поводил глазами из стороны в сторону, облизывая окровавленным языком губы. Лицо его, лишенное бровей, отвратительно корчилось.
– Это шпион! – прорычал Ганцзалин. – Он следил за нами, я заметил его еще у Колокольной башни.
Карлик издал низкий гнусавый звук и невнятно пролаял:
– Гнусная тварь, попомни мои слова: скоро ты проклянешь тот день, когда материнская утроба извергла тебя на свет!
Ганцзалин опешил было, потом поднял кулак, чтобы вбить в карлика немного учтивости, но Загорский остановил карающую длань.
– Познакомься, Ганцзалин, это наш проводник, Цзянья́н-гочé, – сказал он мягко. – Брат Цзяньян, это мой помощник Ганцзалин.
Брат Цзяньян, все еще стоя на четвереньках, забранился и выразил надежду, что помощник этот сдохнет еще до захода солнца.
– Вот видишь, как ты озлобил человека, – в голосе Нестора Васильевича ясно звучал упрек.
– А зачем он шпионит? – Ганцзалин, похоже, не чувствовал за собой никакой вины.
– Я не шпионю, куриная голова, я издали охраняю ваш покой, – огрызнулся карлик.
Хозяин неожиданно встал на сторону Цзяньяна-гоче и стал пенять помощнику.
– Сколько раз я тебе говорил: это не Россия, а Китай, здесь нельзя бросаться на людей без всякого повода!
В ответ Ганцзалин пробурчал, что он сам китаец и отлично знает, на кого и когда ему следует бросаться. И вообще, непонятно, откуда взялся и что здесь делает этот так называемый проводник.
Загорский попросил брата Цзяньяна подождать минутку, а сам отвел Ганцзалина в сторону. Цзяньян-гоче подобрал свой посох, вскарабкался на стул, выплеснул чай из чашки Загорского, налил туда свежего и стал пить его, злобно таращась на учеников наставника Тая.
Нестор Васильевич, отведя помощника в другой конец двора, быстро объяснил ему, что Цзяньяна навязал ему Юань Шикай. Он пробовал отказываться, но президент настаивал.
– Наш Цзяньян – тибетец, – объяснил Нестор Васильевич. – Алмаз хранился в пекинском монастыре Юнхэгун. Так вот, Цзяньян там прислуживал, он рядовой монах-траппа, но при этом родственник настоятеля, так что может быть нам полезен.
Ганцзалин хмыкнул: странно, что этот монах до сих пор всю братию не перерезал, он же ненормальный.
– Напрасно ты так, – отвечал хозяин укоризненно, – ему и без того не позавидуешь. Ты сам знаешь, как в Китае относятся к карликам и людям с уродствами.
Ганцзалин проворчал, что можно быть карликом, но не быть при этом дьявольской тварью.
– Можно, – согласился Загорский, – хотя и трудно. Однако речь не об этом. Дело в том, что Цзяньян знает не только тибетский язык, но и все тибетские порядки, не исключая монастырских. Благодаря родству с видным ламой ему в Лхасе открыты многие двери, а это сейчас очень важно.
Несмотря на все уговоры, Ганцзалин решительно заявил, что бесовским карликам веры нет и что Цзяньян-гоче – наверняка соглядатай. Вполне вероятно, согласился Загорский, но придется терпеть, потому что другого выхода нет. Однако, по мнению Ганцзалина, выход был – и выход отличный. Надо было не мешкая прибить тибетца.
– Спешить не будем, – охладил его Загорский. – Если ты прибьешь брата Цзяньяна, Юань Шикай не заплатит мне гонорар.
– Да он и так не заплатит, не верю я этой хэна́ньской[20] лисе.
– И тем не менее. Нельзя воевать со всем миром, надо искать союзников, где только возможно.
Между тем карлик допил чай и успел поссориться с кем-то из учеников мастера Тай Цзюня. Собрав вокруг себя толпу, он истошно кричал, доказывая, что мечом так не работают.
– Должна быть единая объединяющая сила от пятки до кончика меча! – надрывался он. – А вы машете, как будто мух гоняете. И еще имеете наглость зваться школой ушу! Вы не воины, а отбросы, я побрезгую на вас даже плюнуть.
Молодые люди смотрели на него, остолбенев, только мастер Тай Цзюнь тихонько посмеивался в куцую бородку. Один из парней, снисходительно улыбаясь, протянул свой меч Цзяньяну-гоче и сказал:
– Ну, монах, покажи нам, дуракам, как нужно рубить мечом!
Карлик оскалился, бросил свой посох, схватил меч и начал так им вертеть, что едва не оттяпал насмешнику ухо. Тот, зажимая ладонью раненую щеку, под общий хохот скрылся в доме. Нестор Васильевич сказал Ганцзалину, что пора уводить карлика, иначе мастер Тай Цзюнь недосчитается некоторых своих учеников.
Но просто покинуть дом мастера было недостаточно. Следовало как-то примирить Ганцзалина и тибетца, и Загорский решил повести их в харчевню. Ганцзалин, конечно, только что подкрепился, но какой китаец откажется пообедать второй раз, да еще бесплатно? Если и найдется таковой, то нет никаких сомнений, что соотечественники проклянут подобного извращенца, а небо лишит его наследников.
Шли они не торопясь, карлик со своим посохом пыхтел за ними и все равно вынужден был почти бежать, чтобы не отстать слишком сильно.
– Какой прок от такого проводника? – оглянувшись, хмуро сказал Ганцзалин. – Мы будем ползти, как улитки.
Хотя сказано это было негромко, карлик все равно услышал. Большегубый рот его злобно искривился, круглые, лишенные ресниц глаза сощурились от ненависти.
– Да я могу двигаться в два раза быстрее вас! – крикнул он.
В следующий миг он щелкнул пряжкой на своем посохе, и оказалось, что тот состоит из двух одинаковых палок с поперечинами посередине. Таким образом, в руках у карлика образовалось что-то вроде импровизированных ходуль. Он вскочил ногами на поперечины и с необыкновенной ловкостью побежал вперед, оставив далеко за спиной Загорского с Ганцзалином.
– Ловко, – оценил Нестор Васильевич. – Как видишь, брат Цзяньян не так прост, как может показаться.
– Как раз это мне и не нравится, – пробурчал Ганцзалин.
Обед, однако, прошел довольно мирно. Ганцзалин и карлик беспрерывно подначивали друг друга, но бесовской тварью и черепашьим яйцом никто уже никого не называл. Загорский посчитал это добрым знаком и большим достижением своей миролюбивой политики. В конце обеда карлик даже признал, что хуэй, конечно, страшные мерзавцы, но до ханьцев им далеко. Ответную любезность провозгласил Ганцзалин, который заметил, что до встречи с братом Цзяньяном он полагал, что всех тибетцев следовало бы публично вздернуть на вратах Чжаотаймэ́нь, но теперь считает, что довольно с них и обычной виселицы.
– Я рад, друзья мои, что вы нашли общий язык, – сказал Нестор Васильевич.
Они с Ганцзалином выпили за вновь родившуюся дружбу. Карлик тоже поднял чашу вместе с ними, но вино пить отказался.
– Вина не пить, женщин не знать, мяса не есть – что у тебя за жизнь? – насмешливо спросил Ганцзалин.
– К мясу я не притрагиваюсь, но для тебя сделаю исключение – зажарю и сожру, – свирепо огрызнулся Цзяньян-гоче.
Видя, что обстановка снова накаляется, Загорский поторопился спросить у карлика, что значит его имя – Цзяньян-гоче?
– Визгливый надоеда с лошадиным черепом – вот что оно означает, – проявил знание тибетского Ганцзалин.
Но карлик, не обратив на него внимания, неожиданно спокойно объяснил Загорскому, что «Цзяньян» значит «чудесный звук», а гоче – «большая голова». Таким образом, его прозвище можно перевести как «чудесные звуки мудрости».
– Как ты звучишь, это уже сейчас ясно, а какой из тебя мудрец, увидим в ближайшее время, – пробурчал Ганцзалин.
Но Загорский прервал назревавшую перепалку и сказал, что пора наконец осмотреть место происшествия.
– Разумеется, спустя два года никаких следов там не найти, но общая обстановка может нам кое-что подсказать. В каком именно месте Юнхэгуна хранился алмаз? – спросил он у тибетца.
Карлик пожал плечами: это тайна, о которой знают всего два человека – настоятель монастыря и Далай-лама.
– Почему же Далай-лама, – удивился Нестор Васильевич, – ведь Юнхэгун – резиденция Панчен-ламы?
Карлик отвечал, что «Слеза Будды» – не просто духовное сокровище, но и вещь, влияющая на дела государства. А все государственные дела проходят по ведомству Далай-ламы, который совмещает в себе религиозный авторитет и власть главы государства.
Загорский кивнул: Юань Шикай тоже считает, что алмаз находится в Лхасе, а не у Па́нчен-ламы в Шигатзé.
– Ну, что ж, – сказал он, подытоживая разговор, – Далай-лама далековато – спросим у настоятеля.
И они отправились в Юнхэгун. От озера Хоуха́й, рядом с которым они обедали, до монастыря тибетских лам было недалеко. Однако карлик потребовал рикшу.
– Здесь совсем рядом, двадцать минут пешего ходу, зачем тебе рикша? – насмешливо спросил Ганцзалин.
– Это для вас двадцать минут, а для меня – в два раза дольше, – сварливо отвечал Цзяньян-гоче.
– Да ты на своих ходулях бегаешь в два раза быстрее нас, – заметил ему Ганцзалин.
– Ходули для дела, а не для прогулок, – огрызнулся брат Цзяньян. – Когда я на ходулях, на меня все пялятся, думают, что приехал бродячий цирк. Не хочу я быть развлечением местной черни.
– Рикша так рикша, – решил Загорский, хотя ему и хотелось прогуляться пешком по городу, который он так любил и в котором так давно не был.
Взять, впрочем, пришлось сразу трех рикш: Загорский и Ганцзалин решили тоже ехать с братом Цзяньяном. Два рикши оказались молодые и бодрые, а один, везший Ганцзалина, склонялся уже к сорока и выглядел, как старая кляча. Было заметно, что, несмотря на тяжелую работу, он постоянно мерзнет. Именно поэтому одевался он на пекинский лад, как капуста: сверху рваная, потерявшая цвет телогрейка с торчащими из нее кусками соломы, под ней что-то вроде грязной безрукавки, сшитой из разнокалиберных кусков дешевейшей ткани, снизу еще длинная рубаха и, может быть, нательное белье. Не всякий европеец решился бы ехать на подобном извозчике, но Ганцзалин, как истый китаец, только покрикивал на беднягу, чтобы бежал быстрее.
Тележки, в которых они ехали, со стороны седока были закрыты занавесками – чтобы прохожие не пялились. Вся жизнь китайская проходит на глазах у соплеменников, поэтому они, с одной стороны, стараются укрыться от окружающих, с другой – ведут себя по-младенчески бесстыдно. Так, прямо у всех на глазах какой-то кули подошел к стене и справил малую нужду, при этом с любопытством оглядываясь по сторонам.
По переулкам, где земля была утоптана, тележки шли довольно ровно, но, выезжая на проспект, начинали стучать и подпрыгивать на камнях, которыми кое-где были выложены большие улицы.
На улицах этих происходило подлинное вавилонское столпотворение. Текла мимо толпа пешеходов, в массе своей одетых очень бедно, потому что богатые люди не затрудняли себя пешей ходьбой – разве что в праздники, когда слезть с повозки манили разнообразные развлечения. Толпа пекинская состояла почти исключительно из мужчин, потому что женщины в Китае считаются разновидностью домашних животных и просто так на улицу не высовываются.
Заметно было, что революция повлияла даже на быт пекинцев. Кое-кто был коротко стрижен, а некоторые до сих пор по старой моде еще носили косы. Хотя погода на улице стояла по-весеннему холодная, пекинцы прогуливались с веерами. Впрочем, веер в Китае носят не столько для прохлады, сколько как украшение, предмет церемониала и даже способ маскировки. Не хочешь быть узнанным кем-то – прикройся веером и иди мимо, как ни в чем не бывало.
Некоторые пекинцы брились и стриглись прямо на улице у бродячих цирюльников, которые при необходимости выступают и как врачи: могут, например, пустить больному дурную кровь.
Ревнивое соперничество вездесущим рикшам составляли всадники на мулах и ослах, украшенных бубенчиками, а также носильщики, несущие паланкин с богатым купцом или чиновником.
Торговцы кричали и стучали в дощечки, заманивая покупателей в стоявшие по обеим сторонам улицы лавки и харчевни. Продавцы уличной еды надрывались, выкрикивая ужасными голосами названия закусок и устрашающе вопя «Тр-р-р-р-р-р!» – все только для того, чтобы клиент хотя бы бросил взгляд на их тележки, выставленные вдоль дороги. Из харчевен время от времени высовывались хозяева и выплескивали грязную воду прямо под ноги прохожим. Если кому-то помои попадали в лицо, пострадавший окидывал обидчика презрительным и гордым взглядом и шел дальше как ни в чем не бывало. Впрочем, иногда случались и скандалы, но до драк обычно не доходило.
Герои наши реагировали на происходящее по-разному. Загорский глядел на окружающую жизнь с интересом и чуть ли не умилением, Ганцзалин – безразлично, карлик – с нескрываемым презрением.
Путь до Юнхэгуна занял минут пятнадцать. Загорский расплатился с рикшами и вместе со своими спутниками вошел на территорию монастыря. Проходя по императорской дороге, усаженной серебристыми абрикосами, Ганцзалин не преминул подхватить пару упавших еще осенью плодов, понюхать и объявить, что они воняют, чем вызвал небывалый гнев карлика. Загорский призвал помощника к цивилизованности и уважению чужих святынь, Ганцзалин в ответ только рожу скорчил.
Вероятно, в монастыре был какой-то впередсмотрящий, вроде юнги на корабельной мачте, потому что уже у ворот Чжаотаймэ́нь[21] их встречал кхэ́нпо-лама или, проще говоря, настоятель, одетый в официальное красно-желтое одеяние. Лама был человек невысокий, бритый наголо, с короткими квадратными бровками и слегка лукавым выражением лица.
– Приветствую вас, почтенные старцы, – сказал настоятель с легким поклоном.
При этих словах Ганцзалина перекосило: это кто тут старец? Загорский едва удержался от смеха, наблюдая за праведным гневом своего помощника, который, похоже, был готов наброситься на ламу с кулаками.
Загорский учтиво поклонился настоятелю, а Ганцзалину шепнул.
– Ты же помнишь долгожителей при Цинах?
Разумеется, Ганцзалин помнил. Даже во времена последней китайской династии люди, достигшие семидесяти лет, уже считались долгожителями. Каждому такому старцу выдавался особый посох, как знак его долгожительских заслуг перед империей. Загорскому с Ганцзалином до семидесяти было еще далеко, но оба уже перевалили за шестьдесят.
– Смирись, друг: отныне ты – не гроза барышень, а почтенный старец, – заметил Нестор Васильевич своему верному помощнику.
– Карлик поднимается по лестнице – шаг от шага выше, – пробурчал Ганцзалин, припомнив известную пекинскую недоговорку[22].
Кхэнпо-лама провел их в зал для приемов, предложил чаю и сладостей.
– Вы прекрасно говорите по-китайски, – заметил он Загорскому.
– Вы тоже, – отвечал тот, приведя ламу в некоторое замешательство.
Сначала, как и положено ритуалом, поговорили они о разных разностях, в частности, о старых и новых переводах на китайский тибетского канона Ганджу́р. Наконец Загорский решил перейти к делу.
– Почтенный лама, разумеется, знает, зачем я здесь, и ему известны мои полномочия, – торжественно объявил он.
Настоятель склонил голову. Конечно, он знал, иначе стал бы он тратить столько времени на заморских чертей. Ничего такого кхэнпо-лама, разумеется, не сказал, но Загорский легко прочел это в его глазах, на миг ставших насмешливыми. Эге, подумал детектив, а дело-то будет посложнее, чем могло показаться.
– Я хотел бы увидеть то место, где хранился алмаз, – сказал Нестор Васильевич.
В глазах настоятеля мелькнуло какое-то странное выражение: что-то среднее между страхом и облегчением.
– Прошу простить вашего слугу, – отвечал он, – но это тайна, в которую посвящены только два человека: я и Далай-лама.
– Да-да, – сказал Нестор Васильевич с легким нетерпением, – но ведь алмаза там уже нет. Следовательно, нет и тайника.
– Это не совсем так. – возразил лама. – Мы верим, что святыня вернется на положенное ей место, и будет помещена в тот же тайник.
Нестор Васильевич поглядел на собеседника с легким раздражением: он не любил, когда его держали за дурака. Впрочем, поймав себя на этом, Загорский постарался успокоиться. Похоже, он и в самом деле стареет, если его выводит из равновесия такая мелочь, как лукавство монаха.
– Но какой же в этом смысл? – спросил он. – Если алмаз уже украли из тайника, значит, он перестал быть тайником. И если алмаз вернется – а я сделаю для этого все возможное и невозможное – то прятать его придется уже в другом месте, не так ли?
Лама в ответ на это только промолчал. Ничего, подумал Загорский, я тебя сейчас расшевелю.
– Юань Шикай выразил свое недовольство тем, что национальная святыня хранилась не в императорской сокровищнице, а в плохо охраняемом монастыре, – сказал он холодно. – Еще больше он недоволен тем, что монахи не уберегли эту великую драгоценность. Боюсь, у него появятся поводы для нового недовольства, когда он узнает, что моему расследованию чинят препятствия.
Однако запугать ламу не удалось, он сохранял все то же безмятежное и одновременно лукавое выражение лица. Да, это не ханец, это настоящий горец, с невольным уважением подумал Загорский и тут же нанес новый удар.
– Неужели вы хотите, чтобы тут все перевернули вверх дном только затем, чтобы найти пустой тайник? – напрямик спросил он у ламы.
Настоятель заколебался. В стране после революции царил бедлам, не хватало ему еще бедлама в монастыре.
– Тайника я вам показать не могу, даже если вы меня убьете, – наконец выговорил он. – Но я готов провести вас по тем местам, где мог быть спрятан камень.
Загорский, поразмыслив, согласился. Он собирался использовать старый трюк фокусников и магнетизеров. Сначала зрителю предлагают незаметно спрятать что-нибудь, а потом ведут его, держа за руку, и по мельчайшим реакциям понимают, где именно спрятан предмет. Правда, задача несколько усложнялась тем, что держать ламу за руку было нельзя, да и сам лама демонстрировал большое самообладание. Тем не менее предложение настоятеля давало Нестору Васильевичу некоторую надежду, так что они незамедлительно пустились в обход монастыря.
Жилые помещения, библиотеку и даже хранилища храмовой утвари Загорский отверг сразу. Кельи монахов слишком часто меняли своих постояльцев, да и всегда была опасность, что кто-нибудь из них случайно обнаружит у себя камень. Библиотека – место слишком посещаемое, там все время кто-то есть, да и где там прятать – среди старинных буддийских трактатов и справочников по медицине? Хранилище храмовой утвари – то место, куда скорее всего придет вор, так что прятать там тоже слишком рискованно.
Загорского не заинтересовал ни павильон Небесных владык с князьями четырех сторон света, ни Колокольная и Барабанная башни, ни четырехметровая бронзовая курильница, отлитая еще в XVIII веке. Решительным шагом прошли они мимо бронзовой горы Суме́́ру и будд трех миров. На некоторое время Нестор Васильевич задержался возле павильона Таинств, где монахи изучали магические приемы Та́нтры, но, мельком глянув на лицо настоятеля, махнул рукой – дальше. Он не поглядел на павильоны Проповедей и Врачевания, и даже зал Колеса закона не привлек его внимания. Так же быстро прошли они мимо резиденции панчен-лам.
– Глупо прятать святыню в доме, в котором почти никто и никогда не бывает, – по-русски объяснил Загорский своему помощнику. – Слишком велик соблазн побывать в таком месте в отсутствие хозяина.
Ганцзалин ничего не ответил. Следом за ними так же молча постукивал своим посохом Цзяньян-гоче.
А вот в павильоне Десяти тысяч радостей перед гигантской статуей будды грядущего Майтрейи Загорский остановился и стал придирчиво его разглядывать. Стоящий будда, в самом деле, производил грандиозное впечатление.
– Статуя сделана из цельного ствола сандалового дерева, – с благоговением сказал настоятель. – Высота – 18 метров, и еще 8 метров нижней части уходит в землю. По распоряжению Седьмого далай-ламы Кэлса́нга Гьяцо дерево было доставлено из Индии. Сначала его переправили через перевалы Непала и Тибета, затем из Сычуа́ни сплавили водным путем в столицу. Перевозка заняла три года.
– Понятно, – сказал Загорский, теряя к Майтрейе всякий интерес, – идем дальше.
– Но это всё, – проговорил лама, разводя руками.
– Всё? – с некоторым сомнением переспросил Нестор Васильевич. От него не укрылся мгновенный, как молния, взгляд, которым обменялись карлик и настоятель. – Действительно все?
Тут наконец раскрыл рот и Ганцзалин.
– Там есть еще павильон Сучхэнло́у и зал с демонами, – сказал он хмуро.
– Ах, да, – спохватился лама. – Действительно, есть. Он посвящен Тантре.
